БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

На краю хутора стоял крошечный домик, огороженный ветхим заборчиком. Здесь, у Ильиничны, жил Кошелев.

— Дома Павел? — спросил Цыганков у хозяйки, собиравшей на крыльце щепки.

— Дома. В сарае прохлаждается, — недовольно буркнула Ильинична. — Не может уважить старуху. Прошу — сходи к племяннице в Мариновку, отнеси сала да пшена чуток. Не могу, говорит, дел по горло. А какие там дела? Завалился в холодке и дрыхнет.

В сарае пахло сеном, было темно.

— Ты, Ванюшка? — окликнул Павел дружка из угла.

— Я. А ты чего бабку обижаешь? Она за тобой ухаживает, как мать родная, а тебе лень продукты в Мариновку отнести. У ее племянницы детишек, знаешь, сколько? Куча! А муж на фронте. Несладко приходится небось.

— Да я что? Я разве обижаю? Ты же собирался еще раз с комиссаром поговорить. Вот я и жду: а вдруг из этого разговора дельное что выйдет.

— А, — махнул рукой Иван. — Без толку все это.

Друзья замолчали. Чем же заняться? Пойти на берег, искупаться? А потом?

— Знаешь что, Пашка? — неожиданно предложил Иван. — Забирай-ка у бабки сало да пшено и давай прогуляемся до Мариновки.

— Дело! — оживился Кошелев. — Вдвоем-то веселее.

Пока Павел собирался в дорогу, подобревшая Ильинична говорила Цыганкову:

— Вот соседи галдят: и как, мол, тебе не надоело с таким сорванцом возиться? Взяла бы да отказала ему от дому, пусть где хочет, там и живет. А того не поймут, что у парнишки золотое сердце. Он и дров нарубит, и забор подремонтирует, и хату побелит, И не знаю, что б я, стара, без него делала.

…В обратный путь из Мариновки приятели двинулись в тот же день. Племянница Ильиничны удерживала их: куда идти на ночь глядя? Но Цыганков и Кошелев решили, что шагать по холодку — одно удовольствие, и ночевать не остались.

До Калача было еще километров семь.

— Сделаем последний привал, — предложил Цыганков.

Они отошли в сторону от дороги и, усталые, растянулись на траве. Ночь была лунная, светлая. В небе мерцали крупные чистые звезды. По степи гулял легкий прохладный ветерок. Если бы не далекий гул за горизонтом, нельзя и подумать, что идет война, — такими мирными казались уснувшие поля.

Закусив соломинку, Цыганков лежал на спине и смотрел вверх. Те же звезды и та же луна совсем недавно светили ему и Вале. Возвращаясь с прогулки, они издалека замечали свою заветную скамейку: так она блестела под лунным светом…

— Ваня, — произнес Кошелев, — почему все звезды желтые, а вон та какая-то красноватая?

— Это не звезда, а планета. Марс называется. Был у древних людей такой бог войны — Марс. Видишь: планета — словно кровью полита. Вот и назвали ее в честь этого бога.

— Марс — бог войны? — недоверчиво переспросил Павел и убежденно добавил: — Бог войны — это артиллерия.

— Чудак! — усмехнулся Иван. — В те времена, когда планете дали имя, артиллерии не было. Тогда были такие машины — катапульты, здоровенными камнями бросались. А вместо винтовок — копья, луки.

— А люди на этой планете живут? — спросил Кошелев.

— Я недавно одну книгу читал, «Борьба миров»…

Цыганков с увлечением начал рассказывать Павлу о том, что когда-то прочитал в фантастическом романе Герберта Уэллса. Павел внимательно слушал.

— Выходит, — сделал он неожиданный вывод, — эти самые марсиане вроде фашистов были? Их, видно, рабочие турнули с Марса, они и двинулись на чужие планеты свои порядки наводить.

— Да ведь это все фантазия! — засмеялся Цыганков. — В действительности же марсиане на Земле и не появлялись.

— Ну и пускай фантазия. А фашизм там наверняка был. Сам же говорил, что законы природы везде одинаковые. Значит, марсиане должны были победить фашистов. А если у них на самом деле была такая техника, как пишется в книжке, оставался один выход — переселяться на другую планету. На своей-то житья не стало. Вот увидишь, как наши прижмут Гитлера, он готов будет хоть на Луну удрать, лишь бы от петли уйти. Да только — шиш ему. Не удастся.

Ребята замолчали…

Лежа на спине и рассматривая высокое звездное небо, Павел вдруг почему-то вспомнил детство, такое далекое сейчас, как вот эти звезды. Домик на окраине Харькова. Вечером мама зажигает большую лампу. Приходит отец, и все садятся за стол. Павлик сидит между отцом и матерью на каком-то сложном сооружении из табуреток, чтобы выше было. Папа веселый, он громко смеется, берет Павлика на руки, подбрасывает вверх так, что он задевает головой потолок. Но не плачет, даже виду не подает, что больно. Он хочет быть таким же, как папа — большим, веселым и обязательно носить такую же куртку.

А потом папа перестал приходить с работы. Мама все время плакала. Павлику было страшно, и он тоже начинал плакать. Тогда мама обнимала его, прижимала к себе, и они плакали вместе. А мама говорила какое-то непонятное слово:

— Сирота ты моя.

От этого слова несло холодом. Мальчик еще теснее прижимался к маме и засыпал в слезах.

Потом мама перестала плакать. Соседи говорили: все глаза выплакала. Но глаза у мамы были, Павлик сам видел, большие такие. И все время смотрели на Павлика. Мама лежала в кровати, возле нее толпились дяди в белых халатах и о чем-то негромко говорили.

Через несколько дней маму увезли. А соседка, тетя Зоя, плакала и говорила те же слова, что и мама:

— Сирота ты моя, круглая сиротка.

Соседка увела мальчика из дома и куда-то повезла на трамвае. Трамвай стучал колесами, мимо проносились большие дома, садики. На улицах были люди, много людей, а в садиках бегали дети, такие же маленькие, как Павлик.

Трамвай остановился. Тетя Зоя взяла Павлика за руку и долго вела его по степи, пока не пришли к какому-то большому дому, где было много одинаково одетых детей. Высокий человек в очках и военной рубашке о чем-то поговорил с тетей Зоей, потом сказал:

— Ну, здравствуй, Кошелев.

Павлик с удивлением посмотрел на незнакомого дядю: откуда он знает его фамилию и почему так непривычно называет его: Кошелев. Так называли папу — и то не всегда. А Павлика никто еще не называл Кошелев. Дядя спросил:

— Будешь у нас жить?

Павлик подумал.

— Буду. А мама придет?

Тетя Зоя опять заплакала. А дядя обнял Павлика:

— Поживешь, привыкнешь. А там видно будет.

Так Павлик и не понял, придет мама или нет и что будет видно.

В большом доме, который назывался «колонией», было очень интересно. Павлик подружился с мальчиками и девочками, вместе с ними ел, играл, поливал грядки, убирал комнату. И когда через много времени понял Павел, что никогда к нему больше не придет мама, что нет у него папы, он уже не чувствовал себя одиноким. В колонии было много друзей, и все жили одной семьей.

Где теперь колония и что стало с домом, садом, мастерскими? Ребята и девчата, наверно, успели уехать. А кое-кто, возможно, сбежал на фронт. Каждый хотел непременно стать таким, как Павка Корчагин, Анка-пулеметчица, как красные дьяволята, которых видели в кино. А Павел еще мечтал о путешествиях. Колька Чиля — фамилия его была Челядинов, — который был чуть старше Павла и очень этим задавался, сказал:

— Закройся, Кошель, — какой из тебя путешественник. Пацан ты, и все.

Павел обиделся:

— Сам ты пацан, трепач. Думаешь, не убегу? Давай на спор.

Они припрятали по большому куску хлеба, по нескольку кусочков сахару и поздно вечером, когда вся колония спала, выбрались в окно и перелезли через забор. Конечно, можно было бы просто пройти в ворота: в колонии никого не запирали. Но через окно и забор было интереснее. Через степь двинулись в город.

На подножках поездов, иногда под вагонами добрались до Ростова. Есть было нечего. Просить стеснялись, а воровать не умели. Колька совсем почернел и приуныл. Пашка крепился. Но однажды у Кольки заболел живот. Пашка оставил его в садике и пошел искать еду. На рынке вкусно пахло пирожками, пончиками, свежей рыбой, сельдью… Пашка долго не решался, а потом, когда тетка отвернулась, он схватил два пирожка и побежал. Сзади кто-то кричал, свистел, слышался топот. Пашка ничего не видел. Пот заливал глаза, а руки крепко сжимали горячие пирожки. Он еле добежал до садика, протянул пирожки Кольке:

— Ешь!

— А ты? — спросил Колька.

Пашка отвернулся, сглотнул слюну:

— Я уже поел.

Колька с жадностью набросился на пирожки.

К вечеру он нерешительно предложил:

— Поедем, Пашка, обратно, в колонию, а?

— Не поеду, — упрямо проговорил Павел.

— Поедем, — просил Колька. — Ну чего тут голодать?

— Не поеду. Смеяться будут.

Колька уехал. А Пашка остался. Он оборвался, обносился. Руки и ноги покрылись коркой грязи. Люди стали его примечать издали и сторониться. Особенно на базаре. Но Пашка за это время научился ловко, между делом тянуть еду с лотков, арбузы с возов, хлеб с прилавка. Появлялись дружки, исчезали: кто-то звал его с собой, кому-то непременно нужна была его помощь ночью.

Не раз подмывало Пашку бросить эту голодную, грязную жизнь и вернуться в колонию. Но все ждал: вот-вот подработает немного, оденется — тогда можно и возвращаться.

Долго бродил он по югу России, пока не забросило его в Калач. Там и встретил Цыганкова, а потом Ильиничну…

Павел лежал на траве, глядя в высокое звездное небо, а перед ним вновь и вновь возникали картины прошлого…

Над степью прогудел самолет.

— Фашист, — определил Цыганков. — Звук-то, слышишь, какой? Прерывистый.

Павел привстал, прислушался и снова опустил голову на траву.

— Смотри, — неожиданно дернул его за плечо Иван. Он произнес это слово шепотом, и Павел вскочил, глядя с тревогой туда, куда указывал товарищ.

В каких-нибудь двухстах метрах от них на поле спускались три парашютиста. Они были хорошо видны при луне и опустились недалеко друг от друга, возле полуразобранной скирды сена. Сомнений не оставалось: это враги.

Притаившись, два друга молча наблюдали, куда двинутся фашистские парашютисты. Цыганков и Кошелев видели, как диверсанты спрятали парашюты в сено, покурили и отправились в сторону, противоположную дороге.

— Ты не теряй их из виду, а я побегу за нашими, — шепнул Цыганков.

— Далеко бежать-то, километров семь, успеешь ли? — усомнился Павел.

— Ничего, добегу.

Недаром физрук училища всегда хвалил Цыганкова на спортплощадке. Сейчас Иван припомнил его наставления перед сдачей норм на значок БГТО. Он бежал, стараясь дышать только через нос, делая широкие шаги, согнув руки в локтях. И тем не менее минут через десять уже почувствовал, что выбивается из сил. «Ничего, физрук говорил, что после этого должно прийти второе дыхание и сразу легче станет бежать», — успокаивал себя Цыганков. Но «второе дыхание» почему-то не приходило. Дыхание стало прерывистым, хриплым, а сердце билось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Наконец-то показался райком партии. Иван добежал и свалился у крыльца.

— Что с тобой? — спросил встревоженный часовой.

— Скорей… Там фашистские парашютисты, — задыхаясь, проговорил Иван.

На крыльцо вышел комиссар истребительного батальона. Он выслушал рапорт часового, посмотрел на Цыганкова и приказал принести воды. А через пять минут из Калача выехала грузовая машина, в кузове которой сидели вооруженные коммунисты и Иван Цыганков.

Кошелева на месте не оказалось.

— Он пошел следом за диверсантами, — доложил Цыганков.

Люди рассыпались по полю и цепью двинулись вперед. Шли долго молча. Неожиданно впереди Иван увидел на траве белое пятно. Это была рубаха Кошелева. Павел не просто бросил ее. Он положил ее на землю и, задрав рукава, соединил их так, что они образовали аккуратную стрелку, указывающую направление, в котором следовало продолжать поиски.

Стрелка была повернута почти на шестьдесят градусов вправо.

Примерно через километр появился сам хозяин рубахи.

— Спать улеглись вон в тех стогах, — указал он.

Бойцы истребительного батальона стали окружать диверсантов. Но те, видно, еще не успели задремать. Степную тишину прорезали пистолетные выстрелы, оглушительные хлопки винтовок. Вскоре все три парашютиста сложили оружие.

Пока обыскивали пленных, перевязывали двух легкораненых, Цыганков и Кошелев куда-то исчезли.

— Где же ребята? — спросил комиссар.

— Домой подались, наверно.

— Вот чертенята, не могли нас дождаться, — засмеялся комиссар. — Ну ничего, по дороге нагоним и подвезем.

И никто не догадался заглянуть под ближайший стог сена. А под ним, утомленные событиями этой ночи, спали, тесно прижавшись друг к другу, Цыганков и Кошелев.

Фашисты захватили небольшой островок возле Калача. Весь день оттуда строчили автоматчики, бил по хутору миномет.

— Где они этот проклятый миномет спрятали? — озабоченно спрашивал лейтенант сержанта.

Иван Цыганков вертелся рядом и слышал этот вопрос.

— Иван Васильевич, — сказал Цыганков, — я хорошо плаваю, могу разведать, где этот миномет.

Лейтенант отмахнулся.

— Что, у нас своих разведчиков нет?

Цыганков немного обиделся и решил действовать самостоятельно. Когда стемнело, он пришел на берег в одних трусах. Осторожно, стараясь не плескаться, вошел в реку. Плыл «по-морскому», не выбрасывая рук из воды.

Вот и остров. Иван полз по-пластунски, как это делали солдаты на учениях. Мокрый живот согревало тепло еще не успевшего остыть песка.

Начался кустарник. Здесь приходилось быть осторожным вдвойне: чтобы ни одна ветка не качнулась, ни один сучок не хрустнул.

Послышалась чужая речь, а потом, когда взошла луна, Иван разглядел десятка два фашистских солдат, собравшихся на ночь на небольшой полянке. Но где же этот проклятый миномет?

Едва прополз метров двадцать влево, как его рука попала в какую-то ямку, посыпались комья земли. В следующее мгновение автоматная очередь срезала верхушку куста над распластавшимся Цыганковым. Потом опять все стихло, и Иван продолжал поиски…

Продрогший, вернулся он домой на рассвете. Лейтенант спал, сидя за столом и бессильно положив голову на руки.

— Не буди. Сколько ночей не спал, — предупредил Цыганкова ординарец. Но когда Иван рассказал, откуда и зачем пришел, боец сам потряс командира за плечо.

Лейтенант и Цыганков вышли на берег.

— Видите вон то дерево над кустами? Лупите по нему — не ошибетесь, там, под деревом, миномет.

Командир серьезно посмотрел на паренька и крепко, как взрослому, пожал руку. А Иван, приглаживая мокрые волосы, засиял от удовольствия. Даже веснушки на его курносом лице, казалось, порозовели в лучах восходящего солнца.

Через полчаса Цыганков с лейтенантом сидели у командира стрелкового батальона. Комбат внимательно выслушал сообщение лейтенанта о ночной разведке и спросил у Ивана:

— Ну, а верные дружки у тебя есть?

— А как же! — ответил за Цыганкова лейтенант. — Его дружки — боевые хлопцы. Все в своего атамана. А плавают, как рыбы.

— Как рыбы, говоришь? — переспросил комбат. — Это хорошо.

Он достал из-под подушки планшетку с картой и несколько минут о чем-то размышлял. Потом сказал Цыганкову:

— Иди гуляй. Понадобишься со своими дружками — лейтенант передаст мое приказание.

Иван вышел во двор и сел на бревно возле калитки. Сердце учащенно билось. Кажется, теперь им найдут настоящее дело!

Вскоре из дома вышел лейтенант. Увидев Цыганкова, он обрадовался:

— Ну-ка, зови ко мне свою команду.

Когда ребята расселись вокруг стола, лейтенант расстелил карту.

— Обстановка, хлопцы, значит, такая. Немецкие автоматчики уже с правого берега постреливают. Но это только передовой отряд, опасности для Калача он не представляет. Зато возле этой балки, в трех километрах от реки, по нашим данным, накапливаются значительные силы. Тут уже пахнет чем-то серьезным. Знаете эту балку?

— Как облупленную! — воскликнул Цыганков. — Там еще Егорка один раз штаны порвал, когда тикал с бахчи от сторожа.

— Так вот. Нам нужно знать, есть ли в районе этой балки танки, сколько их, хотя бы приблизительно, какую технику подтягивает противник к этому участку.

Он оглядел друзей и добавил:

— Можно было, конечно, поручить такое ответственное дело нашим бойцам, да у них сейчас забот полон рот. Разведчики тоже заняты.

Лейтенант покривил душой. Ему не хотелось говорить, что после тяжелых оборонительных боев людей осталось очень мало, каждый боец был на счету. Вот почему командир решил обратиться за помощью к ребятам, тем более, что местность они знали отлично и могли без особого труда проскочить сквозь редкие немецкие посты на правом берегу.

— Ну как, справитесь? — спросил лейтенант и еще раз внимательно посмотрел на ребят.

Михаил Шестеренко спокойно глядел на командира, его взгляд говорил: «Какой может быть разговор? Справимся, конечно!» У Игната Михайлушкина и Егора Покровского глаза восторженно блестели. Павел Кошелев нетерпеливо ерзал на скамейке. Казалось, вот сейчас, немедленно, он сорвется с места и помчится выполнять поручение.

— Сдерживай Павла, — посоветовал лейтенант Цыганкову, когда они остались вдвоем. — По-моему, горяч чересчур.

— Все будет в порядке, — заверил Иван.

Собрались ровно в полночь на берегу Дона возле прибрежного кустарника. Иван придирчиво осмотрел ребят.

— Сними ремень, оставь его здесь, — приказал он Егору Покровскому, у которого поверх ситцевой в полоску рубашки был надет широкий командирский ремень с блестящей медной звездой. Ремень прислал Егору с фронта брат, и парень ни на минуту не расставался с подарком, вызывая зависть у остальных ребят.

Егор насупился.

— Сними, — повторил Цыганков. — Вернемся — снова наденешь. Если к немцам попадешься, так с таким ремнем горя не оберешься. А у тебя что под рубахой? — спросил он у Кошелева.

Павел ухмыльнулся и вытащил из-за пазухи две гранаты.

— Ого, — подались к нему ребята. — Где достал?

— Сумел, — засмеялся Пашка. — Пригодятся этой ночью, а, Иван?

— Спрячь здесь.

— Как это здесь? Мы же к немцам идем.

— Ты слышал, что сказал лейтенант? Никакого оружия, никаких стрельб. Мы — деревенские ребятишки, пробираемся домой. Все. Выложь гранаты. Да побыстрее, слышишь!..

Где-то справа раздался дробный стук нашего пулемета. Это был сигнал. Пора!

Бесшумно перемахнув через Дон, друзья перебрались в поросшую кустарником балку, уходившую далеко в степь. Крались по самому дну. Сверху изредка доносились голоса немецких часовых. Когда часовые остались позади, решили выбраться наверх.

— Помните, Иван Васильевич нам на карте показывал рощицу возле этой балки? — спросил Цыганков у товарищей. — Вот я и думаю — не иначе, как тут фашисты расположились. Другого подходящего места нет поблизости — степь кругом.

Подползая к роще, ребята увидели на фоне ночного неба силуэт автомашины с антенной.

— Рация, — шепнул Иван. — Штаб здесь, наверно. Не иначе…

Они пролежали больше часа, наблюдая за рацией. К ней то и дело подъезжали машины с гитлеровскими офицерами. Сомнений не оставалось: здесь находится штаб.

Машины проходили близко, в каких-нибудь двадцати метрах от притаившихся ребят, и Кошелев уже не раз вспоминал оставленные на том берегу гранаты. Сейчас бы, уверял он, фугануть парочку гранат и смыться по балке к Дону.

— Только спугнули бы, — шепотом отвечал Цыганков. — Штаб переменил бы место, и вся наша работа — насмарку.

Где-то в глубине рощи на малых оборотах заработали танковые моторы. Цыганков приказал ребятам продолжать наблюдение за дорогой, а сам вместе с Михаилом пополз туда, откуда доносился гул танков. Иван и Михаил ползли медленно, осторожно, то и дело замирая и прислушиваясь. Через полчаса они уже знали, что в роще сосредоточено свыше двадцати бронированных машин.

А приближавшийся с запада грохот гусениц помог ребятам догадаться, что к роще подходят новые танковые силы.

Близился рассвет, оставаться в тылу врага было опасно.

Благополучно переправившись через Дон, друзья вернулись к своим, и Цыганков показал лейтенанту на карте место расположения фашистского штаба и район сосредоточения танков.

И едва только засверкали первые лучи солнца, на рощу возле балки обрушились снаряды советской артиллерии.