47. Всплытие

В субботу 26 июля к 9.27 Эрвин продувает уравнительные цистерны, чтобы всплыть к поверхности. Поскольку аккумуляторные батареи крепко поработали, очевидно, что в них накопилось вдосталь газа, — значит, всплывать надо не торопясь, давая газу выходить. Последние 50 метров будем подниматься со средней скоростью не больше пяти метров в минуту. По мере того как образуются и растут пузырьки газа, они вытесняют воду со дна масляного контейнера, и мезоскаф становится легче. Правда, потом пузырьки вырываются на волю, на их место снова проникает вода, и плотность опять возрастает, однако вес убывает сообразно весу выделенного газа. Мы отчетливо слышим, как журчат аккумуляторы, а некоторые из нас даже уверяют, будто выделение газа сразу отражается на диференте мезоскафа. Лично я не могу поручиться за точность этого наблюдения.

Пока мезоскаф медленно всплывает, Кен Хэг, Дон Казимир и я не отходим от иллюминатора. Видим много великолепных акул; я не записывал размеров, но помню, они достигали в длину не меньше двух-трех метров — ничего, изрядные экземпляры. Акулы проходят неторопливо, до них рукой подать, мы их отчетливо видим. Поди пойми, мирно они настроены или враждебно. Одна из них, бурая красавица с черными пятнами, похоже, акула-нянька, Ginglymostoma cirratum. Этот вид часто встречается в тропических водах, в длину не превышает четырех метров, считается неопасным. В одной из наших книг акулы классифицируются так: «Акулы-людоеды; безопасные акулы; опасные акулы (не смешивать с первой категорией)». Тем не менее, предупреждаем поверхность: «Внимание, если собираетесь пускать аквалангистов, в море акулы».

Минутой позже встречаем барракуду. Басби удивлен.

Ведь классическая барракуда предпочитает мелкие воды и держится ближе к берегу, а в открытом море обычно водится ваху, только на первый взгляд похожая на барракуду.

Да нет, эта сильно выступающая нижняя челюсть явно принадлежит Sphyraena barracuda. Любопытство барракуд чуть ли не вошло в поговорку, однако эта проходит мимо мезоскафа без остановки, едва удостоив нас взглядом.

Внезапно — мы явно вошли в интересную зону! — появляется великолепная молотоголовая акула, поразительное создание, у которого глаза помещены на причудливых выростах по бокам головы. Казалось бы, полное противоречие всем законам гидродинамики, — и однако же какое изящество, какая поразительная грация в движениях этого чудовища, известного своей быстротой и свирепостью. Акула обозревает нас одним глазом (что поделаешь, так уж она устроена), делает круг-другой, потом исчезает. Молотоголовые акулы глотают все подряд, в их желудках находили консервы и даже секстанты, но мы великоваты для этой пасти, к тому же запах масла из аккумуляторных батарей вряд ли соблазнит хищницу подойти ближе.

Вижу также маленькую рыбку, очевидно Myctophidae (светящийся анчоус). Не исключено, что она сопровождает нас с того горизонта, откуда началось всплытие «Бена Франклина», ведь представители этого вида неустанно циркулируют на средних глубинах, заходят и поглубже. Вдруг анчоус бросается на крупинку планктона, но отступает, потому что крохотное создание дает решительный отпор, после чего долго не может успокоиться. Наблюдавшие эту сцену сальпы ликуют — крутятся, вертятся, упоенно исполняют свои излюбленные акробатические трюки.

Обе уравнительные цистерны пусты — так и должно быть, это в порядке вещей. Но телефон безобразничает. Казу нужно выяснить, можно ли нам выходить на поверхность. В ответ доносится сплошное журчание.

Каз придумывает новый ход:

— Если слышите меня, помолчите!

Но поверхность знай себе журчит, а этот язык понятен морю, акулам и прочим морским обитателям, только не нам.

В 12.05 наша рубка поднимается над ровной гладью штилевого океана. Сразу же устанавливаем радиосвязь. Первый этап подводного дрейфа завершен. Не без горечи, чего уж скрывать, смотрим на пробивающиеся через верхний иллюминатор лучи солнца. Чувствуем, как покачивается «Бен Франклин». «Приватир» не мешкая берет нас на буксир. Идем на восток, в сторону Гольфстрима, до него сейчас 50 километров.

Разумеется, люка мы не откроем. «Спасательная» операция не должна вносить никаких изменений в наши условия, с этим строго, нам даже не разрешается использовать шлюз и передать личные письма родным. Это, пожалуй, уж чересчур… Правильно используя шлюз, то есть, как и на глубине, все время держа одну из его дверей закрытой, мы нисколько не изменили бы внутренних условий. Но для поверхности приказ есть приказ, даже когда всем очевидно, что он нелеп. Что ж, их можно понять: связь с берегом ненадежная, подчас совсем плохая, и они предпочитают держаться утвержденных правил, чем пойти на импровизацию.

Пусть в данном случае она ничем не грозит, но ведь в другой ситуации можно и в беду попасть.

Целый день, точнее, шестнадцать часов проводим мы на поверхности моря, а так надеялись, так старались месяц с ней не встречаться. Время от времени в иллюминаторы видно одного из членов экипажа «Приватира» — он ходит по мостику мезоскафа, проверяет то, се, снимает протонный магнитометр, который отказал уже в первые дни дрейфа. Прибор дорогой, и Басби озабочен тем, чтобы его поскорее убрали в надежное место.

Весь этот долгий день и часть ночи мы ничем особенным не заняты. Все задумчивы, все размышляют о том, что нам готовит будущее. Еще не дошли до Хаттераса, а нас после двенадцати дней дрейфа уже вынесло из Гольфстрима — что же будет после мыса? Сумеем ли мы удержаться в течении еще сутки, двое суток? Как построить работу, чтобы был толк и от второго этапа экспедиции, если он распадется на ряд коротких переходов?

Сводя воедино отрывочную информацию с поверхности, начинаем понимать, какой потерей было для нас временное отсутствие «Линча». Останься он на месте, его блестящий отряд океанографов, наверно, сумел бы своевременно обнаружить сюрприз, подготовленный для нас Гольфстримом, и предупредить нас. А мы, приняв контрмеры в самом начале, возможно, смогли бы избежать изгнания из Гольфстрима. Получен полезный урок. Теперь только бы «Линч» смог сопровождать нас до конца.

Как я уже сказал, люков нам открывать не придется.

Для этого есть несколько причин. Перед стартом в наших совещаниях на берегу было решено: если даже неподвластные нам обстоятельства вынудят внести какие-то изменения в эксперимент с дрейфом, желательно, чтобы эксперимент по выживанию продолжался все тридцать дней. НАСА, а следовательно, и подписавший контракт с космическим управлением «Граммен» больше озабочены тридцатью днями выживания, чем 1500-мильным переходом под водой.

К тому же, думается, нам было бы тяжеловато снова взваливать на свои плечи бремя двух-трехнедельной изоляции в мезоскафе, вкуси мы в тот день толику воли на солнце и свежем воздухе.

Доктор Ален Бомбар, который пересек Атлантику на маленькой надувной лодке, кормясь только тем, что вылавливал в море подручными средствами (хорошо изученными заранее, но достаточно простыми, чтобы теоретически любой потерпевший кораблекрушение мог ими воспользоваться), рассказывает, как он на полпути встретил лайнер и был приглашен на борт. Полагая, что невредно будет нарушить монотонность своего одинокого плавания, Бомбар согласился. Разумеется, он ничего не ел на лайнере, ему достаточно было просто побыть среди людей. И однако, вернувшись на свою лодчонку, он долго не мог настроиться на прежний лад; иллюзия оказалась очень живучей, и передышка вместо радости принесла ему неприятности.

Вот и у нас что-то в этом роде. Я предпочитаю — по-моему, все мы предпочитаем — оставаться в нашей подводной обители все тридцать дней без перерыва.

Ничего, хоть накопим немного тепла. Солнце нагревает корпус, и температура внутри мезоскафа поднимается до 29 °C.

А впереди нас ждет еще одно маленькое происшествие…