9

9

В четвертый раз я пересекаю границу и вступаю на немецкую землю.

Я смотрю из окна вагона на прикрытые туманом черепичные крыши, на прямые струны асфальтированных дорог, на подстриженные деревья. Все так же это выглядело и тридцать лет назад. Для человеческой жизни — это огромный срок, а для истории — мгновение. Самолет пересек государственную границу гитлеровского рейха и, меняя несколько раз курс, вышел на ту точку, где я должен был приземлиться. Это было зимой в метельную ночь. Погоду выбрали специально, чтобы легче уйти от места приземления.

Передо мной была земля, над которой нависла страшная тень, земля, где творилось зло и выплавлялась сталь для уничтожения всего живого на земле. Мне нужно было прижиться на ней, затаиться и смотреть. Для того чтобы знать повадки врага, надо с ним пожить бок о бок. В моей судьбе сыграло странную роль знание немецкого языка. Отец много лет прожил в эмиграции в Швейцарии, в той ее части, где говорили по-немецки. Мне было семь лет, когда мы уехали в Россию. Изучить язык вообще-то нетрудно, но сделать так, чтобы он звучал для тебя как родной, почти невозможно. Но я знал немецкий язык не по учебникам, а с детства, он был для меня почти родным языком. Именно это и определило мою судьбу...

 

Я попросил привести арестованного Фишера и оставить нас одних. И вот он. Лицо без живых красок, лицо-маска.

Он смотрел на меня пустыми, ничего не выражающими глазами, но я чувствовал, что он весь в напряжении.

Я положил на стол перед ним протокол допроса и спросил: что он мог бы добавить к этим показаниям?

Фишер внимательно перечитал протокол. Пожал плечами.

— Я все сказал... Бо?льшего я не знаю...

— Итак, — начал я, — вы сняли на кинопленку похождения Чарустина с Гертрудой. Как это было сделано технически? Пожалуйста, расскажите все в мельчайших подробностях.

— Это чем они занимались?

— Меня интересуют технические подробности съемок. Прежде всего, где вы это могли снять?

— В гостиницах, господин следователь! Когда Чарустин приходил к портье, он получал определенный номер. В гостинице всегда найдутся номера со скрытыми магнитофонами, приспособлениями для киносъемки и синхронной записи. Дело, конечно, нечистоплотное, но надо кому-то и им заниматься. Непристойных картинок иной раз насмотришься до тошноты. Мы кое-что смонтировали. На нас работают специалисты и из области кинематографа.

— Гертруда Ламердинг знала, что ее изображение попадет на кинопленку?

— Не знаю... Обычно мы не ставим такого рода помощниц в известность...

— Где и когда вы показывали эту кинокартину Чарустину?

До этой минуты Фишер отвечал без запинки, тут он запнулся, помолчал.

— Вам это важно знать?

— Обязательно, Фишер! Вы имеете опыт полицейской работы. Разве это маловажная деталь?

— Я не могу вспомнить название отеля... Это было в номере. Я позвонил ему по телефону и представился служащим фирмы, с которой он имел дело. Я объявил господину Чарустину, что являюсь представителем определенных кругов, заинтересованных в сотрудничестве, которое должно остаться в тайне от органов безопасности его страны. Господин Чарустин возмутился, потребовал, чтобы я покинул номер, пригрозил обратиться в свое консульство, в печать, в полицию. Я ему сказал, что мы не собираемся обращать его в свою веру, но что он обязан на нас работать из чувства самосохранения, и упомянул о его приключениях с Гертрудой. Тогда господин Чарустин заявил мне, что в своих отношениях с Гертрудой он никому не подотчетен. Мы показали ему несколько пикантных кадров...

— И что же?

Фишер почти беззвучно рассмеялся.

— Вы поглядели бы, какая была физиономия у господина Чарустина, когда он просмотрел кинокартину! Чарустин согласился сотрудничать с нами...

Я занес ответы Фишера в протокол, дал ему расписаться.

Казалось, что все это должно было убедить меня. Но именно теперь возможность диверсии со стороны Чарустина входила еще в более разительное противоречие с логикой, которую ему диктовала бы связь с иностранной разведкой. Нелепо такого агента превращать в диверсанта! Это несовпадение было последним вопросом, который требовал ответа. Я был обязан найти ответ.

Глупость в действиях противника меня не устраивала, я привык считать, что противник умен и осторожен.

Гертруда Ламердинг... Она могла бы кое-что подсказать. Но и она всего лишь переходное звено. Главная фигура — это тот, кто направлял Фишера. Связной агент Шварц. Но искать его — это искать иголку в сене. Искать надо Гертруду.

Но как с ней встретиться? Где? Что это даст? Захочет она со мной говорить? Можно передать ей привет от Чарустина, рассказать, что видел ее портрет на столе у него. Что она скажет? Мне до зарезу нужно было с ней встретиться.