7

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7

— Объясните, что происходит: вы его забираете в Дачном, а я узнаю об этом от него самого? Кто такая «мамочка»?

— Обыкновенная мама, умная женщина. Позвала милиционера, тот его и забрал. Мы тут ни при чем. На Обводном — это мы, надо же было спасать ребятишек от его стряпни. Теперь, поскольку выяснилось, что ждать больше незачем, будем действовать, как намечено. Туда отправится другой сотрудник. А вы, Павел Николаевич, возвращайтесь к семье, отдохните дня три и принимайтесь за свою основную работу.

(Из служебного разговора)

Медицинский оптик Кожемякин привык к тому, что никто из заказчиков особенно им не интересовался. Но однажды, выписывая квитанции, почувствовал на себе пристальный взгляд; смотрел на Кожемякина молодой человек спортивного вида, такие в оптических магазинах обычно спрашивают защитные солнечные очки. Не поднимая головы, Кожемякин взял рецепт и удивился: плюс шесть диоптрий! Это только для старика... Ответил, что таких стекол нет. Молодой человек сказал, что очки ему нужны для бабушки, никак не может достать. При этом он назвал Кожемякина по имени и отчеству. Кожемякин струхнул: «Откуда этот хлюст меня знает?» — и буркнул, чтобы тот зашел перед обедом. Когда молодой человек явился снова, Кожемякин выяснил, что это один из его бывших студентов.

— Я слышал, при каких обстоятельствах вы ушли из института, но никак не рассчитывал встретить вас здесь. — «Студент» будто и не замечал, как ерзает Кожемякин от этих слов.

— Здесь никто ничего не знает, — сказал Кожемякин. — И вас я очень прошу... А очки для вас, то бишь для вашей бабушки, я обязательно найду.

Молодой человек заходил потом раза два или три, но как назло Кожемякину никак не удавалось достать редко употребляемые стекла; поговорив немного о том, о сем, «студент» уходил. Наконец Кожемякин нашел стекла для бабушкиных очков, но теперь молодой человек куда-то провалился. А пришел снова в очень неприятный для Кожемякина день...

Ранним утром этого дня Кожемякина разбудил милиционер и пригласил участвовать в качестве понятого при обыске у гражданина Федора Гришаева, проживающего во временной постройке, принадлежащей владельцу соседнего участка гражданину Волошину. Кожемякин часто задышал, натянул на себя пиджак, чуть было не отправился в пижамных штанах, но вовремя спохватился.

Во времянке двое милиционеров осматривали все углы, пустые чемоданы, одежду. Третий милиционер писал протокол, еще один, стоя в дверях, посматривал, что делают остальные. Очень долго искали формы: Федор, сидя на топчане, зло издевался над «начальничками», что-то уж очень долго роются и вряд ли что найдут. Милиционеры пропускали его слова мимо ушей, все так же дотошно продолжался обыск. Потом ушли во двор. Во времянке с Федором остался только один, тот, что стоял у дверей. Скучая, принялся листать газеты, журналы, рыться в бумагах, разглядывать картинки. Федор проворчал:

— Одного человека брать — и сколько же вас, гавриков, нагнали? Тебе-то уж совсем, парень, делать нечего?

Милиционер застенчиво улыбнулся:

— Ты не сердись, дядя. Я ведь в милиции недавно, вот они берут меня с собой, чтобы приглядывался. Вроде как практиканта.

— Чудила, — сказал Федор. — Зачем в милицию сунулся?

— Да, а форма? — простодушно сказал практикант. — Глянь, какая баска?я... И сапоги дают.

— Деревня ты темная! — рассердился Федор. — На заводе тебе тоже спецовку дадут.

Так они мирно продолжали беседу о преимуществах разных профессий. Федор ругал милицию, а вообще держался спокойно — не первый раз его «брали»: еще до войны за ним числилось не то восемь, не то двенадцать судимостей за мелкие кражи и мошенничества. «Практикант» перелистал все бумаги, потом вышел во двор. Через несколько минут девять форм для отливки карамели были найдены в дровах. Вскоре Федора увезли.

Кожемякин явился на работу только после обеда и хотя привез справку, что был задержан, заведующий ругался: заказы лежали невыполненными. В самый разгар неприятного разговора пришел к Кожемякину его бывший студент. Дождался, когда магазин пора было закрывать, и, получив очки для бабушки, пошел вместе с Кожемякиным. Тот пожаловался: ну и денек выдался! Не дай бог никому...

Студент участливо спросил, что случилось. А узнав, в чем дело, заметил, что, пожалуй, не стоит так сильно волноваться; да и этому соседу, Федору, ничего страшного не грозит: подумаешь, «петушки»! Ну, оштрафуют или принудработы дадут...

— Боюсь, что это только цветочки, — сказал Кожемякин. — Ягодки впереди. Это же не простой жулик. Не человек, а пороховая бочка.

— Как вы сказали? Пороховая бочка? Как вы объясните такие слова?

— Не собираюсь никому ничего объяснять, — быстро сказал Кожемякин.

— Но, очевидно, у вас есть что объяснить и рассказать, — проговорил молодой человек, строго и серьезно глядя Кожемякину в лицо. — Если вы сравниваете его с пороховой бочкой, стало быть, он представляет большую опасность, так? Почему же вы до сих пор молчали? Если вы сами честный человек, можете ли вы допустить, чтобы эта «бочка» когда-либо взорвалась? Наблюдать сложа руки — это позиция отнюдь не из лучших...

* * *

— Теперь вы знаете, как мы решали поставленную задачу, — сказал Иван Сергеевич, заканчивая свой рассказ. — Вам может показаться, что мы затратили на это слишком много времени. Но хотя операция была продумана до мелочей, подозрительность Федора, его поистине волчье чутье не раз заставляли нас придумывать новые варианты, так сказать, на ходу. Помните, как он сбежал с квартиры? Он также избегал людей, знавших его раньше. Сапожник, один из тех, кто в свое время пришел с повинной и в самом деле стал честным человеком, заявил нам о встрече с Федором. Но больше он его не видел. Своего прошлого Федор Гришаев очень опасался.

Вы спросите, почему же он, так боясь разоблачения, все же много выбалтывал нашему сотруднику, Павлу Николаевичу? Федор — человек очень самовлюбленный, тщеславный. Это прекрасно учел в своей работе Павел Николаевич. Федор, как говорится, заводился с первого оборота. Впрочем, о прошлом он уж не так много и рассказал. Главное, нам стало ясно, каков он теперь, мы увидели, чем он живет, — ненавистью, желчной ненавистью ко всему, что нам дорого и свято. А, между тем сколько хороших, вполне порядочных людей не придавали этому значения! Прекрасная честная женщина, Антонина Петровна чуть не вышла за него замуж. Людмила связала по легкомыслию с ним свою судьбу. Добрая старушка Татьяна Дмитриевна помогла ему прописаться у Дорониных; родная его сестра не догадывалась, какой он человек. Да и мужчины оказались не прозорливее женщин...

Итак, Федор был осужден народным судом одного из районов Ленинграда за незаконное изготовление карамели. Теперь мы могли не опасаться, что он скроется, уйдет от нас или натворит злых дел. Но и будучи в тюрьме, он продолжал маскироваться под обыкновенного мелкого жулика. А мы уже знали, что перед нами государственный преступник куда большего масштаба. Но ведь это надо было доказать! Гришаевым занялась другая группа наших товарищей...

* * *

Седой высокий человек, старый коммунист, чекист школы Феликса Дзержинского, говорит мне со вздохом:

— О, у этого типа, Гришаева, руки были по локоть в крови... Вот вам Алексей Михайлович расскажет, каков был этот враг и как он боролся с нами.

Алексей Михайлович стал работать следователем после Великой Отечественной войны. До тех пор воевал на многих фронтах, прошел много трудных дорог, окончил войну на Востоке. Человек он энергичный, живого ума, увлекающийся делом, большой работоспособности и настойчивости; он много месяцев распутывал дело Гришаева. Я спросила Алексея Михайловича:

— Наверное, он вас жестоко ненавидел, зная, что судьба его зависит от вас, как от следователя?

Алексей Михайлович ответил быстро, наверное, давно пришел к такому выводу:

— Нет, он ненавидел во мне больше всего коммуниста... Как вам и говорили, когда я начал следствие о прошлом Гришаева, в общем-то было известно многое, но кое-что требовало выяснения, и он надеялся, что сумеет обмануть нас, избежать возмездия. А прошлое его было страшным...