ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ
ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ
Не дождавшись Цыганкова и Шестеренко, Павел догадался, что произошла беда. Он остался один, совершенно один! Куда теперь идти, что делать? Павел метался по лесочку, где обычно собирался отряд, ждал кого-нибудь из друзей в заветной землянке, выходил наружу с автоматом в руках, готовый в любую минуту встретить врага.
Друзья будут молчать — в этом Павел не сомневался. Но Бараков хорошо знает, что повсюду с Цыганковым был он, Кошелев. Жаль, не убрали Баракова вовремя. Где ты сейчас, фашистское отродье? Небось рыщешь по Калачу в поисках Кошелева. Так иди, иди сюда. Павел Кошелев сумеет отомстить за друзей.
А может, не ждать, самому пойти в Калач? Добраться до комендатуры, полоснуть гадов из автомата, а потом — что будет. На миру и смерть красна.
Почувствовав, что вот-вот заплачет от напряжения, обиды и злости, Павел вытер лоб, разжал окостеневшие пальцы. Что это он, в самом деле, так раскис? А как бы поступили сейчас настоящие подпольщики, партизаны? Они тоже бы ждали смерти? Нет, надо взять себя в руки.
Павел лег в траву. Неугомонный степной ветер играл с деревцами, заставляя их то наклоняться, то выпрямляться. Яркие звездочки, щедро рассыпанные по черному небу, вели между собой неторопливый разговор, время от времени подмигивая Кошелеву, словно приглашая и его принять участие в этой беседе. Все было таким привычным, обыденным, мирным, что не верилось в огромное несчастье, обрушившееся на Кошелева, его друзей, на всю страну. А может, и вправду ничего нет — ни войны, ни фашистов, ни предателей; может, все это кошмарный, страшный сон, стоит только быстро открыть глаза, встряхнуть головой — и засияет день, выйдут на улицу разнаряженные казаки, казачки, между ними ребятишки, заиграет кто-нибудь песню… А потом начнутся игры, пляски. А дома у Ильиничны будет ждать вкусный праздничный обед и на закуску — мягкая, почти разварившаяся кукуруза с маслом и солью.
Ильинична… Павел приподнялся. А что, если пробраться к ней, незаметно, огородами. Старая все знает.
Она расскажет, она посоветует.
Павел решительно перекинул через голову автомат и пошел из лесу. Но чем ближе он подходил к опушке, тем настойчивее в нем звучал трезвый голос, предупреждающий, что к Ильиничне идти не следует. Павел замедлил шаг, остановился. Фашисты и полицаи, конечно, следят за домом, ждут, когда Павел появится. Бараков хорошо знает, что Кошелеву больше деться некуда. Так что же — самому отдаться ему в лапы — вот, мол, я, возьми. Да еще подвести Ильиничну.
Нет, надо уходить отсюда, уходить скорее. И никаких автоматов, никакого оружия. Подальше от этих мест, а там будет видно. Может, удастся через фронт пробраться к своим.
Павел припрятал автомат и, стараясь держаться леса, пошел в сторону Ляпичево.
Рассвет застал его на окраине Ляпичево. Хутор казался мертвым — ни лая собак, ни пения петухов, ни мычания коров — ни звука. Только тяжелый топот солдатских сапог. Часовой. Значит, в Ляпичево фашисты. Надо раздобыть еды, переждать день и ночью идти дальше — до Мариновки. Там живет родственница Ильиничны. И как он сразу не догадался двинуть в Мариновку?
Павел осторожно пробрался на чей-то огород, присел между грядок и потянул к себе огромную тыкву. Правда, от сырой тыквы сыт не очень-то будешь, но, в конце концов, какая ни есть, а еда.
Плеть подавалась с трудом. Павел дернул сильнее, плеть неожиданно оборвалась, и он повалился на грядки.
В это время из дома вышел маленький седой старичок. Прикрыв слезящиеся глаза ладонью, он долго смотрел в огород. Непонятно было — видит он или нет притаившегося Кошелева. Так прошло несколько томительных минут. Потом старичок, с трудом передвигая ноги, пошел прямо к Кошелеву.
— Ты чего здесь, сынок? — спросил он, присев возле Павла.
— Есть хочу, дедушка.
— Теперь все хотят есть, — нравоучительно заметил дед. — Время такое. А откуда ты, чей?
— Это неважно.
— Тоже верно. Ты вот что, сынок, иди отсюда подальше, в другой конец хутора. А то заметят супостаты и ко мне пристанут. А это нельзя.
— Чего нельзя? — не понял Кошелев.
— Чтобы ко мне пристали. Нельзя, говорю.
— Это почему же? — полюбопытствовал Кошелев.
— Так, — неопределенно ответил старик. — Сейчас я тебе вынесу горбушку хлеба и уходи.
Он вернулся через несколько минут, держа в руках большую краюху черного хлеба, посыпанную солью.
— И соль? — удивился Кошелев. — Ты, деда, по этим временам богач.
— Ешь, ешь и — уходи с богом.
Павел моментально управился с хлебом.
— Дал бы ты мне, дед, еще попить.
— В Дону попьешь. Иди быстрее, а то день начинается.
— Да что ты меня гонишь? — удивился Кошелев. — Не видишь разве, идти-то мне некуда.
— Уходи, сынок, — еще настойчивее повторил дед. — В другое время я бы тебе помог, а сейчас… — Он развел руками.
— А если я не уйду?
— Плохо сделаешь. Многим плохо сделаешь. Иди вон в тот овражек, туда фашисты не заглядывают. Пережди день, а ночью уходи из хутора. Немцы всех в лицо здесь знают, чужому плохо здесь. Смотри, не попадись.
Павел ползком пробрался по огородам к оврагу, залез в густой куст. Сон не шел.
Вспомнив о друзьях, Павел застонал. Что там сейчас происходит? Как выручить их, как спасти? А вместо этого он должен прятаться. Эх, достать бы сейчас шапку-невидимку! Пошел бы спокойно мимо часовых, отомкнул замок, вывел ребят и — к своим за линию фронта. А сколько можно было бы по дороге натворить дел: войти незаметно в любой штаб, подслушать самые важные разговоры, вывести из строя орудия — а если действовать вчетвером, так можно справиться с целой армией… А потом прийти к своим, доложить обо всем (и о шапке-невидимке) и попроситься в разведчики…
Павел размечтался и не заметил, как уснул. Во сне он летал над Калачом, стрелял сверху из автомата, и никто не мог ему ничего сделать, потому что на нем была шапка-невидимка!
Проснулся Павел, почувствовав, что замерзает. Открыл глаза, увидел над собой темное, затянутое тучами небо и долго не мог понять, где он. Только пошевелив рукой и нащупав ветки кустов, вспомнил он все, что произошло недавно: разговор со стариком, краюху хлеба… Хлеб! У парня засосало внутри. Согреться бы и поесть! Осенние ночи уже довольно холодные, а лохмотья греют плохо. Павел поднялся, запрыгал, пытаясь хоть чуть согреться. А как быть с едой? Придется все же опять побывать на огороде. Старик, правда, очень уж настойчиво просил не появляться больше. Но что делать? Есть надо? Тем более, перед долгим путем. В конце концов старик может и не узнать, что Павел побывал у него еще раз. Спит, поди, сейчас старый.
Выбравшись из кустов и осторожно оглядываясь, Павел где ползком, где на четвереньках добрался до огорода. Не успел он ухватиться за тыкву, как послышались тихие шаги. Вот проклятая тыква. Будто заколдованная. Стоит до нее дотронуться, и обязательно что-нибудь произойдет. Интересно, что скажет дед на этот раз? Павел притаился и осторожно поднял голову.
Тот, кого он увидел, совсем был не похож на старика. Лица, конечно, Павел в темноте рассмотреть не мог. Но он сразу заметил широкие плечи, отличную военную выправку. Кто это? Свой или чужой? Павел лихорадочно размышлял, как быть. А человек стоял почти рядом и глубоко, жадно дышал.
Из-за края тучи осторожно выглянула луна. Она осмотрелась, словно опасаясь кого-то и раздумывая: стоит ли показаться, потом уже решительнее потянулась вся на чистый небесный простор, заливая землю ровным неярким светом. Вот ее свет побежал по хутору, прогнал темень с огорода, подошел к человеку… Павел поднял голову и вскрикнул. Человек метнулся в сторону, схватился за карман.
— Иван Васильевич! Товарищ лейтенант! — поднялся во весь рост Павел.
Человек остановился, подозрительно всматриваясь в приближающегося паренька.
— Это я, Павел Кошелев, — торопился он, опасаясь, что человек уйдет или окажется кем-нибудь другим.
— Павел? — проговорил тот, и сразу пропали все сомнения. Да, это лейтенант, его голос. — Павел? Откуда ты?
Иван Васильевич подбежал к пареньку, обнял его и повел в дом.
— Пойдем, пойдем. Там все расскажешь. Здесь нельзя.
Дед не удивился, увидев Павла.
— Так-таки пришел. Говорил тебе — нельзя! Видишь, кто у меня: командир, раненый. Неровен час, заметит тебя кто. Пропал тогда человек.
Павел молчал.
— Ну да ладно, — заключил дед. — Садись к столу. Небось голодный.
— А знаешь, дед, — сказал лейтенант, — что Павел — человек заслуженный? Он со своими товарищами не раз нам помогал. Так что считай и его бойцом Красной Армии.
— Такой шпингалет? — недоверчиво переспросил. Дед.
— Именно такой, — лейтенант обнял Павла. — У них целый отряд. Что с ребятами? — спросил он.
— Не знаю, — глухо проговорил Павел.
— Как это не знаешь? — насторожился лейтенант. — Где они?
С трудом сдерживая слезы. Павел рассказал лейтенанту о том, что произошло, о действиях небольшого отряда после ухода советских войск, об аресте товарищей.
— Ах ты беда какая, — засуетился старичок. — Ты ешь, сынок, ешь.
— Товарищ лейтенант, Иван Васильевич, — горячо заговорил Кошелев, — а может быть, как-нибудь спасти их, выручить? — Он с надеждой смотрел на лейтенанта, веря, что стоит тому захотеть, сказать только слово, и соберутся люди, пойдут в Калач и освободят его друзей.
Лейтенант видел эту горячую веру Павла. Но что он мог сделать один? А если даже не один? Полезть в Калач, набитый немцами, — значит пойти на верную смерть.
— Нет, Павел, — тихо проговорил он. — Им теперь вряд ли поможешь. Давай лучше о тебе подумаем. Тебя ведь тоже, будь уверен, фашисты ищут.
— Ну и пусть, — устало махнул рукой Павел. — Мне уж все равно.
— То есть, как это все равно? — повысил голос лейтенант. — Боец Кошелев! Да, боец! — повторил он, заметив недоумение Павла. — Приказываю вам взять себя в руки. Война есть война. Кто-то всегда гибнет. И если живые будут распускаться, сами лезть в руки врагов, то не видать им победы.
— Верно, верно, — вставил дед.
Лейтенант волновался. Он быстро ходил по комнате, глубоко дыша. Потом замедлил шаг, остановился. И уже мягче заговорил:
— Нам с тобой, Павел, еще многое надо сделать. До победы далеко. А победить мы должны. Вот и думай, как себя вести. Мне ведь тоже нелегко пришлось. Прикрывал отход бригады, держался до последнего. Погибли все ребята. Семь человек нас вырвалось. По дороге всех побили. А я, раненый, едва живой добрался сюда, думал, больше не встану, дедушка вот выходил. Ты думаешь, мне не жаль моих товарищей? Легко? Нет, Павел. Раз уж вступил ты на нелегкий путь — держись до конца, до последней капли крови. А глупой смертью ты только врагов обрадуешь, им это на руку.
Он замолчал, устало лег на лавку.
— Уморился я. Слаб еще. Давай чуть отдохнем и подумаем, что дальше делать.
Решено было, что пару дней Павел будет скрываться в овраге, не показывая даже носа. Дед даст ему какую-нибудь теплую одежонку и еды. А через два дня двинутся они с лейтенантом в путь, попробуют пробиться через линию фронта к своим. Надо бы Ивану Васильевичу еще немного полежать, окрепнуть, да опасно, рискованно.
Ночью в намеченный срок Павел пробрался к деду в дом. Лейтенант уже ждал его. Через шею был перекинут автомат, в руках — пистолет.
— Сберег, — пояснил он. — И пистолет, и автомат. Как шел, как полз — не помню, а оружие, видишь, сберег. Возьми пистолет. Только без меня не стрелять, ни в коем случае. И вот еще возьми, — протянул он Павлу узелок с едой. — Дед дал на дорогу.
Сначала они пробирались по-над Доном, стараясь подальше уйти от хутора. Шли осторожно, замирая при каждом шорохе, малейшем шуме. Потом, чуть передохнув, уже смелее пошли дальше.
Часа через два лейтенант прошептал:
— Пора в степь. Пойдем слева от дороги. Я впереди. Доберемся до какой-нибудь глубокой балки — отдохнем, решим, что дальше. Пошли.
Он осторожно выглянул из прибрежных кустов, осмотрелся и быстро пошел вперед. Павел направился за ним, стараясь не отставать. Не успели они пройти и сотни шагов, как со стороны дороги раздался оклик!
— Хальт!
Оба упали на землю, замерли.
— Хальт! — повторился оклик. Тяжелые шаги нескольких человек послышались ближе.
— Давай пистолет, — прошептал лейтенант. — Вот так. А теперь — уходи.
— Иван Васильевич…
— Уходи, Павел, быстрее. Может, они тебя не заметят. Вдвоем не уйти.
— Я с вами.
— Выполняйте приказ, Кошелев, — резко прошептал лейтенант. — Быстро.
Неторопливо, словно собираясь отдыхать, Иван Васильевич положил перед собой пистолет, взял автомат в руки… Потом оглянулся, увидел Кошелева.
— Иди, парень, иди. Жив будешь — передай нашим все, что видел.
Павел пополз назад. Он был уже на полпути к кустам, когда раздалась автоматная очередь, послышались крики и ответная стрельба. Павел успел добраться до Дона, уйти далеко от этого места, а стрельба все еще продолжалась. Наконец после нескольких одиночных выстрелов все стихло.
Павел снова остался один.
Но теперь он знал, что ему делать. Надо бить врагов, бить умело, умно, стараясь не попасться им в лапы. Павел будет пробиваться к своим. А если подвернется случай — по пути отправит на тот свет нескольких гитлеровцев. Оружие есть в лесочке, где собирался отряд, и у Ильиничны в салу припрятан автомат. Опасно, конечно, но надо попробовать. Лучше всего к Ильиничне. Вряд ли полицаи все еще ждут Кошелева. А у Ильиничны можно будет отдохнуть, взять еду на дорогу…
Глубокой ночью Павел добрался до знакомого двора. Он осторожно забрался в сад и отыскал автомат. Потом, крадучись, пошел к дому. Почти возле самых дверей Павел почувствовал, что он во дворе не один. Остановился, прислушался. Было тихо-тихо. Но тишина эта не могла обмануть. Какое-то особое чутье говорило Павлу, что за каждым его шагом следят, что во дворе спрятались враги, которые вот-вот его схватят. Непонятно только было, почему они медлят. Очевидно, ждут, когда он войдет в дом.
С трудом подавляя желание убежать от этих невидимых глаз или, наоборот, быстро повернуться и дать по ним очередь из автомата, Павел, крадучись, осторожно пошел к дому. Возле самых дверей он прыгнул в сторону, забежал за дом, перемахнул через невысокий забор и побежал.
И сразу же улица наполнилась яростными криками, гулким топотом, стрельбой. Добыча ускользала, полицаи с фашистами бросились вдогонку. Пули не задевали Павла; возможно, враги хотели взять его живым и стреляли только, чтобы напугать. Но уйти не удастся: топот преследователей раздавался уже совсем рядом. У развилки дорог Кошелев прыгнул в яму и дал очередь. Он со злой радостью увидел, что несколько человек, бежавших впереди, упали. Остальные трусливо попрятались за дома.
— Что, гады? — закричал Кошелев. — Получили? Думали, легко взять?
Он выпустил еще одну очередь в появившихся из-за домов солдат. Фашисты снова попрятались. Видно, поняли враги, что этого мальчишку так легко не возьмешь, и решили переменить тактику. Одни залегли и открыли бешеный огонь, не давая Кошелеву высунуться из ямы, другие, прячась за дома, начали окружать небольшую яму, где сидел Павел.
Павел старался стрелять наверняка. Он выпускал короткие очереди и каждый раз с радостью убеждался, что выстрелы не пропадают даром. Еще одна очередь. Солдаты снова залегли. Еще очередь. Может быть, удастся уйти? Павел приподнялся. И сразу же сзади прогремел автомат.
Кошелев упал замертво. А через два дня фашисты расстреляли Ильиничну.
С тех пор прошло много лет.
Война все дальше уходит из памяти людей. Восстановлены города, села, фабрики, заводы, давно залечены тяжелые раны. И уже только по рассказам, по фотографиям да по памятникам знают нынешние ребята и девчата о страшной, большой войне.
Но бережно хранят люди память о тех, кто отдал свою жизнь за свободу, независимость и счастье народа.
На окраине Калача стоит скромный деревянный обелиск, под которым похоронены трое ребят. Нет такого дня, чтобы сюда не приходили школьники Калача. Они идут к этому обелиску группами, в одиночку, идут в праздники и будни; в дни, когда весь город чествует погибших героев и когда кому-нибудь хочется побыть наедине с самим собой, со своей совестью, проверить силу, стойкость своей души, своего характера.
Раньше здесь каждый день бывала старая седая женщина. Несколько лет тому назад Александра Дмитриевна умерла. Брат Цыганкова бережно хранит маленькую фотографию, где Иван снят вместе со своим классом, метрическую запись о его рождении и медаль «За оборону Сталинграда», которой посмертно награжден Иван Цыганков.
А ребята из местной школы создали целый музей Цыганкова и его друзей. Они собирают воспоминания, документы, рассказы очевидцев. Пионерская дружина этой школы с гордостью носит имя Ивана Цыганкова.