Чертово место

Чертово место

Он вздрогнул. Длинный тоскливый скрип донесся вдруг из тумана. Рэдрик вскочил как подброшенный. Но уже снова было тихо.

А. и Б. Стругацкие. "Пикник на обочине"

1

7 мая я отправился для переговоров, захватив с собой на всякий случай и легко собранный рюкзак.

Встретили меня хорошо. Проведение экспедиции было делом вполне реальным. Из осторожности я вел речь только о возможности падения метеорита. Предосторожность была не лишней: многолетнее заплевывание проблемы АЯ дало результаты, удовлетворительные для заказчиков музыки; прямой разговор на темы за границами метеоритной версии мог кончиться традиционно — от нашего присутствия здесь избавились бы раз и навсегда.

Но нужно было попробовать закинуть удочки, благо сделать это было легко: я завел речь о болезнях, якобы имевших место после падения "метеорита". К сожалению, мой доброжелательный собеседник добавить что-либо на этот счет не мог. Ситуация была такова. От самой деревни, в которой когда-то жил Гусев, ничего не осталось, и ныне это место именовалось урочищем; единственным полужилым зданием в урочище была какая-то "избушка", где один месяц в году обитали косари. Поселок, в котором я находился, был в восьми километрах от урочища, и, кажется, никого из жителей гусевской деревни в поселке не сохранилось, хотя со стариками имело смысл поговорить. Люди, руководившие зоной, посылались сюда свыше, они честно делали порученное им дело, но история умершей деревни лежала вне их интересов, к тому же одни люди приходили, другие уходили, и в этом медленном вращении, замкнутом на выполнении определенной задачи, все лежащее вовне, пусть даже интересное чисто по-человечески, было обречено на постепенное забвение.

— Вот вы сказали, Василий Васильевич, что в избушке бывают косари, значит, зона не вполне закрыта? — спросил я.

— Да, в том месте богатые травы, и по договоренности совхоз-землепользователь имеет право скашивать их.

— Можем ли мы воспользоваться домиком для ночлега во время экспедиции?

— Пожалуйста, но для удобства вам будет лучше искать метеорит, когда там не косят, то есть кроме июля…

— Можно ли будет предпринять раскопки, если такая необходимость возникнет?

— О, это сложный вопрос… — Собеседник стал перечислять, куда и к кому следует обратиться. — Но в принципе это возможно. По окончании работ вы, разумеется, должны будете представить нам отчет о результатах экспедиций.

— Вы не имели бы ничего против, если бы мы сделали разведку уже в июне, до приезда косарей?

— Пожалуйста. Но, вы сами понимаете, ситуация имеет свои особенности… Ваша секция должна представить нам план предполагаемых работ, программу их выполнения и методики. Вы также должны точно указать место работ, мы выпишем вам пропуск. Разумеется, выходить за пределы указанной зоны нежелательно. Вы также должны будете ознакомиться с правилами поведения на этой территории и неукоснительно выполнять их. Потребуется и официальное письмо от имени ЯроВАГО в адрес нашей организации, на основании которого и будет разрешено проведение экспедиции…

Я записывал. Черт побери, дело оказывалось более громоздким, чем мы полагали. В комнату вошел еще один человек.

— Кажется, у нас гости? Здравствуйте.

— Здравствуйте. — Я привстал.

— Вот ярославцы будут искать у нас метеорит, — произнес мой собеседник и кратко рассказал о наших планах.

Я кое-что добавил, не забыв упомянуть и о том, что место это, судя по всему, весьма болотистое, а детальных карт мы не имеем.

— Ну, я думаю, — заметил Василий Васильевич, — в нынешних условиях, когда мы начинаем отходить от повальной секретности, вы для удобства работы можете снять кроки с карт ДСП.

— Странно, — произнес вновь пришедший как бы сам про себя, — почему их всех интересует почти одно и то же место?..

Я насторожился, но ничего не понял.

— Поскольку мы будем там работать, — сказал я, — мне все-таки хотелось бы составить о месте более точное представление. Вы говорите, до урочища восемь километров, это два часа хода туда и столько же обратно. Нельзя ли сегодня побывать там? Оценить состояние дорог, осмотреть место ночлега… Имеется ли там топливо…

— Вы правы. Напишите сейчас два заявления: одно на право входа в зону, а другое — с просьбой предоставить вам место в нашей гостинице, поскольку уехать вы сможете лишь завтра. — Василий Васильевич стал мне объяснять, как пройти до урочища; выделить сопровождающих, на что я надеялся, у них не было возможности.

"Да, — подумал я, уже закончив с заявлениями и рассматривая на улице план путешествия, — заблудиться будет немудрено".

— Здесь нужно быть очень осторожным, — сказал знакомый голос. Я обернулся. В лесу много зверей и есть ядовитые змеи.

— Ну, думаю, я не первый, кому предстоит пройти там, — произнес я, надеясь вызвать собеседника на откровенность: странные слова о "всех" нас не выходили у меня из головы.

— Первая половина пути довольно проста, но после поворота дорога очень плохая, через лес. Идти нужно рядом со старой телефонной линией. Скажите, а почему вас интересует именно это маленькое озеро, ведь рядом есть и большое? — Собеседник, кажется, хотел разговорить меня; мы, улыбаясь, смотрели в глаза друг другу, подозревая, что в головах у нас крутятся одинаковые мысли.

— Видите ли, по сообщениям… — я еще раз, и более детально, изложил суть дела, почувствовав, что "чертовщинка" отторгнута не будет: в таких случаях не имеет смысла хитрить. — Тем более, — добавил я, — вы говорите, что там скашивают траву. Если в это место было что-то привнесено извне и это "что-то" было таким сильным, что изменило окраску ромашек, то где гарантия, что растения, пусть в меньшей мере, не изменены сейчас? А ведь через траву и животных все это проходит в человека. Что мы едим и чем кормим своих детей?

— Да. — Собеседник, выслушав меня, помолчал. — Вы знаете, до вас мы имели официальные запросы, в том числе и из других стран, с предложениями ознакомиться с состоянием окружающей среды в данном районе. И такие работы были проведены. Работали, если не ошибаюсь, китайцы и американцы. А до них работала и советская экспедиция… Правда, метеоритчиков здесь пока еще не было… — я получил свою порцию откровенности.

— А что за специалисты здесь были?

— Экологи… и биологи… Впрочем, наши работали в какой-то большой яме недалеко отсюда…

Сердце у меня подскочило и провалилось куда-то вниз…

— Где?

— Примерно там, — собеседник махнул рукой. — Впрочем, все это я знаю лишь по слухам…

"Место спуска корабля 1900 года, — лихорадочно пронеслось в голове. — Гусев прав!"

Мы поговорили еще немного и расстались. Времени было уже порядочно, хотелось есть. Я был предоставлен сам себе. Селение словно вымерло. "Что делать? думал я, сидя на бревнышке и поглощая бутерброды. — Даже если я без ошибок дойду до урочища и обратно, возвращаться придется уже в темноте. Да и в урочище какое-то время надо побыть, осмотреться… Заночевать в домике? А как я определю, что именно это поле и есть урочище, а именно этот домик и есть тот домик?.. Карт нет, в лесу пусто, спрашивать не у кого. Разве что у зверей…"

На Ярославль можно было ехать уже через пять минут. Идти или не идти? Раздался шум двигателя. С куском во рту и разрешениями в кармане я ринулся на остановку. Благоразумие на этот раз взяло верх. В отличие от некоторых моментов в будущем, когда о благоразумии приходилось думать, уже находясь в обстоятельствах, созданных непродуманными действиями.

Расположившись на сиденье и глядя на уходящий назад поселок, я поймал себя на том, что в голове крутилась только что услышанная история о поспешно бежавшей при странных обстоятельствах советской экспедиции, так и не представившей никаких материалов.

2

"Программы" и "методики" готовились в страшной спешке. Уже в середине мая они вместе с "заявлением" от ВАГО и моим письмом ушли по назначению.

Готовились списки снаряжения. Срочно был изготовлен щуп из нескольких колен для обнаружения слоя извести. Гусев находился далеко, я написал ему о результатах поездки."…Прошу дать телеграмму… и я приеду сразу же", ответил он. Ехать планировали вчетвером. Ответа из зоны не было, и я 26 мая телеграммой известил ее руководство, что начало экспедиции планируется на 2 июня; в случае несогласия они должны были дать телеграфом "отбой". Время шло, ни ответа, ни "отбоя" не было. В самом конце мая я послал и телеграмму Гусеву. Нервы были напряжены: люди то соглашались ехать, то отказывались, одни заменялись другими, все крутилось и вертелось; чувствовалось, что зимние разговоры вокруг "страстей" для многих не прошли даром и любопытство в их душах боролось с боязнью. Не зная, на кого положиться, я упаковал почти все основные вещи в свой рюкзак, ставший весьма увесистым, полагая уже в дороге распределить груз между всеми. Неопределенность была полнейшая. Мы, трое аномальщиков, должны были встретиться на месте перед отправлением, но все ли придут? Гусев должен был присоединиться к нам в конце пути; получил ли он телеграмму, сможет ли приехать? Что думало обо всем этом руководство зоны? Пропустят ли нас?

2 июня, за полчаса до отправления, как и договаривались, я был на месте. Спутники что-то задерживались. Я взял билет и ждал до последнего, но никто не пришел. За минуту до отправления я занял свое место, испытывая полнейшее смятение: многое, что лежало в рюкзаке, было слишком тяжелым и ненужным для одного, а то, что было нужно, осталось у отсутствующих. Но дело было не только в вещах. Мелкое предательство выбило меня из колеи, и последующие почти пять часов дороги не способствовали успокоению: предстояло два часа ждать Гусева, но приедет ли он?

По прибытии в зону, действуя несколько авансом, я взял пропуск на двоих. Разговорившись с уже знакомыми и познакомившись с новыми людьми, я узнал, что место, куда мы собрались, действительно было несколько с "чертовщинкой". Напрямую об этом не говорилось, но, по рассказам, находиться там было неприятно: иногда чувствовался беспричинный страх. Впрочем, поговорив далее, мы пришли к выводу, что виной этому лес, а может быть, и присутствие в нем зверей.

В ожидании Александра Петровича я прошелся по поселку. Это было чистое, красивое селение. Ребятишки весело здоровались со мной, я раскланивался с каждым встречающимся — народ здесь оказался добрым, гостеприимным. Некоторые, увидев незнакомого человека, останавливались, чтобы поговорить. Подойдя к магазину, я увидел на крыльце стройную женщину с большим черным бантом в волосах. Поздоровавшись с нею, я вошел в магазин, но там не было ни покупателей, ни продавцов.

— Вы купить что-нибудь хотите? — спросила женщина и бросила сигарету в дорожную пыль.

— Нет, я так просто зашел, — ответил я и объяснил свое положение. Мы познакомились. Продавщицу звали Наташа.

— Так вы в то урочище собираетесь? — удивилась она. — Ничего интересного там вроде бы нет. Впрочем, я слышала, что вы будете искать метеорит… Мне моя мать рассказывала, что в начале века на какой-то горке там нашли большой кусок светлого металла. Один из крестьян его еще под угол дома подложил…

— Скажите, Наташа, а можно ли сейчас поговорить с вашей матерью?

— Можно. Но эту историю она рассказывала мне очень давно, а уж теперь и сама ее не помнит — я спрашивала ее как-то…

Точно в назначенное время прибыл Гусев. Мы оба были искренне рады встрече.

— Ну что ж, пойдем вдвоем, — сказал Александр Петрович, услышав мои объяснения. — Дорогу я помню, да для начала можем зайти к моему старому знакомому, Кузовенкову — он живет здесь и должен кое-что знать.

Спустя небольшое время мы подошли к домику на окраине села.

— Здесь, — сказал Гусев, заметно волнуясь.

Мы постучали в дверь. На пороге появился худощавый мужчина лет шестидесяти. Он улыбнулся нам, не понимая, чего мы от него хотим.

— Не узнаешь? — спросил Александр Петрович. Часто мигая и одернув куртку, он, желая помочь товарищу, несколько даже картинно повернулся в профиль.

— Сашка, ты?..

— Я!

— Ну, здравствуй…

Друзья обнялись и расцеловались.

— Сколько лет, сколько зим… Располнел ты, однако, и не узнаешь, — говорил Кузовенков, похлопывая Гусева по плечу.

— Батюшки, уж не Саша ли Гусев к нам? — Пожилая женщина стояла на крыльце, из-под руки всматриваясь в сцену встречи.

— Здравствуй, Катя!..

— Здравствуйте… Да что ж ты гостей в избу-то не пригласишь…

Александр Петрович представил меня, и мы вошли в дом.

— Сейчас я вам окрошечки приготовлю, — засуетилась хозяйка.

Друзья разговорились. Припомнили старое, знакомых. "А где сейчас такая-то?" — спрашивал Гусев. — "Уехала, еще лет десять назад", — отвечал Кузовенков. "А такой-то?" — "Умер". — "А такая-то?" — "Умерла".

Следя за беседой, я видел, как Александр Петрович, действительно радуясь встрече с товарищем, не забывал и постепенно подвигать разговор к наиболее интересному для нас.

— А помнишь, ведь и много "чудес" тогда приключалось в деревне, да и старики рассказывали… — говорил он.

— Бог его знает, — отвечал скромный Кузовенков, поглядывая на меня, — я уж и не припомню что-то…

Подкрепив силы окрошкой, молоком и хлебом, мы минут сорок спустя собрались уходить — следовало спешить. Оставив у хозяев легкую обувь и получив указания насчет новой дороги, мы расстались.

— Будьте осторожны, в лесу много зверей, — крикнул напоследок хозяин. Мы обернулись: старики стояли на крыльце рядышком и, улыбаясь, махали нам руками.

3

— А вот ведь дорога-то не та, — говорил Гусев, — вон она, старая дорога, слева, видишь? Вон и мост разбитый…

Приближаясь к родной деревне, Александр Петрович находился в приподнятом настроении. Мы шли по песчаной дороге, на которой суетилось множество муравьев и важно выступали жуки-скарабеи. Слева лес был чистым, огромные папоротники сменялись кустами можжевельника и вереска. Справа шел черничник и пахло болотом.

— Я ведь здесь сорок лет не был, — говорил Гусев, — вот уж и лес изменился: раньше где-то здесь огромное дерево стояло, теперь нет его… И ведь знаешь что я припоминаю: здесь вот слева-то, чуть дальше, раньше был красный камень в виде куба — мне о нем рассказывали…

— Чем же тот камень был интересен?

— А вот чем. Был он в форме куба меньше метра размером. В верхней части, говорят, вделана была железная воронка, и если послушать, то можно было различить, что на большой глубине журчит вода. Ходить к камню запрещалось, так как замечено было, что ночами иногда из той воронки исходил вверх сноп сильного света. Говорили, что рядом с кубом была яма "как рюмка", с очень гладкими стенками, и что странно — вынутой земли нигде не было рядом.

Сколько мы ни шли, на дороге не встречалось ни людей, ни машин. Зато, действительно, попадались следы лосей и кабанов. Было жарко, и рюкзак давал о себе знать. Вокруг нас вилась целая туча комаров и слепней; эти изверги, похоже, были не в состоянии прокусить лишь подметки… Спустя час показалась развилка. Мы остановились перед ней.

— Не пойму, та ли это повертка (так здесь называют повороты дорог)… Александр Петрович стоял, раздумывая. — Ну не по этой дороге я ходил — и все тут! — Помочь ему я ничем не мог. — Нет, давай-ка подальше пройдем, вроде как рановато поворачивать…

Мы двинулись дальше. Дело шло к вечеру. Волнения и усталость сказывались все сильнее. Гусев замолк, припоминая дорогу.

— Вот ведь, вишь, какое дело, — говорил он, будто бы извиняясь, — не та это дорога, да и не был я здесь давно…

Чем дальше мы шли, тем больше глодали его сомнения. Чувствовалось, что переживал он за это сильно, полагая, видимо, что оплошка с дорогой бросит тень недоверия и на точность его рассказов вообще.

— Нет, не туда мы идем, — сказал он наконец.

Мы сбросили рюкзаки и присели отдохнуть. Я попытался подбодрить его.

— Теперь уж надо идти по этой дороге, — сказал Александр Петрович. — К жилью выйдем, там все и узнаем…

Через час мы действительно вышли к небольшому селению. На широком мосту, рядом с которым торчал из воды ржавый остов судна, стояли люди.

— Так вы мимо прошли, — говорили они, отвечая на наши вопросы. — Вот вам по той повертке и надо было идти. А теперь… Впрочем, бегите вон к машине, она сейчас в ту сторону поедет.

Мы забрались в раскаленный фургончик, скамейки которого были покрыты толстым слоем пыли. Нас повезли и спустя некоторое время высадили у какой-то другой "повертки". Машина скрылась в пыли, мы углубились в лес. Спустя еще час мы вышли на какую-то дорогу, рядом с которой виднелось болото.

— Теперь правильно идем. — Гусев улыбался, хорошее настроение вернулось к нему. — Теперь я места эти узнаю. Сбился.. — И он в который раз объяснил мне, как все это вышло.

Шли мы уже медленно, ноги и спины устали. Разговор не клеился.

Впереди показался простор.

— Скоро на месте будем, — оживился Александр Петрович. — А вот, Валерий, и канавка, которую в 38-м рыли, чтоб пожар низовой залить.

По бревнам дороги мы прошли через метровую протоку. Кусты кончились, и показалась одинокая избушка. Было семь часов вечера; двенадцать часов прошло с того времени, как я покинул Ярославль.

Дверь избушки была раскрыта. Нары, железные-кровати, железная печь, стол и скамья составляли все ее убранство. Птичьи перья — остатки пиршества какого-то крылатого хищника — лежали на столе. Мы сбросили рюкзаки и вышли наружу. Большое чистое поле, обрамленное лесом, расстилалось перед нами. Справа тускло сверкало озеро. Пейзаж застыл в невероятной тишине.

— Ну вот я и дома. Здравствуй, родина.

На глазах старика блестели слезы.

4

— Горячую пищу сготовить не успеем, но чаек заварить надо, а, Александр Петрович?

— Без чаю никак — бормотал Гусев, уютно устроившись на скамеечке перед кострищем. — Знаешь, Валерий, давай здесь будем называть друг друга на "ты".

— Давай. Я, пожалуй, за водичкой пойду.

— Нет. Нужно вместе.

До озера было метров 120. Цепляясь за кусты, мы едва одолели подход к воде. Берега как такового не было, под ногами пружинил и раскачивался слой мха и травы. На траве стояла алюминиевая лодка — кто-то здесь бывал. Из воды торчал ряд сгнивших сваи.

— Вот и хорошо, что лодка есть. Завтра я покажу тебе здесь интересные места.

Набрав в котелок коричневой воды для чая, мы умылись. Сразу полегчало.

Возвращаясь к избушке, я шарил по полю глазами, ища осину на возвышенности, но ничего подобного не было.

— А где же осарки, Александр Петрович?

— Да вон они рядом, — он махнул рукой налево.

Все было как-то неожиданно просто. Правда, в 150 метрах слева одинокой осиной не пахло — там громоздился небольшой лесок.

— А что, Александр Петрович, давай на осарки за хворостом сходим, близко.

— Да не знаю я. Боязно. Поздно уж.

Я глянул на лицо Гусева, и моя беззаботность стала куда то испаряться. Смеркалось. На небе громоздились черные тучи. А мы ведь на многие километры — одни, подумал я. Кругом лишь зверье. Почему-то припомнился один из "доверительных" разговоров зим ним вечером в кругу аномальщиков: "Не исключено, что Гусеву нужно попасть в урочище, но он боится это сделать один, вот и придумал историю, у него могут быть свои цели". Фантазия о набитом золотом кургане и хитроумном священнике вновь пронеслась в моей голове.

— Так куда же за хворостом идти? До леса далеко.

— Ну, пошли на осарки — Гусев встал.

Мы приблизились к деревьям и, поднявшись по небольшому откосу, вошли под их кроны. Здесь было почти темно. Прямо перед нами открылась заросшая яма метра в два глубиной и шириной около пяти, правильной, почти сферической формы углубление ее, врезанное правой частью в возвышенность, слева длинной узкой ложбиной выходило на равнину поля.

— Кратер?

— Не знаю, — Гусев сокрушенно качал головой. — Заросло-то все как. Ведь этих берез сорок лет назад не было. Одна осина да вот она!

Действительно, правее, в нескольких метрах от нас, стояла старая толстая осина на краю другой, маленькой ямы, за осиной виднелась дугообразная горка высотой в метр.

— Вот он кратер, — сказал Гусев.

Я с сомнением отвернулся от большой ямы и пошел к осине.

— Осторожней, Валерий. Вон сушняк: возьми немного, на чай хватит.

Мы наломали веток. Оглядывая осарки, я видел множество заросших березами и малинником картофельных ям. Уже двигаясь с грузом обратно я пнул сапогом по краю горки, выбив из нее какой-то черный ноздреватый кусок. Я поднял его и, выйдя на поле где было заметно светлей, рассмотрел: это был шлак.

Пока закипала вода и Александр Петрович раскладывал наши съестные припасы, я вытащил снятую на кальку копию карты, разложил ее на скамеечке и, установив сверху компас, сориентировал карту по сторонам света. Мне хорошо запомнилось, что более длинные стены находившейся в нескольких метрах от нас избушки стояли точно по линии север-юг.

— Вот куда мы завтра пойдем, — Александр Петрович ткнул пальцем в карту и потом махнул рукой на север. Там, всего лишь в двух километрах от нас, находилось озеро, "образовавшееся в одну ночь". Гусев положил на карту свой компас.

Облака сгущались все более. Мы стояли у костра. В который раз за этот вечер я обратил внимание на странное выражение лица Гусева: на нем смешались и застыли радость — он снова был в родных местах, и горечь: мы стояли на мертвом месте. Я огляделся кругом. Неужели здесь когда-то бурлила жизнь, жили люди? Голое поле. Тишина…

— Смотри! Что это?

Я обернулся. Гусев стоял над картой, указывая на что-то рукой. Я глянул и обомлел: у нас на глазах стрелки обоих компасов медленно поворачивались влево, в сторону осарков. БЫЛА ПЯТНИЦА. ДВАДЦАТЬ НОЛЬ-НОЛЬ. Все, как рассказывал нам Гусев в Ярославле.

Потрясенные, мы стояли у костра. Приборы были простейшие: два компаса и двое часов; я записывал их показания. Отклонение составило уже 45 градусов! Все! Стрелки остановились. Где теперь был юг, а где — север? Какое положение стрелок считать истинным?

Механически, будто бы в каком-то чаду, мы тут же, у костра, жевали бутерброды, запивая их чаем и не спуская глаз с компасов. Мысли толклись в голове без всякой пользы: они утомляли, не более. О сне нечего было и думать: ХИМЕРЫ ОЖИВАЛИ. Нужно было лишь наблюдать. Так прошло полчаса. В 20.30, описав дугу в 45 градусов, стрелки возвратились на место. В 21.10 какая-то сила очень медленно вновь натянула нити магнитных полей. Мы уже успокоились, но почти не разговаривали.

— Наверное, дождь будет, — произнес Гусев. — Вон какая туча идет.

Черное клубящееся облако быстро шло над озером, надвигаясь на нас и стремительно увеличиваясь в размерах.

— Александр Петрович, ты следи за компасами и все записывай, а я за водичкой сбегаю: нужно еще чайку на вечер вскипятить. — Я выплеснул остатки кипятка и пошел к озеру.

В небе будто бы что-то открылось: странный лиловый свет залил все вокруг, предметы словно бы сами источали его; представления о расстояниях исказились. Наступила поразительная тишина: не слышно было ни птиц, ни кузнечиков. Туча мчалась прямо на нас. Остановившись, я некоторое время рассматривал ее правильную форму: черная большая "голова" вверху посередине и как бы два огромных крыла, с которых неряшливо свисали, отклоненные назад большой скоростью, седые струи дождя. "Как волосы мертвой старухи", промчалось в голове сравнение. Нужно успеть. Я бросился бежать к озеру; облако будто бы прыгнуло навстречу.

Внезапно словно какой-то пресс опустился с неба, прижав к земле траву и деревья. И в следующее мгновение дикий порыв ветра взметнул ветви деревьев и травы; листья и солома летели по воздуху. Дождь хлынул разом. Все, не успел! Я остановился, а затем бросился назад. Александр Петрович уже затаскивал в избушку наши пожитки.

— Что делать с компасами? — крикнул он мне.

Карта была готова сорваться и улететь. 21.15, 306 градусов — четко высветились показания стрелок на часах и компасе при целой серии вспышек молнии. Я сгреб все с лавочки и заскочил в домик. Здесь было темно. Над избушкой грохотало.

При свете свечи мы сидели у стола. Горошины дождя хлестали по окнам, молнии и громы бесновались. Вдарило где-то рядом: небо с треском разодралось в клочья. Еще раз. Еще! "А ведь так и по домухе садануть может — одна торчит в поле…" — подумалось с суеверным страхом.

Такой грозы я еще не видывал. Молнии выбивали за окном застывшие кадры стихии: стелющиеся ветви деревьев и летящие листья. Через мгновение картина менялась, но смотреть фильм не хотелось: инстинктивно мы отодвигались от окон-экранов.

— Валерий, погасил бы ты свечку… Не ровен час…

Я дунул на пламя. Никакие законы физики не в состоянии были объяснить то, что чувствовалось отчетливо: огонек свечи на многие километры вокруг был рукотворным, содеянным нами, с головой выдавая нас окружавшей дикой стихии; метнувшись, он погас, и мы растворились, исчезли в хаосе мрака, воды, вспышек и грома.

— О Господи… — шептал Гусев.

5

— Не-е-т, уж это ни в какие ворота… — сдерживаясь, бушевал я в шестом часу утра, взывая к Гусеву, поскольку истерзанная грозой природа к моим речам была равнодушна. — Александр Петрович, ведь когда мы установили компасы, стрелки стояли на нуле?..

— На нуле, — подтвердил Гусев, — оба компаса.

— И потом стрелки пошли влево?

— Влево, к осаркам.

— И остановились на 315 градусах?

— Ну, ты же писал.

— Александр Петрович, если стрелки пошли с 360 градусов к 315, а потом и до 306 дошли, то и в записи должно быть то же. А здесь — все наоборот! Ни черта не понимаю.

Действительно, все цифры стояли, поменявшись местами. Желая в этом все-таки разобраться, я вновь положил на скамейку карту и установил компас. Если верить прибору, за ночь наша избушка развернулась на 53 градуса! Именно на такую величину север оказался правее вчерашнего положения. Получалось, что стрелка была оттянута к западу еще до начала наблюдения. В этом случае величина ее вчерашнего отклонения была в два раза больше, чем мы поначалу думали, и составляла 107 градусов!

"Все равно виновата гроза она навела в осарках токи, которые и отклонили стрелку", — повторил я про себя вчерашнюю догадку. "Да, такие грозы здесь бывают каждую пятницу, — ехидно пропищал в сознании чей-то голосок, — ровно в 20.00". Я не обратил на хама внимания.

Думать следовало о другом как вдвоем сделать работу за четверых. Предстояло составить хотя бы примерный план осарков, с помощью щупа поискать известковый щит над кратером (по словам Гусева, для засыпки кратера со "стрелами привезли 10–12 подвод извести. В "Очерках обозной жизни Ф.М. Решетников пишет: "Мы накладываем на телегу летом восемнадцать и двадцать пудов, а зимой и двадцать два пуда. Судя по всему, падение стрел произошло в теплое время года. Таким образом в яму могли навалить около трех тонн извести. При диаметре ямы в 10 метров толщина слоя извести составила бы порядка двух сантиметров, а с песком могла дойти до четырех), определиться с местом находки шара, отобрать пробы почвы и шлака, описать и заснять ямы, отобрать колонку верхового торфа, определить толщину верхнего слоя гумуса над шлаком осарков, найти и обследовать озеро, "появившееся в одну ночь", попытаться обнаружить на его берегах следы вывала леса и песчаный вал, поискать ненормальные растения.

С утра мы работали на осарках. Разрешения на проведение раскопок мы не имели, но даже обследование верхней части почвы показало, что, судя по всему, холм длиной метров в 60, шириной в 20 и толщиной в 2,5 метра сплошь состоял из шлака. Прямо сверху мы отбирали пористые куски, из которых выбегали рыжие муравьи. Был найден большой кусок шлака, очень похожий на крицу — слиток сыродутного железа из маленькой печи-домницы, такие крицы служили в Древней Руси не только сырьем для получения качественного железа и стали, но и своеобразной монетой. Неужели действительно вся эта огромная куча — отходы железоплавильного производства? А вот и кусок тяжелого зеленоватого шлака, о котором говорил Гусев, я поднял его — и в ямке заиграл малиновым цветом кусочек кирпича. Нет, это был не кирпич, а обломок глиняного цилиндрика, прикипевший к вспузыренному шлаку. Сопло! Я был прав! Да это — отходы железоплавильного производства. Куча — рукодельная. Наверняка где-то недалеко в старину располагалось и селение. Еще одно сопло — крупное и шестигранной формы, это уже позднее.

Простукивание щупом участка между большой ямой, которую я втайне считал кратером, и малой ямой (с осиной перед "валом") показало наличие какого-то уплотнения на глубине 2,7 метра, но определенно говорить об этом было нельзя: щуп постоянно останавливался натыкаясь на куски шлака; при более сильном ударе он разбивал их и уходил глубже, с еще большей легкостью острие щупа пронзало и слой уплотнения. Разобраться во всем этом было сложно.

Комары донимали. Утомившись, мы умылись на озере и сидели около костра у избушки.

— И все-таки я думаю, что шар находился в седьмой яме, — произнес Александр Петрович, указывая на самодельную карту: мы успели набросать план осарков и присвоить номера ямам — их оказалось около двадцати. Несмотря на неизбежные погрешности нарисованной от руки карты, мы уже имели возможность с помощью рулетки точно привязывать к поверхности по отмеченным ориентирам места археологических находок, точки отбора проб, результаты прощупывания.

— Очень уж много деревьев там выросло Даже если и разрешат копать, замучаемся корни рубить. А заметил, Александр Петрович, как деревья растут? Либо точно из центра ямы, либо по ее окружности.

— Да-а. Заросло все сильно. Отдохнем, поедим и пойдем на ТО озеро — к вечеру туда ходить нельзя.

Точность, с какой подтверждались рассказы Гусева, и его глубокая убежденность в действенности рекомендаций "стариков", помноженная на крестьянскую осторожность, оказывали на меня достаточно сильное воздействие.

Солнышко припекало. Суп булькал в котелке. Вчерашние страсти отошли уже в нашем сознании довольно далеко, когда в воздухе раздался сильный удар по металлу — что-то стукнуло по алюминиевому днищу лодки, стоявшей на боку; через кусты в 150 метрах от нас разглядеть ничего было невозможно.

— Странно, мы там только что были и никого… — Я замолчал, подчинившись движению руки Гусева. Часы показывали 9.20.

6

Если сегодня запад все еще находился на юге, то, идя на восток, можно было попасть на север, но если юг уже был на месте, то мы могли двигаться и точно на север в надежде, что нас угораздит попасть на желанное "двойное" озеро. Погрешность в три километра на двухкилометровой дистанции представлялась сущим пустяком сравнительно с вопросом, посчастливится ли нам попасть обратно в домик, если север к тому времени надумает прогуляться до запада, питающего слабость к теплу, гонимому на восток…

Пройдя поле до конца, мы уперлись в уже знакомую нам канавку. В подзорную трубу в направлении озера, всего в километре от нас, виднелись редкие мертвые сосны; в этом месте, по сообщению Гусева, когда-то и бушевал низовой пожар. Форсирование полутораметровой канавки после вчерашнего ливня представлялось делом затруднительным. Кое-как по шесту мы перешли на другую сторону, на практике убедившись, что самый короткий путь здесь — не самый близкий.

По лесной дороге ездили редко, это было видно по следам. Зато по следам же можно было понять, что местные звери приобщились к культуре и вместо героических вояжей по кустам и буеракам предпочитали пользоваться дорогами; нас, уставших от суеты городских жителей, это возвращение в лоно цивилизации не радовало, да и не было уверенности, что просветительские идеи, внедрившись в лохматые головы аборигенов до уровня "равенство", уже дошли до категории "братство".

— Следы медведя, — Александр Петрович склонился над дорогой. — Точнее, медведицы. Видишь, рядом отпечатки лап медвежонка. Давай-ка будем железом по железу постукивать; что у зверя в голове — неизвестно.

После вчерашнего разверзания хлябей небесных на дороге стояли огромные лужи. До озера, как нам сказали в поселке, нужно было перейти "через две гривки". Дорога понизилась, и болота теперь вплотную подступили к ней с обеих сторон. Иногда мы выходили из луж на участки дорожной грязи, и если их можно было считать "гривками", то озеро мы уже давно прошли.

— Погоди, Валерий, озера, я помню, видны были прямо слева от дороги, и перед поворотом на них здесь вот стояла старая сосна…

Мы, судя по всему, находились на какой-то гривке, так как деревья здесь были крупные. Справа и слева, подобные вымершим животным, громоздились пласты мха и земли, вывороченные вместе с корнями упавших деревьев. Среди них, возможно, была и старая сосна. Мы прошли еще дальше, мимо дерева с синей пластиковой лентой на ветке (что здесь было отмечено?), но озер не было. Медведица находилась где-то рядом; мы были на чужой территории, и злоупотреблять терпением мохнатой родительницы, от которой в случае чего спастись было невозможно, не стоило; по неопытности я недооценивал щекотливость ситуации, а Гусев, по опытности, вероятно, ее переоценивал.

Какое-то время мы двигались по дороге.

— Нет, — Гусев остановился. — Если судить по времени, озера мы прошли. А места здесь сильно изменились — я их не узнаю Пошли обратно.

Мы повернули, вновь всматриваясь в чащу. Так ничего и не обнаружив, мы благополучно возвратились к избушке.

7

Весла путались в стеблях толстых листьев кувшинок, цеплялись за подводные коряги. Наконец лодка вышла на середину крохотного заливчика. Грести пожелал Гусев. Вода и дальше от берега была коричневатой. Озеро, раскинувшееся недалеко от избушки, имело форму эллипса и просматривалось во все стороны хорошо. Длина его была около полутора километров.

— Давай погребу, Александр Петрович.

— Нет, я сам.

Гусев греб не спеша. Лодка повернула направо. Открылись еще два заливчика; осарки находились примерно напротив второго из них.

— Вот здесь вот люди и лечились. — Гусев сложил весла, и лодка плыла по инерции. Ничего особенного здесь не было: та же вода, тот же берег, разве что по нему никто не ходил лет двадцать-сорок. Виднелся кем-то и когда-то сработанный маленький мосточек.

Мы омыли руки и лица. Остроты по поводу ожидавшегося с минуты на минуту омоложения, подобно шустрым муравьям, так и крутились у меня на языке, но, взглянув на Гусева, я вновь присмирел. Прошлое властвовало над ним. Оно, оказывается, властвовало и надо мной: я поймал себя на мысли, что несостоявшиеся шутки были призваны подбодрить нас.

Мы переплыли во второй заливчик.

— Здесь всплывал корабль… — Комментировать Гусеву более ничего не приходилось: я слышал об этой истории не раз. Признаюсь, нам было несколько неуютно, как если бы мы, рассуждая о Несси, подозревали, что чудовище находится под нами. За кустами, на небольшом удалении от нас, угадывались березы, росшие на осарках.

— Давай погребу, Александр Петрович…

— Нет, Валерий… Погоди. — Гусев вновь взмахнул веслами, разворачиваясь, и было заметно, что он старался не грохотать металлом по металлу: лодка и без того гремела, как пустая бочка.

"Что же ударило по дну этой лодки сегодня утром?" — подумал я, не утруждая себя поисками ответа и стремясь отделаться от этой мысли так же стремительно, как вчера, во время грозы — от пламени свечи.

— А там вот зеленые человечки костер жгли. На той стороне. Точно напротив нас. А березовый лесок — вон где. Видишь? — Я кивнул. — А здесь вот, на этом берегу, где-то и сети с мелкой ячеей были развешаны. Помнишь, я тебе рассказывал? — Я кивнул еще раз. — Верховой торф вон где, на той стороне, как нам указали, завтра туда и поплывем. На, погреби…

Я развернул суденышко и повел его обратно. Места, конечно, были здесь красивые, да какие-то заброшенные, неуютные. Ничего интересного мы не заметили.

8

Дополнительный осмотр осарков показал, что изменения здесь произошли большие, нежели Гусеву поначалу показалось. С северо-восточной стороны от кучи находились еще две большие ямы. Их, по мнению Александра Петровича, раньше здесь не было. Должно быть, отсюда брали землю для засыпки подполий, когда деревню снесли, — решили мы. Никаких остатков часовни, установленной когда-то вблизи кратера, обнаружить также не удалось. Ее местоположение, как припомнил Гусев, можно было определить по яблоням, но где они? В двух местах близ осарков стояли полусгнившие искривленные стволы яблонь — они это или нет? Вечером, при скользящем освещении, я обратил внимание, что на поле, к северу от осарков, под обильной травой просматривались какие-то возвышенности в виде прямоугольников, но по размерам они больше подходили под грядки, а не под могилы, которые я, вопреки утверждениям Гусева, пытался отыскать для спасения "азотной" версии. Никаких измененных растений найти не удалось. Может, это было связано с тем, что землепользователь, как выяснилось позднее, подсеивал нужные сорта трав, изредка перепахивая и удобряя поле, и новые виды растений заглушили росшие здесь?.. Может быть. Хотя на поле довольно четко просматривались участки более яркой зелени, часто — рядом с небольшими углублениями; здесь, вероятно, раньше стояли дома, и определенная растительность, несмотря на подсеивание, сохранилась.

В целом масса подтверждений рассказам Гусева однозначно убеждала меня в его правдивости, хотя, честно сказать, мы оба, понимая, что одного заезда недостаточно для прояснения ситуации, все-таки были сбиты с толку тем, что созданные нами в Ярославле стройные картинки предположений здесь оказались начисто разрушенными действительностью, которая к тому же за последние сорок лет проявила тенденцию к саморазвитию. Вместо прояснения ситуации мы имели в головах ее безнадежно усложненный вариант.

Спускался вечер. Ноги гудели от ходьбы. Окончательно изъеденные комарами, мы возвратились к избушке.

* * *

Набрав листьев смородины, которые мы добавляли в чай, я подошел к домику — и стал свидетелем бесхитростной сцены, глубоко врезавшейся мне в сердце.

Александр Петрович стоял перед избушкой, наблюдая за ласточками, сновавшими через оконце на чердак и обратно — там у них было гнездо. Птички летали совсем рядом с нами, будто бы радуясь возвращению людей. Одна из них, уцепившись лапками за косяк двери, крутила головой, глядя на нас черными умными глазками.

— Ласточка, ах ты ласточка… — нежно говорил ей Гусев. — Люди ушли, а ты все живешь под крышей. Ах ты добрая ласточка…

9

Наблюдения за компасами с 12.30 дня в течение обеда и вечером, с 19.30 до 20.30, в этот день не дали ничего. Север оставался на месте.

В немыслимой тишине мы сидели у костра. Медный лист заката бросал на пейзаж скупой отблеск пламени, горевшего под горизонтом. Красная зелень отягощенных росой кустов и деревьев выступала из луж волнующегося тумана. Совсем рядом из зарослей с удивительной для дикой природы точностью выдавал свои позывные коростель.

— Вот ты видишь это углубление? — спросил Гусев, указывая на яму в нескольких метрах от домика. — Здесь раньше прудик был, а рядом стоял дом. Историю эту рассказала мне бабушка, которая в нем жила, — Марья Барбашова. Случилось это году в 39-м, в Михайлов день, уже выпал небольшой снежок. Старушка только лишь закончила есть, как в избу вошел невысокого роста человек с темным лицом и в серой одежде; штаны доходили до самого полу. Бабушка испугалась поначалу, а потом видит — перекрестился тот человек на икону в углу, поздоровался, попросил разрешения отдохнуть. А ведь сельский-то житель — он гостеприимный… На столе еще самовар стоял, вот она ему и предложила поесть да чаю попить. От еды он отказался, а чай стал пить, добавляя в него порошок. Когда сидел, ноги под лавку прятал. Разговорились, и бабушка постепенно успокоилась. Назвал он и имя свое. Длинное имя. Запомнилось мне лишь окончание этого имени — "…рама", ну а запомнить-то его легко. Вот сидят они, говорят. Вдруг вынимает человек этот как бы портсигар с острыми углами и кладет на стол. Потом сверху портсигара потянул за пуговку и вытащил из него проволочку Старушка и спрашиваетчто, мол, это и зачем? Человек тот улыбнулся, стал объяснять.

Бабушка-то мне так и говорила: и снаружи тот человек чудной был, да, видно, и характера такого же: стал сказки рассказывать. Мне, говорит, на корабль опаздывать нельзя, а там поломка. Ну да я, мол, не беспокоюсь, так как место это разбирали неоднократно и к сроку улететь успеем. Ну, думает старушка, чудной человек, видно, сказкой меня за чай благодарит. Сидела, сидела, да и в сон ее потянуло. "Ты уж, батюшка, — говорит, — извини, а я прилягу пойду". Помнит, из соседней комнаты видела, что и тот на лавку лёг. Да и уснула. Проснулась, будто толкнул кто… "Что ж это я, дура старая, чужого человека в дом пустила, а сама спать улеглась?" Встала, глядь — а того уж и нет. Она — на улицу. А уж смеркалось… Видит, от крыльца идут по снежку следы странные, будто человек на одних каблуках шел. Она по следам этим пошла, видит — поворачивают они на осарки, а уж туда ли они шли — неясно, так как здесь, на полянке, снег-то ветром сдуло…

Я сидел перед костром. Высохший прудик был в десяти метрах справа, осарки в ста двадцати прямо передо мной. Все находилось невероятно близко. Девять долгих месяцев рождалась идея побывать здесь И вот все сбылось. Как много было передумано — и как невероятно все оказалось и запуталось. Вон, прямо по курсу — чужой "космодром". Полдня я сегодня топтался по нему… Странным было то, что, находясь на месте, я перестал удивляться. Не верилось, что всего лишь вчера мы пришли сюда. Отклонились стрелки компасов… Я думал об этом совершенно спокойно. Все это было, конечно же, давным-давно. Это меня не занимало сейчас. Какая-то мысль сама собою зарождалась в мозгу так глубоко, что он не мог пока прочитать ее Я насторожился, боясь спугнуть эту мысль, и уловил лишь часть ее: "рама". Имя человека. Зачем оно мне? Мысль крутилась, как колесо застрявшей машины, и в тот момент, когда Гусев начал снова что-то говорить, в мозгу вспыхнуло еще одно слово: Индия!

— Много здесь чудес бывало, — продолжал Александр Петрович. — На месте-то так одно за другим и припоминается… Вот что я тебе еще не рассказывал. Слышал я, что в километре от деревни, на поляне, нашли однажды всаженную в развилку дерева большую стрелу, в рост человека. Стрелу эту из дерева вытащили и забросили на крышу хлева. После этого у хозяина хлева перемерли все животные, а какое-то время спустя скончалась и жена…

— А что же эта стрела из себя представляла и куда ее потом дели?

— Об этом не знаю. Говорили люди: "стрела" — и все тут… Я еще, помню, принес как-то ветку елки с того места — хвоя какая-то была на ней ненормальная. Бросил на двор. Так телка-то у нас после этого вся в поту была. Бабушка как узнала, откуда ветка — меня отругала, а ветку в землю закопала.

А было еще и такое. Рассказывала об этом Перепетуя Паршина. Муж-то ее умер в 43-м году… Вот она и говорит: а ведь отец-то мой (так она мужа называла), нехорошо сказать, а в последние годы перед смертью как бы умом повредился… Я бы, говорит, об этом и не знала, да году в 37-38-м муж исповедовался при мне, вот я и слышала. Рассказал он священнику вот что. Сидел он однажды на скамеечке на берегу реки — было такое место устроено для отдыха, — и вдруг, говорит, словно опьянение напало… Напротив-то елка была, так, говорит, будто бы на ней что появилось, а что — не помнит, и как бы музыка началась… Уснул он так-то. Потом чувствует — смотрит кто-то в затылок, обернулся — а сзади стоят несколько "зеленых" людей, и позади них "на ногах" стоит нечто большое по размерам, а по виду "как хлеб", то есть в форме каравая. Ну вот, стоят эти люди, ничего плохого не делают — и будто бы приглашают его идти за ними. Страху у него никакого не было, встал он и пошел за теми людьми, и поднялись они все в тот "каравай". Сразу же понял он, что требуют от него снять одежду, — он снял. На одежду ту посветили они светом и дают знать, что, мол, одеться можно. Тот их понимает, оделся Стали они ему показывать "маленькое кино", видно все хорошо, как наяву; видел он, говорит, землю, где люди те живут: леса у них мало и лошадки маленькие. И говорят они ему такое: мы здесь в пятый раз, каждый раз по пять лет бываем, и дорога сюда и обратно — по два с половиной года, и вот идут к нам те, кто сменить нас должен, и хотели они здесь быть вроде как к 38-му году, да не ладится у них с дорогой, поломалось что-то, а мы, говорят, ждать тоже больше не можем — припасы кончаются, так уж ты, мол, передай от нас тем, что мы попросим, да молчи об этом… Хорошо помню, Валерий, что Перепетуя говорила об этом после смерти мужа, то есть году в 47-м. Ну а в ту пору в деревне не всякий и черно-белое-то кино со звуком видел, вот и было бабке Перепетуе в диковинку — что, мол, за "маленькое кино" Паршин видел. Из этого да из рассказа его о "каравае" и вывела она, что он с ума сошел…

— Но он согласился передать что-то тем? — спросил я.

— Точно сказать не могу. Сама бабушка умерла в 53-м году, я с ней еще раз беседовал в 51-м, сразу как из армии пришел, но разговор у нас тогда шел о другом — она ведь многое знала. Сын ее после смерти матери переехал куда-то… Впрочем, бабка Перепетуя говорила мне, что после того случая муж ее, как он священнику признался, передавал этим газеты…

Дружественные отношения, возникшие между нами, тихий вечер, свет и тепло костра совершенно успокоили Александра Петровича; он говорил, не опасаясь, что его неверно поймут, высмеют. Я наслаждался его простой и здоровой речью; так говорили те, кто жил здесь; их язык был доступным и емким.

О Русь моя! Из меня, как из куска русского железа, в городах наших, пропахших духом иноземным, соблазнившихся на него, пытались выковать нерусское изделие; и я совсем уже было продался: забыл то, чего не давали мне знать, ушел оттуда, где не был; я не смотрел на сокрытое, не вслушивался в неслышимое, не стучался в запертые кем-то двери… Почти, уже почти я принял за тебя, Русь, городской суд о тебе, гордость за тебя почти променял на чванство тобою. Но где ты была? Что от тебя оставили?.. Где жители твои? Где леса и чистые воды? Где мудрость и святость? Мудрейших истребили. Останки твои, как мощи, ссыхались средь невежества и дикости, в осмеянии, презрении и поругании.