Террористическая организация германского фашизма — штурмовые и охранные отряды

Среди особенностей, отличавших нацистскую партию от других, и весьма многочисленных, организаций фашистского толка в Германии второй половины 20-х годов, одной из важнейших была военизированная террористическая сила в лице штурмовых и охранных отрядов. Это было наглядным проявлением процессов, свойственных общему кризису капитализма, когда в борьбе против революционизирования трудящихся буржуазия прибегает к невиданным прежде формам подавления.

В первое время после путча штурмовые отряды продолжали существовать, замаскировавшись под другими названиями. Так, в Касселе, Франкфурте-на-Майне, Марбурге и других городах Гессена они выступали под видом спортивных и экскурсионных союзов[357]. Но все они действовали на свой страх и риск.

В течение первых года-полутора сама гитлеровская партия отнюдь не достигла необходимой степени централизации; кроме того, фашистским главарям приходилось решать другие, не менее важные проблемы. Поэтому создание штурмовых отрядов шло спорадически; между гаулейтерами и командующими CA нередко возникали яростные конфликты. Так было, в частности, в Гамбурге, где взаимная борьба приняла чуть ли не вооруженный характер. В Берлине штурмовые отряды, возникшие в марте 1926 г., насчитывали 500 человек — больше, чем в то время было в нацистской организации. Конфликт командира CA Далюге с гаулейтером Шланге протекал в необычайно острых формах, характерных для звериной вражды и безудержной борьбы, которая постоянно велась между фашистами[358].

Покончив с «рабочим содружеством» и упрочив связи с крупным капиталом, Гитлер приступил к реорганизации штурмовых отрядов с целью полного подчинения их руководству партии. В поисках подходящего для решения этой задачи лица он остановился на гаулейтере Рура — капитане в отставке Пфефере, который в октябре 1926 г. и был поставлен во главе CA. В письме к нему, содержавшем инструкции, фюрер лицемерно провозглашал, что CA должны добиваться «завоевания улицы» якобы не при помощи кинжала, яда или пистолета[359], как будто этого можно было достичь иначе, как террором по отношению к рабочим организациям, давно утвердившим свое право на уличные шествия и демонстрации. Пфефер развернул бурную деятельность. Обращаясь с циркуляром ко всем гаулейтерам, он писал: «CA — это надежный признак, отличающий нас от всех известных парламентских партий. CA — залог нашей победы. Я рассматриваю CA как венец нашей организации и нашей политической работы»[360]. В этих словах звучит явная переоценка значения штурмовых отрядов, с которой нацистской верхушке пришлось сталкиваться еще в течение длительного времени. В приказе от 3 ноября 1926 г. Пфефер изложил свою концепцию гораздо подробнее, обосновывая ее ссылками на психологию: «Зрелище большого количества внешне и внутренне единообразных, дисциплинированных мужчин, чья безудержная воля к борьбе очевидна, производит глубокое впечатление на каждого немца и влияет на его сердце больше, чем печатное слово или логическая речь»[361].

В беседе с Г. Раушнингом Гитлер говорил: «Жестокость, грубость, беспощадность импонируют всем... Знакомы ли Вы с таким явлением, что после драк на митингах именно побитые в первую очередь вступают в партию?»[362] Здесь варварство, как метод политической борьбы, подкреплено «теоретически» и «психологически», возведено в систему. А практика обеспечивалась тем, что во главе штурмовых отрядов стояли подлинные головорезы, выходцы из добровольческих корпусов, «набившие руку» на массовых убийствах в ходе подавления Ноябрьской революции и в последующие годы. Одним из них был сам Пфефер, обвинявшийся в политическом убийстве, но разгуливавший на свободе. Зверское убийство ни в чем неповинного человека совершил Э. Гейнес, отбывший (и то лишь спустя несколько лет) смехотворно малый срок и занимавший видное место в командовании CA[363]. В таком же преступлении был замешан и М. Борман, тогда еще никому неизвестный и занимавший скромный пост кассира местной фашистской группы. Приговоренный в 1925 г. к смертной казни за убийство П. Шульц, в дальнейшем помилованный, уже в 1930 г. вышел на свободу и был назначен заместителем Г. Штрассера в качестве начальника организационного отдела НСДАП[364].

По такому источнику, как дневник Геббельса, мы можем наглядно представить себе, как бесчинствовали фашисты уже в эти ранние годы. 26 сентября 1925 г. он отметил свое выступление в Дортмунде «со стрельбой и тяжело раненными». Ровно через месяц: «Кровь течет... У нас 49 раненых». Вероятно, Геббельс сильно преувеличил число жертв со стороны нацистов, о потерях же антифашистов он не упоминает вовсе. 23 ноября — Хемниц (Саксония) : «После окончания собрания дикая драка. Разбита тысяча пивных кружек; 150 раненых, в том числе 30 — тяжело, двое убитых»[365]. В начале 1927 г. в небольшом гессенском городке Наштеттене должно было состояться антинацистское собрание. Фашисты задались целью не допустить его, запугать население. Около 100 штурмовиков из Кобленца, Майнца, Висбадена и Франкфурта-на-Майне были на нескольких грузовиках направлены в этот городок; из соседней Вестфалии прибыл тамошний гаулейтер Лей, произнесший на площади провокационную речь. Нацисты буквально неистовствовали; их жертвой оказался даже один из местных блюстителей порядка[366]. Так выполнялся призыв Гитлера «уничтожить, выкорчевать противника».

Гитлеровская верхушка стремилась убрать с Северо-Запада бывших главарей «рабочего содружества». Почти одновременно с Пфефером обосновался в Мюнхене и Г. Штрассер: ему было поручено руководство пропагандой. Но действительно тесные отношения сложились у Гитлера лишь с Геббельсом, чьи незаурядные демагогические способности Гитлер оценил вполне. В конце октября 1926 г. он назначил Геббельса гаулейтером Берлина, где грызня между функционерами партии, а также между ними и командованием штурмовых отрядов перешла в откровенный мордобой.

В своем приказе о вступлении в новую должность Геббельс писал, что CA и СС являются инструментами для завоевания политической власти и сразу же взял курс на развертывание жесточайшего террора. «Мы должны выбраться из неизвестности, — писал Геббельс. — Пусть они (противники. — Авт.) ругают нас, клевещут на нас, борются против нас, убивают, но они должны говорить о нас». И он выбросил лозунг: «Вперед по могилам!»[367] Осуществление этого призыва не заставило себя ждать. Дебют нового гаулейтера состоялся 21 января 1927 г.: он выступил в одном из залов района Шпандау. Во время собрания кто-то принес известие, что на улице 40 коммунистов якобы напали на одного нациста. «Это был, — писал в своем отчете один из фашистских функционеров, — сигнал к удалению находившихся в зале коммунистов, которые вскоре оказались с разбитыми головами за пределами зала. После этого CA Шпандау вплоть до 5 часов утра избивала каждого, кого можно было узнать по форме Союза красных фронтовиков»[368]. Конечно, антифашисты вели себя совсем не так пассивно, как это изображает гитлеровец, но не подлежит сомнению, что с приходом Геббельса нацистский террор в Берлине приобрел невиданную ожесточенность.

«Нас всячески чернили, как «убийц рабочих», «бандитов», «собак на службе капитала»», — писал фашистский автор[369]. Это мало смущало Геббельса и его подручных; по их мнению, главное заключалось в том, что о нацистах начали говорить. 20 марта развернулись события, всколыхнувшие весь Берлин. В этот день гитлеровцы — их было 700 человек[370] — возвращались поездом со своего сборища, происходившего в 30 км от столицы. В том же поезде, в вагоне четвертого класса, где негде было укрыться, ехал оркестр в составе 23 коммунистов во главе с депутатом прусского ландтага П. Гофманом. Пользуясь своим огромным численным превосходством, нацисты на остановках бомбардировали этот вагон камнями. «В один миг были разбиты все стекла. Кроме того, мы действовали и с крыши вагона при помощи древка от знамени, просовывая его в окна. Когда была открыта дверь вагона, открылась страшная картина. Почти все коммунисты тяжело ранены камнями, музыкальные инструменты разбиты. Весь вагон был усеян осколками стекла и обломками дерева, залит кровью»[371].

Сами фашисты признавали, что на следующий день «ни один национал-социалист не рисковал появиться на улице в форме из опасения быть убитым»[372]. Полиция была вынуждена провести обыски в помещениях, где собирались нацисты, и нашла много оружия[373].

Вдохновленные «успехом» гитлеровцев, их собратья по лагерю крайней реакции — главари ультраправой военизированной организации «Стальной шлем» назначили на 7—8 мая в Берлине свой общеимперский сбор, стремясь спровоцировать рабочих столицы. 23 марта, как только стало известно об этом, Берлин-Бранденбургская организация КПГ призвала СДПГ, реформистские профсоюзы, республиканский союз «Рейхсбаннер» к совместному отпору. Напоминая о недавнем нападении на коммунистов, воззвание отмечало, что «замысел фашистов полностью ясен. Берлинских рабочих... хотят заставить в течение нескольких дней испытать на себе фашистский террор»[374]. В этом открытом письме, а также в повторном обращении от 3 мая КПГ подчеркивала, что только совместные действия могут помешать фашистам. Как и во многих других случаях, последовал отказ, но берлинские пролетарии решительно поддержали коммунистов. Вот что писали, например, рабочие, занятые на одной из строек Берлина: «Посмотрите на Италию. Муссолини свирепствует хуже кровавой собаки. Точно так же будет вести себя и германский фашизм... До сих пор коммунистическая партия была единственной, указывавшей пролетариату перед угрозой этого похода фашистов путь, которым ему следует пойти. Именно так надо действовать и нам»[375]. Фашистская провокация была фактически сорвана. Хотя «Стальной шлем» и провел под усиленной охраной полиции демонстрацию, своей цели он не добился.

Фашистские бесчинства в столице государства, да еще в разгар широко рекламируемого «процветания», не слишком импонировали правящим кругам. Поэтому в мае деятельность нацистов в Берлине была запрещена (запрет оставался в силе меньше года).

То, что у фашистских штурмовиков имелось оружие, было в Германии тех лет секретом полишинеля. Командир штурмовых отрядов Гамбурга (перешедший из полиции в CA) с 1923 по 1927 г. сохранял склад оружия, который он затем благополучно передал рейхсверу; против этого возражал и тогдашний гаулейтер Кребс, и Гиммлер, занимавший пост заместителя заведующего отделом пропаганды партии. В письме Кребсу он недвусмысленно советовал оставить у себя хотя бы часть оружия[376].

Помимо штурмовиков-коричневорубашечников нацистская партия с 1925 г. располагала и другими отрядами, одетыми в черное с изображением черепа на фуражке как символа нерассуждающей готовности к смерти. Вначале они предназначались исключительно для охраны особы фюрера, а позднее стали создаваться и в других крупных городах. Это были ставшие в дальнейшем печально известными охранные отряды — СС (Schutz-Staffeln), своеобразная внутрипартийная полиция нацизма. Именно так сформулировал их задачу Гитлер на съезде партии в 1927 г.[377] В те времена охранные отряды еще были подчинены командованию штурмовиков и не должны были превышать 10% штурмовых[378]. К концу 1925 г. СС насчитывали около 1 тыс. человек, но в течение последующих двух лет их численность снизилась; существенная причина этого заключалась в том, что CA и СС занимались практически одним и тем же.

Но было отличие, значительно повышавшее в глазах нацистских главарей ценность охранных отрядов: социальный состав. В охранные отряды, где форму приходилось приобретать на собственные средства, шли преимущественно представители буржуазии, крупного и отчасти среднего крестьянства, интеллигенции, а с конца 20-х годов — и аристократии[379]. Они чувствовали себя элитой фашистского движения и смотрели свысока на штурмовиков, вербовавшихся преимущественно из мелкобуржуазных слоев, люмпен-пролетариата, безработных. Эсэсовцы должны были не только информировать свое командование обо всем, что происходит в лагере противника, но и немедленно докладывать ему, если им казалось неприемлемым что-либо в деятельности партии[380]. Неудивительно, что коричневорубашечники относились к эсэсовцам неприязненно.

В начале 1929 г. «имперским фюрером СС» был назначен Гиммлер. Это совпало с общим подъемом нацистской партии. Численность СС стала расти; в конце 1929 г. она вновь составляла около тысячи, а еще через год — свыше 2700 человек[381]. Сам Гиммлер даже среди гитлеровских главарей выделялся своим фанатизмом. Антисемитизм приобрел у него гротесковые черты; так, по свидетельству К. Людеке, в 1925 г. Гиммлер составил (и собирался опубликовать) полный список всех евреев, проживавших в Нижней Баварии, и всех лиц, поддерживавших их. Позднее, будучи избранным в рейхстаг, Гиммлер написал книжку, где «изобличал» большое число депутатов в том, что они евреи[382]. С самого начала своей деятельности Гиммлер был настроен также антиславянски; еще до сближения с Гитлером он пришел к заключению, что «надо бороться на Востоке и колонизовать его»[383], и с этой целью изучал русский язык.