3.1. Рябь предвещает бурю

— В мае вы говорили, что к мнению вашего центра прислушиваются пять — десять человек в руководстве страны. Сейчас произошли значительные кадровые перестановки, практически изменился курс государства. Кому теперь адресованы разрабатываемые вашим центром модели общественно-политического и научного развития?

— За это время действительно многое изменилось. И количество «абонентов», пользующихся нашей информацией, значительно возросло. Это даже беспокоит меня, поскольку я и моя организация рискуем обрести статус «модных врачей». Причем специализирующихся в основном на проблемах реанимации. А поскольку количество политических деятелей, нуждающихся именно в этом виде «услуг», с каждой неделей увеличивается, то и спрос на нашу продукцию почти что ажиотажный.

Но это вовсе не радует. Ни меня, ни моих друзей и единомышленников. Ведь если попытаться раскрыть проблему содержательно, придется констатировать очень печальную вещь. Неясно, кто сейчас руководит страной и руководит ли ею хоть кто-то. Поэтому сейчас само понятие «человек в руководстве страны» становится крайне двусмысленным. И наконец, а есть ли страна? Возможно, это самый главный вопрос.

Интеллектуальная элита сегодня в отчаянии от всего, что происходит в стране. От отсутствия какой-либо глубины в анализе нашей политической и социальной реальности. От нового «застоя», наступившего еще в начале 1991 года и углубляющегося практически с каждым месяцем. От информационной избыточности и интеллектуальной недостаточности. От пошлого иронизирования и сарказма, скрывающего бессилие и неуверенность. От той «вторичности», которая сегодня напоминает наше философское, идейное, культурное и политическое пространство.

Нам сегодня стало гораздо легче разговаривать с серьезными интеллектуалами. «Экспериментальный творческий центр» и я как его руководитель выдержали ту систему «тестов», которая была предъявлена каждому советскому гражданину после 21 августа, тестов на верность своим убеждениям. И это оценено теми, чьи оценки для нас важнее всего, — социально активным меньшинством, сохранившим способность независимо мыслить. Я сужу по количеству (и качеству!) писем, поступающих в нашу организацию после 21 августа. И по количеству (и качеству!) слушателей на моих последних лекциях и семинарах.

— Как вы можете прокомментировать события самого последнего времени: окончательное отделение стран Прибалтики, обострение обстановки в Грузии, Приднестровье, Нагорном Карабахе, Средней Азии, на Северном Кавказе? Ваш прогноз дальнейшего развития событий?

— С моей точки зрения, это все «рябь».

Прибалтика? Чья? И как она соотносится с проблемой Карелии, города на Неве и бывшей Восточной Пруссии?

Грузия? Опять-таки в каком геополитическом векторе, с ориентацией на какие политические силы? Сама по себе Грузия, как вы понимаете, не игрок. Так с кем она играет и против кого?

Средняя Азия? Опять же в какой ориентации, кем возглавляемая, куда нацеленная, в каком соотношении с прочими силами существующая? А то ведь иногда возникает такое комическое ощущение, будто все всерьез считают, что весь вопрос сводная к тому, кто какой рынок у себя будет строить. Вот уж марксизм, доведенный до предела патологии! Будто бы уж и в самом деле страшнее «приватизации» зверя нет, а предел самовыявления — это сброс памятника Ф. Э. Дзержинскому.

Приднестровье? Разве не ясно, что его проблема может быть развернута самым различным образом и иметь различный геополитический результат?! Тут, кстати, нет мелочей. Речь идет о геополитике на Балканах. Те в очень опасной зоне с точки зрения глобальной политики. То же самое относительно Нагорного Карабаха. За свой визит в Нагорный Карабах Президенту России придется заплатить немалую цену. Интересно знать, кто подбросил эту «дохлую кошку»?

Со всей ответственностью заявляю, что это не дело рук ЭТЦ.

Ну а если без шуток, то Нагорный Карабах сам по себе есть исчезающая малая величина на карте геополитики. Но взятый в полном контексте, со всеми остальными факторами, это — ключевая точка, та, из которой может быть запущен механизм, приводящий к третьей мировой войне. Хоть здесь-то может быть попридержан юношеский демократический пыл уже немолодых людей и «комсомольский энтузиазм» бывших членов бывшего политического руководства бывшей правящей партии? В противном случае события могут начать развиваться стремительно и в крайне неблагоприятном для всех нас направлении. Подчеркиваю — для всех нас.

— Изменилось ли в связи с последними событиями ваше отношение к государственности?

— Я ненавижу распад. Ненавижу декадентство в политике. И уже в силу этого не могу не испытывать отвращения по отношению к тем процессам, которые направлены на разобщение государства. Не понимаю и того, каким образом удалось противопоставить друг другу идею государственности и права человека. Самые фундаментальные из всех человеческих прав, в том числе право на жизнь, могут быть обеспечены только сильным государством (сильное, кстати говоря, вовсе не означает свирепое. Свирепость сопутствует слабости, сила и доброта вовсе не противостоят друг другу. Сильный человек чаще всего добр). Нравственно, эстетически, религиозно я не способен примириться с крушением российской государственности и всем, что за этим последует. Но это — из сферы духовной, а политика есть способ сопряжения Духа с Материей.

И здесь я считал и считаю, что способом становления новой сильной государственности может быть лишь распад старой, несостоятельной во всех отношениях модели, коей является СССР. В этом был корень всех моих противоречий с группой «Союз» и ее лидерами. Еще в начале 1991 года я впервые перед группой «Союз» публично поднял вопрос о том, разумно ли в сложившейся ситуации ставить вопрос о сохранении СССР и можно ли теперь уже сохранить это взорванное изнутри государство. А главное, будучи сохраненным, способно ли оно к инстинктивному саморазвитию или оно окончательно станет сырьевым придатком?

Моя модель геополитического процесса — управляемый распад СССР и управляемый же восстановительный процесс становления новой государственности «поту сторону СССР». Мои расхождения и с Горбачевым, и с Ельциным состояли и состоят в том, что я не вижу с их стороны проявления политической воли к восстановлению нового государства, не вижу концентрации их государственных усилий на том, чтобы создать скелетную модель, ту сетку, на которой начнется кристаллизация новых здоровых государственных форм. Мое разногласие с «правыми» в том, что они пытаются сохранить старые, отжившие формы, которые, если хотите, для меня являются слишком дряблыми. То же самое и в сфере идеологии. С «правыми» меня разделяет то, что они пытаются удержать совершенно неперспективную марксистско-ленинскую ориентацию, некий абстрактный и полностью дискредитированный канон, который, помимо всего прочего, никогда ничего не определял в истории советского коммунизма. Ну а с демократами рознит то, что они пытаются подменить глубокий анализ истории поверхностными мифами и в конце XX века игнорируют внематериальные компоненты управления хозяйством и обществом, загоняя себя тем самым в фатальный тупик.

Вот вкратце мое отношение к проблеме государственности. Оно лишь укрепилось после ГКЧП. Кстати, за два дня до него я, выступая по Центральному телевидению, еще раз предупредил о том, что системный кризис зашел в необратимую фазу, что всякие попытки тормозить этот процесс будут обречены на фиаско и что единственная задача — становление новой государственной ткани взамен распадающейся старой.

Главная опасность всего, что возникло после ГКЧП, — в резком ускорении процесса распада. Чтобы соблюсти баланс, необходимо столь же резко ускорить восстановительный процесс. За счет чего? Это открытый вопрос. Но если этого не произойдет, то в ближайшее полугодие, максимум к началу 1993 года мы будем отброшены назад на всех фронтах, как в вопросе о государственном устройстве, так и в вопросе об идеологической организации общества. Диву даюсь, как этого могут не понимать те, чей жизненный интерес — не допустить подобного разворота событий?

— Как вы оцениваете четко обозначившийся раскол в лагере бывших идейных союзников? С одной стороны — Движение демократических реформ, а с другой — народные депутаты Моссовета и России.

— Мы, кажется, начинаем реализовывать призывы наших вождей по поводу революции «снизу». Полномасштабная революция «снизу» имеет свою логику. Она состоит в том, что каждый, кто оказывается «левее» своего противника, получает шанс «повластвовать» в течение какого-то промежутка времени. В этом смысле ДДР, безусловно, ждет судьба его предшественницы — КПСС. Его уже обошли «слева». Вы спросите: кто? Считаю, что главный кандидат сегодня — это ДПР — партия Травкина, ДС — партия Новодворской и, как крайний вариант, ряд нарождающихся леворадикальных движений. Они по очереди, то объединяясь, то разъединяясь, проволокут нас через мясорубку полномасштабной «революции снизу». С ее завершением наступит время партий, которые в состоянии предложить программу стабилизации. Боюсь, что к этому моменту стране придется лишиться очень и очень многого. В том числе и пятой части своего населения.

Что касается парламентов, любых парламентов — Москвы, Ленинграда, России, — то их судьба в условиях полномасштабной «революции снизу» очень проста. Сначала Генеральные Штаты, затем — их роспуск и клятва в зале Мяча, затем — Национальное собрание, затем — Конвент… Как говаривал Черт Ивану Карамазову: «Скучища необыкновенная». Вывод? Для меня он один: не стоит болтать о «революции снизу» и упоминать ее всуе, а то ведь даже спецсамолет может не успеть спасти от нее тех, кто так опрометчиво на нее уповает.

— Что вы сегодня видите под «третьей силой»? Насколько вероятна для нас опасность «жириновщины»?

— Понятие «…овщина» не из моего политического лексикона. Это своего рода политический вульгаризм, которого, мне кажется, стоит остерегаться. Что касается самого Жириновского как носителя определенных идей, то мне здесь ясно отнюдь не все. То, что мы наблюдаем, очевидно, лишь верхний слой, а что под ним? Когда я наблюдаю за выступлениями Жириновского, мне ясно, что у этого человека есть «несколько планов» и что он лишь сверху стремится выглядеть «горячим», эмоциональным, эксцентричным. На деле же, как показывают жесты и мимика, это очень холодный человек, сугубо рациональный. Его политические идеи тоже имеют «несколько планов» и в своем развитии способны претерпевать самую различную эволюцию.

Ну а геополитическая фокусировка этих идей… Она может меняться самым неожиданным образом. Так что поживем — увидим! Если процесс эволюции феномена Жириновского окажется, как говорят математики, стационарным, а попросту говоря, Жириновский будет выдавать все тот же «джентльменский набор» с небольшими вариациями на популярную тему, то через год он канет в небытие. Если же возникнут новые «развороты» этой темы, новые сторонники, новая геополитическая ориентация (возможно, весьма неожиданная для сторонников Жириновского), то я в очередной раз сниму шляпу перед тем режиссером, который так сложно выстраивает актерский ансамбль и варьирует жанр при постановке многоактной политической пьесы.

Ну а по поводу «третьей силы»… Осетрина не бывает «второй свежести», она бывает или свежая, ил и тухлая. Так и сила в сегодняшней нашей политике. Где уж там до «третьей» добраться. Хоть бы на одну наскрести… по сусекам… А пока что сил нет, если под силой иметь в виду все слагающие, необходимые для серьезной политики, от концептуального уровня до уровня социального, уровня массовой поддержки населения. И в том, что нет такой силы, способной остановить процесс нарастания энтропии во всех его проявлениях, состоит главная опасность. В этом, а не в выдуманной на потеху публике «жириновщине».

«Хозяин», № 27(30), 1991 г.