Глава XVIII. Кавказ

Глава XVIII. Кавказ

Дорога от Астрахани к Кизляру идет степями. Множество озер, поросших камышами, плодили целые стада диких гусей, беспрерывно пролетавших над головами и оглашавших воздух своими криками. Селений уже тут нет, кроме редких хуторков и калмыцких кибиток.

На первую станцию мы приехали еще засветло, где и напились чаю. Тут мы в первый раз услышали о тарантулах и даже видели одного пробежавшего по комнате. Станционный смотритель бросился его отыскивать, но он уже исчез. Он указал нам на масло, настоянное тарантулом, как на самое действительное средство в случае укушения.

Следующую станцию мы уже проехали ночью. Это была первая южная ночь в степи. В тишине этой ночи только слышен был конский топот наших двух троек, переливы колокольчиков и жужжание насекомых, гнездившихся в несметном множестве в роскошной траве. На следующей станции нам посоветовали уже запастись водой для чая, так как далее будут две станции безводных или с такой водой, которая не годится для чая. Тут уже начались песчаные озера, где можно ехать только шагом. Некоторые простирались на семь и даже на десять верст, и эти переезды были чрезвычайно скучны и утомительны, особенно в солнечный день.

Однажды ночью нам даже случилось потерять дорогу, как в наших снежных равнинах, так что ямщик остановился и пошел отыскивать ее. В сильный ветер, особенно ночью, это даже и не безопасно, несмотря на то, что это не безграничные пространства каких-нибудь знаменитых песчаных степей, как сибирской Гоби или африканской Сахары, потому что никакая лошадиная сила не выдержит тащить повозку по этим цельным сыпучим пескам, доходящим иногда до оси колеса.

За три станции до Кизляра мы уже увидели донских казаков, стоящих здесь на посту на случай появления хищников, которые скрываются в камышах Терека, высматривая, где можно чем-нибудь поживиться.

Отсюда уже начинались слухи о делах на линии, о набегах хищнических партий, о некоторых похищениях женщин около Кизляра и в его садах.

Все это нас очень занимало, как новичков, едущих к тем самым хищникам, о которых рассказывали такие ужасы. Особенно воинственный вид принимали тут станционные смотрители, которые были истинными героями в воображаемых опасностях. Из казаков на одной станции случился бывший под Ахульго в прошлом 1839, году. Можно себе представить, с каким любопытством мы расспрашивали и с каким вниманием слушали рассказы об этом штурме, где было так жарко и где легло так много наших кавказских героев. После мирных земледельческих занятий эта повесть о битвах, где свирепый враг обдирает, уродует свои несчастные жертвы и ругается над их трупами, где падают солдаты от незримой руки незримого врага, произвела на нас различные впечатления. Иногда они были воинственны и воспламеняли нас; но когда мы представляли себе наш высокий сан рядовых, между которыми по их подвигам, их силе мы были пигмеи, уже расслабленные и казематом, многолетним заключением и оковами, украшавшими нас несколько лет, то, повторяю, когда мы все это представляли себе, то какое-то тайное чувство, не совсем воинственное, закрадывалось в сердце. Мы еще не знали, что нас ожидает, какие подвиги потребуются от нас. Слышали мы, что солдаты там, как бесплотные духи, ходят без устали по 70 и 80 верст, а за себя мы могли поручиться за 20 каких-нибудь, или много за 30 верст, и то не каждый день и не с солдатским ружьем, патронами и сухарями.

Миновав Кизляр, ибо станция в 15 верстах от него, мы стали приближаться к Тереку. Пески еще продолжались, но уже изменяли свой сыпучий бесплодный характер и произращали кой-какую траву, полынь, репье и другое. Кой-где показывались оазисы с группами дерев, калмыкскими кибитками и казачьими хуторами. По пескам тут уже появляются бочки с арбузами, дынями, огурцами и неизбежными здесь гигантскими тыквами.

Расстояние от Астрахани до Кизляра 380 верст, а от Кизляра до Наура, где мы выезжали на линию, 80 верст. По мере приближения к Тереку растительность становилась более цветущею. Тут уже встречали мы многочисленные стада крупного и мелкого скота, а также табуны лошадей. Погода в это время стояла пасмурная, и напрасно взоры наши искали увидеть Кавказский хребет, но однажды как-то тучи разбежались и нам показались его снежные вершины; но это было мимолетное видение, тотчас же исчезнувшее.

Затем открылась линия в виде зеленой полосы, которую составляют множество станичных садов, раскинутых по Тереку, и высокий пятиглавый храм замечательной старинной архитектуры. Это была станица Наур. Неподалеку от ворот, по длинной улице, ведущей на площадь, нам отвели чистенькую уютную комнату казачьего дома, как видно, зажиточного, да, впрочем, и все казаки не бедны и немного встречаешь там бедных по каким-нибудь несчастным обстоятельствам. Молодой хозяин был в экспедиции, оставались одна молодая хозяйка и отец его, старый казак. Она приняла нас очень радушно, много говорила с нами, проворно подала самовар, так как наступал уже вечер, и не отказалась с нами напиться чаю. Мы с чаем всегда курили трубки, а так как комната была небольшая, то дыму было довольно. В это время подошла к окну соседка за огнем, и как только отворили окно, смеючись сказала: "Да ты, кума, видно печь затопила".

После чаю мы прошлись по станице. По разным местам на площадях раздавались хороводные песни молодых казачек и подростков, а на скамейках у ворот, важно и тихо беседуя между собой, сидели старики. На большой главной площади стояла церковь, дом полкового командира, канцелярия, полковая школа, а далее площадь была обстроена большими домами, с палисадниками, осененными огромными белыми акациями, разливавшими благоухание по всей площади во время их цветения.

Дома эти принадлежали прежним начальствовавшим лицам полка, где теперь жили их семейства, с которыми впоследствии мы были связаны самыми симпатичными узами дружбы, и тут, могу сказать, в числе многих других местностей Кавказа сосредоточиваются приятнейшие воспоминания нашей жизни на Кавказе, но о них скажу в своем месте.

Ночью пошел небольшой дождь, а поутру усилился до ливня. Медлить было невозможно, и мы отправились дальше; доехав до станицы Гамогаевской, остановились ночевать; хотя было еще рано, но нас так промочило, что нужно было обсушиться; к тому же, ночью по линии в это время не ездят, кроме важных лиц, нарочных и почты, которым дается конвой казаков. Утром мы приехали в город Моздок. Все станицы расположены по Тереку. Местами по реке высовываются песчаные отмели, а у берегов и дальше берега виднеются плавучие мельницы, которые здесь возможны по быстроте течения. На другом берегу расположены аулы черкесов, прежде долго живших здесь мирными соседями и кунаками казаков, и назывались мирными, теперь уже опустелые, так как Шамиль в 1839 году увел все их народонаселение в горы. Далее обозначаются черные лесистые горы, оплот хищных чеченцев, а за ними выказывают свои белые вершины снеговые горы Кавказского хребта, одетые облаками, как бы покрывалом, скрывающим первозданную белизну их от палящих лучей южного солнца.

Днем по большой дороге беспрерывно тянутся обозы или с товарами, или с провиантом. Здесь на Кавказе перевозочная повозка называется арбой: это род ящика, утвержденного на оси двух колес огромного размера, в два с половиною и с лишком аршина в диаметре, и потому они удивительно легки на ходу. В такой арбе пара волов или буйволов легко везет 80 и до 100 пудов. Приближение этих обозов еще далеко слышно по чудовищной музыке, поражающей слух. Редко и плохо смазанные оси при тихом движении производят такой скрип, какого нигде, конечно, и никогда не случалось слышать приезжему. Эту музыку, как видно, очень любят волы и все кавказские племена.

По всей линии расставлены в некотором расстоянии один от другого, примерно верстах в двух, казачьи посты с вышкой, устроенной на четырех высоких столбах с площадкой, где сидит постоянно часовой. На каждом таком пикете находилось по три конных казака. Часовому открывался Терек и степь по обе стороны реки. В двадцати верстах расположены большие посты с избой, двором, стогом сена, куда на ночь съезжаются все казаки с единичных постов.

По большой дороге днем часто встречались экипажи частных лиц одни, а с начальными лицами и их семействами — с казачьим конвоем. Нет ничего живописнее казака или горца (так как отличать одного от другого незнающему трудно) на его лихом коне. Костюм его белая или желтая черкеска из верблюжьего сукна, род широкого свободного полукафтана, без воротника, открытый на груди; из-под черкески виднеется щегольской бешмет из канауса или какой-нибудь шелковой материи, по краям обшитый галунами с низким стоячим воротничком. На груди по обе стороны черкесские сафьянные патроны, также обшитые галунами; кожаный, довольно широкий пояс всегда с серебряной насечкой стягивает его стан, тонкий и эластичный. Нога обута в щегольский сафьянный чевяк, также обшитый галуном. Поверх чевяк на панталоны надеты суконные ноговицы, идущие снизу несколько выше колен, расшитые узорчато галунами. На голове папаха, круглая, обшитая мехом шапка. За спиной винтовка в чехле из войлока. За поясом огромный кинжал, большею частью с серебряной насечкой. В кобуре с правой стороны большой азиатский пистолет, а за поясом другой. Тонкая нагайка надета на кисть правой руки. Нагайка на конце своем имеет плоский ремень, показывающий, как казаки и черкесы берегут и жалеют своего коня. Мчится он обыкновенно пригнувшись к шее лошади, на которой сидит так же свободно и покойно, как бы сидел на мягком диване. Все это, конечно, известные вещи, но по первому их впечатлению, на нас произведенному, как и многого другого, я не мог изгладить из моих воспоминаний, да, вероятно, и не каждому читателю знакомо как это, так и многое другое в моих воспоминаниях.

Из Галючая до Моздока станица Стадеревская, живописно расположенная на высоком берегу Терека. Не доезжая, тянется роща с огромными старыми деревьями, что уже кроме садов в станицах редкость. Я думаю, что от этой рощи станица получила название Стадеревской. На Кавказской линии и вообще на Кавказе почти каждый шаг ознаменован каким-нибудь кровавым событием, а потому по праву принадлежит нам, потому что куплен поистине ценою дорогой крови. Не говоря о набегах, здесь беспрестанно расскажут вам о каком-нибудь частном кровавом происшествии, все это, конечно, в 1840-х годах. Незадолго до нашего приезда, около 8 часов вечера, из Стадерев к Галючаю ехала тройка; конечно, это было рискованно, так как осенью в это время уже темно. В повозке сидело двое: один — поверенный по винным откупам, другой — армянин. Ничего не опасаясь и разговаривая между собою, они вдруг видят блеск, и вслед за ним выстрел. Лошади шарахнулись и замялись; армянин, сидевший по левую сторону, успел выпасть из повозки и ползком добрался до травы и спрятался. Поверенный был изрублен и ограблен, ямщик ранен, но на выстрел прискакали казаки, хищники скрылись в темноте ночи, а ямщик и армянин были спасены.

Другой недавний случай: между Стадеревами и Моздоком лесом ехала почта. Солнце еще било в дерева, как там говорят, значит, светло. Вдруг спереди выстрел, ямщик быстро поворачивает лошадей в гору, где настоящая почтовая дорога, а низом и лесом ездят для сокращения пути. Хищники были верхами и погнались за почтой, но не могли перегнать; старались схватить почтальона, который забился под облучок, но не успели. У горы они их остановили. Когда лошади вынесли повозку на гору в безопасное место и остановились, то в ту же минуту коренная пала. Пуля попала ей в грудь, но хомутом зажало рану, и пока она скакала, не ощущала ее, а как только остановилась, кровь хлынула из раны и она тут же издохла. С такими рассказами ямщика мы приехали в Моздок часов в 12 и, заказавши хозяйке обед, пошли бродить по городу.

Моздок город довольно значительный по своей торговле и довольно многолюдный. Он имеет шесть церквей русских и армянских; много больших деревянных и каменных домов всегда с садом из фруктовых и тутовых деревьев. Большинство жителей занимается шелководством. Улицы правильные и широкие, а лавок с товарами такое множество, что редко найдешь столько в любом губернском городе. Население состоит из русских, армян и осетин, занимающих весь форштадт и все ближайшие к форштадту улицы. К городу же примыкает и станица горского казачьего полка. По своему положению на Тереке, следовательно, в соседстве Малой Кабарды, которая в год нашего приезда вся почти возмутилась, город, известный горцам по своему богатству, неоднократно подвергался опасностям от нападения многочисленных партий.

Так в тот самый год, когда мы были в Моздоке, 26 июня 1840 года, на рассвете был густой туман, что в тех местах часто бывает, а когда он поднялся, жители с ужасом увидели на том берегу огромную конную партию черкесов, которые, не находя брода и не осмеливаясь пуститься вплавь под нашими выстрелами, колебались и не знали, на что решиться, хотя частью уже были разграблены ими мирные аулы князя Бековича. К несчастию, они увидели паром князя, посредством которого поддерживалось сообщение с другим берегом и с городом, и тотчас же завладели им; одни стали переправляться на пароме, другие под его прикрытием пустились вплавь. В городе, кроме гарнизонной роты, других войск не было, но, по счастию, в это время проходила куда-то одна рота, которая с городской тотчас же заняла ворота и вал, защищаемый колючим кустарником, как это и во всех станицах служит превосходной защитой. Осетины, храброе племя, взялись за оружие и расставились по валу, русские всех сословий также вооружились и приготовились; а армяне, по своему обыкновению, начали запирать ставни и сносить свое имущество в подвалы и погреба, куда спускали и свои семейства и попрятались сами. Моздокский первой гильдии купец, человек очень богатый, Улуханов, имевший большое семейство, понадеялся увезти свое семейство на свой хутор, верстах в двадцати от города, посадил жену и дочерей-девиц в коляску и отправил их из города. К несчастию, в это самое время передовые черкесы уже успели переправиться через реку в числе нескольких сот, и так как из города их приняли меткими выстрелами, то одни отступили и остановились, другие же, видя скачущую коляску, бросились за ней, догнали ее и заворотили назад лошадей, посадили чеченца кучером и, конвоируя свою добычу, направились прямо на паром и перевезли их на другой берег. Хищническая партия не могла сделать ничего более, как разорила ближайший хутор, захватила несколько пленных осетин, скот и, слыша конский топот скачущих из Павлодельска, Стадерев и Галючая казаков, бросилась в беспорядке через Терек со значительной потерей. Казаки горского полка, которых дома было очень немного, встретили хищников еще на переправе, засевши за толстое дерево, лежавшее на берегу, а потом бросились в свою станицу, отбили нападавших чеченцев и преследовали их с ожесточением. Много тут было частных подвигов неустрашимости и несколько прекрасных жертв. Так, при этом нападении погиб один наш кабардинский князь, полковник нашей службы, скакавший со своего хутора на тревогу. Встреченный толпой чеченцев, он долго сражался один, но, окруженный со всех сторон, пал героем на трупы врагов; жаль, что я позабыл его фамилию. Семейство моздокского гражданина было потом выкуплено, что, конечно, стоило больших сумм; но краса этого семейства, младшая дочь, стала любимою женою Шамиля до конца его жизни, разделяя с ним и его плен в Калуге. Все, читавшие пленение княгини Орбельяни, знакомы с нею. Потом она, став матерью, уже сама не захотела вернуться, хотя ее и выкупали.

Это происшествие послужило к тому, что город лучше укрепили и обставили пушками, так что он смело может теперь отбить все покушения неприятеля, которые повторялись неоднократно и в следующих годах.

Обойдя город, мы вышли на береговую набережную Терека, где нам представилось очень интересное зрелище. Множество мальчиков, женщин и девушек всякого возраста ловили лес, проносимый быстрою рекою. Терек и при малой воде имеет очень быстрое течение, а теперь, в большую воду, он свирепел ужасно. Несмотря на опасное положение на крутом берегу, который мог беспрестанно обрушиться, подмываемый быстриной, все это стояло на самой оконечности берега и закидывало кручья за каждым деревцем, веткой или сучком, сопровождая эти операции оглушительными криками. А уже если несло карчу или какую-нибудь массивную штуку, то они забывали обо всем и бросались с таким неистовством, что страшно было смотреть. Эта операция часто имела несчастные последствия, так как тут Терек очень глубок и даже были запрещения полицией, но в Моздоке недостаток в топливе так велик, и как с этими операциями уже сроднилось население, то никакое запрещение не имеет действия. Особенную ревность и живость тут выказывала одна осетинка лет 17-ти. Это была одна из тех южных красавиц, перед которыми остановишься невольно, где бы ее ни встретил. Осетинки вообще очень красивы, но эта перед ними была идеалом. Она была в своем национальном костюме довольно грубой материи, что показывало ее бедное положение. Жилищем ее была сакля на берегу Терека, куда она вошла с другой женщиной, была ли то мать ее или другая какая-нибудь родственница, мы не имели желания и поводов узнавать. Лицо ее выражало восхищение, когда ей удавалось перехватить и положить возле себя какой-нибудь сучок; густые, как смоль, черные волосы ее, раскинувшиеся от ее усиленных и в то же время самых грациозных движений, роскошными прядями падали по ее плечам необыкновенной белизны. Она была высока, стройна и вообще прелестна.

Для северного жителя всякий южный иноплеменный город представляет особенный интерес: другие физиономии, другая одежда, другие нравы и обычаи; но на Кавказе то приятно, что, несмотря на различие племен и наречий, все же себя чувствуешь в России, потому что тут же слышишь русский говор, видишь русские лица и одежды и знаешь, что и здесь ты у себя дома. Армяне мужчины все говорят по-русски, но женщины в то время почти не говорили по-русски. В настоящее время, когда я переписываю свои воспоминания, в эпоху такого движения и повсеместных школ мужских и женских, без сомнения, и кавказский прекрасный пол уже усвоил русскую речь. Когда мы с ними заговаривали, то хотя они и понимали нас и всегда отвечали с улыбкой, очень мило, искаженным русским словом, но в то же время давали понять, что говорить по-русски не могут. Вообще армяне очень красивое племя. Мужчины по большей части имеют правильные черты, большие черные глаза, черные волосы и прекрасные белые зубы. Женщины были бы прелестны по тонким чертам лица, матовой белизне и нежности кожи лица и по чудным глазам, чудным черным и роскошным волосам, если бы не выдающийся по величине нос от природы и необыкновенная белизна от белил и румян, которые, к сожалению, у них в большом употреблении. Они вообще очень белы, и если б не глупый обычай румяниться и белиться, то красота их очень бы много выиграла. Широкая одежда с длинным шлейфом, перехваченная до талии поясом и застегнутая на груди дорогими застежками у богатых превосходно очерчивают их тонкий и стройный стан, а длинное покрывало, отброшенное назад, придает много прелести их костюму и их красоте. Мужской пол одевается или по-европейски, или по-черкесски, иные же носят армяно-персидский с разрезанными рукавами кафтан и высокую из мерлушек шапку. Внутри домов они живут по-восточному. Есть комнаты, где обыкновенно и принимаются все посетители, в каковую поместили и нас, с диванами, зеркалами, столами и стульями; но внутренние семейные отделения всегда почти с нарами, покрытыми коврами, или широкими низкими диванами, на которых постоянно сидит, поджавши ноги, прекрасный пол за работой и всегда почти с пением или говором. Подумаешь, о чем, кажется, могут говорить они с одними и теми же членами семейства, и однако ж говор у них не прекращается и постоянно слышатся женские иногда очень нежные и гармоничные голоса; но вообще песни их однообразны, монотонны, и хотя случаются иногда некоторые вариации, но весьма редко. Немногие из прелестных певиц позволяют себе разнообразить их своими фантазиями.

Восточные жители вообще гостеприимны и моздокские принимают приезжих очень радушно, особенно военных. Хорошенькая хозяйка приготовила нам кушанье из нашей провизии и по нашему заказу очень хорошо. Обед подали на хорошем обыкновенном сервизе и с непременным на востоке судком с пряностями. К нам пришли возвратившиеся из школы сыновья хозяев и очень развязно поздоровались с нами. Армянские дети прелестны; те, которых мы видели, были красавчики с большими черными глазами, блестящими черными волосами, милым выражением умного лица: они были так милы, что мы восхищались ими. С детского возраста уже проявляется тот коммерческий характер народа, которого торговля есть жизненная стихия. Общественная школа в Моздоке, как мы могли заметить, была в то время в весьма хорошем положении. Все армяне в школах обучают своих детей, которые выказывают большие способности. Мы из любопытства задавали им несколько вопросов из арифметики, географии и русской грамматики и убедились, что учат их или учили тогда с толком, а также давалось им, как говорили нам, хорошее нравственное направление.

Из Моздока дорога идет на Павлодольскую станицу и оттуда на Екатериноград, штаб-квартиру Горского казачьего полка. Здесь мы и остановились на квартире одного австрийского выходца, какими-то судьбами поступившего вольноопределяющимся в линейные казаки, тогда занимавшего должность станичного писаря. Жена его полька, молодая, хорошенькая брюнетка, очень развязная и приятная, кроме того, что накормила нас очень вкусным обедом, очень приятно занимала нас своими разговорами. Все проезжие останавливаются у них, и потому на Кавказе все помнят хорошенькую екатериноградскую писаршу.

В год 1840 — нашего приезда — от Екатеринограда до Владикавказа еще не было правильного почтового сообщения. Если и были лошади, то в самом ограниченном числе, так что мы, ехавшие по Высочайшему повелению и по казенной подорожной, должны были ехать на вольных. До этого времени все проезжающие отсюда отправлялись с так называемой оказией, то есть с колонной из двух рот пехоты и одного, а иногда и двух орудий, но с устройством постов и военных поселений по всей дороге, тогда уже ездили просто, но все же необходимо было оружие, ибо и тогда еще случались частные случаи нападения.

По дороге до Владикавказа мы останавливались в казачьих домах, где нам отводили квартиры. Первая станица Пришибная, далее Урюкская и за нею Николаевская. На пути к Урюку, на другом берегу Терека, виднелись развалины башни, как нам сказали, древнего города Джулет. Николаевская станица была прежде военным поселением, и в том году, когда мы проезжали, поселенцы были обращены в казаков и причислены к Владикавказскому казачьему полку. Кажется, года за два до 1840 года они были поселены на этом месте. Местоположение селения бесподобное, на высокой горе, оно окружено роскошной растительностью, с тремя прелестными кристальными горными речками. И однако ж, несмотря на это, климат для переселенцев оказался столь губительным, что более половины их погибло, половина же, оставшаяся в живых, была похожа на мертвецов, так они были бледны и худы. На следующий год, хотя смертность и продолжалась, но потом уменьшилась, и остаток уже примирился с несчастною местностью.

По дороге к Никольской станице встречается такое множество магометанских кладбищ с каменными памятниками и курганами, что невольно наводит на мысль о значительном населении, здесь обитавшем. Один господин, как нам рассказывали, из любопытства начал раскопку одного из них, надеясь найти что-нибудь интересное, но все жители удержали его, сказав, что это кладбище погибших от чумы, здесь не так давно свирепствовавшей, которая только и помогла нам покорить Кабарду Большую и Малую, уже опустошенные мором, и если б раскопать эти могилы, то чума могла бы снова распространиться. На этой же дороге встречается Минаретский пост, где прежде был военный госпиталь. Название свое он получил от высокого минарета прелестной арабской архитектуры. Это высокая круглая башня со спиральною лестницею, внутри которой муэдзины восходили на галерею и призывали на молитву правоверных. От галереи башня еще поднималась на большую высоту, но, к сожалению, эта часть была разрушена русскими ядрами по приказанию какого-то вандала в майорском чине. По рассказам туземцев, этот минарет и другие развалины были остатками города Татартук. Бесчисленное множество подписей по стенам минарета показывает, что все проезжавшие здесь непременно посещали эту башню. Она точно стоит здесь как бы стражем, охраняющим прелестные горные долины. Отсюда горный кряж, называемый Дигорским мысом, почти упирается в Терек и почти заслоняет дорогу, которая огибает его по самому берегу Терека, довольно широкого тут и тихого. Проезжая тут под этой горой, почти отвесно возвышающейся, вправо, в этот узкий проход дорога постепенно идет в гору почти до самого Николаевского поселения. Затем горы раздвигаются, удаляясь от Терека и составляя отроги, которые служат ступенью великого хребта, где владычествует Казбек, по-грузински Мзинвари, и другие соединяются с Кабардинскими возвышенностями, составляющими первую ступень от востока к западу, где уже владычествует Эльбрус за Кубанью.

От Минарета начинается чудная растительность этого благословенного края. На роскошных пастбищах пасутся многочисленные стада рогатого скота и табуны лошадей. Окрестные горы одеты богатым строевым лесом, и потому называются Черными; по берегу Терека и другим небольшим светлым речкам и ручьям живописно раскинуты аулы осетин, карабулаков, а по дороге беспрерывно тянутся обозы арб, запряженных волами и буйволами, которых тут множество. Это большая дорога в Тифлис и из Тифлиса, но тогда еще обозы доходили только до Владикавказа, а далее горным ущельем следовали на вьюках, смотря по времени года. Впрочем, дорога уже была разработана, хотя местами еще не была доделана и работа продолжалась.

До Николаевского поселения пасмурная погода постоянно скрывала от нас снеговой хребет, который появлялся только изредка между облаками. Неопытный глаз с трудом различает от облаков эти воздушные вершины, и только когда мы подъезжали к селению, хребет открылся перед нами во всем своем величии. В первый еще раз мы его увидели ясно, так как облака или тучи рассеялись. Какая-то мечтательность овладевает воображением, когда смотришь на этих гигантов, подпирающих небеса. Кажется, что будто с этих вершин, озаренных в эту минуту заходящим солнцем и облитых золотом, один шаг в ту светлую страну, куда стремится душа человека. Кажется, что эта видимая близость к небесам и им придает что-то неземное, но когда взойдет человек на эти заоблачные вершины, тогда только он увидит, что высота небес так же неизмеримо беспредельна как для них, так и для нас, странствующих в этой юдоли. Так-то поистине ничтожно все земное величие и вся гордость мудрецов мира, которые, роясь в грязи материи и открывая ее законы, не хотят видеть, что самые законы этой материи более всего указывают на недосягаемую высоту, вечно стоящую над вершинами человеческого знания.

По дороге между Екатериноградом и Владикавказом надо переезжать множество горных потоков, которые тихи и скромны в обыкновенное время, но страшны и свирепы во время дождей и вешнего таяния снегов. Из всех переправ тогда была самая опасная через реку Белая под самой Николаевской станицей. Эта река сама по себе небольшая, тиха и не очень глубока в сухое время, но нам пришлось переезжать ее весною, когда она делается проездною только утром, когда таяние горных снегов еще не началось, вчерашняя вода уже сбежала, а ночной холод в горах остановил таяние; но после полудня уже нельзя проехать вброд. Мы перед вечером спустились к реке за версту до самой переправы; но вот приближается место поворота через реку; глубина увеличивается, телега погружается более и более, наполняется водой; вся масса бешеной реки ударяет в бок телеги; в глазах рябит, лошади как будто вперед не подвигаются, а кажется, что их самих мчит река с ужасающею быстротою, телега то поднимается на камни, то опускается снова и брызгами обдает как проливным дождем; тянется время бесконечно: на воду нельзя смотреть, чтоб не закружилась голова; но вот наконец высокий противоположный берег близится, глубина уменьшается. Ускоренное биение сердца утихает и отрадный вздох облегчает грудь.

Через Белую давно уже было предположено устроить мост и привезенные большие камни давно лежат на берегу, но почему-то он все не строится. Командовавший войсками генерал Гурко однажды тоже подвергался опасности на этой переправе, и помнится, что у него были утоплены чемоданы. Потом уже с приездом графа Воронцова мост был, кажется, построен, и значит, путешественники избавились от этой страшной переправы.

Из Николаевска мы переехали на станцию Ардон, где находится штаб-квартира Владикавказского полка. Владикавказский полк состоял весь из малороссиян. Казаки еще донашивали свои малоросские казацкие кафтаны, но когда были причислены к линейному казачьему войску, то стали носить обыкновенные линейские черкески. Женщины еще сохраняли тогда одежду малороссийскую. Казаки вообще живут очень опрятно и в довольстве. Обилие земли, плодородная почва, прекрасный климат, частые дожди, снабжаемые соседними горами и лесами, — все это вместе делает здесь жизнь очень приятною и льготною. Несмотря на то, любовь к родине так сильна в них, что все они мечтают о возвращении на родину. Полк этот был сформирован патриотическим усердием малороссийского дворянства для Польской войны, а по окончании оной неожиданно был отправлен на Кавказ. Бывшие женатыми соединились здесь со своими семействами, которые были присланы на счет правительства. Холостые тогда еще не женились, нарочно надеясь по истечении 15-летнего срока возвратиться на родину, а в случае женитьбы они должны были оставаться навсегда в кавказском линейном войске. Эти сведения нам передавали тогда сами казаки.

На последней к Владикавказу станице от станицы Архонтской пошел дождь и послышались отдаленные раскаты грома, который усиливался по мере приближения нашего к горам. Мы успели приехать во Владикавказ не сильно промоченные, но только что въехали на двор заезжего дома и заняли отведенную нам комнату, как гроза с дождем разразилась во всей силе. Нет ничего величественнее, как гроза во Владикавказе. Каждый удар грома повторяется бесконечными отголосками в соседних горах и ущельях, и гул не умолкает. Видишь молнию, рассекшую воздух в грозном блеске, а отличить следующий за нею удар можно только по новому гулу, усиленному новыми басовыми аккордами. Музыка достойна этих гигантов, вершин которых не досягают и самые молнии! Когда гроза проходит и тучи разрываются, роскошные воздушные ткани гирляндами опоясывают их стан, и тогда представляется взору восхитительная картина: открывается заоблачное чело этих гигантов, блестящая белизна их вершин, а у подошвы раскинуты аулы с белыми саклями, осененными группою роскошных деревьев.