2

2

...Между тем штабной вездеход, медленно переваливаясь с боку на бок, осторожно полз по раскисшему проселку. Выбравшись на большак, гауптман, сидевший за рулем, прибавил газу, и через час вездеход подкатил к тщательно замаскированному полевому аэродрому. Двухместный «мессершмитт» уже гудел на летном поле.

— Счастливого полета, — сказал гауптман. — В Кракове вас встретят.

Веро кивнул головой и направился к самолету. Высокий худой летчик с удивлением посмотрел на необычного пассажира в изорванной форме русского офицера, но ничего не сказал: задавать лишние вопросы ему не полагалось. Помог подняться в кабину, сам аккуратно застегнул привязные ремни. Самолет взмыл в небо, описал круг над аэродромом и взял курс на юго-запад.

На краковском аэродроме Веро уже поджидала длинная черная машина с плотными шторками на окнах. Лимузин рванул с места, за десять минут проглотил пятнадцать километров и растворился в лабиринте, узких краковских улиц. Водитель долго петлял по старой части города, пока не въехал, наконец, в предупредительно раскрывшиеся ворота.

Веро вышел из машины и огляделся. Он стоял перед красивым одноэтажным особняком, окруженным старым парком. Со всех сторон здание надежно ограждала глухая кирпичная стена. Наметанный глаз Веро сразу определил, что с внутренней стороны стена обтянута тонкой, почти невидимой проволочной сеткой, должно быть, под током.

Из подъезда особняка навстречу ему уже спешил молодой человек в штатском, но с явной военной выправкой.

— Поздравляю с приездом, господин Веро. Меня зовут Курт.

— Благодарю вас, Курт. Господин полковник меня ждет?

— Он просил передать, что прибудет через час. Позвольте проводить вас в вашу комнату.

Комната понравилась Веро — большая, светлая, обставленная старинной мебелью красного дерева с затейливыми бронзовыми украшениями.

На стуле возле кровати висел отлично сшитый серый костюм, возле двери комнатные туфли и отлично начищенные ботинки. На покрывале кровати чья-то заботливая рука разложила белоснежную, тонкого голландского полотна рубашку, галстук, нижнее белье.

Даже не примеряя, Веро отметил, что вся одежда подобрана точно по его размерам.

В шкафу еще один костюм — темно-коричневый, плащ-дождевик, комплект незнакомой военной формы — черной, только с одним серебряным погоном.

Он прошел в блестевшую никелем и кафелем ванную — сейчас это было, пожалуй, самое главное. Отличная золлингеновская бритва, лежавшая на стеклянной полочке перед зеркалом, привела его в превосходное настроение.

Гладко выбритый, освеженный, словно вновь родившийся, Веро повязывал галстук, когда дверь распахнулась и в комнату вкатился, стремительно перебирая коротенькими ножками, уже далеко не молодой, но необычно подвижный, толстый человечек с большой лысиной. Одет он был в кремовый костюм из тонкой фланели.

— Здравствуйте, дорогой Георг! Наконец-то!

— Господин полковник!

Они поздоровались. Толстяк вытащил из бокового кармашка пиджака клетчатый носовой платок и долго утирал им прослезившиеся глаза. Потом он снова забегал вокруг стола, упругий, как мячик, восторженно восклицая:

— Это великолепно! Это великолепно! Какой сюрприз! Какой сюрприз! Когда мы виделись в последний раз?

Веро добродушно улыбнулся:

— В сороковом, мой полковник. Я уже был в училище. После того, как вы помешали мне кончить университет.

Толстяк схватил со стола тяжелый бронзовый колокольчик и отчаянно зазвонил. В дверях комнаты бесшумно вырос Курт.

— Обед!

— Слушаюсь!

За едой полковник по-прежнему болтал без умолку. Потом стал задавать вопросы.

— Как вам удалось перебраться в Ташкент?

— Это было полтора года тому назад. Собственно говоря, даже не знаю, кому обязан. Но это оказалось весьма кстати. Моя фиктивная невеста — вы ее знаете как «Риту» — стала работать в квартирном бюро, это было очень удобно. За день ей удавалось собрать прорву информации, там можно было спокойно встречаться со своими людьми, не вызывая подозрений.

— Да, мы вами довольны. Вы хорошо поработали в Средней Азии. Адмирал был удовлетворен.

Георг улыбнулся.

— Ладно уж, выдам секрет, вы награждены Железным крестом. Получите в Берлине. Поздравляю, поздравляю.

Полковник распахнул объятья и крепко облобызал Георга, толкнув его при этом тугим, круглым животиком.

— Но, Георг, — тут же вскричал он. — Я, конечно, очень рад, что вы, наконец, среди своих. Но скажите, ради бога, почему вы так неожиданно покинули Ташкент?

— По чистому недоразумению, — пожал плечами Георг. — Вы, полковник, должны себе представить обстановку советской военной школы. Все рвутся на фронт, даже те, кого прислали в школу после ранений. Каждый из моих коллег за год подавал по нескольку рапортов с просьбой откомандировать в действующую армию.

— Странно, — хмыкнул полковник.

— Если бы вы родились в России и прожили столько, сколько я, вы бы нашли это совершенно обычным. Чтобы не выделяться среди сослуживцев, я тоже регулярно подавал рапорты в полной уверенности, что начальник школы полковник Галактионов меня никогда не отпустит. А тут, как нарочно, школу приехал инспектировать какой-то генерал из Ставки. Ему попался на глаза мой последний рапорт, и он... удовлетворил его. Через три недели я уже был на фронте. Хорошо, что хоть успел дать знать о себе.

— Как удалось перейти?

— Довольно легко. На этом участке фронта затишье. Пошел ночью осматривать передний край, переполз на ничью землю, вернее ничье болото, и попал прямо в руки наших разведчиков. Вот память от первого знакомства... — И Георг тронул уже успевший стать лиловым кровоподтек под глазом.

Он помялся в нерешительности несколько секунд, потом все же спросил:

— Вы случайно не знаете, что с моими берлинскими родственниками?

Полковник встрепенулся.

— Извини, Георг, надо было раньше тебе о них рассказать. Конечно, все знаю, специально наводил справки. Старый Альберт умер еще в сороковом, я тебе писал (Георг утвердительно кивнул). Твой братец Курт на фронте, командует под Ленинградом танковой ротой, был ранен и награжден. Клара во Франции, служит переводчицей в оккупационных войсках. Так что в Берлине сейчас только тетка Катарина, она, конечно, постарела, но держится молодцом... Правда, у нее теперь другой адрес, старый дом в прошлом году разбомбили англичане.

— Я смогу с ней увидеться?

Полковник фон Заурих отрицательно покачал головой.

— К сожалению, пока это невозможно. Моя старая приятельница Катарина милейшая женщина, но болтлива... А твой приезд пока — государственная тайна...

— Понимаю вас, господин полковник.

Они помолчали. Потом фон Заурих спросил:

— Ты не забыл Берлин?

Георг оживился:

— Что вы! Как можно! Более красочного зрелища я не видел в жизни! Ведь это было в тридцать шестом!

Георг действительно до мельчайших подробностей помнил то жаркое берлинское лето — олимпийское лето. Непрерывные фейерверки, факельные шествия, гремящая с утра до вечера бравурная музыка. По личному приказу Гитлера специально для олимпиады был построен громадный стадион. Весь город разукрасили тогда словно рождественскую елку. По вылизанным — без единой пылинки — берлинским улицам под звон фанфар и барабанный грохот маршировали штурмовики в новеньких коричневых рубашках и скрипящих ремнях, исступленная толпа восторженно приветствовала каждый успех немецких спортсменов, для них был даже придуман специальный орден. Витрины магазинов ломились от давно не виданных берлинцами товаров и продуктов. Населению рекомендовалось выходить на улицу только в праздничной одежде. Такой запомнилась Георгу столица третьего рейха в его первый и пока единственный приезд.

— Теперь город, конечно, не тот, — со вздохом сказал фон Заурих. — Светомаскировка, карточки, есть разрушения. Но дух берлинцев неколебим, как воля нашего фюрера.

За окном сгустились сумерки. Георг было потянулся включить торшер, но полковник остановил его:

— Не нужно.

Он налил себе еще рюмку коньяку. И странное дело: Георг вдруг почувствовал, что перед ним сидит вовсе не добродушный, жизнерадостный толстяк, а совсем другой человек. Этот другой спокойно, неторопливо допил свой коньяк, аккуратно вытер губы салфеткой и неожиданно сдержанным голосом сказал:

— Ну, а теперь, мой дорогой Георг, поговорим о делах.

— Я весь внимание.

И полковник Франц фон Заурих, заместитель начальника одного из трех главных отделов абвера, обрисовал своему протеже обер-лейтенанту Георгу фон Дихгоффу всю сложность и двусмысленность его положения.