4. Военная диктатура — переходное звено от фашизма к либеральной демократии

Испания 50—60-х годов переживает тот этап разложения фашистского государства, когда оно теряет свою массовую опору и свои самые важные институты: сильную фашистскую партию и систему официальных массовых организаций. Оно деградирует до обыкновенной военной диктатуры, которая держится на полиции и армии.

В том, что это действительно так, можно убедиться на примере всех значительных демонстраций и забастовок в Испании в 50—60-е годы. Правительство неизменно вводит в действие террористический аппарат государства, чтобы противостоять массам. У него нет других средств.

Страна, где возможны забастовки и массовые общенациональные политические демонстрации, не может рассматриваться как фашистское государство, в точном смысле слова. Тоталитарное фашистское государство располагает средствами не только для ликвидации в зародыше любого протеста, но и для того, чтобы вообще не допустить появления такого зародыша. С помощью железной системы контроля над гражданским обществом оно успевает ликвидировать само намерение выступить против режима. Поэтому в любом подлинно фашистском государстве создается впечатление, что сопротивление вообще исчезает, возникает иллюзия, что нет недовольных, так как никто не поднимается на борьбу. Однако все объясняется полным отсутствием каких бы то ни было условий для борьбы. Пророческими в этом смысле оказались слова о полноте будущей фашистской диктатуры, напечатанные в итальянской газете «Стампа» 18 июля 1922 года: «Фашизм это движение, стремящееся всеми законными и незаконными средствами завладеть государством и подчинить себе жизнь нации, чтобы установить неограниченную и безраздельную диктатуру. Главным средством для достижения этой цели является согласно программе и духу, царящему среди его вождей и последователей, полное уничтожение всех гражданских и личных свобод, иными словами уничтожение всех либеральных завоеваний итальянского Рисорджименто.

Когда диктатура будет установлена настолько прочно, что смогут существовать только такие институты, совершаться только такие действия, произноситься только такие слова, которые будут проникнуты духом безусловной преданности и подчинения фашизму, тогда последний согласится приостановить насильственные действия, так как для них уже не будет объекта, однако он сохранит за собой право в любой момент начать их снова, при первых признаках возобновления сопротивления» (2—213).

Италия и Германия пункт за пунктом подтвердили эти пророческие слова, сказанные еще на заре фашизма. В зените своего развития эти государства достигли такой полноты диктатуры, что сопротивление практически исчезло.

То обстоятельство, что франкистское государство 50-60-х годов чаще выступает против трудящихся, их забастовок и демонстраций, не означает, что террор нарастает, просто он становится явным, происходит на глазах у широких народных масс. Это свидетельствует о том, что уже созданы условия для борьбы против государства и оно вынуждено все больше и больше раскрывать свой антирабочий и антидемократический характер.

Террор в условиях военной диктатуры принимает подчас более острые формы, но ему никогда не достичь полноты и всесторонности террора при фашистской системе. Если фашистское государство может одновременно и систематически осуществлять идеологический (с помощью монопольной пропаганды и образовательной системы), политический (через систему массовых организаций) и военно-полицейский террор, то государство военной диктатуры располагает только последней — военно-полицейской формой террора: у него нет системы массовых организаций, чтобы держать в повиновении гражданское общество; его пропаганда, утерявшая в большой степени свой монопольный характер, потеряла доверие граждан, эффект от нее скорее отрицательный, чем положительный. Против военной диктатуры выступает гражданское общество, оно постоянно атакует ее индивидуальными, групповыми или массовыми действиями. Диктатура вынуждена обороняться только с помощью своего террористического аппарата. Она все еще наказывает (и очень жестоко!) своих противников и критиков, как это было в случае с зверски убитым Хулианом Гримау, но не может остановить нарастание протестов. Военная диктатура вынуждена постоянно обороняться от публичной критики, фашизм вообще не допускает ее. Поясним это на примерах из литературы, посвященной послевоенному периоду франкистской Испании. Советские журналисты Н. Гренадов и И. Ксенофонтов приводят следующий пример как особо типичный для Испании 60-х годов: «Однажды мадридцы, раскрыв очередной номер еженедельника «Доминго», не увидели на его обложке фамилии редактора Хуана Родригеса. Дело заключалось в том, что в предыдущем номере была помещена карикатура из одного венесуэльского журнала, которая изображала генерала с многочисленными орденами на груди и в которой власти усмотрели покушение на престиж испанского главы государства генерала Франко. Этот неосторожный юмор обошелся редактору в 50 тысяч песет с понижением в должности» (26—108).

Так военный режим отвечает на публичный, весьма дерзкий вызов. При фашистском режиме, то есть в Испании периода 1939—1955 годов, подобного не могло быть вовсе: в печати никогда бы не появилась карикатура на главу государства. Даже если бы нашелся некий безумно смелый главный редактор, кто-нибудь из редакционной коллегии, думая о собственной шкуре, донес бы в соответствующие органы, и скандал был бы предотвращен.

Еще пример, характерный для нового этапа. Через год после убийства Хулиана Гримау вокруг имени главного обвинителя по его делу майора Мануэля Фернандеса Мартина разразился крупный скандал. Оказалось, что у него нет законченного юридического образования, что согласно статье 63 военного кодекса было обязательным. «Все это раскрывается совершенно случайно. Уже после судилища над Хулианом Гримау Фернандес Мартин выступает на гражданском процессе по делу одного генерала. Тот «обидевшись», на него, заявил, что Мартин не имеет звания адвоката. Самозванец немедленно отправился в Севилью, надеясь получить диплом, но декан юридического факультета наотрез отказался выдать ему такой документ. Скандал вызвал негодование среди юридической общественности, адвокатов Мадрида и Барселоны, армии. Однако франкистские власти отказались пересматривать дело Хулиана Гримау и других, в процессах над которыми принимал участие Мануэль Фернандес Мартин» (26—103).

А как бы разрешилась такая ситуация при фашистском режиме? Фашистская партия приказала бы декану юридического факультета выдать незамедлительно диплом майору Мартину. Приняв участие в 4000 политических процессах, он оказал неизмеримые услуги партии в борьбе с врагами государства, накопил огромный опыт в этой области. Декан, как подобает примерному фашисту или беспартийному, но исполнительному чиновнику, тут же выполнил бы распоряжение. Таким образом режим предотвратил бы скандал, порочащий систему в целом и ее юриспруденцию — в частности. Кроме того, был бы спасен от полного провала заслуженный ветеран, отправивший сотни, если не тысячи борцов за демократию на смерть.

Тоталитарное фашистское государство никогда не допустило бы появления заявления 1160 самых известных духовных лиц и интеллектуалов Испании в защиту политических заключенных. При нем не 1160, но и 16 подписей под антигосударственным текстом собрать было бы невозможно, не говоря уж о публикации такого заявления в прессе.

Опираясь исключительно на физический террор, военная диктатура фактически делает ставку только на одну карту, и потеря ее неминуемо приводит к потере власти. Поэтому, с политической точки зрения, военная диктатура может рассматриваться как отчаянный, безнадежный и осужденный на гибель режим, особенно когда он — продукт разложения фашистского государства. Сама политика «либерализации», провозглашенная правительством Франко, представляет собой косвенное признание процесса разложения.

Тоталитарное фашистское государство не может либерализироваться, не разложившись. От него к демократии ведет только один путь — разложения, на котором военная диктатура — только промежуточное звено.