МИХАИЛ НИКОЛАЕВ «СОКОЛ» ВЫЗЫВАЕТ ЛЕНИНГРАД
МИХАИЛ НИКОЛАЕВ
«СОКОЛ» ВЫЗЫВАЕТ ЛЕНИНГРАД
Март на исходе, а зима не сдается. Ночами крепко подмораживает, и снег лежит почти нетронутый, чуть ноздреватый. «Ну, что ж, и на том спасибо, — подумал Савельев. — На лыжах идти легче».
А путь у него был неблизкий. И все лесами, в обход натоптанных дорог.
Хорошо еще, что местность была знакома. Вот открылась в лесу заснеженная поляна. Савельев ее помнит: сколько раз бывал здесь, отдыхал под той сосной. Залитая голубым лунным светом, она казалась теперь чужой и таинственной. А это что? Мелькнуло у поваленного дерева, снова мелькнуло. Никак зайчишка? Точно, он самый. Жирует косой, лакомится осиной.
Почуяв неладное, зверек встал на задние лапы, прислушался. Савельев тихонько кашлянул. Зайчишку как ветром сдуло. Николай Иванович невесело усмехнулся: «Ишь ты, кашля боится, а к стрельбе привык! Да и как не привыкнуть? Днем и ночью немцы обстреливают Ленинград. Бьют с побережья, с Вороньей горы. А она вот рядышком...»
Война бушевала уже восьмой месяц. Ворвалась она и сюда, в тихий этот лесной край. Ворвалась, перед каждым поставив вопрос: «А что ты сделал для защиты Родины?»
Николай Иванович Савельев ответил на этот вопрос без колебаний: он стал разведчиком.
Н. И. Савельев
Долго, да и вряд ли необходимо рассказывать, как это случилось. Никогда он до этого не бывал на подобной работе, но раз она нужна для победы, раз в ней лучше всего могут проявиться его способности, принял ее охотно.
И вот — позади учеба, тренировки. По заданию чекистов перешел он Финский залив и углубился в тыл врага. Благо ему, как уроженцу здешних мест, не нужно было ни карт, ни проводников. И немцев он не боялся. Шел смело. Пусть они его боятся, а он у себя дома, на своей земле.
Задание Николай Иванович получил от старшего лейтенанта Завьялова.
— Вы должны выяснить силы фашистов на южном берегу Финского залива, и главным образом на Сойкинском полуострове. Этот участок особенно интересует командование. Разведайте удобные переходы через линию фронта: они нам пригодятся в будущем. Завяжите полезные знакомства с местным населением...
Людей он здешних знал. И его в этих краях знали все. Иное дело — его попутчики. Сейчас они в лесу, в землянке, вырытой кем-то еще осенью. Сидят, наверно, тревожно прислушиваются к каждому шороху, ждут. Ребята совсем еще молодые, в этих местах ни разу не бывали. Впрочем, и сам он не был здесь полгода. И поэтому не стал терять времени. За три ночи обошел окрестные деревни, встретился с нужными людьми.
На Сойкинском полуострове немцев было напихано изрядно. Оборону побережья возглавлял капитан морской службы Хоншильдт. Штаб его в Ловколове, в средней школе. Вокруг — колючая проволока, рядом вырыты бункера. По углам — пулеметные дзоты. Гарнизон — человек семьдесят.
Перебирая в уме добытые сведения, Николай Иванович шел на лыжах, торопясь к оставленным в лесу товарищам.
Идти ему было трудно: сказывались блокадные лишения. Вот и знакомый овражек, две поваленные осины, лежащие крест-накрест.
Савельев прислушался. Кругом тихо. Подал условный сигнал, подождал. Ответа не было. Еще раз посигналил. Опять молчание. Неужто спят? Нет, не должны вроде. Во всяком случае, один обязан дежурить.
Осторожно обойдя овражек, он двинулся к землянке. И сразу понял, что случилась беда: дверь землянки была настежь распахнута. Товарищей не было. Где же они? Что с ними случилось? Николай Иванович искал их целые сутки — напрасно. А потом вьюжной ночью ушел в Ленинград.
— Погибли твои товарищи, — сказал Завьялов. — Выследили их каратели. А сведения твои мы немедленно доложим в Смольный. Значит, немцы реконструируют аэродром? Это хорошо, авиация его накроет. В Рудилове склад боеприпасов? Отлично! А с земляками удалось встретиться?
— Как же! Через них все и узнал. Истосковался народ по правдивой весточке из Ленинграда, очень интересуются, как мы тут живем. Был я, между прочим, у дяди своего, у Василия Трофимовича Нестерова. Мужик умный, головастый, говорит мало, а примечает много. Рассказал ему про блокаду, про бомбежки и голод — даже всплакнул дядя от жалости. И прямо сказал: «Можешь на меня рассчитывать. Что смогу — сделаю!» В деревне Мишино заглянул к Николаю Осипову. Молодой, толковый парень, думаю, пригодится. И еще встреча была с Анной Сергеевной Конт. Чем хорошо — на хуторе живет она, вокруг никого. Условился, будет принимать наших людей...
Разведчики проговорили почти до утра.
После первого похода в тыл врага Николая Ивановича отправили в Ораниенбаум на коротенький отдых. Но уже на другой день к нему приехал Завьялов, привез незнакомую молоденькую девушку.
— Знакомься, это Люба.
— Колмакова, — добавила девушка.
Савельев взглянул на Любу. Лицо у нее было курносое, вьющиеся волосы не умещались под ушанкой. Из-под ватника выглядывала матросская тельняшка.
— Люба служит в морской пехоте, — пояснил Завьялов. — Раньше специализировалась по библиотечному делу, а теперь... Впрочем, она сама все расскажет. Вы теперь вместе пойдете.
В тыл? С этой вот хрупкой девочкой? Да ведь там и мужчинам бывает несладко.
Люба посмотрела на него, словно догадалась о его мыслях.
— Знаю, Николай Иванович. И тяжело бывает и страшновато. Но кому-то ведь надо идти, не так ли?
— Надо, — согласился Савельев.
— Вот и пойдем вместе. Вдвоем все же легче...
Ах, молодость, молодость! «Вдвоем легче»... Какое там! Двое — значит, и задание на двоих. А ночные переходы по болотам? А многочасовые наблюдения за врагом? Лежишь в снегу, ни кашлянуть, ни встать, ни размяться.
Впрочем, хорошо, что он не сказал об этом Любе, такая она оказалась выносливая девчонка.
Фронт они пересекли благополучно. Лесом вышли к деревне Красная Горка. В ней жил Василий Трофимович, дядя Савельева. Залегли в кустах, а когда стемнело, огородами подкрались к дому. Хозяин открыл им дверь, молча провел в избу, задернул занавески на окнах. Хозяйка полезла в печку. И вот уже на столе чугунок с картошкой.
Любе тогда показалось, что вкуснее этой картошки ничего она в жизни не едала. Довоенное эскимо и то не так быстро таяло во рту, как это дымящееся чудо. Одно было плохо — сразу потянуло ко сну.
— Э-э, дочка! — улыбнулся хозяин. — Залезай-ка на печку!
Второго приглашения не потребовалось.
Вскоре улеглась и хозяйка. Мужчины закурили. Николай Иванович чувствовал, что дядя хочет ему сказать нечто важное, да все не соберется.
— Вот что, племянник, — начал он наконец, — ты, брат, того... Поаккуратнее будь. Лютуют нынче немцы, с обысками наезжают.
— Спасибо, учту.
— А это что за девочка с тобой?
— Напарница моя...
— Молода больно...
— В прошлом году десятилетку окончила. В Петергофе жила. Ну, а как немцы его захватили — в разведку попросилась.
— Эдакая-то птаха!
— Она в тыл к немцам ходила. Одна...
— Ну и дела! — покрутил головой старик. — Неужто не страшно ей по тылам-то ходить?
— Говорит — не страшно! Да я и сам замечал: ничего не боится.
Под утро Савельев разбудил девушку.
— Пора, Любаша! Пошли.
И вот они шагают через лес, чавкая по грязи, проваливаясь в ямы с холодной, ледяной водой. Ничего не попишешь — весна.
— Немцы-то не хозяева тут, — негромко говорит Люба. — Вот мы и ходим у них под носом, добрые люди нас картошкой угощают, и ничего!
Следующую ночь они провели в лесной землянке. Моросил мелкий дождик, ветер раскачивал сосны, и они гудели протяжно и глухо.
Утром Люба отправилась в разведку. Вернулась поздно и с обильным материалом.
— Пишите, Николай Иванович. В деревне Пейпия — комендатура. Сорок солдат и четыре офицера. Охрана пристани — двадцать человек. В двухстах метрах на запад — тяжелая батарея «Бисмарк». Четыре орудия, сто немцев. На северной окраине деревни Вистино — такая же батарея. Бьют по Ленинграду.
Николай Иванович удивился удачливости своей напарницы:
— Подожди, не успеваю записывать. И как тебе удалось все это разузнать?
— Удалось! — подмигнула Люба. — Я же вам говорила: никакие здесь немцы не хозяева...
В другой раз они отправились новым путем. Балтийские моряки доставили их к мелководью на катере, а до берега они шли вброд. Знакомая землянка пообветшала, заросла травой. Быстро привели ее в порядок. В уголке Люба примостила небольшое зеркальце.
— Чтобы как дома было...
Она всегда и во всем была домовитой, уверенной в своем превосходстве над врагом.
Лишь однажды она удивилась. Вернулся Николай Иванович в землянку поздно. Принес ей картошки, хлеба. Был чем-то радостно возбужден.
— Знаешь, с кем я нынче встретился? С самим старшиной Мишинской волости!
Люба чуть не подавилась.
— С самим старшиной? Так это же главный здешний гад!
— Вот именно — главный. Только не гад, а хороший человек.
— Но он же немецкий прихвостень. Разве немцы хорошего человека поставят старшиной?
— Это ты зря, Любаша. Не все те люди плохи, что работают у немцев. Многие потому работают, что так надо.
— А что он делал до войны?
— Ветеринарным врачом работал. Там же, в Мишине. Народ очень его уважает. Ну, а мне он сообщил немало интересного.
Вечером разведчики снова тронулись в путь. На этот раз вдвоем. Сперва зашли к Василию Трофимовичу. Тот встретил их с неизменным радушием, накормил. Правда, чем-то был встревожен, чего-то недоговаривал.
— Говори уж, что случилось? — спросил Николай Иванович.
— Да видишь ли, какое дело... — старик помолчал, подбирая слова. — Нашелся прохвост, донес немцам про тебя. Ну, а они нагрянули к твоей матери. Перевернули весь дом. Татьяну, мамашу твою, избили. Чуть было не расстреляли.
Николай Иванович скрипнул зубами. Сволочи! За что же бить старуху?
— Надо навестить вашу маму, — решительно сказала Люба.
— На засаду нарветесь, — предостерег старый рыбак.
— А мы осторожно. Как вы считаете, Николай Иванович?
Савельев колебался. Конечно, надо было навестить мать, успокоить, приласкать. Ну, а если и впрямь засада?
И все же они пошли в Слободку, в родную деревню Савельева. Пока не стемнело, вели наблюдение из леса. Затем Николай Иванович невидимыми тропками вывел Любу к своему огороду. Пролезли сквозь тын, подошли к дому, и разведчик тихо стукнул в окно. Молчание. Постучал снова. В окне мелькнула тень, и женский голос что-то спросил. Что именно, Люба не поняла. Между тем Николай Иванович ответил тоже на непонятном языке, и девушка вдруг вспомнила: Савельев по национальности ижор, говорит с матерью на родном языке.
В сенях громыхнуло пустое ведро, стукнула щеколда. Николай Иванович крепко взял Любу за локоть, и они шагнули в еле видимый проем двери. Вошли в избу, и там Николай Иванович молча обнял мать.
А старушка, припав к груди сына, тихо заплакала.
— А где Петька?
— Спит на печке, не буди, — зашептала мать.
— Ну пусть спит, — согласился Николай Иванович. — Как живете-то? Сильно тебя били?
— Ну, уж и били... Так, постращали... Да что ты все обо мне? Дай-ка я покормлю вас прежде. Садитесь за стол.
Татьяна Трофимовна сунула большой ухват в печку, что-то поддела там и вдруг, охнув, присела. Потом, держась обеими руками за бок, проковыляла к табуретке, тяжело опустилась.
— Вижу, как они тебя стращали! — сдавленно прошептал Николай Иванович. — Ну, погоди, ответят за все!
Всю обратную дорогу Савельев молчал. И Люба понимала, что ему не до разговоров.
А через несколько дней наступил условленный срок возвращения в Ленинград. К вечеру разведчики подошли к берегу залива и залегли в кустах. Солнце медленно опускалось к горизонту, заливая все вокруг теплым, ласковым светом. Картина была удивительно мирной. Не хватало только лодок с рыбаками да парусных яхт. Правда, на ленинградской стороне все время ухало, но этот голос войны вполне можно было принять за дальние раскаты грома. Волны с легким плеском набегали на песок.
Люба, как зачарованная, любовалась закатом.
— После войны привезу сюда в воскресенье своих подружек, скажу им: вот, девочки, красотища какая! Любуйтесь! И главное — войны не будет, все будет как всегда было. — Она помолчала. — А вы приедете сюда, Николай Иванович?
Л. С. Колмакова
— А мне и ехать не надо. Пешком приду. Вместе со своей Евдокией Андреевной и всем выводком. Младшую-то у меня тоже Любашей зовут. Шестой ей пошел.
— А где они?
— В Вологодской области. Конечно, в эвакуации тоже не сладко. Ну, да всё не под бомбами...
Между тем стемнело. В воздухе резко похолодало, и с моря надвинулся туман.
Вскоре Люба уловила легкое постукивание мотора.
Николай Иванович вышел из кустов, неторопливо достал фонарик и три раза махнул. В ответ послышался приглушенный свист. Пройдя немного по воде, разведчики увидели три силуэта, двигавшиеся к ним со стороны моря. То были встречавшие их моряки.
В Ленинграде Николая Ивановича ожидало тяжелое известие. Умер Завьялов. Умер прямо на работе в своем кабинете. Врачи сказали, что это результат зимней голодовки.
Через день ему сообщили, что Люба Колмакова в составе отряда спецназначения отправляется на Псковщину. Жаль было Николаю Ивановичу расставаться со своей верной спутницей. Но что поделаешь! Надо — значит надо!
— Береги себя, Любаша! — сказал он на прощание. — Помни, что ты обещала привезти своих подружек к нам на побережье...
— Привезу, Николай Иванович. Непременно привезу!
Но не приехала на побережье Люба Колмакова, не довелось. В одной из схваток отряда с карателями бесстрашная девушка раненой попала в плен. Озверевшие враги бросили ее, еще живую, в горящую избу.
В конце 1942 года войска Ленинграда готовились к прорыву блокады. Командованию фронта нужны были исчерпывающие данные о противнике, о его резервах.
Получил задание и Савельев. На этот раз он отправлялся во вражеский тыл, чтобы создать партизанский отряд.
— Ваш отряд не должен вести боевых действий, — сказали ему в Ленинграде. — Главная ваша задача — разведка.
До деревни Красная Горка разведчик добрался глухой ночью и сразу пошел к дяде. Василий Трофимович приходу племянника обрадовался. Они обнялись, поцеловались.
— А я уж думал, нет тебя в живых, — сказал старый рыбак.
— Жив, как видишь. А как вы тут?
— Про нас лучше не говорить. Под окнами смерть ходит. Ты ко мне первому зашел?
— Нигде еще не был. А что?
— Беда, племяш, большая беда...
— Что случилось? — встревожился Савельев.
— Немцы твою мать сгубили. Нет больше в живых Татьяны. И Петьку застрелили...
В глазах у Николая Ивановича потемнело. И все же нашел в себе силы, выслушал до конца.
Каратели расправились с его близкими в отместку за неуловимость советского разведчика. Сперва мучили, потом увезли в Нарву и расстреляли.
Долго горевать он не мог. Нужно было выполнить задание, подобрать надежных людей.
— Я теперь не уйду отсюда до прихода наших, — сказал Николай Иванович. — Так что посчитаемся с фашистами за все. Главное сейчас — найти подходящий народ. Нужны люди смелые, самоотверженные — работа предстоит нелегкая...
Вскоре такие люди нашлись, и отряд начал действовать. В назначенные дни Сокол вызывал Ленинград, чтобы передать разведывательную информацию.
Пришли проситься в отряд и односельчане Николая Ивановича — Виктор Александров и Владимир Михайлов. Молодые парни, они служили у немцев в полицаях. Оба сказали, что не могут больше служить врагу, что самое их заветное желание — сражаться против немцев с оружием в руках.
— Придется послужить немцам, — огорошил их Николай Иванович. — Там вы больше принесете пользы, чем в отряде.
«Полицаи» ушли с заданием.
Сообщения Сокола были короткими:
«Убили на дороге майора и двух обер-лейтенантов. Документы высылаем».
«Между Усть-Лугой и Валговицами курсирует бронепоезд. Обстреливает остров Лавансаари. Шлите подрывников».
Почувствовав возрастающую силу отряда, немцы взялись за усиленные поиски партизанской базы. Еще сильнее они разъярились, когда на железной дороге раз за разом стали рушиться под откос воинские эшелоны. Кое-что им удалось пронюхать. Потом они запеленговали рацию Сокола и обрушили на лагерь отряда артиллерийский удар. Пришлось срочно перебазироваться.
Тем временем разведчики продолжали свою работу. Они проникали в самые дальние деревни, беседовали с людьми, приободряли их, собирали сведения о немцах.
Много зла причиняли советским людям предатели. И тут пригодились Николаю Ивановичу его «полицаи», смело выполнившие первое задание командира отряда.
Ночью они подошли в Котлах к дому начальника района предателя Баранова, постучали. Хозяин выглянул, узнал полицейских.
— Двух неизвестных заметили, — сказал Александров. — Больно на партизан похожи. Надо бы задержать...
— Я мигом, — обрадовался Баранов. — Вот только оденусь и оружие прихвачу...
На улице Баранова обезоружили. Той же ночью незадачливый начальник района оказался на партизанской базе.
Кончался декабрь, а с ним — еще один год тяжкой, кровавой войны. 30 декабря разведчики доложили — из Кингисеппа прибыло около двухсот карателей. Завтра будут наступать на партизанскую базу.
И действительно — утром со стороны Хабаловского озера началась атака. Пришлось принять бой. Длился он весь день, до темноты.
Сокол сообщил об этом в Ленинград. Оттуда ответили: активных действий не вести, сохранить отряд для разведки.
Через несколько дней отряд получил задание: захватить «языка».
— Ну, ребята, — обрадовался Николай Иванович. — Если дело дошло до «языка» — значит, наши скоро начнут наступать! Надо постараться!
Двое суток ходили разведчики по лесам, часами лежали в засаде у дорог. И им повезло: наскочил на них немецкий мотоциклист.
Обер-ефрейтор оказался весьма осведомленным человеком. В этом Савельев убедился, допросив его на партизанской базе. Ленинград предложил Соколу немедленно переправить пленного на Большую землю. На другой день партизаны передали «языка» с рук на руки морским разведчикам.
А вскоре настал долгожданный миг: загрохотала ленинградская артиллерия. Советские войска перешли в решительное наступление. Немцы дрогнули, стали поспешно откатываться. Чтобы не дать уйти им, партизаны провели тылами врага морской батальон прямо в Усть-Лугу.
После снятия блокады Николай Иванович в последний раз собрал свой отряд.
— Что ж, товарищи! — сказал он. — Дело свое мы сделали. Спасибо вам за нелегкую вашу службу. Теперь кто помоложе, пойдет в армию, а остальные — по домам. Пора и рыбу ловить!
Так Сокол снова стал Николаем Ивановичем Савельевым, тружеником рыболовного промысла.