Испытание кровью

Роланд открыл окна своей клетушки. Она расположена в мансарде старого пятиэтажного дома. Здесь тесно. Шесть шагов в длину, четыре в ширину. Но это если все вынести из комнаты. А у него стол, полка с книгами во всю стену и кушетка, она же диван-кровать. Так что шагов получается гораздо меньше. Но Роланд доволен: за шестьдесят марок в месяц это не так уж дорого. Просто ему повезло, если еще учесть, что отсюда недалеко до университета.

Сегодня довольно холодно, но у него железное правило: каждый вечер основательно проветривать комнату.

В открытое окно откуда-то снизу доносятся приглушенные звуки твиста. Знакомая мелодия разматывается, как большой клубок пряжи, брошенный под горку. «У меня музыка в крови», — шепчет, почти стонет певица, и Роланд чувствует, как у него начинает поводить локти. Он любит музыку и ритм и всегда танцует с удовольствием, почти самозабвенно. Он не представляет себе одинакового рисунка танца. Каждый раз один и тот же танец он танцует по-разному. «А как же, — удивляется он, когда ему об этом говорят девушки, — ведь каждый раз у человека другое настроение. А танец — это не только музыка, это прежде всего настроение».

Может быть, именно поэтому они познакомились с Эрикой. Это было около трех недель назад. В Мюнхене проходил традиционный фашинг. Герд Юнг, один из мюнхенских студентов, который в этом году вместе с Роландом слушал курс лекций в Гейдельбергском университете, пригласил его к себе в гости. Вдвоем на стареньком «фольксвагене», который Герд сам собрал из отдельных частей, они отправились в Мюнхен.

Это был веселый вечер. Одевшись в костюм вагабунда, веселого студента-бродяги, Роланд носился по подземным переходам городского замка, где был устроен фашинг. Пожалуй, нигде до этого он не видел такого огромного собрания симпатичных девушек. Прямо-таки глаза разбегались. Цветастые платья цыганок, облегающие костюмы амазонок, зеленые курточки лесных стрелков, златокудрые нимфы, прехорошенькие горничные в белых передниках, обольстительные танцовщицы из варьете. У него дух захватывало от соседства с ними. Временами, казалось, он погружался в зыбкое волнующееся море женских улыбок, призывных взглядов, манящих движений. И он следовал за ними без оглядки, безраздельно отдаваясь музыке и танцам. Они давно потерялись с Гердом в этом вихре разноцветных девичьих нарядов.

Оркестр заиграл блюз, и он пригласил оказавшуюся рядом с ним миловидную блондинку с открытым взглядом больших серых глаз. Весь остаток ночи он танцевал только с ней. Эрика настолько просто и естественно вошла в его мир, что он как следует даже не понял новизны случившегося. У него было впечатление, будто они знакомы уже давно и встретились лишь после небольшой разлуки. Ему было с ней весело, хорошо и… приятно, когда она сказала:

— А вы в танцах поэт.

Потом они вместе пошли пить пиво и есть белые колбаски в старом ресторане «Донизль» на Мариен-платц, который известен всему Мюнхену…

«Интересно, как бы отнеслась Эрика к моему сегодняшнему поединку?» — подумал Роланд, но представить себе этого не успел, на лестнице раздались голоса приятелей.

— Привет железному рыцарю! — заорал один из вошедших.

— Прикрой-ка глотку! — цыкнул на него худой, длинный как жердь блондин со шрамом на лбу. — С таким горлопаном я бы не пошел на трудное дело.

В клетушке Роланда с трудом разместились шестеро вошедших.

Уверенность долговязого выдавала в нем предводителя. В глаза бросались крепко сжатые скулы. Жесткий голос отрывисто обрывал любую тираду.

— Хватит трепаться, — заявил он, хотя никто не сказал и трех слов. — Ближе к делу. Вот твой костюм, Роланд.

Он бросил к его ногам рюкзак. Такие же вещевые мешки были у каждого из вошедших.

— Дитрих достал ключи от подвалов замка. Каждый из вас всю неделю угощает его пивом.

Щуплый блондин, сидевший ближе всех к двери, важно надулся.

— Переоденемся в замке, чтобы не привлекать лишнего внимания. Надеюсь, все сабли в порядке? — тоном, не допускавшим сомнения, заявил долговязый.

— Да, да, все в порядке, — несколько торопливо проговорил Роланд.

В его обязанность входило подготовить сабли, протереть их специальным составом, предотвращавшим заражение крови. Он молча раздал каждому по длинному пакету: сабли были тщательно завернуты и обвязаны шнуром. Сам он взял две, свою и запасную, на тот случай, если кому-нибудь не повезет и сабля сломается. Это была его инициатива, и он заметил, как предводитель одобрительно взглянул на него.

— С нами бог и вера! — Долговязый встал и, пригнув голову, чтобы не задеть низко нависшую балку, шагнул к двери.

В этот момент в дверь постучали. Присутствовавшие застыли в самых неудобных позах. Роланд вздрогнул, но тут же взял себя в руки и, не отвечая на злой вопросительный взгляд вожака, прошел мимо него и открыл дверь.

— Добрый вечер, фрау Блюменфельд, — с этими словами он вышел на лестничную площадку, прикрыв за собою дверь.

— Извините, у меня сегодня беспорядок, я начал генеральную уборку, — послышался его приглушенный голос с площадки.

— А мне послышалось, что вы только что пришли, и я хотела передать вам это письмо. Его по ошибке положили в мой ящик. Я совсем не знала, что у вас есть родственники в Мюнхене, господин Хильдебрандт, — тараторила фрау Блюменфельд, жившая в квартире на четвертом этаже, как раз под мансардой Роланда.

Молодящаяся вдова, немногим более сорока, она с добровольной настойчивостью опекала Роланда вниманием и заботами. Своим богатым жизненным опытом она хотела облегчить его спартанское студенческое существование и скрасить неуютную одинокую жизнь. Роланд не раз слышал от нее эти слова за чаем, на который она приглашала его вечером по субботам. Причем в последней фразе всегда звучали загадочные нотки, которые при желании собеседника могли послужить началом для более интимного разговора. Молодой, жизнелюбивый Роланд ничего не имел против хорошо заваренного чая с теплым яблочным пирогом, но старательно избегал в разговоре теплого взгляда своей соседки, предпочитая ограничиваться только материнской частью ее внимания.

Сегодня ее приход вызвал у него раздражение. Но приятные воспоминания о субботнем пироге вовремя сбили поднявшуюся пену возмущения и заставили его любезно извиниться:

— Прошу прощения, фрау Блюменфельд, что не могу вас пригласить в свою келью. Мне просто стыдно принять вас среди такого содома и гоморры.

— Вы всегда так мило преувеличиваете, господин Хильдебрандт. Вот ваше письмо. И не забудьте: завтра суббота. — Голос фрау Блюменфельд был похож на игристое шампанское, взбудораженное теплом ладоней.

— Спасибо, фрау Блюменфельд. Забыть о вашем штруделе 6 — это преступление. — Роланд поклонился и спиной открыл дверь в свою комнату.

Встретив раздраженный взгляд долговязого, Роланд только поднял брови и развел руками.

Подождав, пока стихли шаги фрау Блюменфельд и захлопнулась за ней дверь, вся группа, стараясь не шуметь, покинула мансарду Роланда.

Около центральной городской аптеки их уже ждали семь человек с такими же рюкзаками и длинными свертками. Долговязый что-то коротко сказал одному из них, и обе группы двинулись в сторону замка.

Обойдя главные ворота, они прошли вдоль крепостной стены к боковому входу. Железные ворота были заперты на тяжелую щеколду. Ее с трудом отодвинули двое самых крепких из них. Никто не разговаривал. И хотя кругом не было заметно ни души, держались настороженно. Когда пересекли внутренний дворик замка, вперед вышел щуплый блондин, которого звали Дитрихом. Большим ключом с резной ручкой он отпер дверь в стене главного здания, пропустил всех вперед себя и изнутри запер ее. Теперь впереди шел долговязый с фонарем в руках.

— Осторожно, здесь крутые ступеньки, — отрывисто бросил он назад.

Роланд никогда здесь раньше не бывал. На студенческих вечеринках он лишь слышал загадочные намеки старшекурсников. Говорить о замке вслух могли лишь посвященные, и только в своем кругу. Болтать об этом — значило подвергнуть себя корпоративному остракизму.

Сейчас все выглядело гораздо проще и в то же время таинственнее. Давно забытое с детства чувство сладковатой жути перехватывало горло. По крутой лестнице они спускались вниз в предчувствии неизвестного, но неизбежного рока. Наконец лестничная спираль закончилась. Миновав узкий длинный переход, они попали в большую круглую залу. Сводчатый потолок был разделен мощными каменными дугами на двенадцать равных секторов. Точка их пересечения образовывала центр потолка, откуда свисала на массивных железных цепях чаша в форме двенадцатиглавого дракона. Дитрих, державшийся здесь увереннее, чем другие, зажег толстый фитиль в чаше.

Неровные блики света упали на стены и потолок. Роланд заметил, что у стены стоял большой стол, сколоченный из толстых досок, а рядом с ним такие же грубо сработанные скамьи. Дубовые доски от времени потемнели и, казалось, стали еще прочнее. Стены подвального зала были испещрены непонятными знаками и малоразборчивыми надписями.

Дитрих достал из своего рюкзака несколько толстых свечей и зажег их. Стало светлее, и Роланд мог уже разобрать некоторые каракули, выцарапанные на камнях.

«Каждому — свое» — я поклоняюсь тебе, великий принцип. Зигфрид Д. 22/VII 1937 года».

«Истинное товарищество скрепляется кровью. Вольфганг Б. 11/3 1902».

И рядом совсем старая надпись: «Настоящего мужчину может украсить только шрам. Барон Манфред фон П. 8 августа 1889 года».

«Да, здесь настоящий исторический музей». — У Роланда даже мурашки пробежали по спине, когда он разобрал последнюю дату. Древние стены замка, много повидавшие на своем веку, вызывали почтительный озноб.

— Переодеться в соседних помещениях. — Роланд вздрогнул от неожиданного незнакомого голоса. Говорил руководитель второй группы.

Только сейчас Роланд заметил, что, помимо входа, через который они проникли в зал, были еще две двери, искусно спрятанные в стенах. Их открыли, и группы разошлись в разные стороны. Рядом с большим залом были помещения поменьше. Там, куда попал Роланд, уже горела свеча, и он рассмотрел довольно просторную комнату с широкой дубовой лавкой на приземистых ножках. На ней студенты разложили свои рюкзаки и стали переодеваться.

Через десять минут они уже были готовы и друг за другом прошли в большой зал. Роланд поразился перемене в своих товарищах. В зале горело много свечей, и теперь можно было как следует разглядеть друг друга. В центре стояли одна против другой две шеренги по шесть человек. У всех была одинаковая форма: черные высокие сапоги, светлые брюки и перчатки. Тускло поблескивали расшитые золотом куртки. Через плечо были переброшены шелковые ленты. На голове лихо сидели вельветовые шапочки. На поясе у каждого холодным светом отливала сабля. У стола на двух высоких стульях, неведомо откуда появившихся, сидели вожаки.

Когда группы замерли, встал долговязый:

— Я, Леопольд фон Гравенау, руководитель группы «Железных рыцарей», перед лицом моих товарищей по корпорации, перед памятью наших германских предков клянусь быть беспристрастным судьей в поединке чести и бесстрашия. Пусть каждый из вас мужественно встретит жребий своей судьбы и будет достоин великих традиций нашей корпорации. С этих древних стен на нас смотрят поколения германских рыцарей отваги, которые во все времена представляли элиту нашей нации. И сегодня, как никогда, мы должны блюсти традиции великого прошлого, верность идеалам наших дедов и отцов, для которых ничего не было выше нашего великого фатерлянда.

Поклянемся же быть достойными их и понести дальше факел неугасимой веры в величие нашей нации!

И пусть наша кровь скрепит нашу клятву!

Голос долговязого Гравенау гулко отзывался под сводчатым потолком. Вслед за ним речь произнес предводитель второй группы:

— Я, Фридрих Ян цу Фрауэнберг, руководитель группы «Горных орлов», перед лицом нашей всемогущественной корпорации клянусь судить честно и великодушно. Пусть каждый, кто ощутит в своей руке освежающий холод рукоятки сабли, почувствует силу и решимость доказать свое мужское достоинство, выдержку и породу. Да, я не боюсь произнести это слово. Те из вас, кто своей кровью омоет свое посвящение в рыцари студенческой корпорации, обретут тем самым неизвестное непосвященным высокое чувство принадлежности к избранному слою нашей нации. И пусть он тонок, этот слой, но его спрессованность и многовековая выдержка сродни тонкому аромату вин, отстоянных в лучших рейнских подвалах.

Наш девиз — «Быть лучше и чище окружающих». Нашей выдержкой и преданностью великим идеалам германской империи мы пробьемся в элиту нации.

Пусть священная кровь избранников корпорации окропит эти стены!

Пусть не дрогнет рука соперника и никто из вас не содрогнется перед святым испытанием кровью!

В торжественной тишине слышно было, как потрескивал стеарин. Приступили к жеребьевке. Роланду достался третий номер «Горных орлов». Он оглядел своего соперника. Рослый, широкоплечий парень резко выраженного нордического типа. Холодные глаза и выдвинутый далеко вперед мощный подбородок свидетельствовали о решительности и силе воли. В другое время Роланд, наверное, порядком струхнул бы. Но здесь, в каменном подземелье с вековыми традициями, в атмосфере торжественного причащения к лику избранных, он не испытывал уже обычных земных чувств. Их подменил некий суррогат экзальтации и самовнушения.

Еще раз были разъяснены правила поединка. Драться по очереди, до первой раны. В случае, если рана небольшая и пострадавший желал продолжить поединок, судьи имели право разрешить продолжать бой. Строго предупреждалось не наносить друг другу серьезных увечий. Идеальным исходом считалось нанесение удара в область щеки или лба противника. Отличившимся считался тот, кто наносил красивый удар, оставлявший на лице противника «след мужества». Оставшиеся неповрежденными тянули жребий между собой и дрались снова. Согласно правилам никто не мог покинуть подземелье до исхода всех поединков. Дрались по двое. Кроме судей, свидетелей не было. Это объяснялось еще и тем, что не все хорошо переносили вид крови и, случалось, теряли выдержку и самообладание еще до начала боя. В обеих «комнатах ожидания», как окрестил их Роланд, стояли небольшие ящики «первой помощи» с бинтами, йодом, всевозможными кровоостанавливающими средствами.

Когда наступила его очередь, Роланду уже казалось, что он погребен в этом подземелье навечно. Он потерял счет времени и впал в непривычное для себя возбужденное состояние. В углу его комнаты уже сидели двое его товарищей с бледными лицами. Бинты, наложенные неумелой рукой, были перепачканы кровью. Один из них попытался ободряюще улыбнуться ему, но на лице появилась лишь жалкая и растерянная гримаса. Второй, закрыв глаза и стиснув зубы, ни на что не реагировал. Он отказался смазывать раны йодом и заклеил их хлебным мякишем с паутиной.

Леопольд фон Гравенау ободряюще кивнул Роланду и подал команду:

— Вперед, коммилитонен! 7

Роланд сделал выпад вправо. Но противник легко парировал его удар и сам пошел в наступление.

Роланд сразу же почувствовал его уверенную и сильную руку. Уже после первых обменов ударами, которые ведутся обычно осторожно, чтобы разгадать стиль и манеру противника, он понял, что перед ним опытный и хитрый боец. С каждым выпадом его удары становились все мощнее и стремительнее. Роланд едва успевал парировать, потерял инициативу и ушел в оборону.

«Ну что, влип, жалкий хвастун! — зло издевался он сам над собой. — Тоже захотелось в «железные рыцари», красоваться шрамом перед девицами. Ну что же, ты его получишь сейчас поперек всей твоей тщеславной рожи». Он проклинал себя за легкомыслие и необдуманность. И года не прошло, как он загорелся этой очередной идеей и стал заниматься фехтованием. А перед ним был опытный боец с многолетней выучкой.

Роланд на какую-то секунду поднял глаза на «третий номер» и встретил холодный торжествующий взгляд противника.

«Как гладиаторы в Риме», — мелькнула у него мысль, и в тот же момент «горный орел» стремительно рванулся вперед. Сверкнуло неумолимое жало сабли. Роланд инстинктивно сделал движение вверх своей правой и тут же ощутил резкий толчок в голову. Кровавая пелена застлала ему глаза.