ОТРЯД ПРОРЫВАЕТСЯ В ГОРЫ
ОТРЯД ПРОРЫВАЕТСЯ В ГОРЫ
Два дня подряд шел снег: ноябрь принес в эти края морозы и вьюги. Лагерь был завален снегом, и только глубокие тропки между землянками да дымки, вьющиеся над ними, выдавали присутствие в лесу людей.
И летом нелегка жизнь партизан, а зимой она и вовсе стала тяжелой. Землянки не спасали людей от холода, теплой одежды не хватало.
Но никто из партизан и не предполагал, что скоро они будут вспоминать об этих холодных землянках как о самых желанных дворцах...
В середине ноября немцы бросили против отряда полк эсэсовских карателей. Надо было уходить в горы. Владимир Лихачев привел из Калиште проводника — словака лет сорока, одетого в полушубок, теплые сапоги и лохматую серую шапку.
— Я проведу вас на Козий хребет... Поспешим... — сказал проводник.
Смеркалось, когда отряд выступил из лагеря. Шел небольшой снег. Холодный, пронизывающий ветер крутил над землей снежную пыль, заметая следы людей.
Впереди шел проводник, а следом за ним — разведчики Лихачева и дозорные группы Йожефа Жежеры и Василия Хомутовского. Сзади, метрах в пятидесяти, двигалась вся колонна, во главе которой находился штаб. Отряд опустился в глубокую расщелину, когда впереди загремели автоматы, ударили немецкие пулеметы. Как подкошенный, упал проводник.
Разведчики, поддержанные головной заставой, рванулись вперед, чтобы с ходу смять вражескую засаду, но, прижатые огнем, залегли. Справа и впереди заработали немецкие минометы. Вздымая вихри снега, мины рвались почти рядом с партизанами. Малейшая растерянность грозила гибелью.
— Отходить влево! — крикнул Бобров. — Отряд, за мной! Бегом!..
Колонна качнулась в сторону высокого хребта, протянувшегося слева. А в это время Морской выскочил вперед и с автоматом наперевес бросился туда, где под ураганным огнем залегли разведчики Йожефа Жежеры, Владимира Лихачева и бойцы походной заставы под командованием Василия Хомутовского. Шатилов схватил командира за рукав:
— Нельзя, убьют!..
Но Морской бежал, не останавливаясь. Трассирующие пули, подобно светящимся шмелям, неслись навстречу. Владимир не отставал от командира. Вдруг он, резко выставил вперед ногу и Морской, споткнувшись, кубарем полетел в снег.
— Перестань дурня валять! — накинулся он на ординарца, вылезая из сугроба.
— Не дай я вам подножку, так вы бы уже на том свете были!
— Ты брось эти штучки!.. В инструкции не значится, чтоб командира с ног сбивать. — Вот чудак человек!.. — Морской поднял автомат и снова побежал, стреляя на ходу.
— Назад, командир! — поднялся навстречу Лихачев.
Морской приказал разведчикам продержаться еще минут десять и вернулся к колонне. Эсэсовцы наседали. Походная застава пятилась, отбиваясь огнем из автоматов, прикрывая отряд.
Через несколько минут Лихачев подбежал к стоявшим на склоне офицерам:
— Прикрытие отходит. Уходите!
Лихачев приложил к губам ладони и громко заухал, как филин в осеннем лесу. Из тьмы вынырнули разведчики, услышавшие сигнал сбора.
— Отходим!..
...Через два часа после тяжелого перехода по глубокому снегу отряд оказался высоко в горах. Темень была кругом такая, что хоть глаз выколи. Лишь изредка небо, затянутое черными снеговыми тучами, освещалось, то красными, то зелеными вспышками ракет, которые пускали немцы вслед партизанам. Люди, выбиваясь из сил, бредут, утопая по пояс в снегу. Каждые пять минут меняются головные. Они пробивают в сугробах путь, а за ними, по одному, тянется отряд. Уже несколько раз выходили вперед тропить дорогу Морской, Григорьев, Бобров, Олевский...
— Люди выдохлись, командир. Нужен привал... — сказал начальник штаба Морскому.
— Выставляй дозоры и прикажи строить шалаши...
Через полчаса десятки наспех сделанных шалашей затемнели на снегу. Делали их просто: вытаптывали в глубоком снегу яму, накрывали ее еловыми ветками, ими же устилали пол, вход завешивали плащ-палаткой. Хотя это и не была землянка с печкой, но все же какое-то жилище, прикрывающее от ветра и снега. Чтобы люди не замерзли во сне, от шалаша к шалашу ходили часовые и будили всех через каждые полчаса.
* * *
Капитан Олевский лежал в шалаше рядом с Морским, Григорьевым и Бобровым. Пар от дыхания людей клубился в морозном воздухе, смешиваясь с волнами табачного дыма. Но Олевский не замечал холода, леденящая тоска сдавила сердце, не давала заснуть. Он напряженно вслушивался в песню, звенящую в тишине зимнего леса, а перед глазами вставал весь в цветущих майских садах солнечный городок Олевск, сгорбившийся низенький домик, утопающий в зелени деревьев, и маленькая дочурка, бегущая по садовой дорожке ему навстречу.
Капитан застонал, стер с лица холодные капельки пота. Лежавший рядом комиссар толкнул капитана плечом:
— Что с тобой, Сашок?
— Дом вспомнил...
Комиссар промолчал. Только рука его легла на плечо Олевского, как бы давая знать, что рядом друзья, готовые разделить его горе.
Немногие в отряде знали, почему временами задумчив капитан, почему его густые каштановые волосы густо расцвечены сединой, делавшей его молодое лицо суровым и жестким.
Трагедия, которую пережил этот человек, страшна для человеческого сердца. В течение одного вечера гестаповцы арестовали самого Олевского, его жену, двухлетнюю дочурку, отца, мать, сестер и братьев. На следующий день их вместе с другими жителями города повезли на казнь. По дороге Саше и его жене удалось бежать. Остальных живьем закопали гестаповцы недалеко от Олевска. Всех до единого!.. Не пожалели ни малолетних детей, ни стариков...
Комиссар прикурил в темноте сигарету, молча подал капитану. Так же молча взял ее Олевский и судорожно затянулся крепким табачным дымом. В эта время откинулся полог, и в шалаш протиснулся ординарец подполковника Морского Владимир Шатилов.
— Разведчики задержали какого-то старика, — доложил он. — Говорят, что шел к нам. Странный какой-то: в очках, в шляпе... Пацан уже окрестил его профессором.
— Тягните его сюда, — сказал Морской, поднимаясь со своего ложа и растирая замерзший бок. — Посмотрим, что за профессор. Нам самое время зараз послушать лекцию о климате этого края...
Зажгли коптилку, поставили в углу, недалеко от входа. В шалаш влез пожилой человек: полное, морщинистое лицо, на котором выделялись лохматые седые брови, низко нависшие над тонкими очками в золотой оправе, аккуратно подстриженная острая бородка. На лоб надвинута высокая папаха. На плечах — добротное черное пальто. Ноги обуты в белые фетровые валенки, обшитые снизу черной кожей. Шея укутана шерстяным полосатым шарфом, а руки обтянуты кожаными перчатками на меху.
«Вид действительно профессорский», — подумал про себя Морской.
— Здравствуйте, друзья-товарищи! — каким-то елейным голосом произнес незнакомец. — Примите в свою компанию русского патриота.
— Каким ветром занесло? — хмуро спросил Олевский. — Что вам понадобилось в горах, в такой дали от жилья? И говорите тише, товарищ спит, — кивнул он на Боброва.
— К вам я добирался, товарищи, — зашептал старик. — К своим, значит...
Олевский заметил, что комиссар как-то странно присматривается к пришельцу, прислушивается к его голосу, будто старается что-то вспомнить. Вот он подвинулся ближе к старику, пристально посмотрел на него и, повернувшись к Морскому, сказал:
— Слушай, Миша, я его где-то видел...
— Так ведь Россия-то наша, матушка, велика, — отозвался старик. — Мало ли где свидеться могли...
— А я тебя, сволочь, знаю! — вдруг зло бросил комиссар.
— Откуда ты меня знаешь?.. Вроде бы не встречались... — В голосе старика слышались удивление и настороженность.
— В Ромнах, помнишь, меня допрашивал, паразит?..
Три ординарца приподнялись сзади старика, готовые схватить его при малейшем подозрительном движении.
— Я?!. Ты что-то путаешь, — проговорил незнакомец, отодвигаясь.
Три ординарца разом положили руки на его плечи, и Шатилов тихо, но убедительно приказал:
— Сиди!
— Ты был начальником полиции, — жестко бросил комиссар. — Помнишь?
— Он врет! — вскрикнул старик, оглядываясь на Олевского и Морского. — Путает меня с кем-то, товарищи, не верьте ему!
— В Ромнах он тоже носил золотые очки, но у него были и запасные, в роговой оправе. Он надевал их на допросах. Может, они и сейчас при нем?..
Ординарцы схватили старика, расстегнули пальто, обыскали. Шатилов вытащил из внутреннего кармана пиджака очки в роговой оправе и подал их комиссару.
— Ну, точно!.. Я ж на всю жизнь тебя запомнил...
Да, он не мог ошибиться. Именно этот человек, в роговых очках, допрашивал его тогда, в сорок втором году, в ромненском гестапо, требовал выдать товарищей по подполью... Размахивал пистолетом, не скупился на зуботычины...
— Расскажи, как ты очутился здесь, Зелинский?
Услышав свою фамилию, старик сник. Несколько минут сидел молча, не отвечая на вопросы. Потом вытащил сигареты, закурил и, будто успокоившись, ответил:
— Когда немцы оставили Ромны, я поехал с ними... Теперь тут, в Банской Бистрице...
— Та-а-ак... — медленно произнес Морской. — Брательников, значит, захотел найти здесь, предатель?!. Прикинуться русским патриотом решил?!
— Сам додумался до этого или тебя послал кто? — спросил Олевский. — Ну?!.
Зелинский молча курил, видно обдумывал что-то.
— Будешь говорить или шлепнуть тебя без задержки?.. Помнишь, как ты говорил мне это на допросах?.. Роли поменялись, Зелинский...
— Нет, нет, вы не расстреляете меня... Я скажу... — Старик бросил в снег сигарету, поправил очки. — Сам пришел... Надоело все...
— Ну, ты эти сказки брось, — перебил комиссар. — Не настолько ты глуп, чтобы самому в петлю лезть...
— Откуда ты узнал, что мы именно здесь? — снова задал вопрос Олевский.
— Люди сказали.
— Так и запишем: сказали немцы... Ведь только они знают, где мы: два дня гонялись...
— Расстрелять его, подлюгу, и делу конец! — снова не выдержал Григорьев.
— Не знал я, что ты тут обитаешь, — огрызнулся Зелинский, и в голосе его прозвучала лютая злоба. — Сказали мне, что фамилия комиссара Григорьев. Не рассчитывал, что ты можешь оказаться здесь под другой фамилией... Ну, ничего! Сейчас я тебя, голубчик, тоже на чистую воду выведу... Слышите, партизаны, это вовсе не Григорьев! Это Иль...
— Заткнись! — громыхнул голос Морского, заглушивший Зелинского. — Кто он такой, мы и без тебя знаем!..
— Но он же не Григорьев!
— Нам лучше знать, кто он, — холодно перебил Олевский. — Отвечай на вопросы, или мне надоест тебя спрашивать и я пристрелю тебя, как собаку! Кто послал тебя?
Зелинский обвел взглядом партизан, сидевших вокруг, быстро заговорил:
— Гестапо... Штурмбаннфюрер Скорцени. Он вовсе партизанские отряды своих людей послал... Думаю, что вам лучше сдаться... Гарантирую вам жизнь, если вы сложите оружие. Вас пошлют в лагерь, а там и война кончится... — Зелинский пустил в ход свой последний шанс, еще надеясь на спасение. Ему не удалась попытка поссорить между собой партизан, оклеветать комиссара, который, как он понял, был заброшен сюда под другой фамилией. Теперь он пытался разыграть из себя человека, который может спасти партизан. — Вы окружены со всех сторон полком эсэсовцев... Вам осталось жить до рассвета, если вы не согласитесь на мое предложение...
— С кем ты должен был связаться в отряде? — прервал его речь Олевский.
— Ни с кем...
— Врешь!..
— Ни с кем...
— К кому ты шел?..
— К Морскому... Григорьеву... Боброву... Олевскому...
— Смотри, сколько у тебя адресатов... — усмехнулся Григорьев. — Вот они все перед тобой... Ты доволен?
— Зачем шел? — спросил Олевский.
— Убить вас, уничтожить, бандиты красные!.. — рванулся из рук ординарцев Зелинский.
— Вот теперь ты заговорил своим голосом, — усмехнулся комиссар.
— Живыми вам все равно отсюда не выбраться. Не я, так другие убьют вас...
— Руки коротки, не достанете... — Олевский немного помолчал, и, обращаясь к партизанам, сказал: — Итак, товарищи, все ясно. Гестапо продолжает охоту за командным составом партизанских отрядов. Бдительность и еще раз бдительность — вот что для нас сейчас самое главное... А с предателем мы рассчитаемся по заслугам. Расстрелять мерзавца! — Олевский махнул ординарцам рукой: — Увести!..
Под утро отряд снялся со стоянки и форсированным маршем двинулся к Козьему хребту.