Владимир Васильевич Рудим На английском крейсере

Владимир Васильевич Рудим

На английском крейсере

Декабрь 1943 года. Дипкурьеры Георгий Костюченко и Николай Зайцев проделали длинный и сложный воздушный маршрут с пересадками: Москва — Тегеран — Каир — Гибралтар — Лондон.

Неделя проведена в Лондоне. Теперь предстоит морской путь в Мурманск. Прежде надо добраться до Глазго.

Поздно ночью отправился поезд Лондон — Глазго. В купе четверо: Георгий, Николай, наш дипломат и англичанка мисс Мэри из «Армии спасения». Ее задача — сопровождать дипкурьеров в Глазго и посадить на английский крейсер. Мисс Мэри отлично знает русский язык. Она рассказывает о Тургеневе, цитирует Лермонтова и Достоевского, Толстого и Козьму Пруткова.

— Вы все знаете! — удивился Николай.

Мисс Мэри была польщена, однако сказала гетевскими словами: «Я не всезнающа, но многое мне известно».

При всех достоинствах мисс Мэри в ее познаниях, однако, были неожиданные «белые пятна». Георгий буквально открыл ей «Хождение по мукам» и «Тихий Дон».

Мисс Мэри очень огорчилась, и, чтобы утешить ее, Георгий спросил:

— Вы хорошо владеете русским языком. Учились?

Англичанка помолчала, вздохнула, провела ладонью по лбу, словно что-то припоминая.

— Моя родина та же, что и ваша, — Россия. И зовут меня, если по-настоящему, не Мэри, а Мария, Мария Александровна. Я родилась на Неве. Накануне первой мировой войны родители уехали в Лондон, взяв меня с собой. Мы уезжали надолго, но не навсегда. Это наша семейная, сложная история. Пребывание в Англии слишком затянулось. К сожалению. И хотя мы живем неплохо, лучше, чем многие другие эмигранты, нас всех, как завороженных, тянет обратно к родным местам. Знакомые с детства места, наверное, сильно изменились. Не так ли?

— Наверное… Ленинград в блокаде, фашисты его обстреливают из орудий, бомбят. Как Лондон.

— Да, Петрограду так же трудно, как и Лондону. — Она спохватилась. — Вы извините, он для меня остался Петроградом, как в детстве.

— Ленинграду много трудней, чем Лондону. Там тысячи людей умирают от голода.

— Понимаю… Я не до конца ответила на ваш вопрос о русском языке и литературе. Ну, язык, конечно, изучила еще в детстве, а все остальное — это от матери, она преподавала литературу в гимназии, а здесь, в Лондоне, стала переводить русские книги на английский.

Мисс Мэри была рада побеседовать с русскими, все время о чем-то спрашивала: о музеях, знаменитых фамилиях, архитектурных памятниках.

Было поздно.

— Отдохните хоть немного, — предложил ей дипломат.

Мисс Мэри устало смежила веки и задремала.

Утром поезд прибыл в Глазго.

— Вы молодец, Мария Александровна, — сказал Георгий. — Почти всю ночь не сомкнули глаз, а так свежи и бодры.

Женщина улыбнулась уголками губ:

— Привычка. С тех пор как нас непрерывно бомбят мы научились бодрствовать по ночам.

На привокзальной площади их уже ждал автомобиль И через четверть часа все были в порту.

Густое, маслянистое море тяжело билось о пирс Ветер срывал с гребешков волн пену и швырял ее в лицо. Пена пахла мазутом. Новый порыв ветра. Мужчины успели увернуться, но мисс Мэри опоздала — ее лицо забрызгала пена.

Георгий достал из портфеля чистую салфетку.

— Благодарю. — Она вытерла лицо, протянула салфетку Георгию, но вдруг задержала.

— Я сама ее выстираю и возвращу вам чистой. По почте, конечно. Но куда?

— Мария Александровна, я сам приеду за салфеткой, точнее, не ради нее, а ради того, чтобы снова вас увидеть. Позволите?

Мисс Мэри назвала адрес.

— Запишите же.

— Я и так не забуду.

Мисс Мэри быстро направилась к катеру, плясавшему на волнах. Окликнула офицера на катере. Оттуда перекинули на пирс узенький мостик.

Вдали, на рейде, виднелась серая трехтрубная громадина крейсера. По мере приближения к нему крейсер все увеличивался в размерах, а катер становился все крошечней.

Долго пробивался катер к крейсеру, захлебываясь, отфыркиваясь, переводя дух. Наконец добрался. Волна качала его, как скорлупку, и грозила расшибить о стальной борт.

С крейсера спустили трап. Дипкурьеры поднялись наверх. Мисс Мэри и наш дипломат возвратились в порт.

Мощная, устойчивая палуба крейсера. Казалось, нет такой силы, чтобы ее хоть чуточку поколебать. Николай и Георгий стояли, широко расставив ноги для равновесия, как это делали на катере. Георгий подумал: «Качка мне не по нутру. Но такую махину, видно, не качнуть и большой волне. Отлично». Дипкурьеры слушали, что говорил помощник капитана. Слушали — и почти ничего не понимали. Тот заговорил медленней и отчетливей. Теперь понятно: перед ними помощник капитана мистер Джонсон. Со всеми вопросами обращаться к нему.

Помкэп позвал матроса («Он будет вашим стюардом») и распорядился проводить дипкурьеров в отведенную им каюту.

Матрос, крепыш лет двадцати, жестом пригласил: прошу. Железные трапы вели куда-то глубоко вниз. Потом — узкий стальной коридор, отсеки, переборки, снова трап. Матрос шел быстро, молча, не оглядываясь. Остановился возле двери, открыл ее и — по-русски:

— Добрый здоровя. Тебе тут — хорош.

— Спасибо. Нам приятно познакомиться с английским моряком.

Его лицо вдруг стало строгим.

— Я не англичанин, я шотландец.

— Разве это существенно?

— О, да! Очень существенно! — Потом улыбнулся: — Меня зовут Роберт. А ты?

— Я — Георгий, а он — Николай.

— Георг? Никола? У нас был король Георг.

— И Роберт у вас был. Поэт.

Шотландец просиял:

— Роберт Бёрнс! Знаешь?

— Знаю. Только по-русски. Слушай:

Нас ждет и буря и борьба.

Играя с ветром, вьется знамя.

Поет военная труба,

И копья движутся рядами.

Не страшен мне грядущий бой,

Невзгоды, жертвы и потери!

Но как расстаться мне с тобой,

Моя единственная Мэри?

Последнее слово погрустневший Георгий произнес особенно четко, как настоящий англичанин.

Роберт раскрыл рот от удивления: он понял, о чем стихи! О любви, о девушке, о Мэри!

Матрос крепко пожал руку Георгию и Николаю. Дружба закреплена.

Дипкурьеры осмотрели свою каюту на корме. У правой переборки откидная койка. Слева — диван. Иллюминаторы прочно закрыты стальными заглушками. Две электрические лампочки. Одна под потолком, вторая над откидным столиком.

Вскоре пришел Джонсон. «Удобно ли вам? Питаться будете в офицерском салоне. По очереди? Пожалуйста. Первый завтрак в семь утра, второй — в двенадцать, обед — в восемнадцать. Ужин доставят в каюту в девять вечера».

— Когда выйдем в море? — не удержался Георгий.

— Об этом мы поставим вас в известность в свое время.

— Сколько дней займет путь до Мурманска?

— Ровно столько, сколько потребуется.

Помкэп вышел.

— Получил? — кивнул на закрывшуюся дверь Николай. — Вот так!

Ровно в полночь помкэп появился снова:

— Джентльмены, сейчас выходим в море.

Будто от этих слов Джонсона крейсер ожил. Он мощно загудел двигателями, начал слегка покачиваться.

— Стартовали! — Георгий применял это слово во многих ситуациях. — Присядем, как полагается, перед дорогой.

Крейсер набирал скорость. Качка все ощутимей. Какая же ходит волна, если так кренит стальную махину!

Впереди — неведомый и опасный путь. Впереди — схватка с сильным врагом. Наверняка! Еще ни один караван не избежал встречи с гитлеровским флотом и авиацией. В морской пучине погибали и корабли каравана, и даже корабли эскорта. Если суждена гибель, что же… но погибнет и диппочта, а в ней столько важного для Родины, для победы.

Георгий вдруг ударил кулаком по кожаной обшивке дивана, чертыхнулся.

— Ты что? — удивился Николай.

— Проклятая качка мешает думать. На полу не устоишь, на диване не усидишь — нигде не сосредоточишься.

Пол кренится все круче и круче.

Военные корабли как бы специально ждали, чтобы шторм набрал силу. Не случайно у какого-то матроса вырвалось: «Шторм для нас словно шапка-невидимка: крупная волна захлестывает перископы подводных лодок».

Крейсер, совершая противолодочные маневры, резко менял курс. В такие минуты дипкурьеры чувствовали себя как на качелях. Обоих заносило то вправо, то влево; приходилось, расставив руки, упираться в переборки.

Матрос-шотландец приглашает на обед.

— Давай, иди первым, — сказал Николай.

— Стартовали, Роберт! — отозвался Георгий.

Кают-компания. Здесь уже собрались офицеры, свободные от вахты. Появился командир крейсера. Все встали. Капитан жестом указал дипкурьеру место напротив.

Начался обед. Сразу же оказалось, что английский обеденный этикет (война на нем никак не отразилась) очень сложен.

За спиной каждого офицера — стюард. Перед Георгием матово поблескивали несколько тарелок, справа лежали два разных ножа, столовая ложка, стояли стакан для воды и чашка для кофе, слева — три вилки, впереди, за тарелками, — фужер для вина, еще вилка, нож и десертная ложка. Целый арсенал!

Как им пользоваться? На банкетах он никогда не бывал. Раздраженно подумал: «Вполне хватило бы тарелки и ложки. Ну еще вилка. Богато живут». Вспомнилась военная Москва, комнатка на Калужской улице, продовольственные карточки. «Если сейчас у Серафимы, жены, да у пятилетнего Левы („беспомощный мой худышка“) есть хлеб и маргарин — то очень хорошо… А тут прямо банкет», — произнес про себя зло и словно совестясь за выпавшее ему изобилие.

Стакан справа был слишком близко от тарелки, чуть-чуть отодвинул его. Из-за спины протянулась рука и водрузила стакан на прежнее место. «Кто же тут корректирует из-за моей спины?» Роберт! Проворный парень — успел облачиться во фрак.

На обед была рыбная закуска, потом суп из сушеного картофеля, бифштекс, консервированные специи и еще какое-то блюдо, которое вроде бы надо есть ложкой. Взял ложку. Офицер справа, худой, с жесткими черными усиками, посмотрел осуждающе. «Значит, надо было вилкой орудовать». Отвернулся от него. «А что сосед слева — тоже заметил?» Заметил! Но его добродушный взгляд говорил: «Мистер русский, не смущайтесь. В конце концов, не это главное в жизни».

После двух-трех таких обедов дипкурьеры все же освоили заморские обычаи. Они узнали, что хозяева начнут есть лишь после того, как приступит к еде гость, что встать из-за стола можно только после капитана. Хорошо еще, что помогал Роберт: он вовремя подсовывал нужную тарелку, ложку или вилку.

Узнали и о других традициях: как одеваться к завтраку, обеду — на обед являйся непременно в черном костюме, белой рубашке с галстуком бабочкой. Но ничего этого у них не было! Неловко, конечно. Тем не менее никто не намекал о черном костюме, а взгляд симпатичного доброжелательного соседа за столом (на черноусого лучше не смотреть) словно подбадривал: «Понимаем, мистер. У нас очень сложные традиции. Но в конце концов, не это главное в жизни».

«Пожалуй, мудрено, — размышлял про себя Николай, — и не только за офицерской трапезой. Метра у вас нет, километра — тоже, а вместо них — фут, отмеренный по стопе короля Джона, и ярд, равный расстоянию от кончика носа до конца среднего пальца короля Генриха I».

У моряков всегда был отличный аппетит. Это чувствовалось уже в баре, который находился перед кают-компанией. Здесь выпивали рому, виски или пива, расплачиваясь с барменом наличными. Мистер Джонсон, бравший две, а то и три порции рома, приглашал и дипкурьера отведать ароматный, крепкий напиток. Гость отказывался и, чтобы избежать новых приглашений, быстро проходил в кают-компанию. При этом неизменно встречался взглядом с королевой Елизаветой: ее портрет висел на видном месте слева от входа в кают-компанию, и Елизавета I, казалось, пристально смотрела на каждого. В нижнем углу рама и стекло разбиты: во время одного из сражений сюда попал осколок. В самый угол. Королева осталась невредимой.

— Наша покровительница! — как-то воскликнул Джонсон. Помкэп почтительно посмотрел на королеву.

С согласия ее величества мы оставили портрет таким, каким он был в день того успешного сражения.

Таким он дойдет с нами до полной победы британского королевского флота…

Обеды проходили неторопливо. Иногда возникал разговор — он касался семей, каких-то подробностей о женах, детях, о собственном самочувствии. А о том, что делается на крейсере, о войне — ни слова. «Вероятно, я еще слаб в английском? — думал Георгий. — Впрочем, уж как-нибудь разобрал бы про „war“»[43].

Молчаливей всех был командир крейсера. Правда, он поинтересовался в самый первый день, как устроились русские джентльмены, нет ли у них каких-либо просьб. Этим и ограничился.

Сегодня же он нарушил молчание и обратился к Костюченко (Николай оставался в каюте, у диппочты). Капитан сказал, что на его крейсере впервые находятся гражданские лица и что дипкурьер не просто пассажир, а представитель союзной державы. Он, конечно, не тот рядовой гражданин государства, который ничего или почти ничего не знает. Русский джентльмен безусловно имеет определенную осведомленность, разбирается в происходящих событиях.

— Мистер Костюченко, надеюсь, должным образом оценивает то, что присутствие советских дипкурьеров на корабле, идущем под флагом Великобритании, является признаком большой солидарности Англии и ее военной помощи России.

«Куда это он гнет?» — пронеслось в голове Георгия, напрягшего все внимание.

— В последнее время вы, — продолжал капитан, — нанесли Гитлеру несколько чувствительных ударов. Но война есть война. Сегодня удача у одного, завтра она переходит к другому. Вермахт все еще занимает огромные ваши территории, многие важнейшие промышленные и сырьевые базы. Он еще весьма и весьма опасен. Если удача снова улыбнется ему, выдержите ли вы новые испытания? Сколько сможет тогда продержаться Россия?

Георгий медлил. Он осмысливал сказанное, «переводил» с английского на русский. Тщательно подбирал слова для ответа.

— Благодарю вас, сэр, за солидарность. Что же касается возможностей моей страны в этой войне, то Советский Союз уже достаточно убедительно показал свою стойкость. Вас интересует завтрашний день? Поживем — увидим. Русская пословица гласит: «Цыплят по осени считают».

— Это ответ дипломата?

— Патриота. Советского гражданина.

Да, Георгий ответил честно. Но он сказал не все, что знал. Зачем выкладывать все?

В его мозгу всплывали подозрительное поведение непрошеных каирских «опекунов» — мистера Вадсона и миссис Ли, попытка произвести досмотр в лондонском аэропорту…

Что все же означают слова капитана? Какой-то зондаж или?.. Потом возникло другое: «Значит, я не верю никому из сыновей и дочерей Альбиона, которых встретил? Нет. Роберту верю. И парням из артиллерийского отсека — я слышал, о чем они говорят. Кому еще? Соседу слева за столом в кают-компании. Летчикам, которые тащили нас на старом „Дугласе“ из Каира до Англии».

Когда вернулся в каюту, рассказал обо всем Николаю.

— Этот разговор оставил у меня горький осадок. Выходит, они сомневаются в наших силах. А я, черт возьми, ожидал от них другого. Ведь они союзники!

— На союзников надейся, а сам не плошай. Ничего, Георгий, все равно выдюжим!

…Однажды Роберт, провожая в каюту Зайцева (в этот день он обедал первым), сказал:

— Скоро передышка.

— Какая передышка?

Роберт умчался, не ответив.

Георгий пожал плечами, раскрыл «Былое и думы», которое дали в дорогу посольские товарищи. Николай занялся электрорефлектором: от качки и вибрации выскакивали винты, которыми рефлектор крепился к переборке. Взял свой универсальный перочинный нож, в котором была и отвертка.

Качает сильно. Не проходят приступы тошноты.

Хорошо бы подняться наверх. Хлебнуть свежего воздуха. Но это невозможно. Чем же заняться? Вот: английским языком! На корабле была своя специфика в объяснениях с командой, и дипкурьеры почувствовали: надо приналечь на английский. Разговаривая с Робертом или с кем-нибудь другим, приходилось повторять трудные фразы, рыться в словаре.

Чудно получается, — сказал Георгий. — Иногда сразу понимаю английскую фразу, а другой раз — ни я, ни меня. — Стукнул кулаком по дивану: — Если уцелею в этом рейсе, схвачусь с английским языком всерьез.

Николай предложил:

— Давай сейчас, вопреки всему! Назло фашистским перископам!

Раскрыт словарь, громко прозвучало несколько фраз по-английски. Вновь и вновь звучит трудная чужая речь.

Шторм, шторм, шторм!..

За наглухо задраенными иллюминаторами неистовствовал, бушевал, грохотал океан. Огромные свинцово-серые волны сшибались друг с другом, набрасывались на крейсер, с ревом обрушивались на стальную палубу. Океан потрясал седыми гривами тяжелых, живых, хищных валов. Там, где должен быть горизонт, все перемешала грязная темень, океан и тучи слились в кипящее месиво. И казалось, что крейсер мечется, будто слепой, под непрерывными ударами. На носу и на корме корабля вытянулись орудия главного калибра, над ними то и дело вздымались свирепые валы, корабль выставлял навстречу валам стальные стволы, и они, словно трезубцы, вонзались в волну-чудовище.

Заглянул Роберт. Вид у него очень усталый. Показал на диван:

— Можно?

— Садись.

— Ноги нет, руки нет, — говорит Роберт по-русски и показывает натруженные ладони.

— Русский язык учил в Мурманске? — спрашивает Георгий.

— Мало, — отвечает Роберт. И добавляет по-английски: — Выучил несколько слов и две-три фразы.

Выяснилось, что шотландец знал около десятка «самых необходимых» ему русских слов: клуб, водка, икра, красивый, девушка, моряк, деньги.

— Помню их, пока нахожусь в Мурманске. На обратном пути шторм все вышибает. Учите меня русскому?

— Хоть сейчас.

Роберт снова перешел на русский:

— Сейчас нет. Много работа.

— Давно плаваешь? — спросил Георгий.

Матрос поднял палец.

— Один год?

— Да. В Мурманске — вот! — Он показал три пальца.

И опять произнес по-английски:

— Входим в опасную зону. Обеды в кают-компании отменены. Я буду приносить вам сандвичи.

…Надрываются двигатели. Мечется крейсер.

Георгий снова раскрывает словарь. Николай тоже взял книгу.

Где-то внизу стонут двигатели — то глухо и ровно, то вдруг резко, и тогда все начинает вибрировать — переборки, пол, рефлектор, стол. Вибрация передается даже телу. «Сеансы» повторяются непрерывно, испытывая все, и прежде всего нервы. Кажется, вот-вот каюта отвалится от корабля, рухнет в морскую пучину.

В чем дело? Георгий нажимает кнопку вызова. Роберта нет целую вечность. Наконец приходит. Георгий обводит рукой каюту: все трясется. Роберт догадывается. Произносит два непонятных английских слова. Пришлось лезть в словарь. Гребной винт! Теперь ясно. Когда он оказывается над водой и вертится вхолостую, все вибрирует — и металл, и тело.

Опять ровный натужный гул. Винт погрузился в воду.

Морская болезнь спутала время. Ночь казалась днем, день — ночью. Но передышка все-таки выдалась. Та самая, о которой упоминал Роберт. Крейсер вошел в исландскую бухту, бросил якорь. Как выяснилось, здесь ждали каравана из США, и, когда он достигнет параллели, на которой находилась бухта, все вместе двинутся дальше на Мурманск.

На стоянке разрешили выйти на палубу. Только на палубу — на берег не пускали.

«Так вот ты какая Исландия — страна льда. На карте ты казалась мне диковинной рыбой, подвешенной вялиться на „веревочке“ Северного полярного круга. Романтическая страна, памятная еще с детства: ведь отсюда, из кратера вулкана, началось жюль-верновское „Путешествие к центру земли“. Страна мужественных и стойких людей, страна застывшей лавы, крутостенных фиордов, вечно волнующихся гейзеров… Где-то я читал, что Гейзер — собственное имя самого крупного кипящего источника Исландии — такое же собственное, как Везувий, Этна, Килиманджаро. Северный остров дал название всем другим горячим ключам — они стали гейзерами с маленькой буквы… А какие здесь фиорды! Вон тот будто прорублен богатырем-великаном из саги — один взмах меча — и каменный берег расколот до самой воды».

О чем задумались, мистер Костюченко? — раздался знакомый бас Джонсона.

— Об острове, полном гейзеров и саг.

— Саг? Каких саг?

Георгий рассказал. Сэр Джонсон не ведал ни о сагах, ни о Гейзере с большой буквы.

— Можно подумать, что вы уже бывали здесь, мистер Костюченко.

— Бывал. В детстве.

— С родителями?

— Нет. С Жюль Верном.

Джонсон кивнул, сделал несколько шагов, остановился:

— Я тоже кое-что знаю об острове. Самое главное: он, к сожалению, не является собственностью Великобритании. Им, к сожалению, владеет Дания. Зачем такой крошке колония?

…Исландия скрылась во мгле.

Крейсер снова распарывал море, бросался то вправо, то влево, зарывался носом в волны, — корма поднималась, гребной винт выходил из воды, крутился вхолостую, и все в каюте опять вибрировало с невероятной силой.

Надрываются двигатели, беснуется море…

Трудно Георгию и Николаю! Не с кем им поговорить, отвести душу. Конечно, они понимают, что сейчас всем тяжело, но, когда ты среди своих, любые невзгоды переносить легче.

Роберт принес еду.

— Как дела, Роберт?

Как правило, был один ответ в таких случаях: не знаю. Роберт вдруг сказал:

— Эсминец сопровождения получил пробоину. Идти может.

— А караван?

Молчит.

— Что с караваном?

Роберт опустил голову и поднял растопыренные пальцы:

— Пять. Нет…

Ушел.

Дипкурьеры долго молчали. Наконец Георгий произнес:

— Торговые пароходы практически совершенно беззащитны. Какие же железные парни водят их!..

Георгий знал, что в иные рейсы из сотни кораблей до Мурманска добиралось не больше десяти. В сердце его все росло и росло беспокойство за людей и корабли. «У нас тут толстая броня и огрызаться есть чем, нас не так-то просто пустить ко дну, а они уязвимы со всех сторон». Увидеть бы их! Более того, возникло чувство, какое бывает у суеверного человека, — если увижу, то все доберемся целыми до родных берегов. Надо напомнить Джонсону: хотим подняться наверх.

Роберт заглянул в каюту, выпалил: «Чертов опасност!» Поднял глаза к небу, что-то произнес по-английски и убежал. Георгию показалось, что Роберт сказал: «Господи, помоги!»

Напряжение чувствовалось во всем. Из каюты видно было, как мимо пробегают озабоченные моряки. Можно было уловить отрывистые команды, тревожные возгласы. Но все это заглушала канонада.

Значит, враг вновь близко. Оглушительно грохочут орудия главного калибра. При каждом залпе под броневыми щитами иллюминаторов, по кругу, вспыхивает молния.

Георгий и Николай научились различать, когда бьет крейсер, а когда — враг. Если гром и зарница — стреляет крейсер, если только гром — отвечают фашистские корабли.

Чем кончится поединок? Как узнать, что происходит там, наверху? Пойти бы, черт возьми, подавать снаряды!

Рядом с каютой дипкурьеров находился артиллерийский пост подачи снарядов. Там орудовала дюжина моряков. Каждый четко знал свое место и свои обязанности. Никто из них уже давно не был в своем кубрике. Еду — сандвичи — доставляли сюда, к боевым постам.

«Как когда-то подавали их лорду Сандвичу, не желавшему отвлекаться от карточной игры, — с иронией подумал Георгий. — О лорд, увековечивший себя сандвичами, думал ли ты, что твое „изобретение“ очень пригодится в другой игре, где ставка — жизнь, свобода народов, государств!»

Моряки грузили и грузили снаряды в лифты. Робы мокры от пота.

…Появился мистер Джонсон.

— Идет бой? — спросил Георгий.

— Война…

— А точнее?

— Война!

Ясно: помкэп ничего больше не скажет.

— Вы ранены?

Пустяк. Ударился о переборку при сильной качке. Джентльмены, не голодны ли вы, может быть, добавить сандвичей? — спросил Джонсон. — Значит, не надо. Желаю здоровья.

Сквозь бурю, сквозь сталь донеслось несколько сильных взрывов.

— Либо фашистские торпеды, либо английские глубинные бомбы, — попробовал угадать Георгий.

…Утром не хотелось даже умываться, не то что бриться.

Роберт принес сандвичи и кофе. Он был мрачен, неразговорчив.

Щеки и подбородок чернила жесткая щетина.

Георгий подошел к зеркалу. А как он? Осунувшееся, небритое лицо. В раздумье постоял несколько минут. Неожиданно тоном, какой звучит только со сцены, произнес:

— Брить или не брить? — вот в чем вопрос!

Энергично начал намыливать щеку.

Николай улыбнулся:

— Ты решил мучительную проблему гораздо быстрей, чем принц датский.

На бритье Георгий потратил целый час.

— Ну а ты, Николай?

Тот провел рукой по подбородку. Вздохнул:

— Придется.

…Тягостно тянется время.

Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай, как там, наверху, что впереди?

Георгий выглянул в коридор. Удачно: навстречу бежал шотландец. «Спрошу у него». Роберт поравнялся с Георгием, поздоровался и, не задерживаясь, умчался дальше.

— Погоди, друг! — крикнул ему Георгий.

Матрос, не оглядываясь, помахал над головой рукой из стороны в сторону: «Некогда».

А что творится в артиллерийском отсеке? Команда, похоже, держится из последних сил. Лифты взмывают и взмывают наверх, торопя падающих от усталости людей.

Английские моряки — небывалое на флоте! — заросли щетиной. Тельняшки дымятся от пота.

В сторонке на полу, подложив пробковые спасательные пояса, спали два моряка. Один свернулся калачиком, второй — богатырь с могучей грудью — лежал на спине, закинув голову, согнув ноги в коленях (вытянуться не позволяла переборка). Маленькое серебряное распятие на цепочке свисало с шеи и покачивалось, как маятник, от бортовой качки.

Тревога не оставляла.

Георгий горько подумал: «Чем ближе к родным берегам, тем меньше шансов добраться до них».

К вечеру неожиданно запахло камбузом — принесли сразу и обед и ужин.

Снова ночь.

Николай, измученный качкой и бессонницей, лежал на койке.

…Придется ли поведать обо всем, что было и что еще будет, там, в Москве, заведующему отделом? Он всегда слушает внимательно, настраивая на неторопливый, подробный разговор. Прежде чем начать его, попросит принести три стакана чаю, достанет из ящика стола довоенную коробочку из-под леденцов (специально унес из дому, чтобы детишки не вспоминали). В коробочке несколько кусочков колотого сахара, похожего на крошечные надолбы.

— Вприкуску, как наши деды.

Отхлебнет немного кипятка.

— Ну, ребята, поехали!

— Стартовали, — добавляет Георгий.

Заведующий изредка, словно про себя, приговаривает:

— Да, да, досталось вам.

Повторится ли такая московская встреча?

Истекли восьмые (или девятые — время смешалось) сутки.

…Крейсер все разбивает огромные волны и, взмыленный от снежной пены, то зарывается в валы, то зависает на их гребнях.

— Как ты думаешь, Николай, долго ли будут преследовать наш караван фашисты?

— Увидим. Я не мастак в прогнозах. Особенно в такой обстановке…

И тут же, словно отвечая на вопрос Георгия, загрохотал главный калибр.

Однажды, когда дверь была открыта (только так можно было проветрить каюту), из артиллерийского отсека донеслось: «Нордкап!» Дипкурьеры насторожились. Нордкап — норвежский мыс. Караван проходит мимо Нордкапа? Или уже миновал его?

В памяти всплыла карта Норвегии. Ее внимательно изучали Николай и Георгий в лондонском посольстве. Норвегия казалась тесаком, древним-древним, с лезвием, изъеденным ржавчиной времени и холодными северными водами. И столько «мысов» на «тесаке»!

Нордкап где-то вверху. Выше от него, в стороне, на северо-западе, — остров Медвежий. Ставший хищным остров, кровожадным.

Ведь на Медвежьем сейчас фашистская военная база.

В сентябре минувшего года вот так же, как теперь, мимо Медвежьего пробивался караван в Мурманск. И был в караване теплоход «Сталинград». На нем находились два дипкурьера — Иван Хромов и Николай Шмаков. Теплоход торпедировала гитлеровская подводная лодка. Корабль быстро погружался. Спастись удалось лишь немногим из экипажа. Дипкурьеры до конца выполнили свой долг.

Погибли два бойца. На их место встали другие. И тоже плыли тем же опасным путем. Не раз и не два. Сейчас настал черед Зайцева и Костюченко. Георгия записали в дипломатическо-курьерскую связь сразу же после героической гибели Хромова и Шмакова. Спросил: кто же эти парни? Два крестьянских сына (Хромов — из Ивановской области, Шмаков — из Подмосковья), получили образование, были приняты в ряды Коммунистической партии. Поднимались с одной трудовой ступеньки на другую. Наконец на самую сложную, трудную и почетную в их биографии — дипкурьерскую.

На столе заведующего отделом лежали портреты погибших — официальные, для документов. Волевые подбородки, прямой, открытый взгляд. Да, такие пройдут сквозь пламя, сквозь железо, не зная страха! Официальные фотокарточки… Но на них ощущалось обаяние Ивана и Николая. Казалось, вот-вот они улыбнутся — широко, дружески, сердечно.

…И вот Костюченко и Зайцев на том же маршруте, каким плыли Хромов и Шмаков.

Понимали: диппочта — дело срочное, если везти ее в Москву кружным путем через Африку, Ближний Восток, уйдет с полгода. Да и много ли втащишь в чужой военный самолет, который почти всегда загружен до предела! Пришлось бы распределить диппочту на несколько рейсов.

Война торопит! Она бьет тех, кто замешкается, промедлит. Надо быстрее! Риск? Конечно. А кто в такое время не рискует?

И еще тверды были уверенностью: любой из их товарищей мужественно встречал, не дрогнув, самую грозную опасность. «Все дипкурьеры — из одного материала. Крепкого! Верно, ребята?» — обратился Георгий мысленно ко всем, кто сейчас с диппочтой Родины ехал где-то в поезде, летел в бомбардировщике, плыл в подводной лодке или на торговом корабле в других морях и океанах.

— Далеко до Медвежьего? — спрашивает Николай.

— Наверное, уже близко… Почтим память Хромова и Шмакова.

Встали. Помолчали. Потом Зайцев тихо сказал:

— Мне рассказывали такую притчу: там, где падает мертвым солдат, поднимается в его честь дуб. Пусть не сразу, пусть через много лет, но обязательно вырастет. Ну а если человек погибает на море?

— Не сомневаюсь, что и тут есть притча. Возможно, даже трогательней, красивей. Но и без притчи мы с тобой знаем: остается память. Память людей. Долгая, вечная. И не только память. Все лучшее, что было у героев, вливается в новых бойцов, помогая довершить правое дело, отомстить врагу за погибших друзей.

Георгий говорил медленно, подыскивая слова, достойные такой минуты.

— Помнишь — на памятнике Теодору Нетте: Смерть наша будет отмщена Грядущей пролетарской местью.

…Кнопка вызовов давно уже не нажималась. Вновь и вновь стучит в сердце вопрос: что там, наверху? Единственная возможность — спросить у Роберта. Но что может поведать рядовой матрос? «Артиллерийская дуэль. С кем? Конечно, с фашистской эскадрой». Вот и все. А результаты дуэли?..

Вдруг орудия смолкли. Это было неожиданно и непривычно. Молчание длится час, два, пять…

Внезапно распахнулась дверь. Помкэп!

— Хау ду ю ду, джентльмены! — прогремел его бас.

Джонсон чисто выбрит, только синева под глазами выдает его усталость.

— Какие новости? — торопливо спросил Георгий.

— Бой провели успешно. Конечно, потери есть. С обеих сторон. Что ж, война… На этот раз огонь противника был значительно слабей. Опасная зона пройдена. Теперь я выполняю наконец вашу просьбу — можно подняться на верхнюю палубу.

Николай и Георгий переглянулись.

— Давай первым. По традиции, — сказал Николай.

Георгий шагнул вслед за помкэпом, спросил:

— Сколько кораблей каравана потоплено?

— О, совсем немного! (о числе умолчал).

Равнодушное «совсем немного» резануло. Джонсон это почувствовал.

— Что вам беспокоиться о караване? Вы целы — и хорошо. Нет?

Джонсон был задет.

— Вы, русские, непонятные люди, — сказал он. — Я не понимаю логики ваших поступков. В минувшем году мы тоже пробивались в Мурманск с караваном, в составе которого был пароход «Старый большевик». В него угодило несколько тяжелых снарядов. Возник пожар. В трюмах взрывчатка. Мы предложили команде покинуть пароход. Людей должен был подобрать наш эсминец. Логично? Да. Но ваш капитан отказался выполнить приказ. Команда не покинула борт. Корабль отстал, долго дымился на горизонте. Потом исчез. В ходе боя мы забыли о нем. Каково же было наше удивление, когда «Большевик» снова появился. Воскрешение из мертвых! Черт возьми, такое не укладывается в моей голове. Это вне всяких реальных рамок.

— Может быть, именно поэтому капитан «Старого большевика» не только награжден высшим орденом моей страны, но также получил британскую награду.

— И британскую? — удивился Джонсон. — Я не знал.

Он остановился, приложил руку к козырьку:

— В вашем лице я поздравляю доблестного капитана.

Палуба… Георгий жадно вдыхал морской тугой воздух, подсоленный холодными брызгами.

— Можно бинокль? — спросил помкэпа.

— Пожалуйста.

Обвел живые морские холмы, всматривался в темные силуэты пароходов. «Пыхтят. Не сдаются. И никогда не сдадутся. Нет, это не просто рейсы. Это героическая одиссея середины двадцатого века».

Костюченко был взволнован и продолжал (уже про себя) говорить с помкэпом. «Вы, мистер Джонсон, вряд ли слышали о том, что в других водах, тихоокеанских, танкер „Азербайджан“ был торпедирован, но не принял предложения эскорта команде покинуть борт. Как и „Старый большевик“, танкер тоже расстался с караваном. Израненный, он противостоял стихии и вражеской авиации. Советские моряки отбили несколько фашистских налетов. Сражаясь, отремонтировали механизмы, доплыли до родных берегов, доставили важный груз».

Георгий спускался вниз по трапам, закрывая за собою на запоры двери, а мысли были все о том же. В составе караванов и в одиночку, с военными эскортами и без них, вооруженные и совсем безоружные советские моряки уже не раз удивляли мир. Если не было на борту ни орудия, ни даже пулемета, экипаж сооружал из бревен бутафорную «пушку», из бочек — противолодочные «бомбы». Заметив вражеский перископ, не удирали, а атаковали, таранили. Пароход «Уэллен» направлялся в Бендер-Шахпур с такой деревянной бутафорией. Встретился с немецкой подводной лодкой. Та, увидя «орудие» (моряки не поскупились на «калибр»), поспешила ретироваться. В Бендер-Шахпуре «Уэллен» получил настоящее орудие и пулеметы. Вышел в море и, снова обнаружив гитлеровскую подлодку, потопил ее.

…Когда наш «Ванцетти» плыл из Архангельска на запад, фашистская подлодка выпустила торпеду. Мгновенная команда: «Право на борт». Торпеда пронеслась так близко, что был слышен шум ее винтов. Враг выпустил вторую торпеду. Капитан понял: «Увернуться не успеем». Все же он отдал команду в машинное отделение, надеясь на последнее — струю от винтов «Ванцетти». Торпеда натолкнулась на белый мощный бурун и изменила направление. Поистине это было чудом! Такое чудо могли совершить только мужество, выдержка, самое высокое мастерство! Да, «непонятные русские» все могут!

Георгий вошел в свою каюту.

— Посвежел! — заметил Николай. — Ты чем-то взволнован. Что случилось?

— Ничего. Просто вспомнились близкие нам с тобой боевые эпизоды. Ну а теперь и тебя ждет палуба!

Затишье ввело на крейсере прежний режим: обедали в кают-компании. Дипкурьеры ходили туда иногда с Робертом, иногда самостоятельно — освоили дорогу: длинный коридор с несколькими дверями. Ох эти двери! Стальные, герметические, тяжеленные. Устроены вроде одинаково и все же разные: податливые, упрямые, словно заколдованные. Вот первая. Дипкурьер бросает на нее решительный взгляд, берется обеими руками за рычаг-ручку и тянет вниз. Рычаг медленно, нехотя двигается, еще минута — дверь открыта. Теперь — запереть ее надежно, крепко. Побеждена и вторая. «А ты как, третья?» Ручка — что за черт! — не движется. Рывок изо всех сил — ручка пошла вниз, а дверь — ни с места. Ну и упрямая сталь! Наконец сдвинулась! «Какого же дьявола ты не слушалась? Молчишь? Сам знаю: килевая качка „припаяла“ тебя. А когда нос крейсера вынырнул из воды — „притяжение“ ослабло».

Закономерность открыта. Жаль, что повлиять на нее невозможно. Ее повелитель — море.

И все равно двери будут слушаться!

К следующей приближаешься медленно, будто гипнотизируешь. Сдаешься, калиточка? Как бы не так! Путь прегражден не калиточкой, а стальной плитой, намертво вонзившей свои ручки-рога в стенку.

Рывок, казалось, отнял все силы, а «рога» ни с места. Что же дальше? Сесть на пол, отдохнуть? Никто ведь не увидит. Да, сяду. И тут совершилось чудо: «рога» сами опустились, плита сдвинулась, пропуская двух матросов.

— Гуд бай, сэр!

— Гуд бай, ребята! — последнее слово сказано по-русски, машинально.

Матросы закрывают дверь. Спасибо, хлопцы!

Осталась последняя преграда. На нее смотришь с такой ненавистью, что она должна бы от одного только взгляда расплавиться, слететь с петель, открыться в угодливом поклоне: «Пожалуйста, сэр». Дверь и вправду отворилась. «Ага, испугалась!»

Не испугалась, конечно. Просто кто-то, шедший ранее, оставил рычаг опущенным. Ну и влетит такому матросу, если узнает начальство! Ладно, никто не узнает — оплошность матроса исправлена дипкурьером.

Сдвинувшийся с места галстук поправлен, манжеты тоже. Вперед в кают-компанию.

Капитан приглашает всех за стол. Георгий садится напротив. Стюарды с привычной ловкостью поставили закуски, разлили суп. Теперь сервировка не была загадкой: усвоили, что к чему.

Стюарды ловко убрали тарелки; появились ром и кофе.

Капитан взял стаканчик с ромом. Поднялся. Офицеры и дипкурьер — тоже.

— Джентльмены! — сказал капитан, — мы благополучно миновали самую опасную зону, прошли с минимальными потерями. Конечно, мы еще в пути, а кто в пути — тот в бою. Но в этих водах русские и мы — полные хозяева.

Капитан сделал паузу, словно что-то обдумывая.

— Хочу сказать еще несколько слов, пользуясь присутствием русских. Я восхищен мужеством экипажей каравана. Они ведут себя достойно! Поднимаю тост за успешный переход, за боевое содружество англичан и русских!

Он сделал маленький глоток.

«Кажется, рейс в самом деле близится к завершению, — подумал Георгий. — Капитан наверняка взвесил каждое слово». Всплыли в памяти первый диалог с ним, потом с Джонсоном, отдельные фразы, случайно услышанные от офицеров, матросов, и еще — лондонские разговоры. «То, что совершают на фронтах советские воины, меняет умонастроения многих на Западе».

Капитан приказал принести кофе и продолжал:

— Уважаемый сэр Костюченко. Не так давно я не верил в то, что русские выдержат натиск Гитлера. В декабре сорок первого он был уже у окраин Москвы. Что же ему помешало взять русскую столицу? Я, как и многие мои коллеги, считал: зима, русские морозы. Не удивляйтесь. Меня ведь еще мальчишкой в школе учили, что Наполеон бежал из Москвы, испугавшись русских холодов.

Под Сталинградом вы нанесли фашистским войскам очень сильный удар. Блестящая военная операция! И в какое время? Зимой! Представление о том, что морозная стихия помогает вам, еще жила во мне. Но лето сорок третьего года, схватка под Орлом и Курском вытравили из моей головы все заблуждения. Я поверил в победу — вашу и нашу, в поражение фашизма.

Капитан сказал в заключение:

— Благодарю вас, русский союзник!

…Целые сутки протекли спокойно. И следующие. Тишина была непривычной. Казалось, она вот-вот взорвется. Но на корабле все спокойней — совсем не то, что прежде, в открытом океане. Если бы дипкурьеры не были в этом рейсе новичками, они догадались бы: до советского берега рукой подать!

…Резко распахнулась дверь каюты:

— Джентльмены, поздравляю вас. Мы прибываем в Мурманск!

Стало совсем тихо. Георгий и Николай еще не верили услышанному.

Помкэп повторил.

Дипкурьеры пожали руку Джонсону:

— Спасибо за радостную весть.

Георгий спросил:

— А караван?

И караван.

— Весь?

— Почти весь… У нас еще не было столь благополучного рейса. Через полчаса вы сможете сойти на берег.

После ухода Джонсона Николай произнес:

— Мы в самом деле в Мурманске? Просто не верится.

Минуло полчаса. Вторично явился помкэп, теперь с Робертом и еще с одним матросом.

— Джентльмены, вас ждет катер.

— Передайте нашу благодарность капитану.

…Взяли вализы с диппочтой. Наверх!

С каким наслаждением вдохнули на палубе обжигающий мурманский ветер! Осмотрелись: невдалеке в морозном паре обледеневшие корабли каравана. Вытерпели, вынесли все, прорвались!

Георгий машинально попробовал ногою твердую почву причала: качается? Пожалуй, малость колеблется.

Лишь через два-три часа земля обрела надежную устойчивость.

Диппочта заперта в сейфе представительства Наркоминдела СССР. Заботы вроде бы схлынули. И все же — не спится. Сказывалось нервное напряжение одиннадцати суток плавания.

Вечером Георгий спустился в вестибюль, купил «Правду». Киоскер дал даже два номера недельной давности, узнав, что гостиничный гость долго не читал газет.

В номере прилег на диван, впился в сводки Совинформбюро.

— Коля, радостные вести: войска Первого Украинского под командованием генерала армии Ватутина перешли в наступление и прорвали фронт противника на протяжении восьмидесяти километров!

Перевернул страницы, пробежал глазами.

— Послушай, послушай — нас касается, морского пути Англия — Мурманск!

Лаконичная телеграмма: советские катера в Баренцевом море двадцать второго декабря («Коля, мы ведь плыли как раз в это время!») потопили немецкий миноносец, два сторожевых корабля и транспорт противника водоизмещением пять тысяч тонн.

— Не давали морячки покоя фашистам! Молодцы!

Молодцы, да еще какие! Ведь фашисты сосредоточили в Северной Норвегии крупные силы своего надводного флота. Там вели разбой новейший линкор «Тирпиц», тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер», «Лютцов», «Хиппер», крейсер «Кёльн». Стаю морских пиратов дополняли две флотилии эскадренных миноносцев, внушительное число подводных лодок плюс авиация — около полутысячи самолетов.

Зайцев протянул руку к газете:

— Дай-ка мне, хочу собственными глазами пощупать.

Задумался Георгий. Вспомнилось: «Недавно наша подводная лодка, которой командует Герой Советского Союза Николай Лунин, успешно атаковала вражеский линкор „Тирпиц“. Он был серьезно поврежден. После такого урока и другие гитлеровские корабли наверняка поубавили свою прыть…»

Это то, что было опубликовано, — летела новая мысль. — А ведь во время нашего плавания могла осуществляться очередная боевая операция на море! Весьма вероятно, что она еще продолжается и сообщать о ней преждевременно. Такие операции — прямая помощь караванам судов… Да, на войне всякое бывает — и неудачи, и удачи. Возможно, удача сопровождала наш рейс. И получалось, как сказано в стихах Константина Симонова:

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: повезло.

Георгий заложил руки за голову. «Добрались до дома, добрались!»

Только сейчас, в эту минуту, он почувствовал — живы! — ощутил всем своим существом, каждой клеткой. «Наверное, я в рубашке родился». И тут же уснул.

А во сне его снова начали швырять сумасшедшие свинцовые волны. Георгий с тревогой смотрел на зеленые вализы, укрепленные вдоль переборки. Они стояли, прижавшись друг к другу, как солдаты в строю, а сургучные печати казались орденами. Новый оглушительный удар бури. Кипящий вал сорвал с зажимов иллюминатор и хлестнул по вализам. Выдержали, не упали. Но их «дипсолдатские» гимнастерки промокли, сквозь них, словно татуировка, проступили буквы: «Совершенно секретно», «Совершенно секретно». Под этими словами — текст, но какой — разобрать невозможно. Надо спасать, спасать! Бросился к одной вализе — она будто приросла к полу, не поднимешь, не оторвешь. Опять грохот — треснул борт. Вода охватывает вализы, тянет их в морскую пучину. Георгий напряг все силы. А где же Николай? Ах, вот он, рядом, помогает. В каюте вдруг оказались какие-то люди (а она ведь заперта на ключ). «Не подходи!» — крикнул Георгий и схватился за пистолет. Но тут же узнал: свои, дипкурьеры. Сразу трое. Их можно допустить. Вализы перенесены к противоположной стенке, иллюминатор снова задраен, бортовая трещина — чудеса! — сошлась, соединилась. Вдоль стены — странно, она совершенно сухая! — четкий строй вализ в зеленых гимнастерках с орденами. И рядом с ними — трое дипкурьеров — Теодор Нетте, Иван Хромов, Николай Шмаков. «Как все же вы здесь очутились, ребята?» — с удивлением спросил Георгий. И проснулся.

Спросил Николая:

— Новости есть?

— Завтра — на поезд. В Москву!