ГЛАВА ВОСЬМАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Летняя экспедиция в западной и южной части Ханкайского бассейна. - Обычный порядок вьючных хождений. - Майская ночь. - Исследование бассейна Сиян-хэ и промер Лэфу. - Птицы и звери в долине последней реки. - Мучители-насекомые. - Характер бассейна Mo. - Последние впечатления.

Последним, заключительным актом моего пребывания в Уссурийском крае была экспедиция, совершённая летом 1869 г. в западной и южной части Ханкайского бассейна, для отыскания там новых путей сообщений как водных, так и сухопутных.

Три месяца странствовал я по лесам, горам и долинам или в лодке по воде и никогда не забуду это время, проведённое среди дикой, нетронутой природы, дышавшей всей прелестью сначала весенней, а потом летней жизни. По целым неделям сряду не знал я иного крова, кроме широкого полога неба, иной обстановки, кроме свежей зелени и цветов, иных звуков, кроме пения птиц, оживлявших собою луга, болота и леса.

Это была чудная, обаятельная жизнь, полная свободы и наслаждений! Часто, очень часто теперь я вспоминаю её и утвердительно могу сказать, что человеку, раз нюхнувшему этой дикой свободы, нет возможности позабыть о ней даже при самых лучших условиях дальнейшей жизни.

Но оставим увлечение и начнём по порядку.

Обождав до наступления совершенно тёплой погоды, а вместе с нею и подножного корма для вьючных лошадей, купленных заранее на Уссури, я оставил 8 мая пост No 4 и по северному берегу озера Ханка направился на западную его сторону - в бассейн реки Сиян-хэ.

После однообразных сунгачинских болот отрадно было увидеть лесистые горы и сухие долины, одетые в самый пышный майский наряд, так как здесь благодаря более защищенному положению растительность развивается скорее, нежели на восточной стороне озера Ханка.

Уже не редкими, как бы боязливо выглядывавшими экземплярами, а целыми полосами цветущих ландышей, жёлтых лилий, касатика, первоцвета и других весенних цветов красовалась живописная долина Сиян-хэ, достигающая в средних частях реки от трёх до четырёх вёрст ширины, а далее вверх суживающаяся наполовину и даже на одну треть этого расстояния.

Сама Сиян-хэ имеет 10-15 сажен [20-30 м] ширины и несёт вполне характер быстрой горной речки, так что решительно не годна для плавания даже на лодках. За исключением болотистых низовьев, весь бассейн её представляет местность гористую, наполненную отрогами пограничного хребта, составляющего, по всему вероятию, отрасль Сихотэ-Алиня и служащего вместе с тем разделом между притоками Ханки с одной стороны, Мурени и Суйфуна - с другой.

Эти отроги, набросанные то группами, то небольшими кряжами, достигают приблизительно величины гор средней высоты и, продолжаясь далее к югу, наполняют собой бассейн верхнего течения Mo, переходя на западе и юго-западе в волнообразные возвышенности степной полосы.

Все эти горы покрыты лиственными лесами, состоящими, главным образом, из дуба и чёрной березы с густым подлеском лещины, таволги, леспедецы, калины, бузины и других кустарников. Однако среди этих деревьев, в особенности ближе к вершинам, попадаются довольно часто группы сосен, которые всё более увеличиваются в числе по мере удаления к пограничному хребту, где появляется также ель и пихта, а самые горы делаются выше и рельефнее в своих очертаниях.

Кроме дуба и чёрной берёзы, как преобладающих пород, в лесах бассейна Сиян-хэ встречаются и другие деревья, как то: ильм, ясень, клён, черемуха, черешня, яблоня, тополь, пробковое дерево, грецкий орех, акация и абрикос.

Последний растёт обыкновенно единичными экземплярами на южных скатах гор, ближе к опушкам лесов. Кроме того, абрикосовое дерево изредка встречается на южной и восточной стороне озера Ханка по лесистым увалам и достигает здесь северной границы своего распространения.

Почти весь май пробыл я в бассейне Сиян-хэ и день за днём проходил то в экскурсиях и охотах, то в передвижениях с места на место.

Хотя здесь довольно тропинок, проложенных китайцами от одной фанзы до другой [167]Кроме этих тропинок, от озера Ханка существуют две тропы в ближайшие маньчжурские города Сан-Синь и Нингуту. По этим тропам в прежние, впрочем весьма недавние, времена приходили сюда маньчжурские купцы с просом, водкою и другими предметами, которые меняли у местных жителей на соболей и панты., но я пользовался этими тропинками только для перехода через горные перевалы, а затем обыкновенно шёл напрямик по долине как самой Сиян-хэ, так и боковых её притоков для того, чтобы лучше познакомиться с характером этих долин.

Но подобные хождения напрямик возможны только в сухую пору года, да и то представляют много затруднений для вьючных лошадей, которым приходится часто переправляться вброд через быстрые речки или лазить через крутые горные отроги, упирающиеся в реку, или, наконец, топнуть в болотах, рассыпанных по долинам. Однако здешние привычные лошади умеют благополучно справляться со всеми этими невзгодами и, неся на спине вьюк от трёх до четырёх пудов, идут напрямик, как ни в чём не бывало. Один человек обыкновенно ведёт за повод передовую, другой подгоняет заднюю, средние же идут сами по себе и, таким образом, все пять лошадей, бывших в экспедиции, управлялись только двумя солдатами.

Обычно порядок наших хождений был всегда один и тот же.

Поднявшись с восходом солнца и указав направление, по которому нужно итти, мы отправлялись с товарищем вперёд, собирали попадавшиеся на пути растения и охотились. Между тем солдаты, завьючив лошадей, отправлялись вслед за нами и шли не торопясь, выбирая по возможности сухие и лучшие места. Впрочем, иногда какая-нибудь небольшая речонка с топкими берегами или узкий залив, которого нельзя было обойти, делали большую помеху, заставляли снимать с лошадей вьюки, переносить их на себе через неудобные места и затем уже переводить через него свободных от тяжестей лошадей. Однако такие препятствия встречались сравнительно редко, так как в большей части случаев лошади шли напрямик через речку или через болото, если только здесь не было чересчур большой топи.

Пройдя таким образом до полудня, мы останавливались, выбирая для этого удобное место на берегу реки, всего чаще лужайку среди высоких деревьев, доставлявших прекрасную тень своими густыми вершинами.

Здесь обычным порядком сначала развьючивали лошадей, которых после небольшого отдыха пускали пастись на сочной траве ближайшего луга; потом разводился костёр, и один иэ солдат, исполнявший должность повара, принимался готовить обед из добычи нашей вчерашней или сегодняшней охоты. Между тем мы с товарищем сушили прежние и вновь собранные растения [168] и делали чучела птиц. Последняя работа, т. е. делание чучел, во время беспрестанных передвижений с места на место составляет крайне затруднительную процедуру, так как, независимо от самой работы, каждый день необходимо развешивать собранные экземпляры для просушки, строго наблюдать, чтобы их не смочило дождём или росою и не попортило бы перьев сильным ветром.

Кроме того, всякий раз необходимо, завернув в бумагу, тщательно уложить каждый экземпляр вместе с другим в особые деревянные ящики, которые сильно портят спины лошадям и очень неудобны для вьючной перевозки вообще. Одним словом, возня с деланием чучел во время самой экспедиции настолько велика и так много отнимает времени, что я препарировал обыкновенно только самые редкие экземпляры попадавшихся мне птиц.

Часов около четырёх пополудни мы снова отправлялись на экскурсию или на охоту в окрестностях нашей стоянки и возвращались сюда уже с наступлением сумерек. На следующий день шли далее описанным порядком, но иногда, встретив особенно хорошее для экскурсии место, или для того, чтобы дать отдых лошадям, я проводил день или два на одном и том же пункте.

К довершению всех наслаждений, день в день стояла великолепная погода, но в особенности хороши бывали ночи, в полном смысле весенние, майские.

Бывало лишь только солнце станет приближаться к западу горизонта, как присмиревшие в дневной жаре различные пташки начинают петь не умолкая, и между их голосами более других выдаётся чистый, прекрасный свист камышевки (Salicaria aedon); журавли перекликаются между собою; по временам крякает утка или токует фазан [169]; на болоте беспрестанно раздаётся дребезжащий голос водяной курочки и неутомимый летун - японский бекас - кружится в вышине, издавая крыльями громкий свистящий звук.

Заходит солнце, и сумерки ложатся быстро. Один за другим смолкают певуны; только долго еще раздаются голоса бекаса, курочки и камышевки, к которым присоединяется теперь однообразное постукиванье японского козодоя.

Обаятельная прелесть ночи ещё более увеличивается дикостью и безлюдием окрестных местностей. Действительно, далеко вокруг здесь нет души человеческой, и природа еще настолько девственна, что даже след, оставленный на береговом песке, сохраняется надолго, пока его не замоют дожди и речные волны. Густые травянистые или кустарные заросли стоят не измяты ничьей ногой, и только кой-где след на грязи или клочок сорванной травы указывают, что здесь прошёл какой-либо зверь, свободный обитатель окрестных лесов.

Между тем последние лучи света погасли на западе, а полная луна, появившись с востока, льёт тихий свет на окрестные горы и долины. Мёртвая тишина воцарилась кругом и только тихо журчат волны реки да изредка стукнет полуночник или гукнет дикий козёл. Приближается полночь, и всё спит сном тихим, спокойным.

Солдаты давно уже улеглись вокруг костра, который чуть тлеет в темноте деревьев, но сон бежит от моих глаз… Казалось так бы всё смотрел и любовался чудной ночью…

Однако дневная усталость берёт своё, сон мало-помалу смыкает глаза, и только холод раннего утра заставляет вновь очнуться. На востоке уже занимается заря нового дня, и одна за другой просыпаются птицы: бекас ранее всех закружился опять в вышине, камышевка и камчатский соловей. (Lusciola kamtschatkensis) начали еще в полусвете свои песни, закуковала кукушка, журавли кричат не умолкая, задребезжала курочка, токует фазан… и все эти певцы вместе с другими, мало-помалу просыпающимися пташками, общим хором приветствуют восход солнца и начало весеннего, радостного дня.

В общих чертах результат моего исследования бассейна Сиян-хэ был тот, что хотя долина этой реки, за исключением её низовьев, имеет большей частью луговой характер и почву чернозёмную, но, по всему вероятию, она подвергается затоплению во время сильных дождей, следовательно, негодна для возделывания. Подтверждением этому служит ещё и то обстоятельство, что здесь очень мало китайских фанз, между тем как их довольно много в горах, по долинам небольших речек, впадающих в Сиян-хэ. Здесь же, равно как и на пологих скатах гор, окаймляющих главную реку, встречается много мест, удобных для возделывания после предварительной расчистки лесов, но, конечно, заселение подобных местностей в настоящее время не может, да и не должно быть производимо, так как степная полоса между Ханкой и рекой Суйфуном представляет несравненно более удобств для подобной цели.

Однако бассейн Сиян-хэ имеет и в настоящее время большую важность в том отношении, что может снабжать, да и теперь уже снабжает, лесом наши поселения, лежащие на западном берегу озера Ханка. Конечно, Сиян-хэ по причине своей быстроты не совсем удобна для сплава по ней брёвен, но, однако, этот сплав возможен, хотя довольно затруднителен и во всяком случае только этим путём лес может доставляться к месту своего назначения, так как о сухопутной его перевозке даже зимой нечего и думать. Других путей сообщений, кроме вьючных, часто едва приметных тропинок, здесь не существует, а единственная тележная дорога, уже достаточно проторённая, идёт по окраине гор, невдалеке от самого Ханка и соединяет поселения на северном берегу озера с теми, которые лежат на западной и юго-западной его стороне.

По окончании исследования бассейна Сиян-хэ я приступил в начале июня, согласно своей служебной программе, к съёмке и промеру реки Лэфу, впадающей в южную оконечность озера Ханка. Здесь нужно было решить окончательно вопрос: возможно ли пароходное плавание вверх по этой реке до впадения в неё слева Сахэзы, так как в подобном случае представлялась бы возможность проложить от устья последней реки отличную сухопутную дорогу к Суйфуну, следовательно, избегнуть болот реки Mo, через которые проходит настоящая дорога, направляющаяся от юго-западного берега озера Ханка.

Шесть гребцов солдат и лодка были к моим услугам на посту Камень-Рыболов, а потому, оставив здесь своих вьючных лошадей и выбрав тихий день, я отправился напрямик через южную оконечность озера Ханка к устью Лэфу, до которой отсюда около 60 вёрст.

Более трёх недель было употреблено мною на исследование Лэфу, и так как вопрос о возможности здесь пароходного плавания был до сего времени спорным, то, чтобы дать понятие об его решении и о самом характере этой реки, я выпишу здесь несколько страниц из своего служебного отчёта.

«Весь южный берег озера Ханка, начиная от утёсистого мыса, носящего название Камень-Рыболов, вплоть до устья Лэфу, представляет одно сплошное, топкое и решительно недоступное болото, поросшее тростником, так что название Камышёвой бухты, данное обширному заливу, здесь находящемуся, придумано как нельзя более удачно.

Только на юго-западной оконечности Камышёвой бухты одиноко среди болот стоит небольшая и невысокая горка, против которой лежит устье реки Лэфу [170], имеющей здесь 40-50 сажен [80-100 м] ширины и значительную глубину. Вскоре затем встречается довольно большое озеро [171] (версты четыре в длину и около двух в ширину), через которое проходит Лэфу, разбиваясь при своём в него впадении на две протоки, из коих каждая глубока и удобна для плавания пароходов. Само озеро неглубоко и на поперечном промере везде дало одинаковую глубину в 6 футов [1,8 м].

В дальнейших частях нижнего течения Лэфу почти не изменяет своего характера. Имея везде глубину, гораздо большую 7 футов [2 м], а в ширину 25-30 сажен [50-60 м], она струится весьма медленно, так что течение почти вовсе незаметно. Берега её и долина, раскинувшаяся здесь вёрст на 20 ширины, представляет сплошное болото, поросшее тростником, аиром, тростеполевицею, осокою и другими болотными травами и вообще представляющее совершенное подобие сунгачинских низин.

С таким характером тянутся река и её долина вёрст на десять, если считать по прямому направлению от устья, но потом характер той и другой начинает изменяться.

Сплошные болота, из которых до сих пор исключительно состояла долина, начинают сначала изредка, а потом все чаще и чаще прерываться более сухими площадками, а сама река сузилась наполовину своей прежней ширины, начинает образовывать частые и крутые извилины. Последние вскоре увеличиваются ещё более, так что протяжение по ним выходит вдвое или даже втрое длиннее, нежели по прямому направлению, и часто, проплывая версту или две на лодке, снова подходишь на несколько десятков сажен к тому месту, откуда началась извилина.

Берега Лэфу здесь также возвышаются уже везде от 5 до 7 футов [1,5-2 м] над низким уровнем воды и, вместе с тем, эти берега сплошь, обросли густым тальником, который только изредка можно было встретить на низовьях реки.

Однако глубина Лэфу не уменьшается, и в нижнем течении эта глубина везде более 7 футов [2 м]. Но вскоре за появлением крутых извилин, т. е. со вступлением в среднее течение, эта глубина спадает, с перемежками, на шесть, на пять, на четыре, и, наконец, на три фута на перекатах. Последняя цифра встречается в первый раз верстах в 25, если считать по реке, и верстах в 14, если взять по прямому направлению от устья Лэфу.

С изменением характера реки и её долины изменяется характер и растительности. Вместо сплошных масс тростника, аира и тростеполевицы является более разнообразная луговая флора из валерианы, лютика, лилии, касатика, лапчатки и других, а из кустарных пород всего чаще попадается таволга, реже шиповник и дубняк. Однако все эти травы и кустарники растут только по самому берегу Лэфу и на сухих рёлках, которые рассыпаны, как оазисы, по долине, всё ещё достаточно переполненной озёрами и болотами.

Почва таких лугов состоит из превосходного чернозёма, но все они решительно не годны для хлебопашества, так как в полую воду подвержены наводнениям, что можно видеть по береговым наносам.

Совершенное безлюдье характеризует всё вышеописанное течение Лэфу. Кроме одинокой, пустой фанзы, стоящей при её устье, здесь нигде не встречается и следа человека, даже не видно ни одной тропинки, только звери и птицы - единственные обитатели этих пустынных, не пригодных для человека равнин.

Трёхфутовая глубина на перекатах по мере поднятия вверх по реке начинает попадаться довольно часто, в особенности с приближением к тому месту, где отрог хребтов, окаймляющих справа долину, упирается в реку высокой и крутой горой. У подошвы этой горы впервые встречается жилая китайская фанза, и, вместе с тем, это есть крайний пункт, до которого еще можно, хотя и с трудом, дойти в малую воду на пароходе, сидящем менее трёх футов. Но подобная возможность не представляет никакой выгоды, потому что на левом берегу болотистая долина имеет всё ещё, по крайней мере, вёрст десять ширины, так что проложить по ней дорогу далее к рекам Сахэзе и Суйфуну чрезвычайно затруднительно.

От горы, которая подошла к правому берегу реки и у подошвы которой находится китайская фанза, Лэфу принимает уже характер горной речки и совершенно не годна для плавания. Оставляя всё ту же извилистость и обрывистые (10-12 футов [3-3,6 м] вышины) берега, она имеет на перекатах довольно часто только два фута глубины, а с приближением к устью Сахэзы эта глубина спадает на полтора и даже на один фут. Притом в реке появляется множество наносного лесу и карчей, до того в иных местах загромождающих русло, что даже раз приходилось прорубать проход для нашей лодки.

Вместе с тем и скорость течения, которая делается довольно значительной с приближением к вышеназванной горе, здесь увеличивается в сильной степени, и река стремится весьма быстро по своему ложу, дно которого состоит из песка и мелкой гальки, а на низовьях из всякого ила.

Быстрота течения увеличивается, вероятно, ещё более во время разливов, когда вода, насколько можно видеть по береговым наносам, прибывает футов на десять против своего обыкновенного уровня и, по всему вероятию, затопляет долину. Но даже и тогда, во время самого высокого стояния воды, едва ли можно пройти на пароходе до устья Сахэзы по причине множества карчей, торчащих высоко из воды, и деревьев, часто наклонившихся с одного берега почти до другого.

В этой части среднего течения Лэфу как по самой реке, так и в особенности в извилинах, ею образауемых [172]. появляются превосходные рощи из ясеня, тополя, ильма, грецкого ореха, пробкового дерева, яблони, липы, чёрной березы, изредка абрикоса с густым подлеском различных кустарников, в особенности винограда, и образующих густейшие заросли.

Сама долина сузилась здесь до 4-5 вёрст, будучи обставлена справа Даубихинскими горами, а слева волнообразными возвышенностями степной полосы. Но характер этой долины изменился весьма мало, и она попрежнему переполнена множеством болот и небольших тинистых озёр.

Вообще в исследованном мной нижнем и среднем [173] течении Лэфу удобные для заселения местности находятся только на степной полосе, окаймляющей долину справа, и на скатах тех предгорий, которые идут по левой её стороне.

Во всяком случае заселение по Лэфу при неудобстве пароходного плавания по этой реке может состояться в далёком будущем, так как прилегающие к ней степи на много десятков вёрст представляют приволье, девственные местности, где труд земледельца всегда может хорошо вознаградиться».

Вообще результаты произведённых мной исследований Лэфу были следующие:

1) Пароходство по этой реке может производиться беспрепятственно при всяком стоянии воды только вёрст на 25, если считать по реке, и вёрст на 14, если взять по прямому направлению, от устья.

2) Свободно при высокой воде, но с трудом при малой, пароходы, сидящие менее трёх футов, могут подниматься по Лэфу до первой горы, упирающейся в правый берег, т. е. вёрст на 40 от устья, если считать по реке, и вёрст на 14, если взять по прямому направлению, от устья.

3) Выше названной горы до устья Сахэзы пройти на пароходе невозможно и даже при большой воде по причине множества высоких карчей и деревьев, наклонившихся с одного берега на другой.

4) От крайнего пункта, до которого могут доходить при большой воде пароходы, чрезвычайно трудно проложить сухопутную дорогу к реке Сахэзе по причине обширных болот, наполняющих здесь лэфунскую долину на ширину не менее десяти вёрст.

5) Вся долина среднего и нижнего течения Лэфу решительно не годна для заселения.

Независимо от производства промера и глазомерной съёмки Лэфу, на что обыкновенно посвящалась одна половина дня, другая проводилась на охоте, сбирании растений, делании чучел птиц и т. п.

В великолепных рощах, окаймляющих берега среднего течения реки, гнездилось множество различных птиц, имевших в это время уже по большей части молодых, так что яйца случалось находить редко и то обыкновенно уже насиженные. Между тем, если бы явиться сюда месяцем раньше, то можно бы было собрать несколько тысяч самых разнообразных яиц.

В обрывистых берегах описываемой реки гнездилось множество зимородков (Alcedo ispito vart. bengalensis), которые, как известно, устраивают свои гнёзда в земле, выкапывая для этой цели в отвесе берега горизонтальную дыру длиною от двух до трёх футов. В самом конце дыра эта расширяется, и здесь устроено гнездо, в котором подстилкой сначала для яиц, а потом для молодых служат мелкие косточки рыб, поедаемых этой красивой птичкой.

На такой подстилке лежит обыкновенно семь яркобелых круглых яиц, которых высиживают самец и самка, поочерёдно сменяя друг друга. Как кажется, самка более по вечерам и ночью, а самец по утрам и днём.

Замечательно, как иногда непредусмотрительно эта птичка устраивает своё гнездо. Я видел некоторые норы всего фута три [90 см] над низким уровнем воды, которая в период дождей поднимается здесь несравненно выше, следовательно, затопляет молодых зимородков, если только они не успели к этому времени вылететь из гнезда. Впрочем, наводнения здесь обыкновенно случаются в июле, а к тому времени почти все молодые уже летают, следовательно, не подвергаются опасности от воды и благополучно выводятся каждый год в затопляемых берегах.

Кроме занятых нор, здесь везде множество старых пустых, но первые всегда можно отличить от последних по противному рыбьему запаху и остаткам помёта у входа.

Высиживающий зимородок сидит чрезвычайно крепко, так что мне несколько раз случалось, всунув тонкую палочку в гнездо, пихать ею самую птичку, которая только после подобного заявления быстро выпархивала из норы.

Много раз я ловил зимородков, затыкая отверстие входа и откапывая нору сверху. В подобном случае птичка, видя безвыходность своего положения, старается обыкновенно защищаться клювом, которым бьет в просунутую к ней руку.

Притом же, если только оставить нору в целости, т. е. не откапывать её, то зимородок, даже выгнанный оттуда палкой, никогда не откинется от яиц; если же разорить нору, то хотя бы в гнезде были уже молодые, старые непременно бросят их, и молодые погибают голодной смертью. В этом я лично убедился злым опытом, несколько раз разрывая норы, чтобы достать из них яйца, но встречая там уже молодых.

Другой замечательной птицей, довольно часто попадавшейся на Лэфу, была китайская иволга (Oriolus cochinchinensis), которая гораздо больше и красивее обыкновенной европейской.

Любимым её местопребыванием служат высокие рощи по островам и берегам рек. В таких местах вскоре после прилёта каждая пара занимает определённое место и выводит там молодых.

В период спаривания и высиживания яиц самец свистит весьма усердно, в особенности по утрам, но днём в жар - изредка и то лениво, с перерывами. Голос у него много похож на голос европейского вида, но только кажется громче, нежели у последнего.

Гнездо своё эта иволга устраивает так же хитро, как и европейская, в развилине двух тонких, далеко выдающихся ветвей. В воспитании молодых и высиживании яиц принимают участие оба супруга, которые, как кажется, не терпят присутствия другой пары в своих владениях.

Много времени потратил я, отыскивая гнездо этой птицы, и только однажды нашёл его в конце июня, в роще, на берегу реки Mo. Гнездо это было сделано на оконечности длинной, тонкой ветви густой ивы, всего футов десять над землей, и в нём находилось два уже близких к вылету молодых.

Покараулив немного, я убил обоих старых, которые прилетели кормить своих детей. Но даже и в этом случае, т. е. у гнезда, здешняя иволга весьма осторожно и редко может подвернуться под выстрел.

После вылета, из гнезда, что бывает обыкновенно в первой половине июля, молодые держатся выводками вместе со старыми и скитаются с места на место до самого отлёта, который происходит в конце августа. Таким образом, эта красивая птичка, прилетающая позднее всех других и рано отлетающая, является только коротким летним гостем здешних местностей.

Кроме вышеописанных птиц, в рощах и густых кустарных зарослях, окаймляющих берега Лэфу, гнездились в большом числе и другие виды, как-то скворцы, шрикуны, дятлы, синицы, мухоловки, реже белохвостые орланы, белые аисты и голубые сороки.

Эта последняя птица, всегдашняя обитательница береговых зарослей рек, обыкновенно устраивает своё гнездо невысоко над землёй и делает его из прутьев, но без покрышки сверху, как у обыкновенной сороки.

Однако на Лэфу, где мне удалось найти только одно гнездо голубой сороки, оно было устроено совершенно иначе, именно: внутри пустого, расколотого с одной стороны дуба, дупло которого имело только четверть аршина в поперечнике, так что высиживающая сорока принуждена была сидеть в нём, поднявши вертикально свой хвост. Не знаю, насколько это было удобно для самой птицы, но только другим способом она никак не могла бы уместиться в узком дупле, имевшем вход только с одной стороны.

В гнезде лежало восемь почти уже совершенно насиженных яиц, на подстилке, сделанной из порядочной горсти изюбриной шерсти, которую мне случалось несколько раз находить, и в весьма изрядном количестве, также в гнездах скворцов, шрикунов и даже голубых синиц.

Долго недоумевал я, откуда все эти птицы могут набрать столько шерсти, которую изюбр, да и всякое другое животное, теряет исподволь, притом же где попало, так что собрать её в достаточном количестве, конечно, нет никакой возможности. Однако один из здешних старых охотников разрешил моё недоумение и объяснил, что однажды весной он сам видел, как несколько сорок сидели на спине пасшейся самки изюбра и рвали из неё шерсть целыми клочьями. Не зная, каким образом избавиться от таких неожиданных услуг, изюбр брыкался, мотал головой и так был занят этим делом, что охотник успел подкрасться и убить его.

Этот рассказ заслуживает большой веры, так как иначе нельзя объяснить, откуда могут все вышеназванные птицы добывать себе такое количество изюбриной или козлиной шерсти, какое часто находится в их гнёздах.

После вылета молодых, что бывает в конце июня или в начале июля, голубые сороки держатся сначала выводками, а к осени соединяются в небольшие общества и ведут кочевую жизнь.

В противоположность обыкновенной сороке этот вид не приближается к жилищам человека, но летом и зимой встречается в самых глухих безлюдных местах, всего чаще по береговым зарослям рек, вероятно потому, что здесь более различных ягод, служащих пищей для этих птиц.

В то время как лесные птицы и пташки гнездятся по береговым зарослям Лэфу, водяные и голенастые обильно населяют озёра и болота её долины.

Кроме цапель и колпиц, о гнёздах которых я уже говорил в предыдущей главе, здесь также выводят молодых: белые и японские журавли, бекасы, чибисы, кроншнепы, изредка ибисы, а также лебеди, утки и гуси.

Из последних чаще всего встречается гусь-лебедь (Anser cygnoides), которого выводы я находил уже с начала июня.

Молодых обыкновенно бывает 4-5 экземпляров и при них всегда держатся два старых - самец и самка. Иногда же два-три выводка соединяются вместе, и тогда число пар старых равно числу соединившихся выводков.

Будучи застигнуты на открытом месте, например на реке или на озере, старые обыкновенно улетают, а молодые стараются спастись нырянием. Если же выводок успеет заблаговременно убраться в траву, то здесь все вместе пускаются пешком на уход, причём, будучи преследуемы собакой, старые взлетают только в самом крайнем случае, притворяются как утки ранеными и неумеющими летать, чтобы обратить на себя внимание врага. Молодые же тем временем прячутся в удобных местах и залегают так крепко, что обыкновенно дают схватить себя собаке или даже человеку, если последнему удается приметить место, куда спрятался гусёнок.

Кроме птиц, на Лэфу летом много держится различных зверей, которые приходят сюда, главным образом, для вывода молодых.

Плывя на лодке, беспрестанно видишь на грязи или на песке берега то небольшой, аккуратный след козули, то схожий с ним, только несравненно больший, след изюбра, то неуклюжую ступню медведя, который иногда целой тушей скатится с крутого берега в воду, то, наконец, круглый, явственно отпечатавшийся след тигра, также прикочевавшего в здешние места. Сверх того, здесь встречаются кабаны, лисицы, волки, а в самой речке очень часто выдры.

Все эти звери держатся как по береговым зарослям, так и по самой долине, там, где места посуше и где вместе с травой растёт хотя невысокий, но густой кустарник - шиповник, тальник, таволга или мелкий дубняк.

На подобных лугах всего чаще можно встретить коз, которые, лёжа в траве, обыкновенно подпускают к себе шагов на двадцать, даже на десять и потом вдруг вскакивают чуть не из-под самых ног охотника. Молодые же козлёнки лежат ещё крепче и в буквальном смысле подпускают к себе на два шага, в особенности если видят, что человек проходит мимо.

Много раз моя лягавая собака ловила этих козлят, иногда подстреленных, иногда же совсем здоровых, но еще не умевших хорошо бегать. В таком случае я убивал обыкновенно и старую самку, подманивая её на крик козлёнка. Для этого я прятался где-нибудь в траве недалеко от того места, где был пойман молодой и, дергая его за уши, заставлял громко пищать. Старая самка, которая всегда держится недалеко от своих детей, услыхав писк, тотчас же бросается на этот голос, подбегает шагов на десять к тому месту, где скрывается охотник и, разумеется, бывает тотчас же убита.

Другие звери не так глупы, как козы, и гораздо более осторожны, так что за всё время пребывания на Лэфу мне удалось убить только одного кабана. Между тем коз я перебил очень много, и не только продовольствовал ими с другой дичью себя и всех своих спутников, но даже иногда бросал излишек мяса, скоро портившегося на сильных жарах, стоявших весь июнь нынешнего года.

Бывшие со мной солдаты несколько раз даже доили только что убитых коз и добывали обыкновенно от каждой до двух стаканов молока, которое густо, как сливки, но сладко и приторно на вкус.

Окончив промер Лэфу, я отправился вновь вьюком для исследования бассейна реки Mo, на что употребил также около месяца; вместе с тем это было и последнее мое странствование в Уссурийском крае…

Однако теперь, т. е. с наступлением летних жаров, вьючные хождения сделались далеко не так заманчивы, как весной. Высокая, страшно густая трава в рост человека сильно затрудняет путь, в особенности там, где приходится итти напрямик. Притом же мириады насекомых, не прекращающих свои нападения круглые сутки, делают решительно невозможным переходы в продолжение большей части дня, а заставляют выбирать для этой цели раннее утро или поздний вечер.

Обыкновенно, лишь только обсохнет утренняя роса, т. е. часов с девяти утра, как уже появляются оводы, число которых вскоре возрастает до того, что, без всякого преувеличения, они летают, словно самый сильный рой пчёл, вокруг человека, собаки и в особенности возле лошадей. Последним быстро разъедаются в кровь преимущественно задние части тела, так что бедные животные, мучимые целыми тысячами этих кровопийц, брыкаются, мотают головою, машут хвостом, даже бросаются на землю и все-таки не имеют возможности освободиться от своих мучителей. Ко всему этому присоединяется ещё усиливающаяся жара, так что поневоле приходится останавливаться где-нибудь в тени и, развьючив лошадей, разложить вокруг них дымокуры, которые только и спасают бедных животных.

Последние даже вовсе не думают об еде, стоят целый день в дыму и только с наступлением сумерок, когда, наконец, угомонятся оводы, отправляются на пастбище.

Но не подумайте, чтобы мучения от насекомых кончились. Нет! Теперь происходит смена, и часов с шести или с семи вечера, как только стихнет дневной ветер, появляются целые тучи мошек и комаров, кусающих нестерпимо часов до восьми или девяти следующего дня, т. е. аккуратно до новой смены оводами. Не только спать ночью, но даже днем невозможно выкупаться спокойно, потому что в антрактах надевания рубашки целый десяток оводов успеет укусить за голое тело.

Вообще, не видавшему собственными глазами и не испытавшему на себе всех мучений от здешних насекомых, невозможно поверить, какое безмерное количество их появляется, особенно в дождливое лето. Притом же и разнообразие видов довольно велико.

Оводов можно насчитать четыре или пять различных сортов, начиная от большого, величиной почти в дюйм, до маленького, ростом со слепня. Мошек два вида: один побольше, держится на открытых лугах и болотах, другой же, мелкий, как маковое зерно, населяет леса и кусает ещё хуже, нежели первый. Комаров также два-три сорта, различающихся по величине и окраске. Словом, здесь можно составить из этих дьяволов целую коллекцию и без дальнейших хлопот собрать её на себе самом.

Теперь перейдём к рассказу о характере долины и бассейна реки Mo, которая подобно Сиян-хэ вытекает из пограничного хребта и впадает в юго-западную оконечность озера Ханка. По своей величине она также равняется Сиян-хэ; подобно ей имеет незначительную глубину, но сильно повышается во время дождей и затопляет тогда всю свою долину.

Эта последняя в нижнем течении Mo занимает 12-14 вёрст ширины и, состоя исключительно из болот возле устья реки, по мере поднятия вверх принимает более луговой характер, хотя все-таки подвержена затоплению, следовательно, не годна для заселения. Впрочем, болота на низовьях Mo далеко не так обширны, как на Лэфу. По ним даже возле самого устья реки рассыпаны, подобно островам, небольшие рёлки, представляющие большей частью круглую или эллиптическую форму. Они покрыты рощами чёрной березы [Betula] и дуба [Quercus] с густым подлеском, преимущественно лещины, реже - других кустарников.

Затем в среднем течении Mo её долина, суженная на половину прежней ширины, принимает ещё более луговой характер, хотя опять-таки в сильные разливы подвержена затоплению. Здесь по берегу реки вместо сплошного тальника начинают появляться рощи различных деревьев, которые, однако, далеко не так обширны и хороши, как на Лэфу.

С приближением к верховьям Mo её долина суживается версты на полторы, имеет превосходную чернозёмную почву и покрыта могучей травяной растительностью, в которой сразу заметно большое разнообразие сравнительно с луговой флорой среднего и нижнего течения этой реки.

Словно стена, стоят здесь густейшие травянистые заросли, к которым иногда примешиваются кустарники, и делают эти места почти непроходимыми.

Из разных видов травянистых растений на таких лугах в начале июля преобладают следующие виды: василистник (Thalictrum aquilegifolium) [T. contortum L.], достигающий саженной высоты; чернобыльник и местами тростник - тот и другой гораздо выше роста человека; чемерица (Veratrum nigrum), которая теперь уже отцветает; валериана и вероника (Veronica longifolia), растущие в перегонку с василистником; живокость (Delphinium Maackianum), только что начинающая распускать свои синие цветы; дягиль (Archangelica) [Angelica], который еще не вполне развился, но уже имеет листья фута три длиною.

Врассыпную между названными видами красуются: золотистожёлтая купальница (Trollius Ledebouri), также фута три вышиною; горицвет (Lychnis fulgens) со своими яркокрасными цветами; желтая лилия и кипрей (Epilobium angustifolium) [Chamaerrerium angustifolium (L.) Scop.], делающий иногда совершенно розовыми небольшие площадки луга.

Возмешь, бывало, одно такое растение для гербария, так еле-еле уложишь его в два-три больших листа бумаги; притом же долго не высушишь, до того оно сочно и полно жизни.

Вообще самая могучая и разнообразная травянистая растительность в гористой полосе ханкайского бассейна, да и всего Уссурийского края, развивается по нешироким долинам в верховьях главных рек и их боковых притоков.

Правда, на обширных равнинах, каковы, например, сунгачинские или уссурийские на левом берегу нижнего течения этой реки, травянистый покров достигает саженной высоты, но там он состоит исключительно из нескольких болотных трав - всего чаще тростеполевицы, - наоборот, здесь, т. е. по долинам горных рек, на небольшом сравнительно пространстве, встречаются самые разнообразные травянистые формы, которые под влиянием влажности и жаркого лета достигают размеров, не известных в Европе.

По таким долинам, как я уже говорил выше, летом держатся с молодыми различные звери, всего более козы. Действительно, на лугах верхней Mo они попадались чуть не на каждом шагу, так что я каждый день убивал одну, даже три. Не зная, куда девать лишнее мясо, которое от сильных жаров портилось на другой же день, мы очень часто бросали целиком убитых, так что самому делалось совестно за такую бесполезную бойню, но тем не менее, уступая охотничьей жадности, я ни разу не упускал случая застрелить ту или другую козу.

Кроме зверей, по травянистым зарослям лугов гнездилось множество различных мелких пташек (из родов Calamobyta, Thoilopneuste, Emberiza и др.), добыть которых для чучел в это время здесь очень трудно, так как в высокой траве невозможно скоро заметить небольшую, вертлявую птичку, и даже убитый экземпляр очень трудно отыскать в густых зарослях травы или кустарника. Притом же все птицы теперь находятся в линянии, так что вовсе не годны для препарирования.

Одним словом, июль и август в Уссурийском крае составляют самое худшее время для орнитологических исследований.

Таков в общих чертах характер самой долины Mo.

Что же касается до характера всего её бассейна, то в главных чертах он не отличается от бассейна Сиян-хэ, с которым притом находится в непосредственной связи, так как наполнен отрогами того же самого пограничного хребта.

Более подробное описание этого бассейна следующее.

От волнообразных возвышенностей степной полосы, по мере удаления к западу, величина гор становится больше и самые очертания их рельефнее.

Пади и долины означаются уже довольно резко, а иногда даже появляются небольшие гребни или хребты. Но самый характер этих гор изменяется еще немного, и по своей растительности они напоминают всё ту же степь, с её рощами дуба и чёрной березы, с её зарослями низкорослой лещины и дубняка, наконец, с её обширными, цветущими лугами по пологим скатам.

Но по мере того как минуешь среднее течение описываемой реки и приближаешься к её верхней части, характер гор изменяется сильнее и, наконец, там, где эта река разбивается на несколько других мелких речек, а эти в свою очередь подразделяются ещё на меньшие части, словом, со вступлением в верхнее течение Mo, горы несут уже характер, общий всей западной части ханкайского бассейна.

Достигая в своих высших точках едва ли более двух тысяч футов [174] [более 600 м], они образуют множество других меньших вершин, насаженных одна возле другой и, в большей части случаев, не представляющих определённого, резко очертанного хребта.

Узкие пади и долины имеют здесь крутые бока, хотя, впрочем, обрывистые утёсы довольно редки и гораздо чаще попадаются на Сиян-хэ, нежели на Mo; притом же самые горы, кажется, вообще выше в бассейне первой, нежели последней реки. Но как там, так и здесь они имеют один и тот же характер растительности, состоящий в преобладании лиственных деревьев, преимущественно дуба и чёрной берёзы. Из других пород встречаются, хотя в несравненно меньшем числе, грецкий орех, пробка, ясень, ильм, абрикос и вообще виды, свойственные Уссурийскому краю. Только сосна в бассейне Mo попадается гораздо реже, чем в Сиян-хэ.

Затем все скаты гор покрыты сплошь густыми зарослями лещины, с которою внизу перемешана таволга, леспедеца, мелкий березняк и липа, а ближе к вершине - рододендрон. Кроме того, здесь, так же как и на Сиян-хэ, многие горы совершенно оголены порубкою дубов китайцами ради грибного промысла.

Что же касается до удобства заселения бассейна Mo, то хотя долина этой реки, подверженная наводнениям, совершенно не годна для подобной цели, но зато пологие скаты, окаймляющие её в среднем и нижнем течении и принадлежащие уже степной полосе, представляют как для хлебопашества, так и для скотоводства превосходные местности, которые, без сомнения, должны быть заняты при дальнейшей колонизации этого края.

…Минул июль, а вместе с ним кончились и мои золотые дни! Переплыв на пароходе озеро Ханка, я вновь очутился 7 августа на истоке Сунгачи, откуда утром следующего дня должен был ехать на Уссури, Амур и далее через Иркутск в Россию.

С грустным настроением духа бродил я теперь возле поста No 4, зная, что завтра придётся покинуть эти местности и, быть может, уже никогда не увидать их более. Каждый куст, каждое дерево напоминало мне какой-нибудь случай из весенней охоты, и ещё дороже становились эти воспоминания при мысли о скорой разлуке с любимыми местами.

Проведя под такими впечатлениями остаток дня, я отправился на закате солнца вдоль по берегу Ханка знакомой тропинкой, по которой ходил не одну сотню раз.

Вот передо мною раскинулись болотистые равнины и потянулся узкой лентой тальник, растущий по берегу Ханка; вот налево виднеется извилистая Сунгача, а там, далеко за болотами, синеют горы, идущие по реке Дауби-хэ.

Пройдя немного, я остановился и начал пристально смотреть на расстилавшуюся передо мною картину, стараясь как можно сильнее запечатлеть её в своём воображении. Мысли и образы прошлого стали быстро проноситься в голове… Два года страннической жизни мелькнули, как сон, полный чудных видений… Прощай, Ханка! Прощай, весь Уссурийский край! Быть может, мне не увидать уже более твоих бесконечных лесов, величественных вод и твоей богатой, девственной природы, но с твоим именем для меня навсегда будут соединены отрадные воспоминания о счастливых днях свободной, страннической жизни…