Глава 23

Глава 23

Мой путь и долог и тернист.

Судьбой моей владеют черти.

И я — осенний павший лист,

Влекомый ветром к смерти.

М.Т.

Оставив на нарах свой жалкий узелок и сказав незнакомому соседу, что скоро вернусь, только схожу в туалет, я с трудом выбрался из нижнего трюма в верхний. Из этого трюма крутой трап вел на палубу, виден был клочок неба. Как я обрадовался этому серому небу! У трапа толпились люди, дико рвущиеся на палубу, в гальюн. На палубе у люка стоял часовой, методично ударом приклада сбрасывающий слишком активно рвущегося на палубу. Сброшенный летел на стоящих внизу у трапа. Отборная ругать, озверевшие лица. Я на минуту представил себе, как бы это все было, если бы пароход тонул. Долго не раздумывая, я решился, пока еще есть во мне силы, пробиться на палубу, на воздух, к солнцу или хотя бы к сумрачному, пасмурному небу.

И я энергично, сколько хватало сил, стал продвигаться к трапу, к желанному воздуху. Странно, но я почти не встречал сопротивления со стороны блатных, в тот момент изрядно озверевшей массы человекоподобных. Осмысливая это, я прихожу к выводу, что в то время велико было уважение нашего народа к армии, особенно к ее воздушным силам. Я говорю нашего народа, а ведь и воры, и все уголовники, все, все были частью нашего советского народа. Ведь на мне были военная форма, а на голове летный шлем. И лишь когда я был на трапе, ведущем на палубу, кто-то стал хватать меня за ноги. Но достаточно было с моей стороны нескольких «взбрыкиваний», как тот кто-то отвалился. Больше меня никто не пытался удержать. Близок выход с трапа на палубу. Надо мной нависает конвоир, дежурящий у трапа, привычный взмах винтовки, обращенной прикладом к очередному заключенному, вылезающему на палубу. Невольно зажмуриваюсь, ожидая удара. Но меня минует приклад: часовой увидел военную гимнастерку и летный шлем. Я беспрепятственно выхожу на палубу, бормоча: «Я в уборную, в гальюн». Свежий морской воздух ударяет в мое лицо, заполняет мои легкие, я глубоко его вдыхаю, и все темнеет в моих глазах, я падаю на палубу. Очнулся от резкого запаха нашатырного спирта. Надо мной склонились женщина и мужчина. «Обморок, — говорит женщина. «Наверное, врач, — думаю я, — и тоже заключенная». На вопрос, как я себя чувствую, отвечаю, что удовлетворительно и прошу поместить меня в верхний трюм, где воздух не такой спертый. «А ваши вещи?» — задают мне вопрос. «Какие у меня могут быть вещи?» — отвечаю тоже вопросом. — «Все со мной и на мне». Меня препровождают в другой трюм, в его верхнюю часть. Спускаюсь туда по трапу, и меня окликает знакомый по пересыльному лагерю крымский татарин, бандит, убивший, как он мне говорил, уже в лагере своего прокурора. Мне найдено местечко около него и его товарища. Так я плыву до Магадана. Татарин пожаловался мне, что плывем, дескать, на север, а у него легкие брюки. Я подарил ему свои армейские зимние стеганные штаны, за что он был мне благодарен и при раздаче пищи ухитрялся на нашу маленькую компанию притащить лишнюю миску пищи. Путешествие наше однажды, кажется, в проливе Лаперуза, было прервано японским военным кораблем. С него в мегафон спросили, куда плывет пароход «Минск» и с каким грузом. В мегафон с нашего парохода ответили, что курс корабля в бухту Ногаева, а везет пароход партию завербованных рабочих на строительство Магадана и на прииски. Конечно, при этом конвойная охрана «завербованных» спряталась, и японцы ее не видели. Но мы прекрасно понимали, что японцы не дураки и очень хорошо знают, что за пассажиры систематически едут на Север на советских судах.

Мне рассказывали, что такие путешествия на Север не всегда были благополучны для отправителя рабов в трюмах. Однажды охрана, спрятавшись при приближении японского военного корабля, забыла в гальюне одного заключенного, и сей «завербованный по контракту» прыгнул за борт между советским невольничьим кораблем и японским военным. Японцы его выловили и, надо думать, во всех подробностях узнали о «контрактниках» пассажирах советских трюмов. И еще мне рассказывали, как этапируемые в Магадан заинтересовались нижним трюмом, а он был заперт. Предполагая, что там продукты, блатные проникли туда. Но трюм был загружен тюками с хлопковой ватой. Кто-то из воров заронил искру. Вата загорелась. Капитан дал команду пустить в трюмы воду или пар, и задраить люки, чтобы воздух туда не проникал, и горение бы прекратилось. Весь этап погиб, но пароход был спасен! Жизнь заключенных ничего не стоила. Ведь это — рабы. Погибли эти, еще тысячи будут доставлены на прииски, рудники и лесоповалы. По прибытии в порт назначения, когда этапников выводили на пирс, то как правило, выносили в среднем 8-10 трупов. Умерших от болезни или убитых? Не все ли равно?