4. Выставка

4. Выставка

А между тем приближалось событие, которому суждено было решить мою проблему. Говорят, будто Швейцария устраивает большие национальные выставки накануне каждой мировой войны и если стране суждено погибнуть, будущим археологам не составит труда реконструировать модель швейцарского общества по материалам Выставки, ведь под руинами и пеплом найдут скелеты коров, чертежи часов, формулу молочного шоколада и программу педагогики будущего, — с подробным описанием, разбором и резюме. Правда, Швейцария больше ста пятидесяти лет не участвовала в больших войнах и никогда не подвергалась разрушению. Но как говорится, «кто знает»…

В разгар международного политического кризиса, когда наша экономика, можно сказать, процветала, было решено устроить новую Выставку в 1964 году. Почему в 1964-м? Потому что предыдущие выставки состоялись двадцать пять и пятьдесят лет назад, статистикам легче проводить сравнения.

Правда, многие сомневались, стоит ли сейчас затевать Выставку. Экономика в подстегивании не нуждалась, страна купалась в деньгах, предприятия были загружены заказами на много лет вперед, даже самый нерадивый не боялся нужды, население увеличилось на пятнадцать процентов за счет приезжих, потому что швейцарцы стали чересчур разборчивы и от многих профессий воротили нос. Деловито мчались поезда, летели самолеты, на шоссе сталкивались автомобили, банкиры обновляли фасады своих банков, многие заказывали мраморную облицовку. Есть ли надобность тратить миллионы, чтобы стимулировать экономику, когда и без того ресурсов и продуктов вдоволь? Чтобы увеличивать поток туристов, который и без того превосходит все возможности страны?

К тому же идея такой выставки вообще казалась безнадежно устаревшей. Главной целью знаменитых выставок, таких, как Парижская в 1889 году, Берлинская или Лондонская, вызвавших столько толков и откликов, было собрать в одном городе образцы со всего мира, чтобы деревенский житель мог познакомиться с такси, отелем, оборудованием заводского цеха, картиной великого мастера, развлекательным парком, а горожанин увидел конюшню, сыроварню, образцовую молочную ферму, чтобы европеец посмотрел макет африканской деревни, китаец — индейский вигвам. И все это в обрамлении развевающихся флагов, призванных подогревать присущие XIX веку националистические страсти: любовь к своей стране и ненависть к соседу.

В середине XX века уже миллионы туристов рыскали по Европе, закупоривая дороги и повергая в отчаяние владельцев гостиниц; путешествие позволяло этим потенциальным посетителям Выставки увидеть 95 процентов того, что она могла им предложить: электрические трансформаторы, высоковольтные линии, увеселительные парки, музеи, мощнейшие тепловозы, могучих быков и показательные кухни. «Не это главное, — возражали поборники Выставки. — Мы покажем им и другие вещи, гости познакомятся с душой страны, с лучшими сторонами национального характера, с нравственным обликом граждан. Выставка утвердит понятие „швейцарский путь“, станет гимном завоеванию разума, белому кресту на нашем флаге и будущему Конфедерации. Будут потрясающие фильмы, автоматическая пушка — мечта грядущих солдат, большая обзорная вышка и несравненный архитектурный ансамбль. И разумеется, будет аттракцион, небывалый аттракцион, достойный XX века, достойный Швейцарии, достойный мира, который пришлет к нам миллионы гостей. Швейцария окажется в центре внимания всей вселенной, ее нейтралитет будет навсегда обеспечен».

Аттракцион?

Ну да.

Какой же? Этот вопрос детально обсуждался премудрыми деятелями. Кто-то предложил — о, верх фантазии! — воздвигнуть трехсотметровую башню.

Представьте себе: башня, основание которой стоит на берегу озера, а верхняя площадка вздымается выше церкви Святого Франсуа!

Кто-то возразил, что такая высокая башня может помешать воздушному сообщению. Ему напомнили, что Эйфелева башня самолетам не мешает (еще бы, ведь полеты над Парижем запрещены).

Почему-то никого не осенила мысль соорудить полукилометровую башню в яме пятисотметровой глубины. А ведь такой проект сулил бездну преимуществ.

Такая башня не помешает самолетам и не заслонит вид на окрестности; надежно защищенная от ветра, она позволит применить самые легкие конструкции и сберечь немало денег; наконец, посетители смогут, не напрягая шейных мускулов, наблюдать самое интересное место башни — ее макушку. Совершенно уникальный случай: на эту башню можно смотреть сверху, а не снизу. И Выставка могла бы похвастаться не только самой высокой башней в мире, но и самой глубокой ямой.

Предложений было много, но ни одно из них не могло завоевать большинства голосов.

Как раз в те дни я имел удовольствие (тогда это еще было удовольствием) принять у себя дома одного из директоров будущей Всешвейцарской выставки. Меня с этим добрым человеком связывало отдаленное родство, которое вовсе не обязывало к близости и от которого при желании легко было отречься. После обеда зашла речь о Выставке.

— Вы что-то предлагали в связи с озером? — спросил мой гость, энергично посасывая трубку.

— Да, — подтвердил я. — Отчего бы вам не поручить мне построить мезоскаф? После можно будет использовать судно для научных исследований, а во время Выставки оно позволит многочисленным посетителям совершить экскурсию на дно озера.

— Но ведь это, должно быть, страшно опасно?

Я обстоятельно рассказал ему о подводной навигации. Объяснил принцип батискафа и мезоскафа, чем они отличаются от обыкновенной подводной лодки. Подчеркнул, что под водой нет никаких проблем с безопасностью движения.

— Я давно думаю над этим проектом, — продолжал я. — В моей лаборатории проведено уже много предварительных экспериментов. Конечно, образец, который я первоначально задумал, для Выставки не годится. Тут понадобится совсем другая конструкция, я бы предложил вместо одной или двух сферических кабин, вмещающих всего несколько человек, сделать цилиндрическую кабину, как у самолета, а оба конца цилиндра завершить полушариями. В стенках — иллюминаторы, около каждого иллюминатора — удобное кресло.

— Так вы полагаете сделать окна? — недовольно спросил он.

— Конечно. Вы не заманите под воду тысячи посетителей, если не покажете им дно озера.

— Тысячи посетителей? Какие же размеры предусмотрели вы для вашего мезоскафа?

— Мне кажется, он должен быть рассчитан по меньшей мере на сорок пассажиров. Если судно будет делать четырнадцать погружений в день и работать все время, пока действует Выставка, оно обслужит сто тысяч восемьсот посетителей. Это, понятно, максимум, недосягаемый на самом деле, ведь будут выходные, простои из-за плохой погоды, дни текущего ремонта. Но несколько десятков тысяч человек побывают под водой.

Директор был поражен. Очко в мою пользу! Он взялся убедить оргкомитет Выставки, через несколько недель все будет в порядке.

Этот разговор состоялся в октябре 1961 года, до открытия Выставки оставалось два с половиной года — более чем достаточно для того, чтобы построить мезоскаф и провести положенные испытания.

Однако этим добрым людям, чтобы решиться, понадобилось четырнадцать месяцев и один бог ведает сколько заседаний и письменных заключений. Правда, когда Выставка 10 декабря 1962 года наконец утвердила предложение построить мезоскаф, никто не голосовал против.

Объективно можно понять тех, кто придирчиво взвешивал плюсы и минусы моего проекта, ведь он, строго говоря, не отвечал понятию «аттракциона» для полчищ посетителей, которые ожидались. Устроители рассчитывали продать около 10 миллионов входных билетов (позднее, когда бюджет Выставки начал разбухать, цифра предполагаемых посетителей выросла до одиннадцати, двенадцати, даже шестнадцати миллионов, это позволяло иметь на бумаге сбалансированный бюджет во всяком случае вплоть до дня закрытия). В лучшем случае мезоскаф сможет обслужить менее одного процента посетителей, а как же остальные девяносто девять? Конечно, найдется немало людей, которые ошибочно сочтут себя слишком старыми для погружений, да к тому же изрядную часть из 16 миллионов билетов приобретут жители самой Лозанны и ее окрестностей, они придут несколько раз, а ограничатся одним погружением. Многие не решатся войти в мезоскаф из-за клострофобии.[49] Тем не менее число желающих намного превысит емкость мезоскафа, он не станет достоянием такого широкого круга гостей, как хотелось бы устроителям. Но все равно сотни тысяч увидят, как мезоскаф выходит из порта, как он погружается и снова всплывает, услышат, как хлопает его вымпел и как поет его сирена… И увидят на белой башенке красный символ Выставки.

Несмотря на бесконечные словопрения, несмотря на вздорные аргументы, обличавшие полное невежество иных местных деятелей (один член комитета спросил меня, а не случится ли так, что мезоскаф при всплытии выскочит из воды вверх метров на десять-двадцать вроде Женевского фонтана и все пассажиры погибнут!), несмотря на кучу всякой несуразицы, конечное решение, несомненно, было продиктовано самыми благородными побуждениями, и за это я могу только благодарить устроителей Выставки.

Уж «мы» покажем, на что «мы» горазды! Ведь Выставка явится как бы витриной, обращенной ко всему миру (так было задумано, а на самом деле многие летом 1964 года воздержались от посещения Лозанны, боясь, что из-за Выставки будут перегружены дороги). Упрочится репутация Швейцарии, перед отечественной индустрией откроются новые горизонты. Житель гор сможет погрузиться в океан. Каков заголовок для сенсационной прессы!

Всем хотелось, чтобы Выставка была грандиозной, великолепной, успешной, достойной народа, который гордится своим прошлым и уверен в будущем. Федеральные и кантональные власти поддерживали Выставку, городской муниципалитет потирал руки, предвкушая огромные прибыли, гарантирующие успех на очередных выборах. А вот людям, прямо связанным с Выставкой, после ее закрытия предстояло искать себе новое поприще. Непростая задача… В пору экономического процветания крупные промышленники и бизнесмены не больно-то склонны менять свое дело на рискованную авантюру, к тому же временную. Потому следовало опасаться, что администрация составится по большей части из заурядных людей, которым терять нечего, а Выставку они будут рассматривать как трамплин для своей будущей карьеры. В общем-то примерно так и вышло; правда, трамплин оказался не очень надежным, с изъянами, которые намного сократили длину прыжка.

Руководил Выставкой триумвират из двух новоиспеченных директоров и архитектора; основу пирамиды составляло изрядное количество честных тружеников, энтузиастов, искренне веривших в то, что им предстоит, так сказать, олицетворять величие своей страны. (Что получилось из этого олицетворения, я еще скажу.) Когда Выставка закрылась, триумвират без больших усилий нашел себе доходные посты. Один стал оптовиком, другой — торговцем скобяными изделиями; архитектор вернулся к своей профессии.

Но хватит забегать вперед. Сейчас, 10 декабря 1962 года, директорат Выставки высказался за мезоскаф и официально поручил мне построить его. В моем распоряжении — меньше года.