Урок истории

Реннтир вошел в восьмой класс.

— Встать! — заорал Рольф Загенс.

Весь класс дружно встал.

«Чувствуется сразу, что дежурным сегодня Рольф», — подумал Реннтир. И хотя ему нравился этот долговязый парень с солдатской выправкой и преданными глазами, он обычно одергивал его в случаях чрезмерного рвения. Рольф Загенс готов был перестроить весь школьный распорядок на манер казарменного и явно перехлестывал с военными командами. Но сегодня Реннтир не сказал ему своего обычного по-отечески снисходительного «отставить». «А какого черта я должен кривить душой еще и здесь, перед этими мальчишками? Мне нравится манера Рольфа приветствовать приход преподавателя», — подумал Реннтир и твердым голосом сказал:

— Садитесь.

Как он любил этот грохот одновременно встававших и садившихся по команде двадцати восьми учеников! Все вместе, разом. В такие мгновения веки сами прикрывают глаза и возникают старые, милые сердцу картины детства. Его школьные годы. Организация «Гитлерюгенд». Выходы строем по городу. Походы в леса. Костры и военные игры… Разве можно все это забыть?

Веки тяжело приоткрываются. Реннтир смотрит на свой класс. Вот они сидят перед ним. Двадцать восемь ребят и девчонок. Все такие разные, но единые в одном — в жадном стремлении познать мир, существо происходящих событий, понять прошлое и его взаимосвязи с настоящим. На него направлены двадцать восемь пар глаз. И у всех открытый, искренний взгляд. Кое-где загорится в глазах хитринка, но неподдельная, нескрываемая. И все они ждут от него слова правды. Он их учитель, от которого зависит, что узнают они о мире сегодняшнем и мире вчерашнем, с какими ценностями войдут они в жизнь и что в завтрашней жизни для них будет эталоном добра и зла, справедливости и бесчестья, в чем они будут видеть интересы своей страны и своего народа. От него во многом будет зависеть моральный и политический облик будущего народа…

Реннтир недовольно морщит лоб. Что-то слишком много сегодня эмоций. Он вызывает первого ученика.

— Петер Вейс.

Из-за стола встает высокий голубоглазый блондин и четким шагом выходит на середину класса. Реннтир замечает, как Загенс подмаргивает ему. Они друзья и вдвоем держат весь класс в своих руках. Недавно они вместе с преподавателем физкультуры Даниэлем Зигфридом организовали поездку всех, ребят из класса в гости к военнослужащим дивизиона ракетной артиллерии. Инструкторы бундесвера показали мальчикам, как надо подбивать советские танки. В качестве соответствующей цели при этом служил старый американский танк. Ребята вернулись восторженно-молчаливые, сразу повзрослевшие, подтянутые. Потом их прорвало, рассказам и восторгам не было конца.

— Прошлый раз мы проходили вопрос о границах Германии, их обозначении. Вейс, расскажите нам, какие официальные предписания существуют на сей счет и как следует обозначать на картах границы Германии.

Петер Вейс расцвел в довольной улыбке. Уж эту-то тему он знал назубок: он давно подметил слабость господина Реннтира к подобной тематике. Четким, по-военному лаконичным языком он стал рассказывать:

— Согласно официальным предписаниям, опубликованным четырнадцатого февраля 1961 года в «Общем министерском вестнике», на современных, картах Германию следует изображать в границах германского рейха по положению на тридцать первое декабря 1937 года. При этом при обозначении всех населенных пунктов внутри государственной территории принципиально пользоваться давно принятыми формами немецких наименований даже в тех случаях, если данная территория находится в настоящее время под иностранным управлением…

— Примеры, Вейс.

— Например, не русский Калининград, а немецкий Кёнигсберг, не Львов, а Лемберг, не польский Щецин, а немецкий Штеттин, не Гданьск, а Данциг.

— Отлично, Вейс, дальше.

— При обозначении земель и административных областей необходимо пользоваться следующими указаниями: районы, лежащие восточней линии по Одеру и Нейсе, обозначать как «немецкие восточные области, находящиеся в настоящее время под иностранным управлением», в краткой форме — как «немецкие восточные области», а в обычном разговорном языке — как «Восточная Германия». Северную часть Восточной Пруссии — как «немецкие восточные области, находящиеся в настоящее время под советским управлением», или «Восточная Пруссия, находящаяся в настоящее время под советским управлением». Южную часть Восточной Пруссии и лежащие на востоке от линии по Одеру и Нейсе части Померании, Бранденбурга, Силезии и Саксонии обозначать как «немецкие восточные области, находящиеся в настоящее время под польским управлением». Границу по Одеру и Нейсе нигде не следует изображать или же упоминать в качестве государственной границы. Что же касается прочих частей земного шара, то, например, в бывших германских протекторатах на первом месте и впредь должны указываться немецкие наименования пунктов, официально принятые до 1918 года, как, например, высота Бисмарка в бывшей немецкой колонии Того или высота Иоганна Альбрехта в бывшем Камеруне.

— Отлично, Вейс, садитесь.

Реннтир не скрывал своего удовольствия четким ответом, манерой держаться, выправкой и твердым шагом Вейса. «Такие парни — надежда будущей Германии», — подумал он.

— Я не случайно спросил сегодня Петера Вейса о границах Германии, — начал Реннтир, дождавшись, когда отвечавший сел на свое место. — Дело в том, что безответственные элементы в нашей печати все чаще требуют от нашего правительства, от немецкого народа, от нас с вами отказаться от восточных областей, отказаться от всего, чем была великая Германия. Они идут на поводу коммунистической пропаганды, требующей признать послевоенную реальность, существование так называемых двух государств на немецкой земле. Для этих предателей немецких интересов, а иначе их не назовешь, не существует понятия «фатерлянд».

Они готовы примириться с национальной трагедией 1945 года и утратой нашего былого величия, утратой нашего Востока.

Голос Реннтира дрожал от переполнявшего его возмущения.

— От нас с вами зависит будущее нашего народа, от нашей выдержки, воли, нашей преданности великим идеалам пангерманизма. Мы призваны поддерживать в наших сердцах вечный огонь любви к нашему многострадальному фатерлянду. Нужно прекратить эти бесконечные разговоры о преодолении прошлого. Нам нечего преодолевать, кроме своей слабости перед нашими противниками. Не преодолевать, а воспевать прошлое, ибо его величие — источник нашей непоколебимой веры в будущее нашего любимого немецкого фатерлянда.

Реннтир умолк и вытер платком вспотевший от волнения лоб. Притихший класс не спускал с него восхищенных глаз: что-что, а говорить он умел. Это было известно всей школе.

— А теперь я предлагаю устроить час вопросов и ответов на тему «Что такое наше отечество?». Я буду задавать вопросы и поднимать любого из вас, а вы должны коротко и быстро, не задумываясь, отвечать.

Класс оживился, это уже было интереснее, ибо каждый становился участником увлекательной игры.

— Как называется твое отечество? — Реннтир указательным пальцем показал на сидевшую за первым столом белокурую девочку.

— Германия.

— Говорят, что у немцев нет любви к своему отечеству. Что ты думаешь об этом?

— Я люблю мое отечество. Во время войны настоящие немцы неохотно бежали из своей страны, и большинство из них снова вернулось на родину.

— Каковы отличительные черты немцев? — Палец Реннтира уже указывал на ее соседа.

— Они прилежны, красивы, отличаются твердостью характера и не очень темпераментны. Они любят порядок и свое отечество.

— Как ты думаешь, какие немецкие государственные деятели больше всего способствовали тому, чтобы Германия пользовалась уважением и авторитетом?

— Бисмарк и Аденауэр.

— А ты? — Указательный палец Реннтира словно пригвоздил к месту Ойгена Шильда, маленького мальчишку в очках, сына директора местной библиотеки, бывшего узника Бухенвальда.

— Я восхищаюсь людьми, которые во времена гитлеровской диктатуры, рискуя жизнью, восставали против Гитлера, чтобы спасти в своем отечестве то, что еще можно было спасти.

Класс притих. Каждый прекрасно понимал, что это был вызов учителю. Краем глаза Реннтир заметил, как сжались кулаки у Загенса, а Вейс даже привстал со своей скамьи.

— Так, так, — как можно спокойнее произнес Реннтир, постукивая костяшками пальцев по столу; — А как ты относишься к тому, чтобы в классе был вывешен немецкий флаг?

Это была уже настоящая западня для Шильда.

— Я против этого, — мальчик выпрямился во весь рост и, казалось, даже привстал на цыпочках, чтобы казаться выше. — Ведь школа не является политической организацией. Это произвело бы впечатление какой-то заносчивости. Германии действительно не следует так хвастаться.

— Ну, а ты как считаешь, Рольф? — Реннтир круто повернулся к Загенсу, не предложив сесть Шильду.

— Если в классе висит немецкий флаг, то тем самым мы всем открыто демонстрируем, что не относимся с безразличием к нашему отечеству. — Рольф вызывающе взглянул на Шильда. — И если в класс зайдет какой-нибудь чужак, ему не придется думать, что мы стыдимся быть гражданами нашего государства.

— А мне это напомнило бы времена Гитлера. Тогда тоже повсюду вывешивали свастику, — вдруг заявил Шильд.

— Молчать! Я не разрешил вам говорить! — заорал вдруг побагровевший Реннтир.

Звонок выручил Шильда и Реннтира.

Все бросились из класса. Реннтир собирал свои вещи в портфель. К нему подошли Загенс и Вейс, оставшиеся в классе.

— Ну, что скажете? — не подымая головы, буркнул Реннтир. — Не думал я, что и в вашем классе есть такие трухляки.

Загенс и Вейс сконфуженно молчали, как будто они были ответственны за воспитание Шильда. Реннтир, не глядя на них, молча вышел из класса.

…На следующий день Ойген Шильд не явился в школу. Его отец позвонил директору Зальцману и дрожащим голосом сообщил, что мальчика вечером жестоко избили неизвестные парни и его в тяжелом состоянии доставили в больницу. А ночью кто-то мазутом написал на стене их дома: «Любовь к отечеству требует жертв».

Ойгена навестил в больнице журналист из местной газеты, и он рассказал ему о последнем уроке, который, по его мнению, был причиной избиения. Журналисты пришли в школу и долго беседовали с учениками восьмого класса, в котором Реннтир преподавал историю. В результате в газете появилась статья о методах преподавания господина Реннтира, который искаженно трактует историю, умышленно замалчивая преступления национал-социализма как против своего народа, так и против человечества. В доказательство в статье приводились данные следующего опроса среди учеников школы. Половина из них вообще не знали, кто такой Гитлер. На этот вопрос были даны такие ответы: президент Австрии, сын простых людей, он был тем, кем после войны был Аденауэр. Один из опрошенных написал: «Был идиотом». Только трое из двадцати восьми знали точно, с какого по какой год господствовали гитлеровцы в Германии, другие отвечали: с 1921 по 1944 год или с 1914 по 1944 год. Большинство же не сумели дать конкретных ответов. На вопрос о государственном устройстве «третьего рейха» некоторые назвали гитлеровский строй демократией, империей или же социальным государством, более половины не смогли дать никакого ответа. Только каждый второй имел весьма смутное представление о том, что собой представляли концентрационные лагеря.

В статье подробно рассказывалось об уроках Реннтира, на которых в головы учеников вбивались заскорузлые националистические идеи, воспевалась любовь к нацистскому прошлому. Статья заканчивалась вопросом: «Разве все это удивительно, если учесть эсэсовское прошлое самого Реннтира и его нынешние взгляды, изложенные в последнем номере пронацистского журнала «Национ Ойропа»?» Статья называлась: «Наши дети в опасных руках».

В Рансдорфе разразился скандал. Директор библиотеки Шильд заявил, что он забирает сына из школы, где преподает человек с такими убеждениями. Его примеру последовали еще двое родителей. Журналисты, пришедшие к Реннтиру, чтобы взять у него интервью по поводу этих событий, услышали от него лишь одну фразу: «Я нисколько не сожалею об уходе этих учеников из моего класса. Нам нужны настоящие мужчины, а не ноющие хлюпики».