ЗА ГОД ДО ПОБЕДЫ
ЗА ГОД ДО ПОБЕДЫ
Весной 1944 года бригаденфюрера Алленберга вызвали из Парижа в главное управление имперской безопасности. Он не на шутку испугался и тут же выехал в Берлин.
В приемной начальника гестапо группенфюрера Мюллера тревожные предчувствия Алленберга развеялись: оказалось, его пригласили как «специалиста» по работе с националистами. На душе стало легче.
«Да, — думал Алленберг, — оглядывая исподлобья присутствующих, — видимо, плохи дела, если вспомнили обо мне. А кто больше меня сделал в борьбе против Советского Союза, направляя туда агентов, террористов, диверсантов? Нет, без таких, как я, им не обойтись…»
В назначенный час появились старые знакомые — начальник СС и полиции в Галиции генерал-майор Димг и командующий полицией безопасности и СД в «генерал-губернаторстве»[4] обер-фюрер СС Биркампф. Не так давно все трое служили в Польше и на Украине, а теперь, обмениваясь впечатлениями, завидовали Алленбергу, его спокойной работе в Париже. И с минуты на минуту ждали вызова Мюллера.
В кабинете начальника гестапо Димг коротко доложил о состоянии дел в оккупированной Галиции. По инициативе руководителей ОУН там состоялось несколько встреч сотрудников абвера и службы безопасности с националистами.
— Оуновцев представляет член центрального руководства Иван Гриньох, псевдоним — Герасимовский, — закончил доклад Димг.
— Это ваш воспитанник? — Мюллер взглянул на Алленберга.
Тот вытянулся:
— Да, герр группенфюрер.
— Ему можно верить?
— Думаю, что можно. Гриньох близко знаком с Бандерой, Стецко, Шухевичем[5].
— Гриньох в 1941 году подлежал интернированию, но был оставлен на свободе, — добавил Биркампф, — и следует сказать… — он глянул на Димга, — сотрудничал с нами очень тесно. Генерал Димг может подтвердить.
Димг кивнул и снова обратился к Мюллеру:
— Гриньох настаивает, чтобы его настоящее имя ни в коем случае не фигурировало в документах, а также в официальных донесениях.
Группенфюрер криво улыбнулся, но ничего не сказал.
В разговор вступил Алленберг:
— По характеру Гриньох труслив, любит деньги, там, где ему выгодно, может обмануть. Главное, что их всех объединяет, — ненависть к советскому строю.
— Это следует учитывать при работе, — сказал Мюллер и перевел взгляд на Димга. — Чего же хочет еще от нас Гриньох?
— Я обязан доложить: на предыдущих встречах Гриньох сообщил, что бандеровцы приветствуют согласие германского командования включить силы УПА в борьбу против Красной Армии. Они готовы вести активные подрывные действия в тылу Красной Армии и смогут сообщать немцам разведывательную информацию. Еще в марте Гриньох просил как можно скорее обеспечить националистов оружием и диверсионным снаряжением. В конце марта ему сообщили, что все предложения националистов нами приняты и Берлином санкционированы.
…Беседа Димга с Гриньохом была довольно обстоятельной.
— Вы, господин генерал, — говорил Гриньох, — как и я, понимаете, что хотим мы этого или нет, но ваша армия оставит Украину, а нам нужно будет продолжать борьбу, нашу и вашу борьбу, которую вела — и мы верим — еще будет вести вместе с нами великая Германия. Я прошу меня понять, что сегодня для нас, националистов, главное — конспирация.
— Вы знаете, Гриньох, кто-кто, а мы, немцы, ценили людей, которые понимают значение конспирации…
— Заверяя меня в преданности оуновцев фюреру, — продолжал свой рассказ Димг, — Гриньох стал приводить факты из деятельности УПА на Волыни начиная с 1943 года, когда националисты, выполняя, приказы своих зверхников[6], данные нами, создали отряды, охранявшие от нападения советских партизан железнодорожные узлы Ковель и Сарны, отправляли людей на работы в Германию, обирали местное население, отнимая у крестьян продукты для отправки в рейх. Гриньох пытался упрекнуть нас в том, что мы, немцы, несмотря на такую преданность националистов, все-таки не позволили им создать свое правительство, но я отбил его атаки.
— Так что же еще кроме оружия просят эти, как вы их называете, бандеровцы? — спросил Мюллер.
— Они просят освободить для пользы организации арестованных украинцев… Вот список, но…
— Что «но»? — перебил Мюллер и взял бумагу из рук Димга.
— Мне доложили, что их уже нет.
— Ну что ж, нет так нет. Так и скажите, — спокойно порекомендовал Мюллер.
— Гриньох еще просил, чтобы мы позволили националистам провести мобилизацию молодежи для военной подготовки. Я ответил, что в связи с трудностями, которые возникли на восточном фронте, мы вынуждены использовать население для оборонных целей, а также обеспечить Германию рабочей силой. Гриньох развил мысль в таком направлении: «Поручите это дело нам. Националисты лучше знают, кого можно вооружить, кого послать на строительство оборонных объектов или на работу в Германию, а от кого просто избавиться».
— Если мы поможем этим бандитам, не сделают ли они какой-нибудь подлости? — осторожно спросил Мюллер.
— Это исключается, герр группенфюрер. Националисты не могут рассчитывать на собственные силы, и их главари готовы пожертвовать всеми боевиками[7] ради интересов Германии.
— Если так, то их просьбу следует удовлетворить. Присмотритесь внимательней к Гриньоху. Может, он и вправду на что-то способен? Ведь Бандера не разбирается в политике… А еще я хотел бы вас спросить, как националисты реагировали на выступление фюрера о разделе Украины?
Речь шла о выступлении Гитлера перед верхушкой фашистской Германии, когда началась война против Советского Союза. Гитлер в те дни заявил, что его цель — избавить восточные народы от любой государственной организации, раздробить, размежевать их и удержать на возможно более низком уровне культуры. И это были не просто слова, это была политика фашистской Германии. Украину рвали на куски. Ее западные области присоединили к так называемому генерал-губернаторству; земли между Бугом и Днестром вместе с Черновцами и Измаилом отдали Румынии. Значительная часть территории вошла в состав «рейхскомиссариата Украины» во главе с гитлеровским наместником Кохом…
Алленберг и Димг переглянулись, решали, кто должен отвечать группенфюреру.
Начал Димг:
— Герр группенфюрер! Я думаю, что народ Украины не знает о выступлении фюрера, а что касается националистов, то на одной из встреч Гриньох сказал: «Мы никогда не выражали никаких претензий немецкому верховному командованию, мы проявляли терпение и верили, что получим из рук Адольфа Гитлера то, на что всегда надеялись». Я тогда развел руками, давая понять, что это не от меня зависит, а сам, конечно, подумал: «А не много ли вы хотите, господа националисты? Разве для этого Германия пролила столько крови?»
Зазвонил телефон. Мюллер взял трубку и наклоном головы дал понять, что затянувшаяся беседа окончена.
Намек группенфюрера на Бандеру не означал, однако, что немцы отказались от услуг своего наемника. Бандера жил в Берлине совершенно свободно, а позже, в конце сорок четвертого года, был направлен в абверкоманду-202 в Краков. Там вместе со Стецко и другими оуновцами готовил и перебрасывал в советский тыл шпионов и диверсантов из числа националистов.
Когда Бандера был в Германии, состоялось новое распределение ролей в краевом руководстве ОУН. Возглавил националистов бывший руководитель СБ (так называемой службы безопасности националистов) ОУН бандеровцев Николай Лебедь[8]. Зная его как террориста и своего агента, гитлеровцы поручили новоиспеченному «вождю» внимательно следить за настроением населения и удерживать массы от борьбы против оккупантов.
Формировались банды УПА. Их основателями оказались те, кто еще недавно носил нарукавные повязки немецких шуцманов, а то и офицерские мундиры. Оружия, боеприпасов было достаточно. Первым руководителем националистических банд абвер — а не ОУН — назначил своего агента Дмитрия Клячковского, который действовал под псевдонимом Клим Савур, а позже — члена центрального руководства ОУН, бывшего командира абверовского батальона «Нахтигаль» Романа Шухевича, по кличке Чупринка.
Они и их подручные террором и страхом загоняли в банды украинскую молодежь, готовили страшную роль братоубийц простым крестьянским хлопцам, далеким от понимания сложных политических ситуаций, возникающих на оккупированной врагом территории.
По замыслу националистической верхушки части УПА и ее жандармерии — СБ должны были перекрыть пути «советской партизанке». С этой целью оуновские главари при активном пособничестве абвера объединили батальоны «Нахтигаль» и «Роланд» в особый карательный полицейский подотряд «Рена» и бросили его против партизан.
Бандиты чинили дикие расправы в западных областях Украины, Белоруссии, имея задание уничтожать «прокоммунистический элемент», беспощадно расправляться с каждым, кого можно считать потенциальным партизаном, подпольщиком, кто будет помогать им или хотя бы сочувствовать.
Кровь возбуждала бандитский аппетит. Пылали по ночам усадьбы. После налетов бандеровцев на подворьях, огородах оставались трупы задушенных, зарубленных топорами мужчин, женщин и младенцев.
Приближение Красной Армии к западным областям Украины вынуждало гитлеровцев и националистов тщательно маскировать и в то же время укреплять свое сотрудничество. Именно в то время руководство УПА выделило Гриньоха для связи ОУН с СД во Львове.
Во время следующей встречи в кабинете Мюллера Алленберг узнал, что состоялось заседание фашистской верхушки и руководителей имперской безопасности, на котором был объявлен план активных операций банд ОУН — УПА в тылу Красной Армии. С того часа националисты всех мастей и оттенков перешли в полное подчинение гестапо.
Алленберг занялся изучением документов, которые поступали от националистов. Он обобщал их и докладывал начальнику гестапо группенфюреру Мюллеру.
…Июль 1944 года. Над притихшим ночным селом иногда вспыхивают осветительные ракеты, и вокруг становится светло как днем. Эти вспышки будят начальника отдела контрразведки армии Тарасюка. Он поднимается с постели, и сон окончательно проходит. Виктор Владимирович берет карту, прикидывает расстояние до Львова. Недалеко уже, а там и до государственной границы рукой подать. Прошло больше трех лет, как война застала его на границе. А сколько пережито за эти три года!..
Тяжелые дороги отступления. А потом победа под Москвой, под Сталинградом, на Курской дуге. Советские воины форсировали Днепр и освободили Киев. Зима сорок третьего — сорок четвертого прошла в кровопролитных боях. Весной войска 1-го Украинского фронта вышли на линию Ковель — Броды — Бучач — Коломыя. Образовался выгодный плацдарм для дальнейшего развертывания наступления. Потом началась Львовско-Сандомирская операция. И вот в районе Броды на Львовщине окружены пять дивизий врага.
Впереди — противотанковые рвы, блиндажи и окопы гитлеровцев. Вспышки ракет выхватывают из темноты могучие тела советских танков, самоходок, и полковнику кажется, что они вот-вот ринутся в наступление, не дожидаясь рассвета.
Утром 16 июля в бой была введена конно-механизированная группа под командованием генерала В. К. Баранова. Она должна была овладеть Каменкой-Бугской (тогда Каменкой-Струмиловской) и отрезать путь к отступлению фашистским войскам, находившимся к западу от Бродов.
Гвардейский танковый корпус тем временем успешно прорвал оборону противника и только к вечеру остановился в перелеске. Темнело. Подошли основные силы. Подполковника Ченчевича, возглавлявшего контрразведку корпуса, вызвал к себе начальник отдела контрразведки армии полковник Тарасюк.
После короткого совещания Виктор Владимирович, отпустив своих сотрудников, сказал Ченчевичу:
— Задержитесь на минуту, Арсентий Дмитриевич.
В хате было тихо. В открытые окна доносилось монотонное кваканье лягушек, ветер шумел в вершинах деревьев, и только с переднего края, с наступлением сумерек переместившегося влево, иногда долетал неясный гул. Там сосредоточивались боевые машины, чтобы снова двинуться на запад.
Запад… Это слово с первых дней войны наполняло душу Ченчевича тревогой. Там, на западном рубеже, прошел он крещение огнем, изведал горечь отступления под бешеным натиском фашистских войск. В небольшом белорусском селе осталась семья Арсентия Дмитриевича. Родные не успели эвакуироваться. Летним днем поднявшись по тревоге и торопясь в штаб, он только и успел сказать жене:
— Бери детей и езжай к маме! На границе не оставайся.
«Живы ли?» — обжигала, словно раскаленная сталь, постоянная мысль. Теперь, после освобождения многих городов и сел Белоруссии, рвался повидать своих. Как-то проговорился об этом Тарасюку. Тот обещал помочь и слово сдержал.
— Есть разрешение на поездку в село, где осталась ваша семья, — сказал Виктор Владимирович. — Оставьте распоряжения своему заместителю — и в путь.
Через несколько минут на проселочной дороге, пропаханной гусеницами танков, зафырчал «виллис», и полковник Тарасюк, проводив взглядом Ченчевича, заторопился в штаб.
Под вечер 18 июля с боями была освобождена Каменка-Бугская. А на следующий день, когда передовые части очистили от фашистов Батятичи и вошли в район Якимова, Ермолай Яковлевич Паливода, только что назначенный секретарем Каменка-Бугского райкома партии, собрал в помещении школы советский и партийный актив.
Секретарь был средних лет, высокого роста, плотный, с чисто выбритым лицом со следами усталости. В последние дни он пробивался с частями на запад, налаживал дела в уже восстановленном райкоме партии. Почти всю ночь он готовился к встрече с активом, но все же выглядел бодро, подтянуто.
Сразу после приезда он занялся делами. Утром по просьбе Паливоды комсомольцы привели в порядок загаженную гитлеровцами школу и, празднично одевшись в честь освобождения, вышли вместе с местными жителями на улицы города. Райцентр ожил. На крышах уцелевших домов развевались красные флаги.
Райком партии приводил свое помещение в порядок. Большая часть административных и жилых зданий лежала в руинах. Громадный урон потерпело и хозяйство: лесопаркетный завод оккупанты вывели из строя, предприятия и мастерские разрушили и разграбили.
Район и в довоенные годы не мог похвалиться развитой промышленностью. В наследство от буржуазно-помещичьей Польши кроме предприятий самой Каменки-Бугской трудящиеся получили паровую мельницу, две броварни (пивных завода), три кирпичные и несколько ремесленных мастерских. В сентябре 1939 года, после установления Советской власти, в экономике района произошли заметные сдвиги. Но радостные дни мирного и творческого труда оборвала война. 25 июня 1941 года гитлеровцы оккупировали Каменку-Бугскую. Только в этом районе они расстреляли почти шесть тысяч жителей и вывезли в Германию три тысячи юношей и девушек.
Эти и другие факты и цифры станут известны Паливоде позже, но и в тот день было ясно: война причинила району страшный урон, и кто знает, как все это привести в порядок. Да и работать, собственно, было не с кем — партийные и комсомольские организации понесли большие потери. Поэтому их восстановление, как отметил на встрече с активом секретарь райкома, будет иметь большое значение.
Под конец выступления Ермолай Яковлевич выглядел утомленным. Вытер платком вспотевший лоб — в помещении стало душно, подошел к окну и отворил его.
По улице тарахтела телега. На ней сидел крестьянин с заросшим щетиной лицом, ловко подхлестывал лошадей. Рядом, на сене, несколько человек с интересом рассматривали красные флаги. У дома мелькнула фигура «ястребка»[9] с повязкой дежурного на рукаве. Наставив винтовку, он подошел к незнакомцам, что-то спросил у ездового и потянулся в карман за кисетом. Они постояли на мостовой, поговорили, и воз со скрипом двинулся дальше.
Был момент, когда Паливода, да, наверное, и «ястребок» напряженно ждали выстрела или взрыва гранаты. Однако воз отдалялся, мирно постукивая колесами.
Паливода задумался. Для проверки «ястребок» имел основания. В базарный день таких возов катило по улицам райцентра немало. Учитывая преступления оуновцев, активизировавшихся в тылу Красной Армии, не надо забывать о бдительности. Разные случаи бывали в освобожденных районах. Об этом предупредил Паливоду и капитана Шульгу секретарь обкома партии Иван Самойлович Грушецкий.
Когда секретарь райкома дал слово Дмитрию Мусиевичу Шульге и тот привел несколько примеров «деятельности» националистов в Каменка-Бугском районе, Паливода подумал: хоть и прибыл начальник райотдела НКГБ вместе с ним только накануне, с состоянием дел ознакомлен неплохо и, видимо, дело свое знает. Высказывался капитан по-военному четко, коротко и образно. Настроен был оптимистически.
Выступление Шульги произвело впечатление и на присутствующих. До тех пор сдержанные и молчаливые, они сразу загомонили и, перебивая друг друга, принялись ругать националистов.
— Товарищи, — поднялся Паливода. — Словами зло не исправишь. Надо действовать. Райком партии принял решение организовать по селам группы охраны общественного порядка. Вам поручается провести необходимую работу и первым делом возглавить «ястребков».
— Правильно! С бандитами кончать надо! — послышались возгласы. — Не пускать оуновцев в наши села!
А вечером начальник райотдела НКГБ обратился в соответствующие инстанции с просьбой выделить оружие для истребительных отрядов.
В пределах области еще продолжались упорные бои. 22 июля перестала существовать бродская вражеская группировка. Была разгромлена и печально известная дивизия СС «Галиция», которую гитлеровцы перебросили на восточный фронт, чтобы прикрыть отступление 13-го корпуса вермахта: десять с половиной тысяч фашистских наемников положили головы за бредовые идеи Гитлера.
Известия об успехах советских войск приходили почти ежедневно. Были и такие, о которых сообщалось в торжественной обстановке, например, когда секретарь райкома с импровизированной трибуны, окруженной людьми, рассказал о стремительном маневре танковых объединений генерал-полковников П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко, о том, как удалось окружить и наконец уничтожить многочисленную вражескую группировку во Львове. И каждый из присутствовавших радовался, что Красная Армия уже освободила Львов и другие города и деревни области, что война уходит туда, где зародилась, где вынашивали ее гитлеровские генералы, и уже не за горами час полного освобождения всех западноукраинских земель из-под ярма оккупантов.
После полудня в последний день июля Ченчевич доложил Тарасюку о своем возвращении из Белоруссии. Сбылись самые худшие его опасения — гитлеровцы расстреляли семью Арсентия Дмитриевича. Не пощадили и детей — их убили вместе со взрослыми.
…Вокруг, сколько хватало глаз, виднелись черные обгорелые трубы когда-то нарядного, а теперь дотла сожженного оккупантами села. Подполковник еле разыскал на этом пепелище остатки хаты, где в сенях висела на двух гвоздях детская зыбка. Молча сел под обгорелым тополем, достал из сумки пачку неотправленных писем. Потом качнул головой и спрятал их. На останках родного гнезда, припав к порогу, на коленях поклялся отомстить оккупантам за кровь и смерть ни в чем не повинных людей.
На обратном пути в корпус Ченчевич никак не хотел поверить в то, что случилось. Начальник контрразведки корпуса думал о жене, детях и, казалось, слышал их голоса. Перечитывал к ним письма, пока не показались силуэты танков в овраге.
— Кому же я писал?.. — спросил Арсентий Дмитриевич Тарасюка, показывая вечером пожелтевшие листки бумаги.
Лицо подполковника, словно выкованное из почерневшего серебра, заострилось, похудело.
О гибели семьи начальника контрразведки тут же узнали его боевые товарищи. С наступлением темноты корпус пошел в наступление. И, может быть, боль Ченчевича высекла ту искру лютой ненависти в сердцах танкистов, от которой загорались и пылали, как свечи, «тигры» и «пантеры» врага. В неудержимом порыве воины стремились на запад.
Ермолай Яковлевич радовался, что в Каменка-Бугском районе дела складываются неплохо. Ко времени освобождения Львовщины от фашистов в райцентре был уже налажен паркетный завод, начали работать кирпичные заводы, маслозаводы, механические мастерские, поликлиники, районная больница, школа, библиотека, клубы. Жизнь входила в привычное русло.
Утром, идя на работу, Паливода беззаботно помахивал букетом георгинов и, встретив у входа в райком капитана Шульгу, смутился.
— Не могу без цветов, Дмитро Мусиевич. Слишком долго нам не хватало красоты. Теперь хочется наверстать. Возьмите-ка вот этого красавца. — Секретарь вынул из букета цветок и протянул его капитану. — Ну-ка! И вид у вас, Дмитро Мусиевич, сразу стал не такой суровый.
Они разошлись, улыбающиеся, позолоченные лучами ласкового солнца.
А в полдень капитан Шульга сообщил по телефону о бандитском нападении на Батятичи. Головорезы банды Белоуса убили там секретаря сельсовета Андрущина, первого организатора колхоза Лигашевского, его жену и дочь.
— На место преступления выехала оперативная группа во главе с лейтенантом Андреем Васильковым, — докладывал Шульга. — В группе пять человек, но, думаю, в селе лейтенант найдет помощников.
— Какова численность банды? — поинтересовался секретарь райкома.
— Пока точно не установлено. В нападении приняло участие человек десять.
Перед поездкой в село Ермолай Яковлевич спросил Шульгу, что известно о банде Белоуса.
— Сам он — сын кулака. Во времена панской Польши учительствовал. В его банде Михайло Дружбляк, по кличке Прометей. Закончил духовную семинарию, а в годы оккупации работал следователем в полиции. К этой же шайке примыкают Степан Радник — кулак, бывший заместитель начальника полиции, и Феодосий Фик — в прошлом полицай, теперь эсбист[10]…
— Проклятые националисты! И теперь не дают людям покоя, — садясь за баранку машины, говорил Паливода. — В годы оккупации верой и правдой служили фашистам. Таких народ не прощает, и они это знают, шалеют от злобы, готовы родную мать зарезать. Нет, вы только вдумайтесь, Дмитро Мусиевич: горстка вооруженных головорезов терроризирует целое село!
— Им недолго разбойничать. Пусть только народ получит оружие. Куда девается бандитский раж, когда они чувствуют силу? Мы на днях захватили нескольких бандитов, и первое, что они сказали: «Мы все сделали по приказу оуновских главарей». Правда, есть и такие, которых националисты действительно загнали в банду силой. После обращения правительства республики и ЦК Компартии Украины к участникам подполья об амнистии тех, кто явится с повинной, дело пойдет по-другому. В некоторых районах многие уже пришли с повинной, и у нас — до двух десятков…
«Да, здесь и райком партии должен найти свое место. Нужно помочь людям узнать об этом обращении», — подумал Паливода. И тут же спросил Шульгу:
— Вы говорили, что некоторые, сдав оружие, просят разрешить им вести борьбу против бандитов.
— А что здесь удивительного? Вот недавно пришла с повинной группа националистов. Они попросили дать им возможность бороться против тех, кто, угрожая смертью, вербовал молодежь в УПА.
— Ну, таким я бы дал оружие…
Проселочная дорога, что петляла между холмами, выбежала на равнину и легла длинным серпом вдоль скошенных нив. Вереницей тянулись белоствольные березы на выгоне.
От райцентра до Батятичей не так уж далеко, но Паливоде путь показался бесконечно длинным. Внешне, как всегда, спокойный, он с тревогой обдумывал, что скажет людям в этот печальный и трагический день.
— Как думаете, — обратился Ермолай Яковлевич к капитану, — не испугали бандиты батятических крестьян? Возьмутся они за оружие, если предложим создать группу самообороны?
Шульга зажег самокрутку и, выпустив струйку дыма, пожал плечами.
— Трудно сказать. Посмотрим на месте. В селах после таких трагедий, как в Батятичах, особенно страшно по ночам. Напуганным людям за каждым сараем мерещится бандит с обрезом.
В центре села было пусто. Только минут через двадцать, когда окончились похороны, появилась группа людей. Среди них — председатель сельсовета. Хмурое лицо, покрасневшие от усталости и недосыпания глаза, сгорбленная, словно надломленная, фигура говорили о пережитом горе.
Гибель активистов вызвала в Батятичах волну возмущения. Пока Паливода вполголоса беседовал с председателем сельсовета, местные жители тесным кольцом обступили капитана Шульгу, прося у него только одного — оружия. Митинговали все — женщины, мужчины, даже подростки. Толпа накатывалась, словно разгневанная стихия, и начальник райотдела НКГБ, чтобы успокоить людей, забрался на ступеньку машины и выкрикнул:
— Успокойтесь, наконец! Нельзя же так… А что касается оружия, то вы его получите. Вот сейчас составим список… — Дмитрий Мусиевич вынул блокнот. — Записывайтесь, товарищи, по одному. Женщин и детей прошу отойти.
Толпа отхлынула, вперед выступили добровольцы. Желающих оказалось слишком много. Договорились, что созданная группа самообороны на следующий день получит все необходимое.
Паливода и Шульга возвращались в райцентр той же дорогой. Издалека заметили всадника, который мчался навстречу. Поравнявшись с машиной, он остановил гнедого и стал махать рукой. Заскрипели тормоза. Ермолай Яковлевич опустил стекло и высунулся в окошко. В лицо ударило горячим конским дыханием.
— Что стряслось? — спросил Шульга, выскочив из машины.
— Банда Зарижного убила организаторов колхоза Братиша, Воляка, Степчишина. Я был в райцентре, там вас не застал. Езжайте в Беньков, а я за вами…
— Как же так?! — сраженный тягостной вестью воскликнул Шульга. — В селе же создана группа самообороны! — И, опустив голову, добавил с досадой: — Прозевали, видно, потеряли бдительность. Им же оружие доверили, жизнь человеческую.
Только на месте выяснились подробности. В момент нападения на село банды Зарижного группа местных «ястребков» под руководством оперуполномоченного лейтенанта Епифанова проводила операцию против шайки Очерета, о которой сообщила местная жительница Екатерина. Она предупредила, что националисты остановились в соседнем хуторе пообедать.
Оуновские головорезы не ожидали нападения «ястребков». И все-таки успели открыть огонь. Но сопротивление их было коротким. В ходе перестрелки были убиты Очерет и несколько его приближенных. Остальные бандиты сдались, и только нескольким удалось убежать.
Захваченных оуновцев под конвоем вывели из хаты и показали людям, которые уже толпились у сельсовета. С помощью местных жителей удалось установить, что задержанные — кулаки, бывшие полицаи, сынки униатских попов. Во время немецко-фашистской оккупации сотрудничали с гестапо, принимали участие в борьбе против подпольщиков и партизан.
— Таких банд, как шайка Очерета, Белоуса, Зарижного, на Львовщине немало, — сказал секретарь райкома в своем выступлении перед крестьянами. — Гитлеровцы оставили бандитам оружие. И теперь, когда фашистская Германия вот-вот потерпит крах, они любой ценой пытаются сорвать в селах социалистическое переустройство, и прежде всего организацию колхозов…
— Не выйдет! — крикнул пожилой мужчина. — Не такую силу одолела наша власть.
— Правильно, товарищи, не выйдет, — подхватил Паливода.
На основании некоторых данных в областном управлении НКГБ сделали вывод, что главари ОУН собираются послать за линию фронта новую группу связных. В ту пору нарушения западной границы не были редкостью. Советские пограничники довольно часто вступали в перестрелку с вооруженными бандами националистов, которые пытались с боями пробиться на запад или пройти незамеченными. И как ни прикрывали свои истинные намерения националистические лазутчики, органы государственной безопасности, как правило, раскрывали их.
На второй день после разгрома банды Очерета капитан Шульга побывал в областном управлении НКГБ. Он доложил майору Кротенко об операции, которую провел лейтенант Епифанов с участием группы «ястребков».
— О! Это хорошее начало, — обрадовался майор. — О банде сообщили «ястребки»?
— Нет, нет. Эти данные поступили от Катерины, она живет на хуторе, где скрывались бандиты.
— Это хорошо, — сказал Кротенко. — Что же это за находка, ваша Катерина?
— Ценная находка, причем ее ценность в том, что она сама решилась на такой отважный и в то же время опасный шаг. Об этом я и хочу посоветоваться.
Катерина хорошо знала головорезов Очерета, потому что с ними поддерживал связь ее свекор, кулак и националист. Но в последние дни появились новые, не местные бандиты. Они вели себя осторожней, время от времени куда-то исчезали. Женщина допускала, что бандиты прячутся неподалеку в бункере.
Шульга понимал: надо принимать меры, но хотел посоветоваться, как лучше сделать: брать бандитов сразу, когда обнаружится место их пребывания, или сначала проследить, с кем они поддерживают связь.
Как понял из доклада Петр Федорович Кротенко, речь шла о двух отдельных группах националистов. Контакты с одной из них, которая пряталась где-то в лесу или, может, в поле, установил Катеринин свекор.
Лейтенант Епифанов договорился с Катериной, где она и дальше будет оставлять для него информацию про бандитов.
— Расскажите подробней про Катерину, — попросил Кротенко.
— Она — дочь батрака. Муж, сын кулака, служил в полиции, сбежал с оккупантами. Женщина осталась одна с двумя маленькими детьми. Теперь свекор хочет распродать свое имущество, а то, что останется, сжечь и перейти со свекровью к невестке, то есть к Катерине, думает, что ее Советская власть не тронет. Катерина боится и свекра, и националистов, поэтому просит позволения передавать срочную информацию не лично — ее могут выследить, — а через родича-лесника, честного человека, которому она доверяет.
Беседа затянулась допоздна. Вечером капитана Шульгу пригласил начальник управления полковник Максим Петрович Соколюк.
— Интересная история, Дмитро Мусиевич, — сказал полковник, ознакомившись с делом. — По всем приметам Катеринин свекор — один из главарей ОУН, на связь с которым руководители из УПА не так давно направили посланца с секретной почтой. Уже на обратном пути во время нечаянной перестрелки с группой «ястребков» связной был тяжело ранен. В больнице, куда его немедленно доставили, бандеровец дал кое-какие сведения о группе националистов, которая вот-вот должна двинуться за границу. Но, к сожалению, оуновец умер, так и не сказав ничего конкретного. Возможно, что Катеринин свекор и был тем человеком, которому поручено сопровождать группу? Главное, обезвредить связных и перехватить почту. Необходимо уничтожить и ту банду, которая обосновалась на хуторе. Но все это нужно сделать так, чтобы не спугнуть свекра. Его пока что не трогайте — нужен для другого дела. И еще одно, товарищ капитан, — добавил Максим Петрович, — чаще информируйте управление и лично майора Кротенко о состоянии дел в районе.
В заключение полковник Соколюк пожелал капитану успехов и добавил:
— Будем ждать новостей. Надеюсь, они будут более утешительными…
Свекор проведал бункер на околице — это было первое, что услышал капитан Шульга от Епифанова после возвращения из Львова.
Приказав оперуполномоченному и дальше следить за почтой от Катерины, начальник райотдела НКГБ поспешил в райком партии, но Ермолая Яковлевича не застал. Позвонил ему домой. Паливода взял трубку и, узнав по голосу Шульгу, попросил немедленно зайти к нему.
Стемнело. Во дворе дома, где жил секретарь райкома, стояла подвода, запряженная лошадьми. Двое мужчин сбрасывали дрова, а Ермолай Яковлевич складывал их у забора. Увидев Шульгу, Паливода пригласил его в дом. И как только они переступили порог, подошел к столу, открыл ящик и достал оттуда записку.
— Вот возьмите эту бумажку, — сказал он взволнованно. — Я вынул ее из ящика для писем перед тем, как вы позвонили.
— «Пошлите людей к сараю старшего брата дьяка, — читал вслух капитан, — там есть бункер. Найдете девять человек. Торопитесь. Они будут до утра. Берите с собой и дьяка. Он все знает».
— Какой-то ребус! — воскликнул с досадой Ермолай Яковлевич. — Ничего не пойму. Возможно, записку подбросил кто-то из тех, кто привез дрова, потому что раньше я брал газеты и ничего не видел.
— Вы заказывали на зиму дрова? — спросил капитан.
— Да, месяц назад.
— И один из этих мужиков — лесник?
— По крайней мере, так он представился. Это можно проверить…
— Не надо, — возразил Шульга. — Теперь все ясно: записка от Катерины. Припоминаете, Епифанов рассказывал о каком-то леснике, который должен стать связным между нами и Катериной? Видно, на этот раз воспользоваться почтой женщина не смогла — слишком уж срочное сообщение. Операцию надо провести сегодня же.
— Я пойду с вами, — сказал Паливода и стал одеваться.
Запрятав под плащом автомат, он запер дверь и уже во дворе громко, чтобы слышали мужики у воза с дровами, бросил:
— Провожу вас немного, Дмитро Мусиевич.
Через мгновение скрипнула калитка, и завывание пронизывающего ветра заглушило шаги и дальнейший разговор.
В недавно выкопанном и на скорую руку обложенном дерном бункере, где поселились четверо националистов, не было слышно тоскливого завывания ветра, который так донимал на холмистой целине. Но внутри этой «могилы» царила сырость. Сквозь обшивку просачивалась влага.
— Долго еще нам тут гнить, друже? — спросил зверхника Черноту один из оуновцев. — Кажись, отсюда мы никогда не выберемся.
— Прикуси язык, Сокира, — блеснул недобрыми глазами старший группы. — Когда надо будет, тогда и двинемся. Это не твое дело.
— А рисковать жизнью — мое дело? — возмутился боевик.
— Исполняешь волю руководства, друже. Для тебя это великая честь, потому что скоро попадешь на Запад и заживешь, как в раю.
Перспектива перебраться за границу манила националистов, потому что с восстановлением Советской власти на освобожденной от фашистов территории Украины их положение становилось все сложнее. Особенно донимали оуновцев группы «ястребков», которые контролировали хутора и села западных областей УССР. Бывали случаи, когда крестьяне, в усадьбах которых бандиты имели схроны[11], сами показывали их чекистам. Запугать людей уже не удавалось ни угрозами, ни террором. Да и показываться на свет божий группа не могла: связей на новой территории еще не было, кроме того, боялись возмездия со стороны местных жителей. Сидели бы в лесу, в обжитых норах, если бы не приказ перебираться за границу. Единственное, что им теперь осталось, — внимательно прислушиваться к каждому звуку и быть в постоянной готовности.
Сигнал — серия коротких ударов — свидетельствовал: идут свои.
— Сокира, откинь-ка крышку и впусти проводника, — распорядился Чернота.
Когда в проеме мелькнула тень и люк снова закрылся, Чернота выкрутил фитиль керосиновой лампы. Перед ним стоял конопатый, невысокий, но крепкий, как медведь, мужчина средних лет. Поздоровавшись, он вытащил из-за пазухи сверток в грубой бумаге.
— Тут все, что вам нужно. Немало пришлось поработать нашим хлопцам, зато документы настоящие. Руководство надеется, что поручение ОУН группа выполнит.
Пришедший обвел всех пронзительным взглядом и остановил его на старшем.
— А теперь, друже Чернота, прочитайте и постарайтесь запомнить все, что тут написано, — он вынул из-за голенища и протянул несколько небольших листков бумаги.
Пока Чернота, шевеля губами, водил пальцем по строчкам, проводник, расстегнув рубаху, вынул тугой бумажный сверток.
— А это передадите адресату. За почту отвечаете головой. Она ни в коем случае не должна попасть в руки контрразведки. Надеюсь, вы меня понимаете. Дальше будете выполнять распоряжения тех, кто вас встретит за линией фронта. Явки и пароли знаете только вы, друже Чернота. Оружие отдайте мне. Оно вам не нужно. Поодиночке явитесь в полевой военкомат, как добровольцы. Проверьте, друже, как каждый участник выучил свою легенду.
После инструктажа проводник попрощался и исчез в люке бункера.
Ночью опергруппа и отряд «ястребков» во главе с капитаном Шульгой прибыли в соседний хутор. Пользуясь темнотой, приблизились к указанной дьяком хате.
Лейтенант, который побывал тут во время операции против банды Очерета, хорошо ориентировался. По его команде бойцы окружили усадьбу, а капитан Шульга с Ермолаем Яковлевичем, дьяком и несколькими вооруженными «ястребками» вошли в дом.
Хозяин — немолодой уже человек с бородавкой на виске — испуганно поглядывал то на брата, то на непрошеных гостей, не зная, как себя вести. Его выручил капитан Шульга:
— Вы, вероятно, догадываетесь, почему мы заглянули в такой поздний час? Не знаете? Так я скажу: идите к бункеру и предупредите всех, чтобы сдавались. Ваша хата окружена. Имейте в виду: начнется перестрелка — вспыхнет пожар и все пойдет прахом…
Распахнулась дверь в соседнюю комнату, и на пороге появилась хозяйка. Она отчаянно завопила:
— Сжальтесь, люди добрые! Разве мы виноваты? Мы не хотели…
Перехватив сердитый взгляд мужа, она замолкла на полуслове.
— Я ничего не знаю, — пожал плечами хозяин. — Ищите. Может, и найдете. Они меня не спрашивали.
— Степан, покажи им, где дырка. У нас же добро, скотина… — стояла на своем хозяйка.
Муж заколебался. Его морщинистое лицо покрылось испариной. Наконец он взял шапку и пошел к навесу. Поднял возле веялки лопату и крикнул в отдушину:
— Выходите. За вами пришли.
Внутри началась стрельба. Несколько пуль врезались в стену сарая. Посыпались щепки.
— В нас стреляют, — сказал хозяин. — Они не сдадутся, с ними Зарижный…
И словно в подтверждение его слов в тайнике раздался взрыв. Когда все стихло и из отдушины повалил дым, хозяин откатил веялку, открыл замаскированный люк.
Шульга попросил:
— Сделайте лаз побольше.
Тот взял лопату, топор и принялся орудовать ими. Через несколько минут с двумя «ястребками» он спустился вниз. Стали выносить оружие, вещи бандитов.
Один из оуновцев оказался раненым. Когда его положили на землю, он застонал, открыл глаз — другой был выбит осколком гранаты — и тут же потерял сознание. Оперуполномоченный лейтенант Васильков вынул из кармана бинт, стал было перевязывать потерпевшего, но потом махнул рукой:
— Напрасное дело. Отдал богу душу.
— Да нет, живой! Везите его в больницу, — приказал лейтенанту Шульга.
Разыскать хорошо замаскированный бункер, даже если известно его местонахождение, — дело нелегкое. Когда группа «ястребков» подошла к перелеску, дьяк показал на пригорок, плотно окруженный зарослями орешника. И только пристально приглядевшись к местности, Шульга увидел еле заметную тропку, протоптанную от хутора к пологому склону. Дальше, до самого ручья, густым ковром стелилось разнотравье.
Нащупав кольцо, дьяк потянул крышку люка на себя, но она не поддалась. Было похоже, что лаз закрыт изнутри. Постучал. Тишина. Обошел пригорок и разыскал запасной ход.
— Ну что? — нагнувшись, шепотом спросил капитан.
— Тоже заперто, только снаружи. Видно, никого там нет.
Высадив крышку люка, два бойца с винтовками на изготовку осторожно спустились в бункер. Схрон и вправду оказался пустым.
В райцентр возвращались ни с чем. Группа связных исчезла.
Измученный Шульга, рассказывая Кротенко о ходе операции, сказал с досадой:
— Без свекра тут не обошлось, но брать его начальник управления запретил. К тому же, кроме записки, переданной Катериной, против него — никаких улик. Дьяк и его брат утверждают, что свекор не имел контактов с группой связных, значит, если и наведывался в бункер, то тайком от них.
— А как эти две группы попали на связь к дьяку?
— У того были пароли. Брат знал только о той, которая скрывалась на его усадьбе. Координат своих зверхников дьяк не знает.
— Выходит, все концы в воду и свекру нечего бояться, — сказал Кротенко. — Как вы думаете, он не сбежит?
— Думаю, из хутора никуда не денется. Свекор на легальном положении и тоже будет спокойно ждать дальнейших указаний руководства.
— Хорошо, Дмитро Мусиевич, возвращайтесь в район и докладывайте о новостях. Я сегодня же встречусь с начальником управления.
— Уже за полночь, — сказал Петро, подымаясь с укрытой пестрыми половиками скамьи.
Была поздняя пора, на дворе стемнело, и сонно слипались глаза. Час назад вступил в свои права новый год, еще стояли на столе неубранными остатки праздничного ужина. Пожелав счастья и радости хозяевам хаты, только что разошлась родня.
— Подкину телушке корма и запру клеть, — сказала мать.
В дверях она глянула на Петра и залюбовалась его пышным русым чубом, который успел отрасти после возвращения сына из госпиталя.
Как она волновалась, получив известие с фронта о его ранении. Стало легче на душе, когда увидела Петра — сильного, веселого, с блестящими орденами и медалями на груди. Припала к его груди, заплакала.
— Чего вы, мама? Радоваться надо, — укоряла старшая дочь, а мать не могла сдержаться, всхлипывала, как ребенок.
Со двора донесся конский топот, порвал ниточку воспоминаний. Всадники промчались, потом вернулись. На морозе заскрипели шаги. Мать испуганно кинулась назад в хату. Петро уже снял гимнастерку и повесил ее на спинку стула, когда распахнулась дверь. Следом за матерью в дом ввалилась ватага запорошенных снегом людей.
— Слава Украине! — сказал вместо приветствия обросший рыжей щетиной мужик с прищуренным глазом.
— Добрый вечер, — кивнул Петро.
— Э, голуба, не так воркуешь, — прогундосил рыжий. — Ты что, не умеешь здороваться? — Он подошел к столу, собрал в газету куски сала, сгреб рукой остальную снедь и все это кинул в мешок. Только тогда взглянул на Петра и добавил поучающе: — Запомни: коли здороваемся: «Слава Украине», ты должен отвечать: «Героям слава». Ясно? А ну, повтори!
— Славу добывают не в тылу, — возразил Петро. — Это каждый знает. Теперь, когда идет война, герои — в окопах, на передовой. Скажите лучше, кто вы такие?..
— А мы и пришли, чтобы познакомиться, — выступил вперед другой бандеровец, с облезшим трезубцем на шапке. — Вот только начнем с тебя. Говорят, ты фронтовик, кровь далее проливал. И цацек вон сколько нацепил, — кивнул он на солдатскую гимнастерку. — Так ты хоть объясни нам, лесовикам, которые пороху не нюхали, что это такое.
Бандит подмигнул своим сообщникам, и по хате пронесся пьяный хохот.
Петро, как бы не обращая внимания на издевку оуновского верховода, ответил с вызовом:
— Это орден Отечественной войны.
— А эта пестрая троица?
— Медали «За оборону Сталинграда», «За отвагу» и орден Славы.
— Так у тебя есть и «За отвагу»? Что ж, посмотрим, какой ты отважный.
Петро молчал.
— А ленточки на что? — уже с неприкрытым интересом спросил националист.
— Отметка за каждое ранение.
— Ого, много их у тебя! Выходит, отвоевался? Может, повоюешь еще за Украину?
— За нее и воевал.
— Не крути, хлопче, — рявкнул старший. — За самостийную с нами будешь воевать?
Петро отрицательно покачал головой:
— Не знаю такой.
— Узнаешь. Мы из тебя большевистский дух вытрясем, — бандит потянулся к гимнастерке. — А ну, Фик, примеряй, сдается, как раз на тебя.
— Не лапай, — Петро оттолкнул бандеровца. — Домой сначала руки и вшей обери с себя, тогда придешь знакомиться.
— Ах ты гад! — зашипел тот и выхватил пистолет.
Но стрелять не стал. Размахнулся и ударил Петра рукояткой по голове.
Парень пришел в себя от материнского крика, вскочил на ноги. Но в тот же момент на него, как бешеные собаки, набросились бандиты. Скрутили руки, вытащили из хаты.
А утром люди нашли труп Петра Веретенника с петлей на шее…
На место преступления примчался поднятый по тревоге отряд «ястребков», но след оуновцев замела метель, и разыскать банду Дужего не удалось.
Под вечер в Каменку-Бугскую приехали майор Кротенко и капитан Швыдченко. Они приступили к анализу дел в районе.
Шульга доложил о ликвидации банды Камня. Ее недавно разгромили «ястребки» под командой лейтенанта Епифанова.
— Под кличкой Камень действовал кулак Данило Мысак из села Тышица, — объяснил капитан. — За свои преступления головорезы поплатились. Теперь появилась банда некоего Дужего.
— С этими тоже надо кончать, — сказал Кротенко. — Какая требуется помощь?
— Областное управление слишком осторожно подходит к вопросу об аресте, а самое время нажать на бандитских пособников.
— Уже нажимали в соседнем районе, — перебил Кротенко. — Хорошо, что вовремя разобрались. Оказалось, несколько таких «пособников» помогли бандитам под страхом смерти. Возьмите другой случай. К одному крестьянину явились оуновцы и стали вымогать пятьсот рублей, муку, мясо, сало. Они знали, что тот заколол кабана, продал корову. И все-таки крестьянин отказался поделиться. Его застрелили, а хату разграбили. Так вот, добро досталось бандитам, а старик погиб. Погиб напрасно, потому что такая смерть не принесла людям пользы. Надо усилить борьбу против националистов, активней приобщать к ней местное население. Понимаете? Кстати, Дмитро Мусиевич, как там поживает Катерина?
— Ее в чем-то заподозрили, — ответил Шульга, — установили наблюдение, поэтому мы и не имеем от нее сведений.
— А как лесник?
— Передал секретарю райкома интересную информацию.
Шульга вынул из папки бумажку и прочитал:
— «Я тот, кто привозил дрова первому. Катьку не трогайте. Ее проверяют. Следят за каждым. Те, кого ищете, прячутся в лесу, где-то в районе Мокрой балки. Постараюсь уточнить место. Нам надо встретиться и все обсудить. Пошлите кого-нибудь на связь».
Кротенко взял из рук Шульги записку, прочитал ее еще раз и отложил в сторону.
— Мы получили не менее интересные сведения по вашему району, — сказал Петр Федорович после короткой паузы. — Помните, во время операции против банды Зарижного был схвачен боевик? Вы отправили его в больницу в безнадежном состоянии…
— Неужто покойник ожил? — удивился капитан.
— Не сам, конечно. Медики воскресили. Теперь чувствует себя хорошо, дает показания, — Кротенко подошел к карте. — По сведениям этого оуновца, где-то тут, — он показал на зеленый квадрат леса, — есть несколько бункеров. Оборудованы они хорошо. Осенью оуновские верховоды запаслись сухарями, горохом, фасолью, салом, даже медом и самогонкой. Перед тем как выпасть снегу, они должны были заползти в эти норы и сидеть там до весны. Участники банд получили указание запугивать население сел и хуторов, чтобы отвлечь наше внимание от верховодов. На всякий случай те имеют запасные бункеры, но задержанный не знает, где они находятся.
Шульга задумался. Потом поднялся, зажег свет и глянул на карту.