Эпилог Золотая медаль
Эпилог
Золотая медаль
Осенний дождь барабанил по большим, ярко освещенным окнам дворца Примасовских в Варшаве. В двухъярусном банкетном зале собрались цирковые артисты всех стран мира, члены жюри I Международного фестиваля циркового искусства, множество корреспондентов.
На стенах яркие цирковые плакаты на всех языках. Вот с большой афиши лукаво улыбается знаменитый «солнечный клоун» Олег Попов, веселый, золотоволосый, в поварском колпаке. На указательном пальце артиста сидит белый петух и, склонив голову набок, хитро щурит глаз на своего хозяина. Рядом на афише — эквилибрист Лев Осинский в стойке на одной руке на верхушке длинного, тонкого стержня. Попов и Осинский и в зале сидят рядом.
На эстраду выходит известный польский клоун Дин Дон, председатель жюри фестиваля.
— Начинаем вручение наград лауреатам международного фестиваля цирка. Попрошу на эстраду всех членов жюри!
Под дружные аплодисменты на эстраду поднялись известные всему миру цирковые артисты. Среди них был и румяный, с огромными усами, могучий восьмидесятилетний старик, напоминавший Тараса Бульбу. На его черном костюме красовались золотой значок лауреата Димитровской премии и четырнадцать орденов и медалей.
— Семь за искусство, семь за храбрость на войне! — сказал кто-то.
— Герой, дедо Добрич!
— Он же и «лопинг[6]» изобрел!
Лазар Добрич занял центральное место у стола рядом с руководителем «Союзгосцирка» Феодосием Бардианом.
— Дорогие товарищи! — начал Дин Дон. — Взгляните на стены! Вы видите — на афишах написано: «Теgо jесzе nе bуlо nа swiеtе!» Наш фестиваль действительно первый в истории цирка. Перед нами выступили четыреста пятьдесят сильнейших мастеров советского, чехословацкого, немецкого, шведского и других цирков. Лучшим из них сейчас будут вручены награды.
Оркестр играл туш. Щелкали затворы фотоаппаратов, трещали кинокамеры.
Один за другим выходили известные всему миру русские артисты Валентин Филатов, Олег Попов, чешка Мария Рихтерова, поляк Михал Мозес...
— Артист советского цирка Осинский Лев Александрович за номер «Соло-эквилибр» награждается высшей наградой — Большой золотой медалью и почетным дипломом лауреата фестиваля. А кроме того, ценным подарком — фотоаппаратом. Проше, проше! — торопил со сцены Дин Дон.
Невысокий, стройный Осинский поднялся из-за стола и через весь зал направился к эстраде.
— Поверьте мне, — нагнулся к Бардиану Добрич, — за семьдесят лет работы в цирке я много повидал! А вот такого оригинального и красивого номера, как у Осинского, не привелось видеть!
Когда Осинский поднялся на эстраду, Добрич вручил ему медаль и диплом.
— Прошу!
В зале дружно зааплодировали. Оркестр грянул туш.
— Вот еще фотоаппарат. Снимайте на здоровье! — сказал старик и протянул Осинскому коробку с фотоаппаратом. — Поздравляю Вам! Много поздравляю Вам!
Осинский переложил правой рукой диплом и медаль под мышку той же руки и взял ею коробку.
«Вот чудак-человек, — удивился Добрич. — Куда проще переложить их в левую руку...»
Старый мастер улыбнулся и протянул руку для рукопожатия.
Но что это?
Осинский не подал руки... Он смутился и беспомощно огляделся по сторонам, как бы подыскивая место, куда положить диплом и коробки...
Добрич, не отрываясь, смотрел на левую руку артиста, глубоко засунутую в карман брюк.
— Положи на стол, Левушка, — негромко предложил Бардиан.
— Спасибо, Феодосий Георгиевич, — так же негромко ответил Осинский и положил коробки и диплом на стол. Повернувшись к оцепеневшему Добричу, он крепко пожал его руку и спустился с эстрады. Добрич нагнулся к Бардиану.
— Нет... Не может быть... — прошептал он срывающимся от волнения голосом. — Неужели он... без руки?..
— Именно без руки, — ответил Бардиан.
— Стой, сыне! — неожиданно крикнул Добрич так громко, что все вздрогнули. — Стой!
Осинский остановился посреди зала. Звеня орденами и медалями, старик стремительно приближался к нему. Он задыхался от волнения. На глазах его были слезы. Они скатывались по усам, по щекам.
— Това не чувано[7]! Великий акробат — и без руки! Герой войны... да? Това не чувано!
Старик быстро говорил что-то, мешая русские и болгарские слова.
— Я и подумать не мог... Никто... Никогда... Все же видели, сыне, во время номера ты двигал левой рукой...
— Протез... Особой конструкции... — смущенно улыбнулся Осинский.
— Да это же подвиг... Това не чувано... — повторял старик.
И все, кто был в зале, встали, как один человек, восхищаясь подвигом артиста.
Гастроли в Польше закончились.
На Варшавском вокзале в ожидании экспресса «Берлин — Москва» советские артисты оживленно беседуют с польскими, венгерскими, болгарскими, чехословацкими друзьями. Добрич ни на минуту не отпускает Осинского.
— Ну, значит, поехал ты снова с Волжанскими, а дальше что было?
— Номер «Лягушки» вскоре сняли. Но ничего... Цирковые помогли... Нигде в мире нет таких людей, как у нас в цирке... Я очень страшился выступать без трико и без маски лягушки. Волжанский заставил. Придумал номер — «Двойной эквилибр» — для меня и для него. Выступали мы на двух тумбах, синхронно. Костюмы сшила Марина. Брюки и рубашки, рукава-буфф. Это чтобы протеза не было видно. Волжанский нарочно держал руку, как я, будто у него тоже протез, представляете! Вставали на одну руку. Я на правую, он — на левую. Стойки получались одинаковые. Все, что делал я, — делал и он. Будто отражение в зеркале. Потом пускали сольные трюки: «флажки», «углы», «каучук», «мостики»... Я в финале делал шпагат, Володя на моих плечах стойку... Вселил он в меня веру.
— Очень неплохой номер был, — сказал Бардиан.
— Ну, а потом что? — спросил Лазар Добрич.
— Потом Волжанский и художники из Иванова помогли с сольным номером, — продолжал Осинский. — Идея родилась от эмблемы киностудии «Мосфильм» — вращающейся скульптуры Мухиной. И от грузовика с выдвигающейся люлькой. Подал я заявку в главк. Утвердили. Направили в Центральную студию циркового искусства. Прикрепили режиссеров Баумана и Аркатова. Вместе голову ломали, рисовали эскизы. Помогли Карандаш, Анель Судакевич — замечательная художница! Сперва думали так: темнота. Экран. Кинокадры — наступление армии. Госпиталь. Я снят в наступлении и в госпитале. Потом — возвращение в Москву, тренировки, репетиции... Гаснет экран. Прожектора выхватывают пьедестал. На нем — я. На моей руке сидит белый голубь — символ мира. Голубь улетает. Начинается работа. В конце в моей руке появляется алый стяг...
— Очень красиво! Просто здорово! — воскликнул Лазар Добрич.
— И нам понравилось, — сказал Бардиан, — но вы не знаете Осинского! Решил делать номер чисто профессиональным, цирковым. Вот и получилась у него... эквилибристическая поэма или балет в воздухе, что ли... недаром на нем костюм Ромео...
— Словом, великолепный номер получился...
— Поезд! Поезд идет! — кричит кто-то.
— Он стоит всего четыре минуты, — волнуется Осинский, — надо успеть погрузиться. Наши вагоны — шестой и десятый. Шестой останавливается примерно здесь, десятый — вон там. Давайте перенесем вещи!
Мимо проплывают вагоны. Первый, третий, шестой, десятый...
— Просчитались! Бегом!
Весело смеясь, артисты быстро перетаскивают вещи.
— Скорее! Скорее! Подавайте чемоданы в окна!
— До видзеня! — кричат с перрона.
— Счастливо оставаться!
Экспресс «Москва — Берлин» набирает скорость. Скоро Брест. В вагон входят пограничники и таможенники.
— У-р-р-р-р-ра! — кричат артисты. — Мы дома! До-ма!
— Здравствуйте, товарищи! Показывайте золото!
— Какое золото?
— То самое, которое можно ввозить в Советский Союз в неограниченном количестве! Медали выкладывайте! Мы тут «болели» за вас. Поздравляем с успехом!
Все засмеялись, стали показывать награды и подарки.
— А теперь, ребята, в вагон-ресторан! Обедать! — сказал кто-то.
Проходя через мягкий вагон, Осинский заметил у окна невысокого, плотного, лысоватого человека.
— Разрешите пройти, — попросил он.
Человек обернулся. Лицо его пересекал красноватый шрам. Из-под сросшихся на переносице бровей смотрели огромные глаза. Они, казалось, насквозь пробуравили Осинского. Человек посторонился.
«На кого он похож?.. Где я уже видел эти глазищи?..»
Он взялся за дверную ручку.
— Минуточку, молодой человек!
«И голос знакомый...» — подумал Осинский, оборачиваясь.
Человек приветливо улыбался.
— Нехорошо, нехорошо старых друзей забывать! Не узнаешь? А ведь когда-то говорил: «Век помнить буду!»
— Простите... — смутившись, сказал Осинский.
— Да уж придется простить! А не стоило бы... Эх, пассажир без билета! Пассажир без...
Осинский не дал договорить. Радостно воскликнув, он бросился обнимать человека со шрамом, крепко прижался к его плечу.
— Товарищ командир батареи! Товарищ Горлунков... Петр Ильич!..
— А кто же еще? Собственной персоной!
— Вот так встреча, Петр Ильич! Вот так встреча! Ведь давно вас похоронил!
— А я жив! Видишь, жив! — расхохотался Горлунков, выпуская Осинского из объятий.
— Дружка повстречали, товарищ подполковник? — раздался голос проводника.
— Не дружка, а друга, — обернулся к нему Горлунков. — Воевали вместе. Он — сержант — отделением командовал, я — лейтенант — батареей. Непосредственное начальство, так сказать. А видишь — не узнал!
— И до сих пор не узнал бы вас, Петр Ильич, — признался Осинский, — если бы вы меня «пассажиром без билета» не назвали. Вы один так меня звали...
— Где же узнать, — рассмеялся подполковник. — Во-первых, новое украшение, — он указал на шрам, — во-вторых, не в форме, растолстел, постарел...
— Откуда едете?
— Из ГДР. Служу там уже пятый год. Домой, в Иркутск, отдыхать еду. У тебя-то как? Женат?
— Женат. Жена тоже артистка цирка. Танцует на проволоке. Дочь Маринка в школу пошла... Живем дружно... Ну, до чего я рад встрече, не представляете!
— А я-то как рад! Неужели опять выступаешь в цирке?
— Работаю, Петр Ильич.
— С одной рукой?
— С одной, Петр Ильич.
— Дай-ка я снова тебя поцелую! Молодец! Какой же ты молодец, чертушка!
— Где же вас так ранило? — Осинский указал на шрам.
— В Берлине. На другой день после войны. Представляешь, досада какая? Не хватало мне этого украшения к прежним болячкам! Да будет об этом! Сколько лет-то прошло!
Поезд остановился.
— Прогуляемся? — предложил Горлунков.
— С удовольствием, — ответил Осинский, — наши уже выходят! Идемте, я вас познакомлю.
На перроне их окружили артисты цирка. Все улыбались, глядя на фронтовых друзей. После того, как объявили посадку, Горлунков пригласил артистов Бардиана, Кузнецова и режиссера Арнольда в свое купе.
— Ну, хоть по рюмке-то за встречу должны выпить? Как считаете?
— Безусловно.
Беседа была оживленной.
— А почему вы его прозвали «пассажиром без билета»? — спросил у Горлункова Бардиан.
— А как же иначе? — ответил тот. — С тринадцати лет в поездах, в автобусах да в трамваях ездил без билета — «зайцем»... Как же его еще называть было? А вообще-то он билет свой заработал... Выстрадал даже... Выпьем за героя!
Все чокнулись, выпили. Горлунков поинтересовался:
— Скажи, Лева, тебе не страшно забираться так высоко да еще вниз головой?
Осинский улыбнулся.
— Нет, все нормально, Петр Ильич. Только мне по сторонам смотреть нельзя — потеряю равновесие!
— Неужели?
— Конечно. Это закон эквилибра. Я выбираю точку на пьедестале или на собственной руке и по этой точке «держу баланс».
— У Левы еще одна сложность, — сказал Олег Попов. — Ему приходится не только балансировать, но и управлять протезом. Ведь у него руки нет по плечо. Это очень сложно.
— А если «заест» мотор? Как же спуститься вниз?
— Казалось бы, можно соскользнуть по стержню. Но он весь в масле, скользкий, не удержишься. И главное — у Левы протез. С ним спуститься совершенно невозможно.
— Значит, каждый вечер он рискует жизнью?
— Выходит, так.
Осинский задумчиво потер ладонью лоб.
— В цирке «Аэрос» у меня недавно произошел необычный случай. История весьма загадочная... И началась она с такого же вопроса: могу ли я спуститься вниз, если откажет мотор? А задал мне этот вопрос директор цирка «Аэрос» дрессировщик слонов Лангельфельд...
Осинский рассказал про случай в Лейпциге.
— Я бы этого электрика... — гневно сказал Горлунков.
— Тут не в нем дело...
— А в ком же?
Осинский рассказал, как два дня спустя после происшествия поздним вечером он направлялся в гостиницу. Сеял мелкий дождь, холодный ветер раскачивал тусклый фонарь у ворот. Рядом сутулилась одинокая фигура в непромокаемом плаще.
Осинский остановился, пристально вглядываясь. Человек в плаще показался ему знакомым. Это был электрик. Лицо его выражало решимость. Зябко поежившись, он начал что-то быстро говорить по-немецки.
С трудом Осинский понял, что электрик извиняется за случившееся и хочет объяснить причину недавней аварии: все делалось с благословения и под руководством... самого директора цирка «Аэрос» Лангельфельда.
— Он мне ничего не сказал про протез, и я не знал, что лестница спрятана, — объяснил парень.
Осинский рассказал Горлункову, как встретил советских артистов Лангельфельд — толстый, белобрысый крепыш с зализанными редкими волосами и квадратным черепом.
— Я опасаюсь за успех, — говорил Лангельфельд. — Ин Лейпциг ест тепер международни ярмарк. Тепер ин Лейпциг ест много купец, много бизнесмен. Они умеют ценить искусство. Я боюсь, я отшень боюсь, что руски цирк их не удивишь!
— В России есть мудрая пословица: «Цыплят по осени считают»! — возразил ему Бардиан.
— Будем жить — будем посмотреть! Такой пословиц ест тоже ин руски язык! — засмеялся директор. — Желаю успех!
После первого же выступления советских артистов Лангельфельд пригласил Осинского в кабинет и, подкатив к его креслу столик на колесиках, разлил по бокалам темное, старое вино.
— Это ест настоящи, добры немецкий рейнвейн, — приговаривал он, — для меня приятно угощать руски друг!
Они чокнулись.
— Я отшень рад, что делаль ошибка, — продолжал Лангельфельд. — Программа ест прима! Программа ест люкс! Я отшень рад, что мой руски друг ест прима номер! Ви мне отшень зимпатишь! Я карашо сказаль по-руски? Я биль плен ин Россия, говорю немного. В прошлом ми биль враги, но тепер все забыло? Втшера я слютшайно узнал, что мой руски друг не имеет рука. О, как я биль удивлен! Это поразительно! Мой руски друг настоящи герой! Мой добри совет — на этом делать реклама, делать бизнес! Объявльять так: «Чудо-эквилибрист без одна рука!» Или — «Чудо! Единственный в мире акробат без рука!» И работать, конечно, безо всяки протез! А еще лючше — голый до пояс! Чтобы все видели, что рука нет по самый плечо!
— Ни в коем случае! — сказал Осинский. — Это будет уже не искусство, а демонстрация уродства!
— Жаль! Жаль! Пусть мой руски друг еще подумайт!
— Нет, ни за что.
— Где вы биль ранен? — перевел разговор Лангельфельд.
— Под Белгородом.
— Знаю. То ест Курски дуга. И, как зольдат, мог стрелять на вас. Это ест правильно? Ви тоже, как зольдат, могли стрелять на меня. Это ест правильно?
— Мог бы, — коротко ответил Осинский.
— Ну вот, видите, — расхохотался Лангельфельд, — значит, ми ест друзья. Война ест война!
Лангельфельд расспросил Осинского о финальном трюке, поинтересовался, как устроен протез. Узнав, что с протезом вниз спуститься невозможно, сочувственно вздохнул и покачал головой.
— Мои слони тоже ест коварный животный. Я, как и мой руски друг, тоже все время рискую своя жизнь...
— Я много думал потом, для чего он так сделал, — сказал Осинский. — Может быть, просто решил сорвать выступление для советских солдат... А может, в бою встречались, — запомнил он меня, решил отомстить. Случай подходящий... Помните, Петр Ильич, первых наших пленных немцев? Очень уж он похож на того, что вы допрашивали... И все равно этот гитлеровский последыш не испортил впечатления от поездки в ГДР! Знали бы вы, сколько там осталось у нас настоящих друзей!.. И дружбу эту ничем не разобьешь! Никакими провокациями...
Все долго молчали. Тишину нарушил Горлунков.
— А как вел себя Лангельфельд дальше?
— Как ни в чем не бывало. Приветливо улыбался, пытался заговаривать со мной...
— Подлец, — сказал Горлунков.
— Именно подлец, — сказал Бардиан. — Знаете, совсем недавно Лангельфельд сбежал в Западную Германию. Ограбил кассу «Аэроса», бросил своих четырех слонов и сбежал.
— Успел! — сказал Горлунков. — Ну да черт с ним! Покажи-ка лучше свою медаль, Левушка!
Осинский принес медаль. Горлунков положил ее на ладонь, несколько раз потряс, будто взвесил.
— Да, недешево она тебе досталась...
— Золотых медалей даром не дают, — согласился Бардиан. — Победа на фестивале! Полная победа!
— На весь мир, можно сказать, прославился мой бывший сержант! — воскликнул Горлунков.
На снимке (слева направо): заслуженные артисты РСФСР Лев Осинский и Владимир Волжанский и режиссер цирка — автор повести Александр Аронов.
Фото С. Васина.
— На весь мир, — согласился Бардиан. — А теперь еще предстоит бывшему вашему сержанту весь этот мир объехать! И в Европу еще раз пошлем, и в Японию, и в Америку! Пусть посмотрят, на что способен русский человек!
Поезд миновал Борисов. Одно за другим темнели в вагонах окна. Только в окне мягкого вагона еще долго горела настольная лампа.
Журнальный вариант.