Эстонское национально-демократическое движение

Эстонское национально-демократическое движение

Эстония была оккупирована советскими войсками одновременно с Литвой и Латвией — летом 1940 г. И так же, как в обеих других прибалтийских странах, в Эстонии сразу же после оккупации начались преследования реальных и потенциальных противников новой власти. В начале 1941 г. прошла волна арестов и депортаций, захватившая 10 тысяч эстонцев, а в 1944 г. возвращение в Эстонию советской армии вызвало массовую эмиграцию эстонцев. Размеры этой эмиграции неизвестны, но, согласно эстонскому самиздатскому документу 1982 г.,[1] родину покинули «десятки тысяч» эстонцев. В 1944-1953 гг. аресты происходили постоянно, достигнув наибольшего размаха в 1949 г., когда были арестованы или депортированы 40 тыс. эстонцев. В итоге этих испытаний к 1956 г. из 995 тысяч эстонцев, проживавших на родине в 1939 г. (конец периода независимости Эстонии), каждый пятый или погиб или покинул родину. В 1982 г. в Эстонии проживали 948 тыс. эстонцев, т.е. на 4,7% меньше, чем до войны.[2]

В Эстонии так же, как и в большинстве советских нерусских республиках, осуществляется планомерное «разбавление» коренного населения пришлым. В результате такой политики эстонцы, составляющие в независимой Эстонии 88,2% населения, в 1979 г. составляли лишь 64,7% населения советской Эстонии. С 1959 г. по 1979-й численность эстонского населения республики увеличилась на 50 тыс., а численность славянского населения (русские, украинцы, белорусы) — на 201 тыс. человек (с 267 тыс. в 1959 г. до 468 тыс. в 1979 г.), причем пришлое население быстрее всего растет в «ключевых пунктах» — в столице Эстонии Таллинне, в больших городах, новых промышленных центрах, в морских портах. На территории Эстонии расположены большие военные контингенты, тоже неэстонские. Военные вместе с семьями составляют заметную и все увеличивающуюся часть пришлого населения.

Самиздатский документ, составленный 15 эстонскими интеллигентами в 1982 г., описывает развитие взаимоотношений между центральной властью и эстонцами в послесталинские времена:

В эпоху реформ Хрущева (вторая половина 50-х — начало 60-х годов) у эстонцев возникли некоторые надежды на будущее своего народа и национальной культуры. Эти надежды питались реабилитацией жертв сталинизма, программой благосостояния, принятой КПСС в 1961 г., обещаниями большей автономии национальным республикам, ориентаций на более культурную и современную экономику (вместе с расширением производства товаров широкого потребления), некоторым пробуждением эстонской национальной культуры после сталинского пресса. Многие надеялись направить развитие в сторону «социализма с человеческим лицом», заменить клику русских бюрократов и обрусевших, родившихся в Советском Союзе эстонцев национальными руководящими кадрами, которые руководили бы экономикой разумнее, с учетом местных интересов.

Было обещано ограничить развитие тяжелой промышленности, увеличивать выпуск продукции лишь за счет повышения производительности труда, не строить в Таллинне новых крупных предприятий. Все это должно было ограничить поток русских эмигрантов в Эстонию. Взрывообразное расширение Таллинна должно было быть приостановлено. И, в завершение всего, появилась надежда, что вместе с успешным решением проблемы разоружения уменьшится степень милитаризации Эстонии, будет выведена часть русских гарнизонов и увеличится возможность более тесного общения с западными странами. Поэтому будущее не казалось слишком мрачным. Иногда казалось, что для существования и развития народа начинает образовываться некоторое жизненное пространство.[4]

Первый секретарь ЦК компартии Эстонии Иван Кэбин добился для Эстонии негласного особого положения «опытного участка» национальной политики центрального правительства с «режимом наибольшего благоприятствования». Так, выпускаемая в Эстонии продукция сначала шла на удовлетворение нужд самой Эстонии и лишь излишки вывозились. Специалисты, получившие образование в Эстонии, оставались работать здесь же. Сохранению национальных кадров способствовало преподавание на эстонском языке не только в школах, но и в вузах, что резко сокращало приток студентов из других частей СССР.[5]

Видимо, именно в связи с этим особым положением Эстонии до середины 60-х годов здесь не прослеживается ни подпольного, ни открытого общественных движений, противостоящих властям — энергия эстонцев с развитым национальным сознанием и демократическими устремлениями была направлена на использование предоставленных им властями возможностей национального развития. Эти возможности имелись не только в экономике, но и в области культуры. Как мне объяснил в 1961 г. мой друг эстонец (директор НИИ, член партии), «московские начальники не знают эстонского языка». Это давало некоторую свободу в системе образования и облегчало «протаскивание» в книги и журналы тем и концепций, немыслимых в русскоязычной печатной продукции. Так, в эстонской энциклопедии, вышедшей в 60-х годах, были статьи о Троцком, Бухарине и т.д. с вполне приличным текстом, что в аналогичных русских изданиях было невозможно. Эстонские интеллигенты ценили возможность пусть урезанного общения, но с широкой читательской средой, и не хотели рисковать этой возможностью ради участия в самиздате, где можно быть полностью откровенным, но путь к читателю куда более сложен и читательская аудитория неизмеримо уже, чем у официальных изданий, не говоря уж об опасности ареста. Возможно, этим объясняется, что до середины 70-х годов самиздат в Эстонии был очень беден — циркулировали лишь отдельные статьи и обращения, как правило, анонимные или под псевдонимами, что снижало их политическое и нравственное влияние.

С переменой власти в Кремле в октябре 1964 г. политика в отношении Эстонии изменилась:

Уже в конце 60-х годов произошел резкий поворот назад, в сторону строгого и жесткого централизма, основанного на принципе: интересы империи превыше всего. Начали ограничивать и без того незначительную автономию национальных окраин, все важнейшие экономические отрасли национальных республик подчинили всесоюзным министерствам. Поскольку со стимулированием роста производительности труда ничего не вышло, то упор был снова сделан на экстенсивное развитие производства, т.е. на строительство новых крупных предприятий и на импорт неэстонской рабочей силы… Изменение обстановки политически символизировало устранение многолетнего первого секретаря ЦК КПЭ Ивана Кэбина в 1978 г. Стремление коммунистов Эстонии выдвинуть на пост главы КПЭ эстонца потерпело полную неудачу, когда при прямом вмешательстве Москвы новым главой партии был назначен родившийся в Сибири, плохо владеющий эстонским языком русофил Карл Вайно, который не имел поддержки даже в правящих кругах Эстонии. Приход к власти Вайно был фактической пощечиной местным эстонским коммунистам, которые давно стремились выдвинуть на руководящие посты в партии своих людей. Он продемонстрировал также глубокое недоверие Москвы к лояльности номенклатуры национальных окраин.[6]

Изменения во взаимоотношениях с Москвой изменили общественный климат в Эстонии. Самиздатский документ констатирует:

…Первая половина 70-х годов парализовала надежды эстонского народа на будущее,… во второй половине десятилетия в национальных кругах стали господствовать настроения подавленности, бесперспектив-ности и страха.[7]

Во второй половине 70-х годов резко ухудшилось и экономическое положение в Прибалтийских республиках, где уровень жизни был выше, чем в основной части СССР. Общее ухудшение продовольственного снабжения побудило «московских начальников» вывозить из Прибалтики все большую часть производимой здесь сельскохозяйственной продукции. Одновременно ужесточилась и языковая политика: внедрение русского языка в систему образования и во все новые сферы жизни было усилено во всех нерусских республиках, в том числе и в Эстонии. Все это обострило сознание того факта, что Эстония является оккупированной страной и усилило неприязнь к оккупантам. Эти чувства отражает письмо эстонских интеллигентов в финскую газету:

Иностранным туристам бросается… в глаза перенасыщенность Таллинна военнослужащими и милиционерами, что поневоле создает впечатление оккупированного города. В центре города очень редки случаи, когда в поле зрения нет лиц, носящих мундир. Настроение эстонцев от этой»интернационализации" своего родного города поистине удручающее. Если в центре города можно общаться и вести дела на родном языке, то в новых жилых районах города… это чаще всего невозможно. Тысячи эстонцев изо дня в день получают множество психотравм, когда в магазине или в учреждении бытового обслуживания встречаются с тем, что русский персонал не понимает эстонского языка или не хочет его понимать, насильно навязывая русскоязычное общение. В таких случаях эстонцы все снова и снова испуганно спрашивают себя: где же все-таки я нахожусь? разве это мой родной город? разве это моя родина.[8]

Именно в 70-е годы, когда нажим центральной власти усилился, стали известны попытки противостояния этой безотрадной ситуации.

В 1970 г. в Эстонии было три политических процесса: суд над Вилли Саарте, суд над четырьмя эстонцами (Лапп, Высу, Паулюс и Кыйв) за попытку создания эстонской национальной партии, а также суд над офицерами Балтийского флота (Г. Гаврилов, Г. Парамонов, Косырев) — за участие в подпольном «Союзе борьбы за политические права».[9] В 1975 г. состоялся суд над пятью участниками подпольной организации «Эстонское демократическое движение». Члены «Союза за демократические права» — все русские, из пяти судимых членов ЭДД двое, и притом ведущие фигуры — неэстонцы (Сергей Солдатов — русский, Артем Юскевич — украинец). Вероятно, хотя организация называлась «Эстонское демократическое движение», упор был не на национальную идею, а на демократическую.

ЭДД принадлежит честь первой попытки создания самиздатской периодики в Эстонии. Наряду с журналами на русском языке («Демократ» и «Луч свободы») члены ЭДД издали несколько выпусков журналов на эстонском языке — «Ээсти демократ» и «Ээсти рахвусликхяэль», т.е. «Эстонский демократ» и «Голос эстонского народа».[10] С разгромом ЭДД эти журналы прекратили существование, и только со второй половины 70-х годов эстонский самиздат стал расти, притом быстрыми темпами. В 1978 г. уже потребовался и был издан (в самиздате же) библиографический указатель «Наиболее важные произведения самиздата». В том же 1978 г. появились периодические издания на эстонском языке: сборник с текущей информацией о событиях, замалчиваемых или искажаемых официальными источниками, под длинным названием «Дополнительные материалы о свободном распространении в Эстонии идей и информации» и «Субботняя газета», выходящая в университетском городе Тарту дважды в месяц.[11] Мне не известно, чтобы где-нибудь в СССР, кроме Тарту, выходило самиздатское издание с такой частотой.

На широкое распространение эстонского самиздата в конце 70-х годов указывает обильное его изъятие во время обысков — не только в городах, но и в рыбацких поселках и на фермах (возможно, на фермах он главным образом и изготовляется, там труднее обнаружить эту деятельность). Власти борются с распространением самиздата привычным методом — арестами. Такие аресты начались с 1980 г. По обвинению в распространении самиздата были арестованы архитектор Виктор Нийтсоо, рабочий Тийт Мадисон и инженер Вильо Калеп.[12] В 1983 г. последовало еще четыре ареста за самиздатскую деятельность (в Таллинне — автор самиздата доктор физико-математических наук Иоханнес Хинт и распространитель самиздата трубочист Хейки Ахонен; в Тарту — женщина-архитектор Лагле Парек и исключенный из университета Арво Пести, работавший пожарником). Эти аресты сопровождались многочисленными обысками в Таллинне, Тарту и других местах Эстонии, и всюду находили — самиздат.[13]

Эстонское движение по его устремлениям можно определить как национально-демократическое. Для этого движения характерен молодежный состав участников. Пожалуй, это единственное из диссидентских движений в СССР, где основную массу участников составляют не только студенты, но и школьники-старшеклассники. Одна из распространившихся форм выражения национальных чувств эстонской молодежи — водружение национального флага, в особенности в День Независимости Эстонии (24 февраля). За это в 1980 г. были арестованы и осуждены по обвинению в «хулиганстве» пятеро юношей-эстонцев. С этого времени водружение национального флага в День Независимости происходит ежегодно. В 1981-1983 гг. 22 человека были осуждены за это, а также за срывание советских флагов и даже сжигание их.[14] Однако наиболее массовой формой участия эстонской молодежи в национально-демократическом движении стали демонстрации.

Впервые такая демонстрация состоялась 22 сентября 1978 г. в Тарту. Приблизительно 150 школьников собрались перед зданием горкома партии и комсомола. Выкрикивая лозунги «Вон славян!», «Да здравствует Эстонская республика!» и «Больше образования — меньше политики!», они разбили вывески на здании и были разогнаны милицией. С зачинщиками велись «беседы» в отделениях милиции, но никто не был арестован.[15]

В 1979 г. в том же Тарту 24 декабря (в канун Рождества) толпа молодежи отправилась на кладбище поставить свечи на могилы соотечественников, погибших во время войны 1918-1920 гг. С кладбища пошли на городскую площадь. Там произносились речи о свободе и национальной независимости. Милиция задержала несколько человек, но вскоре они были отпущены. 31 декабря, под Новый год, митинг на кладбище повторился. В составе этих демонстраций были не только школьники, но и студенты.[16]

В 1980 г. произошли демонстрации в столице Эстонии Таллинне. Первая демонстрация состоялась 22 сентября из-за отмены выступления молодежного поп-оркестра «Пропеллер», назначенного на стадионе после футбольного матча. Концерт был отменен, потому что устроители обнаружили «националистические мотивы» в текстах песен, подготовленных к исполнению. В демонстрации участвовало не менее 1000 человек, произошли стычки с милицией, разгонявшей демонстрантов. Несколько старшеклассников исключили из школ за участие в этой демонстрации. Исключения вызвали демонстрации протеста. 1 и 3 октября состоялись демонстрации в нескольких местах Таллинна — у горсовета, на Балтийском вокзале, у памятника эстонскому писателю А. Тамсааре, на холме Харью. В общей сложности в них участвовало около 5 тыс. человек. Демонстранты размахивали флажками независимой Эстонии, выкрикивали лозунги: «Свободу Эстонии!», «Русские — вон из Эстонии!», «Правда и справедливость!» и т.п. Они требовали также улучшения условий школьных занятий. Демонстрации были разогнаны милицией, при этом милиционеры избивали демонстрантов. Задержали около 150 человек, но после выяснения личности отпустили. Под арестом остались человек 10. Известны имена лишь двух осужденных за участие в этих демонстрациях — учащийся техникума Алан Сепп и Сердюк. Их осудили по обвинению в «хулиганстве».

Местные газеты на русском и эстонском языках («Советская Эстония» и «Рахваал») и таллиннское радио сообщили о «беспорядках» и о возбуждении уголовных дел против нескольких демонстрантов. Официальные источники определяли их численность в 1000 человек.

После этих демонстраций тоже последовали исключениях из школ. Тогда 7 и 8 октября состоялись демонстрации против этих исключений, но гораздо менее многочисленные, в несколько сот человек. В демонстрациях участвовали и русские школьники.[17] Но были и выступления русских подростков против своих сверстников-эстонцев. После демонстрации 5 октября русские школьники писали на стенах: «Фашисты, вон из Эстонии!». Самиздатский документ пятнадцати эстонских интеллигентов сообщает:

…Во время…демонстрации эстонской молодежи в 1980 г. между старшим и младшим поколениями русских возникла солидарность, даже сотрудничество и взаимная порука. Днем 13-16-летних школьников избивали ударные отряды, укомплектованные русскими милиционерами, а вечером эту же «деятельность» в «общественном порядке» продолжали русские подростки, солидно вооруженные холодным оружием. Были случаи, когда высшие партийные функционеры оправдывали такого рода «деятельность» русских подростков. Так, например, выступая в одном таллиннском учреждении в то время, известная партийная деятельница Зоя Шишкина заявила следующее: «В наших русских школах подростки изготовляют сейчас кастеты и ножи. И это естественно — мы должны себя защищать!».[18]

Интересно отметить, что в те дни, когда происходила демонстрация в Таллинне, в Тарту состоялась забастовка рабочих завода сельскохозяйственного машиностроения «Кацеремондитехас» (1 и 2 октября). В забастовке участвовало около 1000 человек. Они требовали отмены повышенного незадолго перед тем плана выпуска продукции, выплаты задержанных премиальных и улучшения снабжения города продуктами и товарами. Прибыла комиссия из Москвы, и требования бастовавших были частично удовлетворены: прежний план восстановили, премии выплатили.[19] Не думаю, чтобы событие это имело прямую связь с демонстрацией в Таллинне, но оно отражает общее возбужденное состояние в маленькой республике.

Непосредственным откликом на таллиннскую демонстрацию были молодежные демонстрации в Тарту, Пярну и других эстонских городах10 октября. В Тарту, кроме национальных лозунгов, выдвигалось требование отставки первого русского министра образования в Эстонии Эльзы Гречкиной. Она была назначена на этот пост в июле 1980 г.

11 октября выступил по радио министр внутренних дел Эстонии Марко Тибар, предостерегавший от продолжения демонстраций. По школам были проведены родительские собрания. Родителям грозили увольнением с работы за участие детей в демонстрациях. Во второй половине октября Эстонию посетил председатель КГБ Андропов. Около 100 школьников были исключены из школ. Число арестованных за участие в демонстрациях возросло до 20.[20]

17 сентября 1982 г. состоялась студенческая демонстрация в Тарту, в которой участвовало около 5 тысяч человек. Это было во время торжеств по случаю 350-летия Тартуского университета. Демонстранты требовали установить около здания университета бюст шведского короля Густава-Адольфа II — основателя университета. Этот бюст был убран после установления в Эстонии советской власти. Демонстранты пели патриотические эстонские песни, выкрикивали лозунги против русификации. 19 сентября перед зданием для иностранных гостей, прибывших на университетский юбилей, советский красный флаг был заменен на национальный эстонский, и оставался там, пока милиция не заметила этого.[21]

В молодежном движении Эстонии наряду с демократической обнаружилась и экстремистская тенденция. В конце 70-х годов в Таллинне возникла вооруженная группа сопротивления оккупации. Ее возглавил Имре Аракас (1945 г.р.). Чтобы вооружиться, группа Аракаса предприняла ограбление склада добровольного спортивного общества «Динамо». В начале 1979 г. Аракас был арестован по обвинению в бандитизме. Во время суда над ним его вооруженные сторонники ворвались в зал и освободили своего вожака. В середине 1979 г. Аракас обстрелял машину первого секретаря ЦК КПЭ А. Вайно, однако тот остался невредим. В конце 1979 г. Аракас был арестован и приговорен к 12 годам заключения.[22]

Группа Аракаса — единственный случай вооруженной подпольной организации в Прибалтике с 70-х годов. За этим исключением движение имеет мирный характер.

В пробудившееся национально-демократическое движение вовлечена не только «зеленая молодежь», но и зрелые люди.

До начала 80-х годов таких людей была малая горсточка. Публично выступали лишь трое: Март Никлус, Энн Тарто и Эрик Удам. Все трое уже отбыли сроки по политическим обвинениям. В заключении они познакомились с литовскими диссидентами и обрели среди них личных друзей. Все трое время от времени ставили подписи под обращениями литовцев по поводам, касающимся всей Прибалтики. Но кроме этих трех, никто в Эстонии литовских акций не поддерживал. Ни национальный, ни католический потоки литовского диссента не привлекали их соседей — нелитовцев и некатоликов. Никлус, Тарто и Удам, вызывая восхищение своих соотечественников, оставались аутсайдерами.

23 августа 1979 г. исполнилось 40 лет со дня заключения пакта Молотова Риббентропа, по которому советские войска были введены в Прибалтийские страны. В день 40-летия пакта было опубликовано обращение граждан Балтийских республик, требовавших опубликования полного текста этого документа с секретными приложениями, где речь шла о судьбе Прибалтики. Подписавшие обращение требовали от советского правительства и правительств ФРГ и ГДР объявления этого пакта недействительным, а от правительств стран Атлантической хартии — осуждения сговора Сталина и Гитлера и его последствий. Под обращением стоит 48 подписей, как всегда — больше всего литовцев. Из эстонцев его подписали все те же трое — М. Никлус, Э. Удам и Э. Тарто.[23]

Сдвиг в настроениях «лояльных» эстонцев можно датировать очень точно — началом 1980 г. В январе под протестом против советского вторжения в Афганистан вместе с М. Никлусом поставил свою подпись Юри Кукк, принадлежавший к научному истэблишменту Эстонии. Кукк сам передал это письмо иностранным корреспондентам в Москве.[24]

Ю. Кукк — кандидат химических наук, сотрудник Тартуского университета, с 1966 г. был членом партии и даже членом партбюро. В 1979 г. подал заявление о выходе из партии, в августе 1979 г. был уволен из университета, стал добиваться эмиграции. Вскоре после подписания письма об Афганистане Кукк был арестован (13 марта 1980 г.). Под письмом протеста против его ареста в Президиум Верховного Совета ЭССР стоит 36 подписей — и эстонцев, и литовцев, и русских. В октябре 1980 г. письмо с протестом против жестокостей милиции при разгоне демонстраций школьников подписали 40 эстонских интеллигентов, среди них были весьма престижные.[25] В октябре 1981 г. со второго курса Тартуского университета был исключен студент-историк Рюнно Виссак — за проявление националистических настроений. 75 студентов подписали письмо в защиту Виссака, направленное в министерство высшего образования.[26]

Еще одно проявление гражданского сопротивления эстонцев совместно с литовцами и латышами, в октябре 1981 г., где из 38 подписавшихся прибалтов 16 были эстонцами, — требование превратить в безъядерную зону не только Скандинавские страны (чего добивалось советское правительство), но и прибалтийские республики.[27]

Имеются и другие свидетельства, что «благополучные» эстонцы стали решительнее поддерживать своих соотечественников-диссидентов. Так, замысел властей относительно Кукка был — объявить его душевнобольным, чтобы он не воспринимался как носитель настроений эстонской интеллигенции и чтобы избежать рискованного судебного процесса. Однако трижды экспертные комиссии, проведенные в Эстонии, признали Кукка нормальным. После этого не решились поставить другой диагноз и психиатры в Московском институте им. Сербского. Очень мягкий, по советским стандартам, приговор Кукку — 2 года лагеря общего режима — показал стремление властей не ссориться с эстонским истэблишментом.[28]

Однако очень скоро после суда Кукк погиб в лагере. Причиной смерти было насильственное кормление во время объявленной Кукком голодовки. Кормление было проведено с нарушением элементарных правил, которых не могли не знать сотрудники лагеря, их нарушившие.[29] Возможно, они действовали по неофициальной «рекомендации сверху»: на фоне тогдашних событий в Польше и продолжающейся напряженности в самой Эстонии кто-то мог решить, что полезно припугнуть потенциальных последователей Кукка.

Летом 1981 г. в Таллинне и других городах Эстонии появились листовки, подписанные «Демократическим национальным фронтом Советского Союза». Эта организация, не объявившая имен своих членов, призывала провести 1 декабря 1981 г. с 10 до 10-30 час. утра молчаливую демонстрацию в поддержку следующих требований:

– вывод советских войск из Афганистана;

– невмешательство в дела Польши;

– прекращение вывоза продовольствия из СССР;

– прекращение тайных видов снабжения партийных верхов;

– освобождение политзаключенных;

– сокращение срока военной службы на полгода;

– соблюдение Всеобщей декларации прав человека и Хельсинкских соглашений.

Демонстрантам предлагалось прекратить в указанное время всякую деятельность и передвижения — на работе, дома, на улице. Авторы листовки предостерегали: «Никаких нарушений общественного порядка!», «Никаких проявлений национализма!» и предлагали на время демонстрации проигрывать на магнитофонах революционные песни, например «Интернационал». В дальнейшем предлагалось повторять демонстрации каждый первый рабочий день месяца в то же время.

Листовка задолго до 1 декабря попала на Запад и вызвала большой интерес. К 1 декабря в Таллинн пытались попасть многие корреспонденты западных газет. Удалось это лишь корреспонденту шведской газеты «Дагнес». Он сообщил («Dagnes Nyeter», 3 января 1982 г.), что в городе явно ощущалась повышенная бдительность милиции и «наблюдателей в штатском». В магазинах с утра продавали дефицитные товары, чтобы люди бросились в очереди. Во дворе фабрики корреспондент видел молчаливо стоявших рабочих, но трудно было понять, это демонстрация или обычный для советского предприятия простой. Как безусловное участие в демонстрации он отметил лишь один случай: строительные рабочие прервали работу как раз на назначенные полчаса и не отвечали на вопросы. По истечении получаса на вопрос, почему они бездействовали эти полчаса, ответ был:

– Мы — эстонцы.

Позднее стало известно, что работу прекратили на это время на многих фабриках и во многих учреждениях, главным образом мелких: именно на эти полчаса люди ушли с рабочих мест «на перекур». По подозрению в демонстрации были задержаны около 150 человек, но вскоре отпущены. Однако четверо остались под арестом, среди них — Сиим Саде (рабочий) и Эндель Розе — врач, уволенный из поликлиники в ноябре 1981 г. за распространение листовок «Демократического национального фронта». Розе был приговорен к 1 году лагеря.[30]

В 80-е годы к прежним формам «бытового» национализма (отказ отвечать по-русски, объявления на дверях ресторанов и кафе на русском языке «нет свободных мест» и т.п.) добавилась и такая как выстрелы из охотничьего ружья по портрету Брежнева. В июне 1982 г. за это были осуждены на лагерные сроки три «номенклатурных» эстонца — руководящие работники мясокомбината в городе Выха.[31]

Отмечу, что церковь в Эстонии не откликнулась сколько-нибудь заметно на оживление национально-демократического движения. Большинство эстонцев принадлежит к лютеранской церкви (250 тысяч прихожан). Эта церковь испытывала суровые гонения после войны как «немецкая». Сейчас она входит во Всемирный совет церквей и поддерживает тесные связи со своими единоверцами в Финляндии. Лютеранская церковь, в отличие от баптистской, пятидесятнической (см. главы «Евангельские христиане-баптисты» и «Пятидесятники») и некоторых других протестантских церквей, не имеет незарегистрированных общин, независимое поведение которых сдерживало бы нажим властей. Поэтому лютеранская церковь находится в очень униженном положении, руководство ее беспомощно перед государственным диктатом, и лютеранские священники, так же, как и православные, вынуждены безропотно покоряться уполномоченным Совета по делам религий и культов.

Единственный известный случай открытого выступления лютеранского священника против вмешательства государства в дела церкви — проповеди Вэлло Саллума и его статья «Церковь и нация» (1981 г.). В. Саллум утверждал, что цели христианства и коммунизма совпадают: это счастье и свобода людей. Однако эстонские коммунисты узурпировали проповедование этих идеалов и борьбу за их осуществление, незаконно лишив церковь возможности делать то же самое свойственными ей методами, и таким образом лишили верующих возможности участвовать во всенародном деле, рассматривают их как граждан «второго сорта». Проповедь Саллума была пресечена помещением его в психиатрическую больницу. Он был освобожден оттуда через несколько месяцев, после того как признал, что идеи его были плодом больного сознания.[32]