БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ
БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ
На другое утро, побрившись, Зявкин необычно долго разглядывал себя в зеркало. Жена, несколько раз заходившая в комнату, не выдержала и спросила:
— Ты что, Федор, не в кино ли собираешься сниматься? Отойди наконец от зеркала, мне тоже причесаться надо.
— Прости, я задумался… Слушай-ка, как, по-твоему, сильно я постарел?
Жена улыбнулась.
— А что это тебя вдруг взволновало? Седина в голову — бес в ребро?
Но тут она заметила, что на лице мужа нет улыбки. Он был серьезен.
— Нет, Танюша, я тебя толком спрашиваю.
— Да ничуть ты не изменился, — уже серьезно сказала жена. — Ну, может быть, морщинки возле глаз, работаешь много.
— Так я и думал, — вздохнул Зявкин и добавил: — Бородку, что ли, отрастить для солидности?
— Да зачем это тебе?
Он наконец отвернулся от зеркала.
— Слушай, Татьяна. Что бы ты сказала, если бы, к примеру, нам поехать в Америку?
— Куда? — протянула жена и опустилась на стул.
— В Америку. В Соединенные Штаты, в город Нью-Йорк.
Достаточно зная характер мужа, Татьяна Михайловна поняла, что на этот раз он не шутит. В ее жизни было много переездов, она к ним привыкла. Ростов, Кавказ, Москва… Но вот Америка? Это было очень уж неожиданно.
— А как же Любочка? Ведь ей в этом году в первый класс… — тихо спросила она.
— Там есть школа, будет учиться, по-английски будет разговаривать!
Татьяна Михайловна почувствовала, что он хочет казаться спокойнее и веселее, чем это есть на самом деле.
— Очень уж далеко, — вздохнула она, — и работа, наверное, трудная. Ох, Федор, — она подошла и, обняв мужа за плечи, положила ему на грудь голову.
— Ты пока никому ничего не говори, — сказал он, — но собирайся потихоньку.
В этот день у Зявкина была встреча с Микояном. Анастас Иванович осмотрел его френч, галифе и предложил:
— Идите немедленно на Кузнецкий. В нашей внешторговской мастерской вас преобразят. Вы должны выглядеть без шика, но солидно. — Он на минуту задумался. — И вот еще что, товарищ Зявкин. Затребуйте от моего имени из Наркомфина перстень с бриллиантом получше. И напишите им: для служебной командировки, по минованию надобности будет возвращен.
— Может быть, не надо перстня, — взмолился Зявкин.
— Надо, надо, мне эта публика несколько знакома. Увидите, насколько легче вам с ними будет разговаривать. Это для них — как гипноз…
Через неделю в мастерской на Кузнецком мосту Зявкин примерил новый костюм, посмотрел в зеркало — и не узнал себя. Из рамы на него смотрел персонаж из заграничного кинобоевика.
Вынул из бумажника широкий золотой перстень с крупным камнем, надел на палец, взял в руки шляпу, светлые перчатки…
— Нет, все-таки что делает с человеком костюм, — поразился он, — удивительно!
— Так в нем пойдете? — спросил из-за спины довольный своей работой закройщик. — Старый костюм я могу завернуть.
— Нет, заверните, пожалуйста, новый, — сказал Зявкин, глядя в окно, где скромно, весьма скромно одетые москвичи, как всегда, спешили куда-то. Потом резким движением снял с пальца перстень. Только сейчас с особой силой он ощутил всю тяжесть и необычность той работы, которая предстоит ему в далекой стране.
К новому костюму Федору Михайловичу нужно было как-то привыкать, надевая его хотя бы по вечерам дома.