ГЛАВА XVIII. «МЕДАЛЬ ЗА ГОРОД БУДАПЕШТ»

ГЛАВА XVIII. «МЕДАЛЬ ЗА ГОРОД БУДАПЕШТ»

Среди боевых наград Хамида Газизовича Сарымсакова есть одна, которая памятна тем, что заслужил он ее не как штурман морской авиации, а как «офицер-рядовой» Отдельного Штурмового батальона.

Интересные люди собрались во взводе, куда попал Хамид. Моряки, летчики, танкисты, прошедшие «огни и воды и медные трубы». Был тут и совсем непонятный человек средних лет, блондин со светскими манерами, в совершенстве знавший... финский язык. Командиром взвода поставили моряка-старлея, на погонах коего красовались три звездочки.

Особо надобно подчеркнуть, что 27-й Отдельный батальон был сформирован из отборных вояк. Может, это и не совсем точно, но я сравнил бы этот штурмбат с нынешними десантными войсками — по ударной мощи, по крайней мере, по самоотверженности в бою, инициативе. И не случайно во главе штурмбата стояли гвардейцы — подполковник Колпашеев и капитан Удовиченко.

В неполные две недели штурмбатовцы освоили нелегкую науку воевать в боевых порядках пехоты. Научились окапываться, бросать гранаты, освоили особенности уличных боев — небольшими штурмовыми группами. Кроме шинелей, «рядовым-офицерам» выдали также телогрейки. Вооружили штурмбат на славу: пулеметы Горюнова, автоматы ППШ (по три диска на брата), гранаты РГД, Ф-1 (оборонительные), ПТГ (противотанковые), разведчицкие ножи (для рукопашного боя).

В самом конце января формирование это погрузили в эшелон. Ночью приказ: «Выгружаться!» Издалека доносились раскаты артиллерийского боя, где-то в непроглядном небе гудели авиационные моторы, хотя погода была и не летная. В хамидовском взводе нашелся балагур, «рядовой-капитан», совсем еще молодой парень с лихим соломенным чубом и светлыми бесстрашными глазами. Видимо, неизбывная лихость и привела его в 27-й Отдельный. Рассказывали, что капитан этот, будучи комбатом, на пари, в одиночку пробрался через немецкую оборону, взял в занятой немцами деревушке злыдня-старосту, приволок к нам и представил начальству. И все было бы хорошо, может, и очередной орден он получил бы, да, на беду комбата, гитлеровцы в ту ночь провели разведку боем. Батальон без комбата малость подрастерялся, попятился. И еще «языка» немцам оставил. Скандал! Лихой комбат, проявляя чудеса отваги, немцев из своих окопов выгнал. Но все же диковатая эта история дошла до дивизионного и более высокого начальства. И вроде бы сказал капитану большой генерал, мол, так и так, тебе батальон доверили, а ты, как мальчишка, в «казаки-разбойники» играешь! Поэтому иди и проветрись.

Но ему, капитану этому (в батальоне его прозвали — «Сорви-голова»), все было трын-трава. Шуточки, прибауточки. Легкий человек. Рядовым ему в самый раз. Разведчицкий нож свой наточил до такого совершенства, что брился им, к вящему удовольствию окружающих. Во время учений — «Наступление батальона за огневым валом» — до того к оному валу приблизился, что смахнуло с него шапку-ушанку, а в шинели обнаружили три дыры. На нарекания взводного отвечал с серьезной миной: «Тяжело в учении — легко в бою!» Прибившегося к батальону козла научил пить самогон, а тот во хмелю был буен, и однажды наподдал рогами военврачу.

И на язык был «капитан-сорви-голова» остер.

Вот и сейчас, оказавшись в чистом поле, во тьме, под мокрым снегом, порывистым, пронизывающим ветром, сказал взводному:

— Слушай, старлей, заболеют ребята ангиной — будешь отвечать.

— Ррразговорчики! — рыкнул взводный.

— Есть — разговорчики.

Тут появились комбат с начальником штаба. Батальон построили буквой «П», и подполковник Колпашеев произнес короткую речь.

— Товарищи воины! Идем на штурм венгерской столицы — Будапешта. Командование надеется, на вас, верит! Не подведете! За Родину, товарищи!.. Ура!

— Уррраааа! — грянул батальон.

Батальон построился в походную колонну. Сутки продолжался марш-бросок. Вот когда Хамид проникся особым уважением к матушке-пехоте. Ноги гудят, голова чугунная от усталости. Дождь со снегом. Кажется, уже кончаются силы, впору упасть — и хоть что угодно делайте, не могу больше. А идти надо. Изредка объявляли привал: перемотать портянки, пожевать чего-нибудь, вздремнуть — и снова шагать, шагать, шагать... А впереди еще бои!

Наконец подошли к окраине огромного города, клубящегося дымами, клокочущего взрывами, похожего на гигантский вулкан. И тут же по батальону ударили шестиствольные минометы. Появились первые убитые и раненые. Батальон разобрался поротно, повзводно, и с той поры Хамид видел войну лишь в створе между правым и левым ориентирами.

Старлей разбил взвод на штурмовые группы, и они с ревом «Урр-ра» и «Полу-у-ундра!» рванулись по узенькой улочке. Впереди высилось большое и странное здание без первого этажа. То есть этаж, возможно, и был, но не имелось окон. Первый ряд окон на высоте двух с половиной — трех метров. Справа массивные железные ворота. Разбить бы их самоходкой — и «Ура, славяне!» Но нет штурмбату ни танковой, ни самоходной, ни артиллерийской поддержки.

Немцы ведут из дома ураганный огонь из пулеметов и автоматов, шарахают фауст-патронами. Вот ранен командир взвода. Хамид, вжимаясь в водосточный желоб вдоль закраины тротуара, подполз к старлею, поволок за угол, в укрытие.

— Все... Отвоевался я, браток, — кривясь от боли, проговорил взводный. — Покомандуй за меня.

Хамид принял взвод. С ротой и батальоном имелась телефонная связь. Доложил комбату о положении дел. В ответ:

— Брать дом! Во что бы то ни стало!

А как его, сволочугу, взять?.. Вечереть стало. Недаром говорят: «Голь на выдумки хитра». Надумал Хамид (а ведь никогда раньше в пехоте не воевал) отчаянным рывком прорваться к самой стене дома, и окна взять под прицел автоматов. Под стеной взвод будет находиться в мертвом пространстве. А тех фрицев, которые, чтобы выстрелить, станут высовываться, снимать, как «кукушек». Передал отделениям приказ: как только подымусь — всем вперед! Выждал немного и, заорав каким-то чужим голосом «Полу-у-ндра!», кинулся к стене, споткнулся, упал, выкатился из-под сверкающих трасс и больно ударился боком о торчащий из стены арматурный прут. Оглянулся — и похолодел: почти весь взвод уложили проклятые фрицы!.. Вон они, бедолаги, товарищи мои, лежат — ничком, недвижимые. «Так, — с горестью подумал Хамид, — навоевал. Взвод положил!»

Но что это?.. Рядом с ним светлоглазый «капитан-сорви-голова», интеллигент, говорящий по-фински, другие ребята?.. Ну и орлы! Надо же, додумались!.. Они, оказывается, посбрасывали с себя телогрейки. Немцы в полутьме и шпарят по телогрейкам!.. Золотые парни. Орлы!

Хамид тоже сбросил телогрейку. Теперь ему было впору и шинель скидывать. Та еще баня. Немцы начали швырять из окон гранаты. «Капитан-сорви-голова» орет:

— Не боись, братва! У фрицевых колотушек задержка взрыва четыре с половиной — пять секунд. Хватай их, отбрасывай к чертовой матери!

И тут же показал пример.

Взвод нес потери, но небольшие. А вот соседний взвод, залегший метрах в ста от дома в ямках, воронках и других укрытиях, к утру был почти полностью выбит.

Но как же все-таки выполнить приказ — взять треклятый домище?

И опять неугомонный капитан пришел на выручку. Перед рассветом подполз к Хамиду.

— Светло станет — положат нас всех тут.

— А что делать?

— Возьму две противотанковые, садану по воротам, а там — работайте.

— В своем уме? — изумился Хамид. — Видишь? Ворота под углом к дому, из окна тебя запросто срежут, не высовываясь.

— Эх, взводный, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Жить вообще опасно. Дай свою гранату. У меня одна.

Немцы держали ворота под прицелом. И все же капитан сделал свое дело. Молча рванулся... Затрещали автоматные очереди, длинно ударил пулемет, но капитан, падая, чтобы уже никогда не подняться, успел швырнуть обе гранаты, одна воротина завалилась, и взвод — тоже молчком — рванул в пролом. Ах, что это были за отчаянные парни!.. Бесстрашные и смекалистые.

Во дворе завязалась рукопашная. В ход пошли кинжалы, приклады, кулаки. Хамид, словно во сне, наткнулся на чудище с оскаленными зубами, нажал на спуск — автомат молчал. Вот и смерть пришла!.. Но чудище вдруг стало заваливаться на бок... Кто его?..

Руки, как чужие, никак не загонят новый диск... Где немцы?

— Товарищ взводный, — услышал он голос, — командуйте. Немцы забаррикадировались в здании.

Оглянулся — тот самый интеллигентный блондин, владеющий финским языком: шинелька нараспашку, без шапки, лицо в грязных подтеках; покачивается, держась за правый бок. Из-под пальцев течет кровь. И вдруг он стал оседать, повалился навзничь.

— Взвод!.. — заорал Хамид. — Атакуем!..

Золотые парни понимали все с полуслова — гранатами разбили деревянные двери, ворвались на первый этаж. И опять рукопашная. Немцы бросились по лестнице на второй этаж, захлопнули металлическую дверь. А к ней не подобраться, гитлеровцы бьют из амбразур.

Приказал двум автоматчикам заблокировать дверь. Осмотрелся. Первый этаж оказался производственным или складским помещением: какие-то станки, ящики со станками. Штурмовики повалились где попало. Измотались ребятки. Нашелся водопроводный кран. Напились.

Немцы вели себя на втором этаже тихо. На крики: «Сдавайсь, фриц!» — не отвечали ни словами, ни стрельбой. Тоже небось притомились.

Тут произошло нечто такое, что отбило у Хамида сон. Из незамеченного никем люка выскользнул немецкий офицер и, пользуясь полутьмой безоконного этажа (слабый свет проникал в помещение лишь через разбитые двери), стал пробираться к выходу. И буквально наткнулся на Хамида!

— Хальт! — испуганно крикнул Хамид, вскидывая автомат. От неожиданности его прошиб холодный пот.

Офицер вскинул пистолет. Как он не попал в Хамида в двух шагах — необъяснимо. Наверное, тоже от неожиданности и испуга.

Хамид нажал на спуск. Палец его словно судорогой свело. Офицер выронил «вальтер», скрючился и ничком упал у ног ошеломленного парня.

В изнеможении опустился на пол и Хамид. Рядом с убитым им человеком. К горлу подкатывала тошнота. Он попил воды, но тошнота не проходила.

Штурмбатовцы успокаивали:

— Ты же ему, взводный, «хальт» предлагал.

— Сам он виноват!

— Он бы тебя не пожалел.

А этот он лежал рядом, совсем рядом!

Комбат прислал подкрепление, второй взвод, прорвавшийся к остаткам хамидова взвода.

В середине дня (второй взвод притащил с собою и телефонную связь) комбат сообщил, чтобы ожидал Хамид батарею полковых пушек. И в самом деле, через час примерно пушки стали бить по окнам второго этажа прямой наводкой. У немцев — вой, крики, вопли. Штурмбатовцы, воспользовавшись возникшей у врага паникой, разбили дверь, ворвались на второй этаж. Через полчаса все было кончено. Хамид по телефону доложил комбату: «Дом взят». И услышал в ответ: «Давно бы так. А вообще — орлы!.. Потери?» — «Полвзвода, товарищ подполковник» — «Мм-да... Подброшу маленько людей. Славный народ. И нового взводного посылаю. Настоящий пёх (пехотный), дело знает. Сдай ему командование». — «Слушаюсь, товарищ подполковник».

Подошло обещанное пополнение, человек двенадцать. И взводный новый. Тоже старший лейтенант. Не мальчишка, но и не сорокалетний старик.

— Ну, лейтенант, давай вместе выполнять боевую задачу. Будешь у меня помом. Не возражаешь?

Дождь со снегом, ветрище порывами. Слякотная погода. Шинели намокли, — пока штурмбатовцы лежали под глухой стеной дома, пока добирались до него. Новый взводный, расставив боевое охранение, приказал остальным воинам спать. Но они и без приказа заснули мертвым сном.

А Хамид не смыкал глаз. Убитый им немец не выходил из головы. Да и лежал он совсем рядышком — никто не вынес его во двор.

Странно устроен человек. Вот он, Хамид Сарымсаков, потопил три вооруженных транспорта врага, сторожевой корабль, сбил три «мессера», один из них двухместный «сто десятый», и никто не спасся на парашюте. Бомбил «гадюшник» Луостари, другие объекты, танки бомбил, автомашины... И никаких угрызений совести. Напротив, гордился тем, что достойно защищает Родину. Враг, злобный и безжалостный враг, жаждет уничтожить нас. Сколько замечательных боевых товарищей потеряно!.. Надо мстить за них, бить, уничтожать гитлеровское отродье!..

А тут из-за одного-разъединственного фрица, который, кстати сказать, пытался тебя пристрелить, переживаешь!

Новый взводный подошел к Хамиду.

— Притомился, парень?

— Угу.

— А поспать все равно надо. Завтра вот тот жилой дом штурмуем.

На другой день жилой дом взяли без больших потерь. Артбатарея хорошо поработала. Немцы защищались с фанатическим упорством, но их было немного, а мадьяры, видимо, по горло сытые войной, спрятались в подвале.

Штурмбатовцы разыскали люк-вход в подвал. Венгерского языка никто не знал. В дело пошел проверенный русско-немецкий «диалект».

— Эй, кто там есть?.. Выходи. Геен цу коммен! А не то, вашу мать, шиссен будет, фойер!..

В ответ — женский голос, полный ужаса и мольбы:

— Никс стреляйт!.. Хиэр альтен старух, киндерн... Унд драйциг официрен... Мадьяр. Гитлер капут. Аллес капут!..

Спустились в огромный подвал. При дрожащем, неверном свете коптилок увидели скорчившихся от страха женщин, детишек, стариков... Человек двести! Между женщинами жались мадьярские офицеры — все, как один, в кожаных коричневых куртках.

— Шиссен нет! — успокоил новый взводный и для успокоения пленников повесил автомат на плечо стволом вниз. — Алле хинаус... Живо! Шнелль!..

Гражданских штурмбатовцы пропускали беспрепятственно. Офицеров обыскивали, забирали оружие.

Бои... Жестокие уличные бои. За каждый квартал, за каждый дом, за каждый этаж... Потери, потери, потери!..

Хамид сбился со счета дней и ночей. И лишь две мысли пульсировали в мозгу: «Отоспаться бы!..» и — «Неужто я еще жив?»

Новый боевой приказ: взять двухэтажное здание школы.

Выполнение задачи осложнялось тем, что перед школой — садик, огороженный чугунной решеткой. В самом садике укрыться негде — деревца в нем тоненькие, без листьев, лишь на кронах шапки мокрого снега. А немцы ведут шквальный, многослойный огонь из всех видов стрелкового оружия. Штурмбатовцы умудрились сделать в решетке проломы, ворвались в садик... Залегли. Под убийственным огнем лежали часа три-четыре. Нашли кое-какие укрытия, ямки, массивные садовые скамьи, но все равно несли большие потери. Тут и убили второго взводного. Вновь Хамид принял командование. А что делать — ума не приложит!

Комбат, однако, за него подумал. Послал в обход вторую роту. Она ударила по опорному пункту немцев с тыла. Этим воспользовался взвод Хамида. Взяли и школу. После чего остатки штурмбата отвели в ближний тыл. Взвод Хамида, после того как его пополнили, все равно, вместо сорока человек, насчитывал всего пятнадцать. От штурмбата половина осталась. Вышел вперед комбат подполковник Колпашеев. В грязной телогрейке, схваченной портупеей. Левая рука на перевязи, сквозь бинты кровавые пятна. Сказал коротко:

— Трудно, понимаю. Но нам еще вокзал взять надо.

Опять пошли по окраинам, по дымящимся развалинам. Где-то совсем близко гремит жестокий бой. Пришел новый взводный, третий по счету. Хамид его так и не разглядел. Ночь уже спустилась.

Вот и путаница железнодорожных путей...

Загремело «Уррра!», «Полу-у-ундра!». Хамид бежал, спотыкаясь о рельсы, подлезая под вагоны. Кругом сверкающие огненные трассы, разрывы мин и снарядов... Подбежал к платформе, с трудом взобрался, кинулся влево... Опять глухая стена. Кажется, пакгауз...

И тут огненная железная палка хлестнула Хамида по ногам — и все кончилось: бой, выстрелы, мир кончился...

Он очнулся. Кто льет ему на лицо ледяную воду?.. Никого вокруг. Это просто дождь со снегом. Из ноги мучительная боль разливалась по всему телу. Бой откатился куда-то за вокзал.

— Эй, кто есть?.. Помоги... — тихо позвал Хамид.

Послышался стон. Подполз раненный в руку парень.

Полегчало. Все-таки вдвоем. Друг друга, как могли, перевязали. Хамида стало знобить. Раненный в руку, немного оклемавшись, поплелся за санитарами, и он вновь остался один, в темноте — ему стало жутко. Решил ползти — лежать так вот просто, ожидая неизвестно чего, страшно... Полз, полз, дополз до платформы-дебаркадера, опять пополз и в темноте свалился с платформы на рельсы. Он ударился, но боли не почувствовал.

— Эгей!.. — услышал наконец Хамид. — Есть кто живой?

— Я!.. Я живой... Я!..

Тот раненный в руку парень оказался славным малым, прислал за Хамидом санитаров. Его долго несли на носилках. Озноб овладевал все больше и больше. Санитары замотали для теплоты раненую ногу обрыв ком шинели. В медпункте подмотали бинтов и отправили в санбат, который помещался в полуразрушенном доме. Вдруг послышался приближающийся шум боя. Кто-то из раненых (лежали прямо на полу) закричал:

— Немцы окружают!

Известно, раненые, особенно те, кто не могут самостоятельно передвигаться, легко подвержены панике. В хамидовской палате возникла суматоха. Лежавший рядом с Хамидом уркаганистого вида брюнет с золотой «фиксой» во рту, бросился бежать, позабыв даже о своем вещмешке, который все время заботливо прятал под головой. Ранен он был легко в кисть руки и потому выскочил из палаты в хорошем темпе. Другие ходячие побежали...

В коридоре раздался могучий бас:

— Ша, славяне! Я командир пулеметной роты! Мы сейчас фрицу врежем так, что у него пятки засверкают. Братва, раненые дорогие, бросьте сопливиться. Не дамочки.

Заработали наши пулеметы. Шум боя стал удаляться.

Некоторое время спустя в «палату» ввалился громадного роста офицер в меховой куртке-безрукавке нараспашку — тот самый командир пульроты (Хамид узнал его по громовому голосу), окинул блестящими черными глазами успокоившихся раненых, прогремел весело и насмешливо:

— Ну вот и все, мадам, а вы боялись!

... Утром подошел черед Хамиду ложиться на операционный стол. А таких столов в операционной имелось пять. На них раненые — стонут, кричат, матерятся. Врач склонился над Хамидом, осмотрел ногу.

— Плохая ножка... Наркоз...

Очнулся Хамид в палате. Чернявого уже не было. На его месте смирно лежал, скорбно уставив ввалившиеся глаза к потолку, видать, безнадежный тяж.[29]

Пришла сестричка, напоила Хамида горячим чаем, сунула под мышку термометр. Температура подскочила за сорок градусов. Сестричка убежала. Тяжа унесли на операцию, и он так и не возвратился. Часа через два Хамида снова положили на стол. Измотанный красноглазый врач долго рассматривал ногу. Сказал просительно:

— Надо отрезать, браток?

— Пошел ты!.. — Хамид скрипнул зубами и ругнулся по-узбекски.

От соседнего стола подошел другой врач.

— Ас-салям алейкум, дустым!.. Откуды ты?

— Ташкентский,

— А я самаркандец. Значит, земляки. Чего ругаешься?

Музыка родной речи легла бальзамом на душу. Завязался тот бестолковый разговор, когда встречаются старые друзья, не видевшиеся много лет или незнакомые вовсе, но земляки.

Хирург, «просивший» у Хамида ногу, буркнул:

— Коли вы земляки, то сами и разбирайтесь.

— Хоп! Давай на мой стол. Наркоз...

Трое суток Хамид находился между жизнью и смертью. Но молодой организм все же пересилил. Температура упала, у Хамида появился аппетит. Пришел врач-земляк. Посмотрел.

— Тамом, йигит. Сегодня же отправим за Дунай. Хайр булмаса.

Ночью Хамида погрузили в телегу. Старик ездовый оказался отважным дядькой. Пока ждали паром, налетели немецкие самолеты, стали бомбить. Старик уложил лошадок и все успокаивал раненых:

— Не ерепеньтесь, сынки. Фриц психует, неприцельно кидает.

... В обычном пассажирском вагоне на соседней койке оказался матрос с лидера «Москва», воевавший с Хамидом в одном взводе. Он лежал невеселый, и даже не обрадовался встрече.

— Что с тобой, Гриша? — спросил Хамид.

— Амба! — вздохнул матрос. — Отвоевался. Ногу оттяпали.

Хамид вздрогнул. Ведь и он мог сейчас лежать без ноги, тяжелый инвалид!

— Не печалься, Гриша. Воевал ты по-честному. Весь штурмбат себя показал.

— А ежели я еще не рассчитался с фашистами, тогда как? — зло ответил матрос. — Ты в плену ихнем по-настоящему не был. Счастливчик!

Раненых привезли в венгерский город Сегет. Здесь находился эвакогоспиталь № 3635. Шикарный домина, просторные палаты, белоснежное белье, прекрасный уход.

Первым делом Хамид написал письма домой и в полк. А когда стал ходить с костылем, заказал себе морской китель и брюки. Пуговицы форменные раздобыл у моряка. Пять штук. Дарил палатному врачу Беседовской, от имени всей палаты, цветы, сирень.

Рана долго не заживала. Выписали Хамида Сарымсакова из госпиталя три недели спустя после Победы.

Таков вкратце фрагмент из одиссеи Хамида Сарымсакова. Такова цена его скромной медали «За взятие Будапешта».