Из пережитого

— Оглядываясь в прошлое, — вспоминал Евгений Михайлович, — невольно удивляешься, как удавалось выходить невредимым из разных переплетов…

Я ехал с дипломатической почтой в Пекин. Прекрасный железнодорожный путь, комфортабельные вагоны, мощные паровозы создали этой дороге добрую славу. Но только не у нас, дипкурьеров. Китайско-Восточная железная дорога все время находилась в зоне военных действий грызшихся между собой китайских генеральских клик. Среди служащих дороги масса бежавших из России белых. На этой дороге, больше чем где-либо, можно было ожидать какой-нибудь неприятности.

Стемнело. Ночь предстояла тревожная.

Я стоял у опущенного окна вагона. Лицо обдавало иногда едкой гарью. Белое пятно луны медленно выползало из-за леса. Глаз с трудом мог различить мелькавшие за окном телеграфные столбы; один за другим они убегали во мрак.

…Столбы… столбы… Столбы и ночь… Какое-то очень знакомое сочетание… Давно это было… 1905 год. Москва. Союз фармацевтов на Садово-Кудринской. Здесь печатались прокламации, призывающие к забастовке, располагался один из центров вооруженного восстания… Дважды арестовывала меня тогда царская охранка.

Столбы и ночь… Вот такими же темными ночами выходил я с дружинниками на улицы Москвы. Пилили телеграфные столбы. Сооружали баррикады. Готовились к уличным боям. Беспокойные были ночи. Обучались стрельбе. При благоприятном случае отбирали револьверы у «фараонов». По ночам дружинники в лабораториях Строгановского училища делали бомбы. Полиция обыскивала и арестовывала всех подозрительных, поэтому прибегали к хитрости. Заворачивали бомбы в специальную масляную бумагу и опускали в бидоны из-под молока. В бидонах был раствор мела, похожий на молоко.

Столбы и ночь… Много воспоминаний навеяли они мне тогда, по дороге в Пекин. Вспомнилось и темное московское небо, озаряемое огненными вспышками артиллерийских выстрелов. Это каратели расстреливали штаб героев революционной Пресни — последний бастион восстания — фабрику Шмидта, или «чертово гнездо», как ее прозвали полицейские. До последнего отстреливались тогда дружинники от наседавших семеновцев…

Неожиданно раздался тревожный гудок паровоза. Резкий толчок. Поезд резко затормозил. Совсем рядом звучали выстрелы. Послышался женский визг, крики испуганных людей.

Я выглянул в окно. В темноте было смутно видно, как по путям бежали вооруженные солдаты.

Нужно спасать почту, документы! Захлопнув дверь купе, я выхватил наган. При необходимости буду отстреливаться до последнего… Через минуту в вагоне загомонили вооруженные китайцы. Как я понял по их крикам, они искали чжанцзолиновцев. Я несколько успокоился. Это были солдаты генерала У Пэйфу. Между Чжан Цзолином и У Пэйфу шла ожесточенная борьба за власть.

Началась проверка документов.

Вскоре постучали и в мое купе. Я открыл. Перед дверью стояли трое солдат во главе с офицером.

— Да-ку-мента, пасса-парта, — на ломаном русском языке произнес офицер.

Я протянул ему советский дипломатический паспорт.

Офицер долго его разглядывал. Наконец сказал:

— Велики Китая непонятна ваша строя.

Я посмотрел в глаза военного. В них сквозило высокомерие.

— Есть люди, — ответил я, — которым, действительно, никогда не понять нашего строя. Но для угнетенного народа Китая он послужит когда-нибудь примером.

Офицер ядовито усмехнулся, но продолжать спор не стал.

Проверка кончилась. Положив под подушку наган, я улегся в постель. Но долго ехать не пришлось. На станции Чанчунь поезд остановился. Сообщение с Пекином было нарушено. Хорошо, что в Чанчуне находилось наше консульство, и меня там приютили. Но почту нужно было доставить в Пекин, и как можно скорее. Только через сутки представители консульства с большими трудностями добились у местных властей, чтобы те предоставили мне возможность продолжить путь.

Грязные вагоны, изрешеченные пулями, были битком набиты солдатами. Ни одного целого стекла… До Пекина добрался только на третий день.

***

Много стран исколесил за время работы дипкурьером Е. М. Климек. Трудно ему воссоздать в памяти все ситуации, в которые он попадал. Но одна короткая встреча запомнилась навсегда. Это встреча с вождем немецкого пролетариата Эрнстом Тельманом.

— Во время одной из поездок в Германию, — вспоминал Климек, — мне поручили сопровождать возвращавшихся из Москвы на родину товарища Тельмана и Брандлера. Оба они были делегатами V конгресса Коминтерна.

Было видно сразу, что у Брандлера плохое настроение — он был обозлен тем, что конгресс решительно осудил деятельность его группы как оппортунистическую. Позицию же большинства членов КПГ, шедших за Э. Тельманом, конгресс единодушно поддержал.

Сидя в купе, они почти всю дорогу спорили между собой. Брандлер нервничал, часто выходил из себя. Тельман был совершенно спокоен, тактичен и не проявлял ни малейшего признака озлобленности. Иногда шутил над Брандлером, но как-то мягко, с хорошей улыбкой.

Я с большим интересом наблюдал за Эрнстом Тельманом — общительным человеком, с добрыми и ясными глазами, крепкой шеей и характерными жестами рабочего-портовика.

Тельман очень любил рассказывать о своей встрече с Владимиром Ильичем. Ленин был дорог и близок Тельману, дорог как никто. Он безгранично верил Ленину, видя в нем величайший пример человека, революционера, борца.

— Летом 1921 года в Москве я впервые встретился с Лениным, — говорил Эрнст Тельман, — я приехал на III конгресс Коммунистического Интернационала. На нем обсуждался и вопрос о мартовских событиях в Германии, то есть о вооруженном выступлении немецких рабочих в марте 1921 года. Оно потерпело поражение из-за предательства правых оппортунистов. Ленин клеймил их в своем выступлении. Говорил, что они капитулировали перед буржуазией.

Я тоже выступил на конгрессе, рассказав подробно о героической борьбе германских рабочих.

В перерыве между заседаниями мы с группой товарищей беседовали в вестибюле. Вдруг из зала вышел в сопровождении Клары Цеткин, Вильгельма Пика и других делегатов Ленин.

Увидев нас, Ленин извинился перед К. Цеткин и В. Пиком и направился в нашу сторону. «На пару слов, товарищ Тельман!» — обратился он ко мне. Я подошел к Ленину. Мы медленно пошли с ним по вестибюлю. «Ваш доклад, — сказал Ильич с радостным возбуждением, — был весьма интересным, товарищ Тельман!» Затем, взяв меня под руку, внимательно глядя в лицо, он стал подробно расспрашивать меня о положении рабочих в Германии, о политической забастовке 10 тысяч рабочих Гамбурга.

Спрашивал о том, как удалось организовать такую огромную массу людей.

Необходимо, посоветовал В. И. Ленин в конце нашей беседы, последовательно и решительно бороться со всякими уклонами в партии, соблюдать строгую дисциплину и объединять все партийные силы для общей борьбы с буржуазией…

***

Со многими людьми приходилось встречаться за рубежом. Были откровенные, злобные враги, но были искренние, преданные друзья.

Не раз довелось побывать в итальянской столице.

В те времена Рим не был так переполнен автомобилями, как сейчас. На его улицах (впрочем, это можно еще видеть и в наши дни) мы встречали и извозчичью пролетку, и запряженную осликом двухколесную повозку, на которой под большим грязным зонтом стояли бочонки с вином или корзины с овощами и фруктами.

Однажды забрели мы в винный погребок недалеко от площади Кампо деи Фьори, той самой площади, где в 1600 году инквизиторы сожгли великого ученого Джордано Бруно. На площади высились горы цветной капусты, артишоков, персиков и винограда. Здешний рынок овощей, фруктов и цветов — один из крупнейших в городе. Итак, мы с приятелем из полпредства сидели в винном погребке и беседовали. Хозяин, невысокого роста полный итальянец, часто появлялся возле нас, прислушиваясь к нашей речи.

Узнав, что мы русские, из Советской России, он обрадовался, присел к нам, и мы разговорились. С тех пор как только мы появлялись в погребке, хозяин радушно встречал нас. Расспрашивал о России, оживленно рассказывал о прочитанных им русских книгах (он увлекался русской литературой). Как-то раз он повел нас на Испанскую площадь.

— Здесь любил гулять ваш Николай Гоголь.

Площадь действительно очень живописна. От площади к церкви поднимается широкая лестница, на которой продают цветы, много цветов. Там же художники пишут пейзажи, толпятся туристы.

Хозяин винного погребка повел нас затем на улицу Систина, очень узкую и грязную. Мы остановились около мрачного старого здания.

— А здесь Гоголь писал свои «Мертвые души», — продолжал наш чичероне.

Лишь много позже мы узнали, что наш итальянец интересовался не только русской литературой; в его погребке тайком собирались коммунисты, бывали, говорят, Антонио Грамши и Пальмиро Тольятти. Сын же хозяина был связным у коммунистов…

Когда мы уезжали из Рима, хозяин принес на прощание бережно завернутую и перевязанную ленточкой бутылку старого вина и сказал:

— Это отвезите в Советский Союз, в знак симпатии итальянских людей к русским.

Этот подарок был нам очень дорог тем, что преподнесен он был от души простым итальянцем и говорил об отношении таких, как он, простых людей к Советской стране.