Глава 66

Глава 66

«Правда требует стойкости: за правду надо стоять или висеть на кресте. К истине человек движется. Правды надо держаться — истину надо искать.»

М.М. Пришвин

Если кто-то когда-то прочтет строки, написанные мною, то возможно, он захочет задать вопросы мне: все же кто ты, автор этих строк, во что ты веришь и на что надеешься? Я предвидел эти вопросы и потому пишу эту главу. Я же говорил, что императивом в моей жизни, едва я стал задумываться о смысли жизни, было одно, как девиз — анализируй! А, следовательно, «лучшее, что я храню в себе, это живое чувство к хорошим людям» (М. М. Пришвин). И не менее живое чувство презрения и даже ненависти к плохим людям. Воспитывая меня, моя мать с моих малых лет привила мне четкое понимание того, что хорошо и что плохо, что можно и что нельзя. Еще совсем маленькому мать и Куа-сан дали мне понять, что добро и что зло. С взрослением «НАДО» стало для меня своеобразным божеством Сложился и мой взгляд на определение интеллигентности. Я думаю, чтобы называться интеллигентным человеком мало быть образованным, воспитанным и культурным, надо быть порядочным, то есть честным, чутким, чистоплотным духовно и душевно. Я встречал людей образованных, встречал внешне воспитанных, но до порядочности им было далеко. Мне вспоминается высказывание русского писателя Константина Паустовского: «Человек должен быть умен, прост, справедлив, смел и добр. Только тогда он имеет право носить это высокое звание — Человек». И я всю свою сознательную жизнь старался быть человеком с такими качествами. Постоянно наблюдая человеческую глупость, я все же не утратил веру в человеческий разум, в его светлые и добрые свойства. Я считаю, что истинный разум должен обладать главной отличительной чертой — доброжелательностью. Человечество, охваченное злобой и жаждой самоистребления, несколько преждевременно и незаслуженно назвало себя Homo sapiens. Доброта на превалирует у этого «человека разумного», значит, так ли разумен он? Я не согласен с мыслью Достоевского, что красота спасет мир. Нет, только доброта может спасти мир, то есть всю нашу многострадальную планету. Готово ли человечество к спасению мира? Сейчас, конечно, нет. Но мечтать о счастливой жизни на земле никому не запрещено. Верить даже в химеры. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» — писал Грибоедов. И опять хочу сказать несколько слов о светлой мечте человечества, так опошленной политическими авантюристами, о коммунизме. Ведь мысли о братстве, о земной счастливой жизни впервые высказал Иисус Христос. Так возникла вера, религия, если хотите, идеология. Уместно привести высказывание замечательного русского ученого, мыслителя, писателя-фантаста Ивана Антоновича Ефремова: «…только в начале своего возникновения любая религия живет и властвует над людьми, включая самых умных и сильных. Потом вместо веры происходит толкование, вместо праведной жизни — обряды, и все кончается лицемерием жрецов в их борьбе за сытую и почетную жизнь». Вера в возможность создания земного рая при анализе состояния человечества рассыпается в прах.

В процессе своего эволюционного развития человек приобрел такие качества: лень, жадность, страх, жестокость, злобность, зависть, глупость, способность к вероломству, лицемерию и лжи, патологическую мстительность, потрясающую жажду убийства.

Способен ли человек с такими качествами построить на Земле справедливое и счастливое общество, земной рай, коммунизм? Прекрасный, мудрый французский писатель Анатоль Франс говорил, что, возможно, в весьма далеком будущем человечество, если не погибнет от собственной глупости, сможет создать относительно счастливую жизнь для всех людей.

Жду ли я на склоне своих лет что-то от жизни? Отвечу строками из чрезвычайно мудрого стихотворения М.Ю. Лермонтова:

Уж не жду от жизни ничего я.

И не жаль мне прошлого ничуть…»

Я и в заключении, в лагерях под гнетом произвола, и когда освободился из заключения и жил на Чукотке под наблюдением «всевидящего ока» не ждал от жизни ничего, так как был уверен, что вряд ли останусь в живых и смогу вернуться к своей матери. Ведь можно было погибнуть при обвале в шахте или от ножа какого-нибудь подонка, или от пули дегенерата-охранника, наконец, просто замерзнуть в пургу. Постоянное сознание близости смерти выработало равнодушное отношение к ней. И только раз за все мое пребывание на Колыме и Чукотке я испытал даже не страх, а ужас, встретившись со смертельной опасностью. Это случилось 14 апреля 1948 года. Я уже был так называемым «вольнонаемным» медицинским работником в системе Чаун-Чукотского управления Дальстроя МВД и заведовал медицинским участком автотрассы, соединявшей Певек с приисками. На трассе были расположены отдельные лагерные пункты с заключенными, работавшими на ремонте трассы. Все эти точки и лагпункты были под моим медицинским контролем. Я уже раньше говорил, что центральной точкой был 47 км, где и находился мой медицинский пункт. В тот день меня известили, что в лагпункте 24 километра заболел один заключенный. Трасса была задута пургой, и машины по ней не ходили. Получив известие утром, я быстро собрался и вышел, одетый в оленью кухлянку, на плече полевая сумка с красным крестом, за голенищем унта охотничий нож. Выйдя утром, я рассчитывал к вечеру вернуться к себе на 47 км. Придя на лагпункт 24-го километра, я осмотрел больного, написал направление в больницу комендантского лагеря в Певеке и договорился с охраной, чтобы на следующий день, как только пойдут по трассе машины, отвезли больного в больницу. Был уже по времени вечер, стемнело, когда я пошел обратно на 47 км. От лагпункта на 33 км. начинался пологий подъем на перевал между двух сопок. Слабо мерцало полярное сияние. Я быстро шел по задутой пургой автотрассе, по бокам ее торчали деревянные вешки, обозначающие, где под слоем снега лежит автомобильная дорога. Вдруг в стороне от автотрассы я увидел как бы блеск автомобильных фар, светящихся вдали. Потом услышал мягкий стук бегущих ко мне лап. Это были полярные волки. Чукотский волк больше крупной овчарки, его высота в плечах доходит до 100 см, а вес до 70 кг. Зимой его шерсть почти белая, скорее серая, светло-серая. И вот такие вольные обитатели тундры приблизились ко мне. Их было пять. Я не останавливаясь, выдернул из снега одну вешку, она была тонкая, я ее бросил, взял другую и продолжал идти вперед, держа в левой руке вешку, а в правой нож. Волки шли параллельно моему пути. Один из них, самый крупный, переходил передо мной дорогу. Таким образом справа от мена шли три волка, слева два, потом слева три, а справа два.

Крупный волк, должно быть, вожак, переходя передо мной дорогу, рассчитывал, что я остановлюсь, но я упорно продолжал идти, моля Бога об одном — только бы не поскользнуться, только бы не упасть, так как подняться они мне не дадут. Наконец, вожак зашел вперед и сел напротив меня. Его, сидящего, голова была на уровне моей груди. От ужаса, чувствуя неминуемую смерть от этих хищников, не ощущая своей шапки, так как она была уже на стоящих дыбом волосах, я продолжал идти на сидящего вожака, выставив правую руку с ножом. Уже не разум, а инстинкт руководил мною. Волк, нехотя, медленно уступил мне дорогу. Провожали волки меня один километр или полтора. На вершине перевала, это был 38 км я хотел спуститься чуть вниз до яранги охотников, но заметил, что волки ушли. Они раньше меня почуяли дым от яранги. И я пошел дальше. Почему они не напали? Они были сыты, накануне долиной прогнали большое стадо оленей. Моя оленья кухлянка своим запахом привлекла их внимание, и они некоторое время сопровождали меня. Но смертельный ужас, охвативший меня, я буду помнить до конца своей жизни. Я не испытывал страха смерти, когда в меня, заключенного, стрелял охранник, а потом охранник-надзиратель Лапонин, но ужас встречи с волками был настоящим страхом смерти.