42. Снова на грунте

42. Снова на грунте

Вторая половина дня прошла нормально, а вот вечером и ночью нас опять бросало то вверх, то вниз. На первый взгляд может показаться, что это мезоскаф, очень точно уравновешенный, ведет себя как чувствительный маятник. На самом же деле виноваты внутренние волны; правда, амплитуда их стала поменьше, что-нибудь в пределах 5–10 метров. Одновременно чуть возросла наша скорость. Можно подумать, что ветвь Гольфстрима, в которой мы находимся, прокладывает себе путь, извиваясь в окружающей толще воды.

Мы неуклонно продвигаемся вперед, следуя километрах в двадцати к востоку от изобаты 200 метров, как будто Гольфстрим направляется материковой отмелью по определенному руслу. Если и дальше так пойдет, мы свободно минуем мыс Хаттерас (35°13? северной широты), который лежит примерно посредине нашего маршрута, играя роль мыса Доброй Надежды. Нам кажется, что стоит без осложнений пройти Хаттерас, и главное будет позади. И это несмотря на то, что дальше нас ожидают гораздо более беспокойные воды, мы даже допускаем, что придется не один раз всплывать к поверхности, чтобы нас отбуксировали обратно в течение. До мыса ничего такого мы не ожидаем.

21 июля: национальный праздник Бельгии — страны, которая помогла доктору Огюсту Пикару совершить полеты в стратосферу и построить первый батискаф. Верно, с тех пор мы ушли далеко вперед, но это нисколько не умаляет вклада Бельгии в науку, воплощенного в этих начинаниях.

Сегодня мы снова пойдем на грунт. Если обнаружим там течение, которое позволит пройти какой-то отрезок пути и провести наблюдения на большой площади, задержимся на сутки, как предусмотрено программой. Температура воды там будет около 8 °C, часов через десять воздух в мезоскафе охладится градусов до 10, а мы проведем над грунтом еще 10–14 часов, да после начала всплытия пройдет не меньше 10 часов, прежде чем внутри аппарата опять установится сносная температура. Проще говоря, нам предстоят двадцать четыре арктических часа… Каз молится всевышнему, чтобы на дне не оказалось подходящего течения. Тогда мы за два-три часа управимся с наблюдениями и мезоскаф не успеет остыть так сильно.

К полудню амплитуда вертикальных качаний достигает 20–30 метров. Прежде чем мы пойдем вниз, Кен Хэг проводит с помощью «Линча» очередную серию акустических замеров. Он записывает на магнитной ленте многократные эхо, и я наблюдаю бег причудливых волн на осциллоскопе. На полпути к поверхности фиксируется «нечто», какое-то очень слабое эхо. Кен не берется с ходу расшифровать его. Что это — таинственный «глубинный рассеивающий слой», который мы мечтаем увидеть своими глазами?.. Или всего-навсего термоклин, то есть рубеж, где происходит резкий скачок температур? Как бы то ни было, сейчас еще рано разбираться в собранных данных. Этим много месяцев будут заниматься на берегу Кен Хэг и другие специалисты.

Технику замеров можно описать так. На глубине 10 метров производятся взрывы, дающие «белый» шум; «белый», потому что он представляет собой смесь всех «акустических красок», то есть всевозможных частот. А мы замеряем разницу во времени между волнами, которые доходят до нас непосредственно от «Линча» (расстояние около 1,6 километра) и после отражения от дна (расстояние около 150 метров).

В 14.00 готовимся идти вниз. Несмотря на мысль о предстоящем холоде, настроение приподнятое, мы воодушевлены добрыми вестями с Луны: нам сообщили (как всегда, в двух словах), что лунный модуль благополучно оторвался от Луны и вышел на окололунную орбиту. Меньше чем через час он соединится с командным модулем.

Я нахожусь на пилотском посту, потому что Эрвин нес вахту почти всю ночь. Погружение без приключений: четыре с половиной часа мезоскаф плавно приближается ко дну, несколько раз останавливаясь по собственному почину. После остановки он не сразу возобновляет погружение, иногда даже пытается подвсплыть, потому что инерция увлекает его выше уровня, на котором наступает равновесие; как маятник возвращается назад, так и мезоскаф сперва приподнимется, потом уже стабилизируется на данной глубине. Увлекательная игра — точно определить, когда именно надо принять воду в уравнительную цистерну, чтобы предупредить всплытие и в то же время не ускорять погружение.

Размеренно, спокойно набираем глубину под звуки популярной музыки, щедро источаемой нашим кассетным проигрывателем. В ходе погружения Дон Казимир ориентирует мезоскаф в направлении север-юг, чтобы мы сразу же пошли вперед нужным курсом, если есть течение в придонном слое.

В 15.52 Кен Хэг возвещает, что видит через иллюминатор дно метрах в десяти под нами. А уже в 15.55 мы быстро дрейфуем над грунтом, несколько секунд идем боком, словно краб, но тут же гайдроп разворачивает мезоскаф носом по курсу. Течение есть, и притом довольно сильное. Небо не услышало молитвы Дона Казимира, но предстоящие интересные наблюдения должны вознаградить экипаж за холод, которым уже дышат стальные стенки.

Вода тут не очень прозрачная. Грунт выглядит зернистым и твердым. Может быть, перед нами марганцевые конкреции, содержащие разные минералы и подчас делающие морское дно похожим на поле, усеянное картофелинами? Нет, это явно не то. К сожалению. Приглядевшись как следует, мы видим, что приняли за конкреции маленькие неровности грунта. Дно тут покатое, и по мере нашего дрейфа на север глубина продолжает возрастать.

Так как вода мутновата, мы особенно пристально следим за сонаром, прощупывающим толщу моря впереди мезоскафа. Отчетливо слышим издаваемый им протяжный свист переменной частоты и вспоминаем старые радиоприемники, на которых так трудно было настроиться на удаленную или слабую станцию.

Здесь есть все основания быть начеку — карта украшена выразительной четкой надписью: «Осторожно, опасный район». Предвкушаем увлекательные встречи… Вероятно, в этом месте военные моряки, летчики или армия когда-то утопили списанные боеприпасы или взрывчатку. Если срок годности боеприпасов в самом деле истек, они скорее всего больше не опасны. Тем не менее лучше не зацеплять взрыватели гайдропом.

Заметно похолодало, сейчас 15,5 °C, а в ближайшие часы температура понизится еще минимум на 5–6°, ведь за бортом 8,36 °C. Однако холод явно не смущает очаровательную маленькую креветку, которая плавает в 7–8 метрах над грунтом. Не могу разглядеть, есть ли у нее на задних ножках уплощения, которые позволяют ракообразным свободно маневрировать в воде.

Рассматривая дно, окончательно убеждаюсь, что неровности, которые я принял за марганцевые конкреции, на самом деле представляют собой рябь на очень темном песчаном грунте, возможно содержащем титан. На дне борозд скопился то ли более легкий песок, то ли новейшие отложения.

Местами неровное дно пересекают широкие полосы, словно какие-то движущиеся предметы оставили свой след. Метины от килей подводных лодок? Вряд ли, ведь глубина около 400 метров, а так глубоко работают только исследовательские аппараты.

В 18.20 садимся на грунт. Несколько минут экипаж перебегает от иллюминатора к иллюминатору, стараясь что-нибудь рассмотреть. Вижу двух великолепных длинных рыб, но определить их не могу. Они приближаются к нам, двигаясь боком против довольно сильного течения. Угри?.. Наверное сказать не берусь.

Рисунок ряби на грунте неодинаковый, а местами ее и вовсе нет, дно словно подметено и отлакировано течением. Кстати, мезоскаф еще недостаточно тяжел, чтобы противостоять этому течению, напор воды пересиливает трение о грунт, и мы тоже смещаемся боком. А это против правил и вызывает у нас некоторую озабоченность. В интересах большинства делаем вид, будто услышали, как Фрэнк Басби говорит, что измерения закончены, и продуваем уравнительные цистерны, чтобы приподняться и дать гайдропу развернуть нас, как положено.

Снова дрейфуем в нескольких метрах над дном; вдруг сонар сигнализирует, что прямо по курсу возникло какое-то препятствие. И так как течение не позволяет нам остановиться, немедленно решаем еще подвсплыть. Разворачиваем вертикально два двигателя, и мезоскаф совершает тридцатиметровый прыжок, чтобы пройти над преградой. Дон Казимир докладывает поверхности о нашем маневре. Нам задают вопрос, какого рода препятствие. Дон говорит, что он не знает, мы его не видели, это могла быть скала, мог быть коралл — все что угодно, он не в состоянии сказать ничего определенного.

В сообщении, которое «Приватир» сразу же передает по радио на берег, слово «коралл» выделено, и вот уже во все концы летит весть: «На глубине 400 метров „Бен Франклин“ обнаружил огромный коралловый риф». Кто-то добавит подробности о форме, цвете и роде коралла; геологи и зоологи поразятся, что на этой широте, на этой долготе, на этой глубине найден коралл. Сотня газет перепечатает это сообщение. Чего доброго, нам придется организовать новую экспедицию только затем, чтобы все-таки найти коралл в этом районе и избавиться от необходимости писать опровержения…

Холодновато (около 14 °C). Даже крепыш Фрэнк Басби устал. Не выдержав сырости, он наконец соглашается на всплытие. Вечер проходит тихо и мирно, мезоскаф постепенно поднимается, неуклонно идя северным курсом.

В 20.00 Чет не то озабоченно, не то удовлетворенно докладывает, что обнаружил в нашей холодной воде «букашек». Только этого нам не хватало. Вода, специально дезинфицированная, до такой степени насыщенная йодом, что мы с трудом ее пьем, — и вдруг заражена! Каз запрашивает поверхность, как быть. После некоторой паузы нам отвечают, что эти «букашки» (подразумеваются бактерии, вирусы, насекомые и всякая прочая нечисть), по-видимому, не опасны, воду можно пить. Тем не менее осторожность не помешает.

Откровенно говоря, у этой воды такой противный вкус, что никто из нас не был бы огорчен, если бы нам запретили ее пить. Горячая вода хорошая. Она родниковая и без каких-либо дезинфицирующих добавок, ведь ее довели почти до кипения, перед тем как заливать в термосы. Ее нам хватит и для питья, и для приготовления пищи, потому что мы решили не расходовать горячую воду на умывание, как намечалось первоначально. Итак, холодная вода с бациллами — для душа, горячая (вернее, теплая) и ничем не зараженная — для чая, кофе и стряпни.

После нашего короткого прыжка (пять секунд вентиляции уравнительных цистерн) мезоскаф продолжает всплывать. Сначала медленно, метр в минуту, затем побыстрее, до 3,5 метра в минуту. Опять загадка… Кто виновник подъема: восходящая струя, обладающая средней скоростью больше 1,8 метра в минуту? Или один из клапанов пропускает воздух, он продолжает вытеснять воду из уравнительных цистерн, мы становимся легче и потому всплываем неожиданно быстро?

Конечно, мезоскаф при всплытии нагревается, его объем увеличивается, и абсолютный удельный вес становится меньше. Но этот фактор с лихвой уравновешивается тем, что выше вода тоже становится теплее и легче. Собственно, это явление определяет нашу стабильность. Единственно разумное и приемлемое с точки зрения Кена Хэга объяснение: мы попали в сильный восходящий поток. Чтобы притормозить всплытие, поступим, как прежде: примем немного воды в уравнительные цистерны.

К 21.15 мы снова более или менее стабилизированы с небольшой тенденцией к погружению, так как нам пришлось придать аппарату отрицательную плавучесть, чтобы противостоять восходящей струе.

Фрэнк еще не завершил свои наблюдения на грунте. По молчаливому сговору мы сократили пребывание в придонном слое, потому что холод буквально сковывал наши члены. Однако район с чрезвычайно интересными геологическими особенностями, который волнует Фрэнка, по-прежнему простирается внизу под нами, и мы решаем еще два раза спуститься на дно — около 4.00 ночи и завтра во второй половине дня. И не надо сутки зябнуть: будем проводить на грунте по два-три часа, а в промежутках всплывать и согреваться в более теплых водах.

В очередной вылазке на дно нас ждет глубина побольше — 540 метров. Пока Кен Хэг и Фрэнк Басби изучают программу взрывов, подготовленную для нас поверхностью, я пользуюсь случаем понаблюдать море через иллюминаторы. За бортом темно — светильники выключены, а в 4 часа утра дневной свет даже летом не очень-то проникает на такую глубину. За полсотни метров до дна проходим через косяк красивых головоногих — каракатиц длиной около 20 сантиметров. То одна, то другая каракатица извергает облачко цвета сепии. И так как мы дрейфуем вместе с водой, облачко видно очень долго. Очертания его изменяются чрезвычайно медленно; в первую минуту оно отдаленно напоминает каракатицу, поэтому родилось предположение, что каракатица выпускает его, чтобы обмануть своих врагов.

На самом деле у каракатицы скорее всего другая цель, если тут вообще применимо такое слово, а именно ослепить своими чернилами противника и скрыться.

Можно возразить, что все это происходит в темноте, во всяком случае если взять нашу теперешнюю глубину. Так в чем же дело? Может быть, извергаемая каракатицей жидкость воздействует на обоняние рыб и, как говорится, сбивает их со следа? А может, чернила каракатицы[80] каким-то образом искажают излучаемые ею импульсы (скажем, изменяя электропроводность воды) и действуют вроде алюминиевой пыли, которую выбрасывает самолет, чтобы уйти от назойливого луча радара? Можно провести и более прозаическое сравнение: когда облачко начинает рассеиваться, оно напоминает фигуру из теста Роршаха, который нам несколько недель назад предлагали психиатры для контроля нашего поведения во время месячного дрейфа под водой.

Около 6.00 двадцать второго июля мы, как было задумано, идем вверх, чтобы провести утро в менее суровой зоне, на глубине около 350 метров. А в 13.15 мы опять готовы идти вниз.

Сейчас на борту 11,5 °C. Кто назвал Гольфстрим теплым течением?..

Около 15.00 начинаем набор глубины, не подозревая, что это наша последняя экскурсия на дно в этой экспедиции.

У нас было намечено еще три вылазки, но течение увлекло аппарат в район с такими глубинами, что дно оказалось далеко за доступными мезоскафу пределами.

Нас несет на север с такой скоростью, что мы не можем точно определить, из чего здесь состоят донные отложения.

Этот последний рейд на дно подарил нам незабываемые впечатления, каждому посчастливилось увидеть что-то красивое или интересное: краба шириной 25 сантиметров, маленького ската, «огромную» рыбину — для нас сейчас 30–50 сантиметров уже событие…

Дрейф над грунтом длится около получаса. Гайдроп придает аппарату нужное направление, сонар — наш «дозорный отряд» — исправно прощупывает путь, и все идет гладко. То и дело видим небольшие «поперечные» борозды (их направление: восток-запад), чередующиеся с мелкими, но широкими ложбинами, которые тянутся «продольно» с юга на север. Приборы Кена Хэга и Фрэнка Басби регистрируют рельеф и строение дна; изучать эти данные они будут после. Однако Дон Казимир недоволен: они слишком расточительно тратят «его» электроэнергию. Дескать, мне как начальнику экспедиции следовало бы подумать над распределением ресурсов и очередностью работ. Но много ли толку будет от нашего дрейфа, если мы откажемся от наблюдений? Разумеется, я отлично знаю, что Дон, как и все мы, думает только об успехе экспедиции и охотно выделил бы нам больше электроэнергии, если бы мог.

В 16.00 покидаем дно; больше в этом дрейфе мы его не увидим. Трижды примерно по десять секунд с промежутком в три минуты подпускаем сжатый воздух в уравнительные цистерны. И опять происходит что-то не совсем понятное. «Бен Франклин» всплывает, но скачками, после которых делает короткие передышки, иной раз даже немного спустится, прежде чем продолжать подъем. Чтобы точно предусмотреть ход всплытия на ближайшие несколько минут, понадобилась бы вычислительная машина, мгновенно учитывающая все факторы: прежнюю, нынешнюю и будущую температуру воды, корпуса и внутренних помещений мезоскафа; прежнюю, нынешнюю и будущую плотность воды; кривую скорости течения; данные обеих уравнительных цистерн и точный вес всего мезоскафа; сжимаемость воды и мезоскафа в зависимости от давления среды; наконец, вертикальное слагаемое скорости перемещения воды. Только так можно было бы рассчитать движение мезоскафа, который ведет себя словно маятник, колеблющийся около непостоянной точки равновесия и подверженный переменным импульсам — позитивным и негативным. Слои разной плотности заставляют его рикошетировать, собственная инерция тормозит его реакции, и мощная струя воды, с которой идет аппарат, увлекает его то вверх, то вниз.

К 20.30 «Бен Франклин» как будто стабилизируется у отметки 270 метров. По-прежнему холодно: внутри 12 °C, снаружи 12,08°. Значит, корпус еще нагреется, после чего мы подвсплывем на несколько метров.

Вечером я лег спать пораньше и, судя по моему вахтенному журналу, спал очень крепко.

Проснувшись на следующий день, в среду 23 июля, обнаруживаю, что мезоскаф вошел в беспокойную зону: окружающую нас среду пронизывают внутренние волны. Конечно, мы ничего не ощущаем, в нашем представлении царит полный штиль, но одного взгляда на графики глубины за последние часы довольно, чтобы убедиться, что нас качают внутренние волны рекордной пока что амплитуды. Поднимемся за двенадцать минут на 30 метров и тут же без какого-либо вмешательства с нашей стороны за семь-восемь минут опускаемся на 50 метров. Правда, Кен Хэг рассказывает, что на подводной лодке однажды попал во внутренние волны с амплитудой в 50 метров за две минуты. А в общем-то большой роли это не играет (просто душу бередит), средний курс дрейфа нас вполне устраивает. Течение несет нас параллельно берегам штата Джорджия строго на северо-восток, и скорость приличная — чуть больше двух узлов.

Отмечаю, что в телефонных разговорах выработался новый порядок. Первое время вызовы точно соответствовали разработанным заранее правилам.

— «Приватир», «Приватир», я — «Бен Франклин». Прием.

На что «Приватир» отвечал:

— «Бен Франклин», «Бен Франклин», я — «Приватир». Прием.

Лишь после этого полагалось начинать разговор по существу. Теперь все изменилось, и нередко можно услышать, как телефон вдруг без всяких околичностей спрашивает:

— Привет, Каз, чем вы там заняты внизу?

Как правило, слышимость хорошая, и только когда мы подходим слишком близко к поверхности (и судно оказывается в стороне) или, наоборот, ко дну (и передачу забивают эхо), связь иногда затрудняется. То речь говорящего звучит, словно торжественная проповедь епископа с соборной кафедры, то, наоборот, кажется, что она состоит по преимуществу из самых вульгарных и оскорбительных эпитетов. Но мы ни капли не обижаемся. А вот что нас (точнее, меня) всерьез огорчает, так это скудость сообщений об астронавтах. На наши вопросы неизменно следует ответ, что все в порядке, они должны вернуться на Землю в четверг. Но это нам и без того известно, Чет Мэй захватил с собой подробное расписание работы «Аполлона 11».

Жизнь на борту идет как положено, внутренние волны чередуются с полным штилем. Сегодня был случай, когда мы поднялись вдруг на 65 метров, после чего опустились на 50 метров, и все это меньше чем за час.

Фрэнк Басби рассказывает, что давным-давно, когда военные корабли США еще ходили под парусами, заступившему на вахту офицеру только через полчаса разрешалось вносить какие-то поправки в курс. Считалось, что ему нужно не меньше тридцати минут, чтобы освоиться и как следует разобраться в общей картине моря, ветра и парусов. С общего молчаливого согласия мы ввели такое же правило. Заступая на вахту, каждый член экипажа знает: если он поторопится подпустить воздух в уравнительную цистерну, не учитывая, скажем, движения мезоскафа за последние минуты, он рискует слишком облегчить аппарат, и придется тут же проделывать обратный маневр.

Четверг, 24 июля. Все идет хорошо. Правда, ночь была холодная, температура на борту меньше 14 °C. Море как будто утихомирилось, мы обретаем былую стабильность. К тому же начинаем приноравливаться к внутренним волнам, в отдельных случаях можем даже предсказать их амплитуду и частоту.

Сегодня утром особенно тщательно проверяем состав воздуха. Из всех приборов на борту самый неприятный запах издает тот, который призван обнаружить ядовитые примеси в атмосфере. Это только один из многих парадоксов в нашей практике. Еще одним примером может служить прибор, измеряющий потребление электроэнергии. Его назначение — помочь нам экономить электричество, а он сам потребляет процентов 10 всей расходуемой нами энергии. Выходит, чтобы в нем был какой-то смысл, его показания должны сберегать нам больше 10 процентов электричества, в чем я сильно сомневаюсь… Кстати, через несколько дней, научившись обходиться без него, мы его выключим. Вы уже знаете, что в дезинфицированной воде оказались бактерии, а недезинфицированная вода совершенно чиста. Можно назвать и другие недоразумения.

От 12.50 до 14.03 получаем отрывочные сведения о полном успехе «Аполлона 11». Командный модуль благополучно приводнился, поплавок надулся как положено, три астронавта доставлены на борт авианосца.

Вместе со всеми людьми мы облегченно вздыхаем, радуемся и восхищаемся замечательным подвигом.