Эд Саксон

Фото 13. Эдуард Ратников, Кузьминки, 1988 год. Фото из архива автора

Э. Р. «Однажды в Америке» в те времена был еще в проекте, поэтому правильнее было бы начать повествование как «не единожды в Орехово». Конечно, сравнивать его с другими районами Москвы того периода сложно; я, например, как не бывал в Новогиреево, так и сейчас не бываю, но…

Школа № 510 пред-олимпиадного периода стала тем самым местом, где мы в туалете выковыривали заранее заныканные бычки, и если кто-то случайно доставал мой, то автоматически получал в табло. По жесткому. В этой же школе, в классе постарше, учился один паренек, там-то мы с ним и пересеклись. Бывает так у людей, когда по взгляду, по глазам люди пересекаются. Тогда все у всех было одинаковым: хоккейные площадки во дворе, одни и те же магнитофонные записи в переносных магнитофонах, одинаковая школьная форма, но глаза-то у всех все равно свои, человеческие. И совокупность взглядов и поведения магнитила в 80 году, до которого, если быть откровенным, все было совершенно иным…

При этом, конечно, были модные аудиозаписи. В местном пионерском лагере, году так в 1978-м я, оккупировав радиорубку, проводил дискотеки. Особых запретов на музыку не было, и я эксплуатировал уже имеющийся в радиорубке репертуар. Кроме песен системы «Как Юру в полет провожали», под строгим присмотром старшего пионервожатого лагеря, ставил на «дискочах» Клиффа Ричарда, и если было все ok, то Boney M или АВВА. Возможно, в этом пласте залегли внутренние позывы к тому, чтобы в дальнейшем стать заводилой. Сначала на дискотеках, позже – везде, где пролегал мой путь. При этом «Смоуки», звучавшие на многих дискотечных площадках, считались мегакрутой группой, даже «Дью Папа» не был настолько популярен.

Вот, а в школе мы с приятелем пересекались на переменах. Оказалось, что он знает названия каких-то знакомых мне групп, песен. Причем на тот период человеке нужными модными записями был заочно причисляем клику крутых: если у тебя была запись «Отель Калифорния» – у тебя было все… В этом случае, когда у тебя спрашивали: «Что у тебя есть?», ты мог ответить: «Всё!»

Этим молодым человеком был, конечно же, Рус. У него, помимо меломанских идей, был почерк, и он все время рисовал на последних страницах учебных тетрадей всяческие барабанные установки, гитары, кроссовки и прочие атрибуты ненашенской жизни. Такие качества в подростковом сознании говорили о предрасположенности к какой-то иной эстетике, потому как в застойный период эстетика простых граждан сводилась исключительно к какому то мещанству. Нас это объединяло, и мы с ним много болтали на фоне ореховского микромира и начала Афганской войны.

А молодежный микромир этого района был уже на подъеме, который подогревался абсолютно немузыкальной эстетикой. В этот период московский клуб «Спартак», вылетевший из высшего дивизиона, сумел перестроиться, вернуть себе утраченные позиции и вскоре стать чемпионом. Для молодых людей, беспечно тративших свое время, этот факт стал ярким примером того, как высоко может подняться человек, если он крепок духом. И когда «Спартак» стал чемпионом, все окраины города Москвы взорвались. Это было то, чего так сильно не хватало в тот период: героических подростковых примеров, к которым можно было бы тянуться, и людей, на которых можно было бы равняться. Конечно, был успешен и клуб ЦСКА, но все же «Спартак» был своим клубом, который не принадлежал какому-либо силовому ведомству, и это вставляло простых работяг и их отпрысков. Поэтому очень многие участники неформального движения более позднего периода часто были связаны с футбольными фанатскими движениями, которые строились по простому принципу – «наш дух силен, и вместе мы – сила». И после очередного красиво сыгранного матча огромные подростковые лавины направлялись в сторону «Динамо», по ходу движения переворачивая троллейбусы.

М. Б. Я думаю, что дело не только в «Спартаке». Незадолго до Олимпиады произошла цепь трагических случайностей. Сначала упал самолет с «Пахтакором». А потом еще был эпизод, когда обрушилась крыша в «Лужниках». И по официальным данным было около 40 погибших, задавленных при панике. Во что верится с трудом. Все это приковывало внимание подростков, и многие вливались в фанатские ряды. Но не было свинства, простых граждан эти движения не задевали, а если потасовки между клубами случались, то в ход шла эстетика «уличного благородства», чем-то напоминавшего неписаные правила полужиганского поведения какой-нибудь Марьиной Рощи или Замоскворечья.

Э. Р. Да, было что-то такое, что утратилось в нынешнее время, не было оружия в драках или сильно пьяных толп. Был у нас в школе такой парень с позывными «Ходя», Олег Приходько, яростный фанат «Спартака», приблатненный в силу того, что его мама работала в каком-то ресторане типа «Интуриста». И держался Олег все время как рок-звезда, по советским подростковым меркам, и был другом… Кроме мопеда «Верховина», на котором он выезжал на улицу прямо со своего балкона на первом этаже, у него всегда были прикольные записи. И когда появлялись какие-то шальные по тем временам деньги, он всегда старался показать, как их красиво потратить. Мы, конечно же, мечтали во дворе о какой-то супераппаратуре, и это как-то пересекалось с недавно открывшимся заводом МЭЛЗ на Щелковском шоссе. Но больше всего запомнился пивной бар «Саяны» рядом с метро. Я помню один из наиболее памятных выездов в это местечко за почти неразбавленным пивом с сигаретами «Столичные» за сорок пять копеек, а также обратную дорогу домой, в Орехово, обходившуюся в «чирик», в заблеванном подростками таксомоторе.

Бар был культовым, да и само Гольяново было странноватым местом, где бурлила молодежная жизнь. Причем каким-то образом спартаковские фанаты концентрировались на «Щелчке» и часто посещали бар. Были тогда братья, которых звали Бобчинский и Добчинский, некий паренек по прозвищу «Очки», но реальным подростковым авторитетом был Рефат, как мне казалось, какой-то человек от комсомола. Люди, сочинявшие гимны и ездившие с командами, были немного другими. И в тот период трибуна «В» в Лужниках, на которую было не просто попасть, задавала тон в околофутбольной среде. Все по-честному. И в этой среде практиковалось мифотворчество о выездных бригадах – той самой элите, которая сопровождала клубы на выезде.

М. Б. Ну, легенды не легенды, а вот про случай конца восьмидесятых, вполне себе показательный. Когда я «мясная» группа, насчитывающая около пяти человек, поперлась на матч «Спартак» – «Динамо» Тбилиси, было это в тот самый период, когда советские БТР укрощали мирную демонстрацию. Как бы сказать, не ко времени поехали. И вот, со слов Артура Гладкова, царствие ему небесное, более известного по позывным «Кайзер»… Их, идиотов, завернули прямо на вокзале, сказав, что матч отменен, и выдав обратные билеты. Никто, естественно, не поверил и вся группа в «цветах» поперлась через весь город на стадион. Иначе выезд был бы не зачтен. Где мудрые правоохранники, пообещав провести на особые места, завернула их уже в отделение милиции. А через несколько минут отделение было взято приступом толпой тбилисских фанатов – и маленькая группка москвичей, под шашлыки и всякое, провела незабываемый матч среди местных фанатов. Выезд был засчитан. Эскорт «динамиков» сопровождал «мясных» до самого вокзала, где они были снабжены всем необходимым и с наилучшими пожеланиями отправлены домой. Конечно же, эта история отличается от историй более ранних украинских выездов, где было крошилово москвичей, но сейчас все по-другому, это точно.

Э. Р. И вот, на рубеже 81-82-х годов, когда прошла эта волна, и острота слегка утратилась, потребность в теме общности не отпадала и лично у меня связалась с темой «тяжелого рока». Я вышел за пределы Орехово, закончив восьмой класс в 81-м году, стал учиться в радиотехническом техникуме на станции «1905 года». Это был другой мир, более взрослый мир с карманными деньгами, и я стал коллекционировать записи. Тогда-то, осенью 81-го, я купил «Бэк ин Блэк», «Стену». Пошла пластиночная тема, и тусовка людей была уже несколько иной. Там же, в МРТТ им. А. А. Расплетина, на переменах я встретил человека с позывными «Шляпа», и он меня пригласил – а я пригласил Руса – на подпольный концерт группы «99 %», который проходил в спортивном зале какой-то школы в Новых Черемушках. Вот так я попал на первый в своей жизни подпольный концерт, который привел меня в ошеломление и убедил в правильности выбранного пути. Народ странного вида, как мы их называли, «хайраты», бился в конвульсиях перед сценой, и я с радостью посетил следующий концерт «Процентов» уже в ДК «Красный Текстильщик» – тот, что когда-то был напротив кинотеатра «Ударник» на Якиманке. Чуть позднее Шляпа привел меня к ним на репетицию, причем внутрь помещения входить было нельзя – там творилось таинство. Но у дверей можно было потусовать. Новый мирок, где я активно менялся пластами и записями, постепенно вытеснил техникум, к тому же я тогда впервые ушел из дома. Все эти факторы наложились друг на друга…

Но вот Рус ушел весной в армию, а я летом 82 года, неся в карманах «перпловские» Burn и Stormbringer… С кем-то из школы, кажется, с Кошулей, я попал в Парк Культуры и Отдыха имени Горького. Тогда там, кроме фонтана, в котором купались подвыпившие сограждане, да игрищ в «ручейки», практически ничего не происходило. Термин «неформал» еще не появился на свет, была просто молодежь, которая кучковалась по парку. И в центре каждой кучки стояло по кассетному магнитофону, из которого неслась всяческая, как бы модная, музыка. И вот, подойдя к одной из кучек, как-то нутром определив, что отсюда меня точно не погонят… Короче, я подошел и воткнул «Пёрпл»… Все восторженно закричали. Причем звуки, доносившиеся из нашей кучки, привлекли людей из соседних, и были устроены первые публичные фанатения. Надо отметить, что когда парк вечером закрыли, мы пошли в подземный переход, где была дикая акустика и каким-то чудом на волшебные звуки подтянулись Андрей Суздальцев и «Проценты». Вечер удался и запомнился навсегда. С него все и началось, костяк тусовщиков слепился сам. Все получилось само собой: своя группа, своя тусовка и свои заводилы, которых мне довелось собрать вместе.

М. Б. Здесь, наверное, нужны аннотации. Советская эстрада уже вовсю пыталась использовать «джь-джь-джь», то есть всяческие «дисторшены» и «фузы». Но тексты и сами ритмы все равно пребывали в рамках какой-то нормы. Рокенрольные аккорды в руках причесанных лабухов, и заумные тексты каэспешников в компании Намина-Макаревича. Как бы рок-поэзия за жизнь и дружбу, чтоб сидеть и слушать. Но сути того самого общемирового рокенрольного раскачивания это никак не затрагивало. Толи их все это устраивало, то ли слишком впечатлились арт-роком, популярным в семидесятые. Бог им судья, но поколение восьмидесятых начинало с нуля, с первобытных ритмов и эмоций. Новых и настраивающих на новый лад. Это нечто похожее на первобытные танцы у костра или военные марши, которые звучали из всех громкоговорителей на оккупированных германцами территориях в период второй мировой, настраивая жителей на новый ритм жизни. Американцы, сменившие немцев, практиковали рок-н-роллы, сменившие марши. Советский Союз не отставал и торжественные песни звучали на всех широтах соцлагеря. При этом разрешалось бредить либо устно-стихотворно, либо бренькать у костерка, но никаких тревожных ритмов. Европейская система, пережившая два молодежных бунта, быстро нашла для масс панацею в виде диско. Такое незамысловатое безобидное раскачивание, облагаемое налогами и льготами. И никакой агрессии. Ну и стоит ли удивляться, что все живое молодое, пытавшееся найти выход своим эмоциям и подростковому драйву в СССР, восприняло на ура все слухи о панк-революциях, ужасных мотоциклистах, слушающих первобытную музыку, и беснующихся глэмрокерах? Джаз, табуированный еще в довоенный период, и всяческие твисты уже начали меркнуть по своей асоциальной силе по сравнению с надвигающейся волной агрессивного примитивистического «металлизма», и поэтому на него смотрели сквозь пальцы. Как и на ранее запретную «битломанию».

Э. Р. Да, в этих словах есть смысл. Я могу подтвердить данную теорию своими жизненными событиями начала восьмидесятых. Потому как в детстве диджеил в пионерлагере, а позднее, в 82-м году, самостоятельное плавание по полуутюжной среде привело меня на место ди-джея в гостиницу «Молодежная», где мы работали с Сергеем Минаевым, о котором широкая общественность еще не знала. Потом я делал дискотеки в ГКЗ «Орленок», где, помимо прокруток бабин, показывал слайды с исполнителями. Была огромная коробка со слайдами, и когда я динамично объявлял название песни и группы, то доводил молодежь до состояния катарсиса явлением ликов кумиров через слайд-проектор…

После дискотек в «Молодежке» всяческая иностранная молодежь попросту липла ко мне и искала контакта, и я их ошарашивал своими музыкальными познаниями. Они не понимали, как такое могло быть в СССР, где на красно-серых улицах ничего, кроме советской эстрады и военных песен, не слышалось. Впечатление я производил серьезное, и надзирающим органам приходилось просто-таки отрывать иностранную молодежь от моей персоны. Причем не только иностранную. Тот же Федя Бондарчук, тогда еще просто Федя, менялся со мной кроссовками…

М. Б.А твой внешний вид к тому времени уже оформился?

Э. Р. Совершенно верно. Причем оформить этот вид можно было только путем «утюжки» у тех же иностранцев и спекулянтов. Волос длинных у меня как-то не было, но всяческие джинсы, куртки и прочие атрибуты подросткового мерчендайзинга присутствовали. Прилично одетых людей на улицах было немного, и это подмагничивало и давало свои коммуникационные преимущества. Мода и дресс-код, даже маргинальный, всегда играл немаловажную роль. Так, в специальных модных московских заведениях типа кафе «Синяя птица» и «Молоко», куда просто стояли очереди мажорной публики, мне попасть было достаточно просто. И достаточно быстро моя персона обросла кружевами знакомств на самых разных уровнях советского общества. В этот же период (шел 1983 год) одна моя знакомая из кафе «Север», ныне «Найт флайт», пригласила меня в Стоматологический институт на Делегатской, где я познакомился с кучей новых и интересных мне людей. Тогда же, по дороге в институт, я встретил на улице человека в фирменной двусторонней футболке Ozzy Ozbourne, что было достаточной редкостью, а уже на следующей день она стала моей…

В ВУЗе, в перерывах между флиртом с лаборантками и студентками, в мои обязанности входило сопровождение научных лекций слайдами. И вот однажды, увидев на мне музыкального содержания футболку, что было тогда одним из знаковых маячков для многих субкультурщиков, ко мне подошел молодой человек с кудрявой шевелюрой. Этим учащимся оказался совершенно далекий тогда от хеви-металлической темы Саша Хирург, который постоянно звал меня в «Молоко», но оно меня уже не привлекало. Мы встречались, но сказать что сблизились не могу. Мне было интереснее на вырученные и отложенные деньги посещать кафе «Лира» на «Пушке», где можно было встретить более интересных персонажей. Рядом, в переходе, уже накапливалась немногочисленная, но все же тусовка модников. Припанкованных «ньювейверов». А позже подтянулись и «металлисты», которым я отчаянно симпатизировал. Эта среда была наиболее активной. В декабре того же года, на выезде в химкинскую «избу-читальню», где временно размещался подвергшийся гонениям клуб филофонистов, нас подмагнитило с Сережей Окуляром, которого я встретил буквально через две недели после того, как он пришел из армии. Причем я тогда представлял себе московский неформальный мир как одно многоэтажное здание. Я осознавал свою редкую возможность свободно перемещаться между этими этажами и везде старался держаться на равных. Поэтому не было особого внутреннего надлома в том, чтобы общаться со скучноватой снобистской «золотой молодежью» и одновременно баламутить в ЦПКО им. Горького с хулиганами.

Тусовка в парке культуры уже была окрепшей, громкая музыка стала знаменем общности и коммуникационным маркером новой моды для окружающих. Те, кому это не нравилось, отваливали сами, те, кому нравилась подобная музыка, – подмагничивались. Людей становилось все больше, и подобные хаотические сборища превратились в традицию. В 83-м году Сережа Диано рассказал мне о Диме Саббате, и тот вскоре подтянулся на мой день рождения. Стоит отметить, что и дни рождения с той поры стали традицией…

Саббат, будучи еще совсем подростком, удивлял своей цельной жизненной позицией и глобальными познаниями в области музыки. При этом сам он был уважаемым человеком в своей среде, представительным и спокойным. А я был полной ему противоположностью, весь на эмоциях и радикализме. Мы стали встречаться, и я тогда был поражен стеной в его комнате, целиком увешенной голыми девками, которые впоследствии постепенно стали вытесняться фотографиями бородатых мужиков с гитарами… И каждый раз, посещая Диму, мы почти ритуально отслушивали либо Black Sabbath, либо Led Zeppelin. Все это длилось годами на квартирах и в парке Горького.

Там же, в парке, в скором времени появился Сережа Паук, который попадал в мое поле зрение еще в 81-м, в местах филофонической ротации в ГУМе и в магазине «Мелодия» на Октябрьской. Тусовка с «пластами» начиналась с одиннадцати дня и заканчивалась часам к трем, после чего участники ехали на «добив» и «ченджи» рекордами. И все эти тусовки обязательно заканчивались рассказами всяческих небылиц про музыкальных кумиров. О том, как, например, Джимми Хендрикс завоевал Америку за три часа после своего первого выступления и тому подобное…

Паук мне не понравился своей хипповской привычкой прятать хаер под курточку и робко нарисованными химическим карандашом циферками 666 на модной для того периода пацифисткой сумке из-под противогаза… Но при этом он уже тогда ходил в дерматиновых штанах, что было по тем временам круто, и стоили они запредельных денег. Все это напоминало тему «Пипл, стремно, скипаем в парадники!», – а тема эта была в радикальной среде неуважаема. У нас все было наоборот. При малейшей опасности все строились – и ни шагу назад. Сказывалась старая фанатская подготовка потасовок футбольного периода. Причем из таких экс-фанатских кадров получались самые отчаянные «металлюги», и позднее сектор «В» на БСА «Лужники» был наполнен неформалами различных мастей, выглядевших эффектно на советском фоне, да и сами фанаты были продвинутыми в различных направлениях.

М. Б. Я могу припомнить еще один забавный случай. Когда, уже на рубеже девяностых, в Москву в качестве диковинки привезли американских футболистов для показательного матча, кто-то, уж не помню кто, приехал на карьер возле «Сырбора» и позвал поучаствовать. Собралась компания разношерстных неформалов. Вроде бы Косой, вернувшийся из армии, достал где-то американские флаги каких-то штатов. Причем самое смешное – один, с медведем, был к месту. И вот, перовские ребята с «Бермудов», какие-то панки с центровыми металлистами поехали на стадион, на котором зрителей оказалось полтора инвалида. Да, еще долго не могли решить за кого болеть и уже во время игры посчитали количество негров на поле и стали болеть за команду, где представителей афро-американцев было меньше, не сильно понимая правила американского футбола… Но суть не в этом. Когда над полупустым стадионом раздалось наше «Оле» на ломаном английском, игроки тормознули и недоуменно начали вертеть головами, а когда увидели нас в цветах и флагах, то запрыгали от радости. После матча кто-то поехал тусовать с ними в гостиницу. В итоге все мы попали в газетные хроники, где проходили как иностранные болельщики, специально посетившие это мероприятие… И это уже были предреволюционные дни, когда, по идее, городские массы должны были ну хоть как-то что-то понимать и уметь.

Э. Р. Да, у нас до середины восьмидесятых многие кадровые решения приходили из среды околофутбольной. Да и сам термин «фанатеть» во многом с этим связан. Настоящих продвинутых меломанов «в стиле» были единицы, да и разобщенность сказывалась. А фанатская среда была организованной и сконцентрирована была на драйве и отрыве. Оглядываясь, я часто думаю, что уже в девяностые надо было все делать специально, прикладывать усилия, чтобы находиться в специальных местах, а тогда это было естественными образом и стилем жизни, все происходило само по себе и без каких-либо усилий. Условия сами заставляли выдавливать себя за рамки общества, где уже поджидали подобные же люди, общавшиеся на одном градусе. Так было и в Парке Культуры в тот период 83-го года, который протекал без каких-либо сверхсобытий.

Я уже пребывал в статусе авторитета, причем сам на этом не настаивал, но все приходили и советовались, и ничто не происходило без моего согласия. Моей правой рукой довольно долго был Сережа Диано, который тоже подтягивал множество интересных людей, и, что особенно важно, привел Сережу Окуляра, который подходил к этой теме осмысленно и тут же наладил производство атрибутики. При этом все балдели от кривляний под музыку, которую сначала слушали, а потом прокручивали у себя в головах, кривлялись на ход ноги. И все это, конечно же, было смешно и всех веселило. Стремление стать космонавтом, известным гимнастом или известным эстрадным исполнителем постепенно становилось нарицательным понятием «западла»… При этом нормальные житейские герои, типа Высоцкого, хоккеистов и футболистов, которые старались делать все пусть грубо, но по-честному – уважались однозначно. Такие же цельные отношения распространялись по тусовке, и я никогда бы не удержал свой авторитет, если бы что-то было не по-честному или неестественно.

Помимо музыки нужна была какая-то объединительная идея, и у нас, на тот момент простоватых пареньков, эта идея была такой же простой. Мы – против всего хипповского, старо-системного, против меньшинств, справлявших нужду в московских центровых туалетах, «волновиков», которые тусовались поодаль, и панков. Хотя многие, включая меня, симпатизировали последним потому, что они были наиболее близкими по духу к нашей теме. Само собой, эти противостояния были условными, и как-то рассосались сами собой с появлением реального прессинга, когда в 84-м году менты или гэбэшники науськали подмосковных гопников на утюгов и модников. И это движение стало известно миру под названием люберов. Ходили они тогда в кепках-малокозырках «Речфлот», и были такие персоны как Ваня Цыган и Рыжов, он же Малыш. Так сказать, столпы люберецкой движухи, обдиравших утюгов у «спутников» и «интуристов»…

А немного загодя до прессинга начался масштабный процесс объединения любителей тяжелого рока. Стали появляться новые люди – тот же Паук, который не был «одним из нас», но и не претендовал. У него была своя клиентелла, и единственное, что нас с ним сблизило чуть позднее, была его сестра Наташа, царствие ей небесное, которая тянулась к нашей тусе и вела себя естественно и не наигранно. Причем с самого начала его в парке не было потому, что, по сложившейся традиции, приглашал на тусу я сам. Лично. Так, собственно, и строилась инфильтрация рядов в тусовке. Встречая где-то в городе человека, я просто разговаривал с ним и приглашал на наши меломанские «субботники». Как пример, февраль 83-го года: празднуя день рождения Бона Скотта в пельменной, на месте которой теперь стоит бизнес-центр и «Макдональдс», я встретил Лешу Китайца и пригласил его в парк. Позже познакомился с Саней Чернятиным, со многими другими, и за каждым из этих людей стояли их знакомые. Постепенно сплетались кружева неформальных коммуникаций по всему городу.

М. Б. Причем «пельмешки» и прочие «чебуречные» были особыми местами коммуникации. В них уже начинала концентрироваться молодежь, поглощая двадцатикопеечные порции пельменей с перцем и уксусом. Ежедневное времяпровождение на тогда еще свежем московском воздухе приводили как раз в такие вот заведения, ласково называемые в народе «стояками».

Э. Р. Да, было много мелких заведений, такие как дежурные таксистские столовые, в которые уже с середины восьмидесятых наезжали по ночам моторизированные рокеры на своих «Явах» и «Чижах». Такая вот столовая под названием «Зеленый огонек» была как раз напротив «Ямы», куда позже, осенью 84-го, переместилась тусовка из парка. Но прежде, чем это произошло, был тот самый важный момент. Драйв накапливался вместе с приходящими кадрами, причем вместе с продвинутой молодежью в центр начали выезжать на охоту простые гопники, и как-то случай меня свел на Новом Арбате аж с шестерыми такими персонажами. Был я тогда на взводе, потеряв в толпе какого-то своего знакомого. Гопники зацепились за мои грубые ответы, и попробовали меня избить… Пришлось их отметелить, причем всех шестерых. Я понимаю, насколько фантастично это звучит сейчас, но тогда нас разнимали солдаты из патруля на площади перед метро Смоленская, и в отделении уже гопники жаловались на меня милиционерам. Мол, неуправляемый бешенный хулиган к нам пристал и нас же избил… А менты, посмотрев на меня, в изодранных на коленках джинсах, потом на гопоту с разбитыми носами и очками бланшей… отпустили меня, пообещав добавить моим «обидчикам». К слову сказать, такие случаи в тот период встречались направо и налево. Милиция тоже была не такой как нынче, ее практически не было заметно на улицах, и хулиганы не особо на нее обращали внимание.

Вот на таком кураже мы плавно встретили наступление 84-го года. Я, как обычно, встречал в городе интересных людей и в какой-то момент понял, что нужно попробовать собрать всех вместе. При этом помимо филофонических «субботников» были особые праздники, посвященные дням рождения музыкальных кумиров. В начале лета из армии вернулся Рус. Кажется, он и предложил мне идею собрать всех именно в субботу, двадцать второго сентября, на день рождения Ковердейла. И когда этот день настал, я очень сильно удивился количеству людей, которые, еще не зная друг друга, пришли в один день в Парк Культуры. Общая численность была не менее ста человек; это при том, что в советский период люди имели возможность собираться в таком количестве разве что в очереди за дефицитными товарами или едой. А после смерти Брежнева и вовсе вышло постановление «больше трех на улицах не собираться». Всей толпой отправились мы в пивной бар «Плзень», где основательно заправились и двинулись далее по городу. Там же и пришло определение, что мы не просто любители тяжелого рока, а именно «рокеры». С этого момента понеслась тема с гуляниями толпами по городу. Встречались днем, сидели до девяти вечера, а потом – проверенным маршрутом: от парка и на Арбат. «Народные гуляния» осуществлялись по Бульварному кольцу, с задеванием прохожих и забиванием гопоты. Осваивалась территория под себя, и, возможно, эти гуляния, массовые на фоне безлюдных московских улиц, спровоцировали прессинг со стороны властей, не понимавших смысла происходящего, но дико боявшихся каких-либо волнений народных масс. А у нас не было иных целей, кроме как общности на теме рок-музыки и подросткового куража. Женя Круглый, тогда еще «волновик», любивший с нами погулять, отдирал куски потрескавшегося асфальта на Крымском мосту и метал их в проплывавшие внизу речные трамваи. Если бы попал, то этому трамваю был бы писец, но цель была именно промахнуться, и по возможности напугать до полусмерти или ввести в ступор население…

С высоты прожитых лет, конечно, можно отметить, что все это было ужасно, но тогда все эти моменты казались не более чем забавными. Никто не хотел и не ставил цели нанести какие-то увечья, все эти похождения сопровождались диким ржанием и комичными «выделываниями коленцев». Наводимый на социум страх унд ужас всерьез воспринимали разве что службы правопорядка и пожилые коммунисты, видевшие во всех этих проявлениях пресловутое «тлетворное влияние Запада». Безумное поведение и общение ставились во главу угла. Хочу отметить, что алкоголя было мало, и он не занимал какого-либо места в нашей жизни. Драйв и кураж в патлатых головенках питался от солнечных батареек и от ритмичной тяжелой музыки. Вся фишка заключалась в том, чтобы твердо стоять на своей позиции в реальности, поэтому алкоголь, и тем более наркотики, отрицались. Уличные молодежные столкновения уже начинались, и надо было иметь чистый рассудок, иначе могли затоптать. При этом никто не врубался в какие-то идеологические подоплеки, внутренний барометр сам определял что такое хорошо и что такое плохо. Раздражали снобы, жлобы и гопники. А также те, кто вставал поперек пути и запрещал нам делать то, что мы хотели, и слушать то, что мы хотели. Однажды, изменив маршрут, мы пошли вдоль набережной. Уже после запрета на рок-музыку пошла новая волна – конкретно «металла»: Judas Priest, Accept, Iron Maiden, Twisted Sister. Отдельные их композиции имели маршевую основу, и как-то из воздуха пришла идея маршировать под «Твистед систер». Картина Репина «Приплыли»: толпа металлистов, построенная мной, марширует по набережной близ «Ударника»…

Об эффекте, произведенном на москвичей и гостей столицы, можно только догадываться, хотя откровенно прикинутых металлистов были единицы. Молодежная толпа была по большей части в джинсе, а некоторые вообще непонятно во что одетые. В те по-своему замечательные дни проявилась девушка Нателла, это было в период моей работы ди-джеем в гостинице. Я тогда уже был на имидже, в косой коже, и молодежь ко мне тянулась, рассказывая про подобных мне челов. У Нателлы мама, кажется, имела возможность выезжать куда-то за рубеж. И, уступая просьбам дочки, привозила всякие музыкальные журналы и кое-что для прикида. Она же, кстати, познакомила с Сережей Принципом, нынешним владельцем «Роверкомпьютерс», с которым нас судьба еще не раз сводила. У нее была немалая коллекция «пластов», фирменные футболки Iron Maiden и Accept, куча «бумаги». И подростковое неистовство – то есть все то, чего не хватало многим другим. Она тоже пришла на день рождение Ковердейла, и громкая музыка в переносном фирменном магнитофоне типа National была именно ее. И вот на пике этой движухи, когда уже молодежь города стали обозначать именно как неформальные объединения, надо мной нависла армия. Было это несколько обидно, но пришлось идти, оставив завет тусовчанам: «Все в кожу – и на тачки».

В армию я ушел тринадцатого ноября.

84-го года, оставив Руса присматривать за порядком и развивать движение. Сейчас умилительно вспоминать, но в армию мне писали письма люди, порой незнакомые, как, например, Ганс Аэропортовский. Все это было приятно и скрашивало армейские будни. Когда же семьсот сорок два дня моей армейской службы закончились, я, посмотрев расстановку сил и положение дел на тусовке, понял, что сила духа и смекалка уже не является определяющей во взаимоотношениях. Все это легко заменяется связями и отъемом мерчендайза у новоприбывших «пионеров». Появилась иерархия, значки на отворотах значили не меньше, чем боевые ордена, а обо мне по районам ходили какие-то легенды. Заочно был причислен клику неформальных генералов. В один из заходов в «Яму» я встретил Руса – тоже в чине рокерского генерала немногочисленных мотоциклистов. При этом сделал для себя отметку, что, если до моего ухода в армию все делалось на едином дыхании, то в этот период уже появилась какая-то меркантильность; внешний вид уже значил не меньше, чем внутреннее содержание, но инфильтрация рядов сохранялась. Рус показывал мне круг людей, который образовался вокруг него и Димы Саббата, и прилагал к каждому персонажу небольшую историю похождений. Тогда уже Паук и компания «хиппо-металлеров» начали сепаратное околомузыкальное движение. Начинался период музицирования, и все новые группы старались как-то подмять под себя какую-то часть публики и заполучить в поддержку кого-либо из «генералитета».

С Русом мы отучились на мясников, получили дипломы настоящих мясорезов; это название позже стало нарицательным для «металлистов», и наконец-то наши холодильники наполнились едой… Причем мы негативно относились к касте советских людей, которые распределяли лучшие куски из-под полы за доплату. Но в Союзе нельзя было не учится или не работать – так я и оказался в мясниках, за компанию с Русом. Как и у многих, грянули разногласия с родителями, и я ушел из дома. Поселился на квартире у Сазонова, родители которого имели отношения со спецслужбами, жили на даче, а в квартире тем временем происходили тусы. Хирург по утрам качал какие-то гири и ел творог с вареньем в немыслимых количествах. Приходил к нам в гости Дима Саббат. А Сазонов начал рассказывать мне о Рок-Лаборатории, куда я все-таки и пришел.

М. Б. А твоя околомузыкальная деятельность, помимо тусовочной, как-то развивалась?

Э. Р. Я уже не помню как конкретно, но еще весной 84-го года я попал на квартиру к тогдашнему басисту прото-«Шаха». К сожалению, не могу вспомнить как его зовут… Было это в районе «Ждани», и на эту «конфорку» субкультурной активности наведывались всяческие поэты типа Кохановского, иные зажиточные граждане, а у самого басиста были Жигули «копейка» и немыслимая по тем временам «весчь» – комбик «Фендер». Антонио был гитаристом, барабанщиком был Сазонов, и группа, конечно же, называлась не «Шах». Появление такого свирепого молодого человека в коже с набитыми кассетами карманами и «Уолкманом» не могло не сказаться на ситуации. У меня не было зубной щетки, но было все остальное…

Андрей Сазонов – барабанщик будущей группы – был тогда, сравнительно с уличными хулиганами, правильным сынком и забитым ПТУ-шником. Верховодил же в группе маленький Антошечка, и именно с него я начал обращать коллектив в свою веру. Напичкал кассетами, открыл новый мир звукоискажения, и какое-то время он был просто ошарашен. Но оказался «крепким орешком» и стал объяснять вещи, которые уже мне каким-то образом помогли в будущем. Что, мол: «Все это круто, но, ты знаешь, это довольно циничная вещь. И я не понимаю, как ты сам в это все веришь. Да еще пропагандируешь персонажей, которым по большому счету насрать на тебя и таких же подростков-поклонников». Тогда речь шла как раз о волне «металлистической» эстрады 81-84-х годов, которая грамотно держала стиль и состояла из настоящих музыкантов-профессионалов. Но в массе своей всех их интересовали только деньги в кошельках подростков и их родителей. Я, выслушав такое предположение, чуть его не забил. Но что-то удержало меня, и я понял, что и эта идея имеет право на жизнь. После пары репетиций, Антон с Андреем расстались с моим знакомым лабухом-басистом и стали играть тяжелую музыку. Все это было еще до армии, а когда я вернулся, «Шах» уже был известным коллективом и играл на приличном уровне. И те слова, которые прозвучали давно, вновь обрели смысл. Я начал отделять от себя музыкантов-лабухов, музыкантов фанатов-экспериментаторов и музыкантов, балансировавших на грани того, чтобы стать лабухами, но связи с тусовкой не давали им скурвиться. Антон как раз был таким человеком, а Сазонов – коммуникатором. Собственно, с этой группы началась моя профессиональная карьера, когда я сначала помогал группе собираться на гастроли, а потом втянулся глубже. Причем «профессионально» – подразумевало деньги, а у меня таких целей не было, денег вполне хватало и так. Просто до этого я крушил рыла направо и налево, а здесь появилось более спокойное, но не менее ответственное занятие. Все получалось – и получалось неплохо. Во второй половине лета 1987-го Сазонов заинтриговал меня переходом в Рок-Лабораторию, и мы влились в эту комсомольскую ячейку, ведавшую базами и мелкими концертными площадками…

В концертной системе начала Перестройки царил хаос, все строилось на энтузиазме и веселье. Меня, за некоторый вес в сложившейся среде и энергичность, стали приглашать работать и даже стали выплачивать какую-то зарплату. Вся эта разношерстная ячейка, вписавшаяся в московский рок-расклад, плыла вместе с неформалами по течению и не всегда справлялась с ситуацией. Поэтому им нужны были люди, отвечающие за хоть какой-то порядок в этих неуправляемых толпах поклонников жесткого отрыва, и моя персона их более чем устраивала. Помню, как Агеев – один из замов Ольги Опрятной, всем этим руководившей – говорил: «Эдуард, ты-то как раз и сможешь, в тебе есть менеджер, и ты можешь убеждать». Причем я считаю, что все эти «продвинутые комсомольцы» все-таки внесли немалый вклад в формирование структуры хоть какой-то альтернативной индустрии. Пусть даже у них это выходило коряво, но, используя свои имена и возможности, они шли в одном направлении с нами. И я могу уважать их уже за это, тем более, что с них началась моя новая профессиональная деятельность. Параллельно Саша Залдостанов, которого звали уже Саша Стоматолог, а потом и Саша Хирург, вылечил мне пару зубов в своем кабинете на Речном вокзале. И мы с ним, практически единственные из всей тусовки так называемых «рокеров», гоняли на мотоциклах по городу, шокируя девушек и милицию. Причем через некоторое время он сломался и поставил мотоцикл на балкон… Надолго…

Весной 87-го года Саша, который всегда очень любил всяческие съемки и всегда был в курсе, где таковые происходят, пригласил меня на фотосессию, которую делали австрийцы. До этого тоже были подобные съемки, работало так много иностранных фотографов, что всех и не упомнить. Причем фотографы делали и продолжают делать немалые деньги на этих кадрах, а мы тогда ничего этого не понимали и были, конечно же, необыкновенными, но ужасно наивными и эффектно выглядящими советскими рокерами. Петра Галл, которую привезла будущая жена Хирурга, Мартина, позже зачастила в СССР, и мы подружились. Во время этих коллективных съемок я откровенно офигел, обнаружив неформалов нового сорта. Хирург показал мне Гарика, дальневосточных и прочих панков, Женю Круглого в новом амплуа, Юлю – необыкновенную девушку, образ которой был недавно растиражирован на рекламных модулях. Девушек вокруг тусовок к этому моменту было много, они пользовались некоторым протекторатом и были снабжаемы самой модной для того периода информацией. Гарик же меня стреманул своими возрастным видом, дореволюционным интеллигентским прикидом, который дополняли полууголовные замашки и гонки…

А у меня был зрительный маркер на внешний вид, калькированный с журнальных разворотов, и по этой причине я не сблизился ни с Гариковским кругом, ни с Хирургом в его смешном наряде с аксельбантами из телефонных шнуров, которыми его снабжали его сосед и приятель Егор Зайцев и Ира Афонина. Но все же мы общались, тем более, что Саша позвал нас на свадьбу в медведковский клуб «Планета», где потом уже справлял свою свадьбу Ильяс, брат Руса. Все это сопровождалось актами вандализма с останавливанием автобусов и массовыми потасовками. Плотность событий при этом, сравнительно с доармейским «безрыбьем», становилась ужасающей. Весной в ДК Горбунова был заключительный концерт сезона от Лаборатории, двенадцатого июля в Измайлово состоялся рок-фестиваль, на котором впервые прозвучали неформальные коллективы, игравшие экспериментальную музыку. Несмотря на пафос заявки первого крупного московского фестиваля, для меня это был один из концертов, которые уже проводились легально, и на которые нам всегда выдавали билеты для свободного прохода. Народу обычного при этом было действительно много, и, что меня поразило, среди публики оказался гроза всех люберецких кидал Ваня Цыган, который помнил меня с начала восьмидесятых и полез брататься. Вскоре Ваню насмерть забили чечены в начинающихся повсеместно криминальных разборках. Причем несмотря на то, что подобные люди были в эшелонах люберецкого движения, когда они столкнулись с рок-вакханалией, им все это понравилось. И они искренне тянулись ко всем ярким людям и проявлениям активности, в отличие от своих более молодых и более примитивных «однополчан». Социальная травля не была их уделом, и Ваня проникся симпатией к происходящему. Эта история мне почему-то запомнилась больше, чем приезд и выступление Карлоса Сантаны. Который, по какой-то причине выступал в паре с Пресняковым-младшим на стадионе Измайлово. Вокруг новой волны молодежной активности вились и кружились советские «арт-рокеры» предыдущей волны. Я помню как на какой-то «трехдневке» в Горбуново присутствовал даже Розенбаум, не говоря уже о Стасе Намине, Макаревиче и Градском.

А я тогда съездил с «Шахом» в Питер, где в ЦДЛ, вместе со «Звуками My», за два дня мы дали шесть концертов подряд… Рок-клуб питерский я не признавал, и многие группы так и остались мне непонятыми, кроме, разве что, Науменко, который четко формулировал смысл в песнях. И всеми этими словами – «у меня был рубль – у него четыре» – сказано все. Обо всех событиях периода 82-86-х годов. А ребята из «Фронта» были нашими друзьями, которым можно было запросто по-дружески «дать в бубен», и этим определялись многие взаимоотношения среди радикалов, которые при всей своей жесткости были неслыханно ироничны. Выступали тогда на разогреве «Фронт», потом «Шах», и почему-то «Звуки My». Тогда же я познакомился с Петром Мамоновым, интеллигентным мужчиной с твердой жизненной позицией и симпатией к окружающей действительности. Липницкий, опутавший своими масонскими связями Москву и Питер, конечно же, присутствовал на множестве мероприятий. Там тоже велись съемки каким-то немецким каналом. Рок-движение обрастало музыкально-эстрадной коммуникацией, прессой, и стремительно приобрело иной, легальный статус. После возвращения из Питера я соприкоснулся со Скляром, который приглашал меня работать к ним, но как-то не сложилось. При этом Саша был достаточно талантливым человеком, чтобы стать звездой советского рока уровня Бутусова и Ко, но почему-то стал уровня «Боцман и бродяга» при всех своих радиосвязях начала девяностых.

М. Б. Возможно, был чрезмерно интеллигентным и дипломатичным, чтобы носить такую брутальную личину как Кинчев. И эта явная мягкость характера на фоне брутального звука выглядела не всегда убедительно, что не принижает его таланта и фактуры. У Крупнова этот момент был более отлажен…

Э. Р. Толя Крупнов тогда, весной 88-го года, тоже обратился ко мне и стал рисовать радужные картины – сколько концертов мы могли бы сделать вместе. Вот и здесь есть такой нюанс, который был мало освещаем до сих пор. Концерты без тусовки – это убыточное предприятие. И получить меня в качестве директора – значило получить публику, все это понимали. Собственно, та иллюзия взлета множества коллективов Лаборатории строилась на публике, и, когда она ушла, множество коллективов кануло в лету. К тому же многие музыканты не прошли испытание аплодисментами, а некоторые, как Толик Крупнов, попросту горели. Маша, жена Толи, живущая на Солянке, растила их первого сына Боба. Я часто бывал у них в гостях. К тому же, мы жили по соседству довольно длительное время. Толик тогда уговаривал стать директором «Обелиска», меня же устраивала позиция простого роуд-менеджера, чтоб быть в гуще событий. Тем более что, приходя на концертные мероприятия, мне, собственно, не надо было что-либо особо организовывать.

В сентябре-октябре был очередной набор-фестиваль Лаборатории, на котором произошел очередной выплеск экспериментальной музыки из недр андеграунда. Крупа был в отборочной комиссии и пришел очень возбужденным. Группа «Э.С.Т.» произвела на него впечатление, и он обещал им интересное будущее.

Чтобы сильно не перескакивать, возвратимся в 87-й год, к началу лабораторской деятельности, когда в ноябре состоялся большой фестиваль, на котором был представлен первый гастрольный набор Рок-Лаборатории, а также финская группа «Сиелун Вильджет». На следующий год, началась съемка фильма It is my attitude. На концертах того периода от первых трех рядов зала зависело все, и даже больше. Тусовка могла решить – быть или не быть тому или иному мероприятию. Все было жестко. Марочкин, ходивший возле сцены с фотоаппаратом, мог легко получить по голове за один факт наличия фототехники. Я, уже вошедший в Рок-Лабораторию в статусе грузчика и заодно охранника непонятно чего, был дружен со множеством лабораторских музыкантов. А так же с Сеппо Веспененном, бывшим в то время менеджером Sielun Veliet, а ныне – таких групп как Rasmus и HIM. Был смешной эпизод, когда в 2000-м году я делал дебют HIM в России: мы с Сеппо узнали друг друга, и нам было о чем вспомнить…

Почти зимой 87-го года, на праздновании дня рождения этой самой Лаборатории, где-то близ Домодедово был снят загородный дом отдыха, который гудел три дня. Вел я себя там ужасно, разбив не одно лицо. А началось все с того, что кто-то залез к нам в номер, где мы с Хирургом прятались от наших дам. Залезли то ли по лестнице, то ли по трубе на второй этаж. С несколькими бутылками портвейна. Собственно, так начиналось и множество других мероприятий, связанных с Рок-Лабораторией – но это был настолько замечательный концерт, что потом у меня болел не только живот, но даже позвоночник от непрерывного смеха и веселья. Я не знаю, как еще приблизить понимание случайного читателя к плотности одних только официальных и вполне эпохальных событий, аналога которых в нынешних реалиях как-то не наблюдается.

Слава богу, тогда во мне что-то переключилось, и я стал делать свою работу хорошо, при этом умудряясь совмещать эти занятия с тусовочной жизнью. После рок-лабораторских дней рождения Толик Крупнов был попросту одержим темой независимого продакшена с собственным светом и звуком. Причем люди, которых я на самом деле уважаю в высшей степени, знающие на тот период только то, что такое пятиразъемные джекера, собирали немыслимую сцену со светом. Произведения Толика я воспринимал как законченный музыкальный продукт и мог адекватно оценивать, как тот аппарат мог работать без него. Наш аппарат был вполне добротный, и выезды мы совершали неплохие. Я помню, как на концерт в ЦДТ приезжал «Черный кофе» на двух двадцатитонных фурах, а следом мы – на одном грузовике, в котором обычно развозят по городу хлеб. И наш аппарат, как и «Черный обелиск» вообще, звучал и выглядел круче, драматичнее, зрелищнее. По воспоминаниям очевидцев, у многих мурашки по коже бегали во время концертов именно этой группы… С этим аппаратом организовывались первые туры по мелким городам, типа Рыбинска. В лютые морозы грузилась эта самопальная аппаратура. И каждый вечер был как откровение.

М. Б. Ну так вы же давали «хлеба и зрелищ», то есть грамотный продюсерский ход…

Э. Р. Весь 1988-й год как-то был связан с первыми советскими продюсерами-авантюристами от эстрады. Помню, как появился Юра Айзеншпис… В конце июля 88-го года меня попросили о встрече с ним мои друзья из мира фотографии и полиграфии, и мы забили стрелку возле кафе «Синяя птица»… Подъехав на мотоцикле к месту встречи, я тут же увидел и загасил одного своего хронического должника. И, потирая руки, пошел навстречу Айзеншпису… Тогда он откровенно сказал, что только откинулся, но хотел бы войти именно в околороковый бизнес и было бы неплохо, чтобы я его проконсультировал. Чутье было у него отменным. И свой дебютный концерт Юрий проводил совместно со мной. Я тогда делал свое первое шоу в качестве директора «Э.С.Т.», а он впервые привез Виктора Цоя с сольным сетом. Выступление проводилось совместно с «Мистер Твистер», от которого уже отмежевался Мелик-Пашаев. Происходило это шестого октября 88-го года в ДК МАИ, при трех диких аншлагах. Юрий позднее сошелся со структурами «Внешкниги», делал какие-то концерты, как легальные, так и полулегальные. И очень хотел стать каким-либо директором. Ему, кстати, верили. Он заставил поверить в себя Виктора Цоя и совместно с ним достиг немалого успеха. При этом я никогда не уважал авантюристов от комсомола. И все истории, связанные с массовым разводиловым населения, фонограммными проектами типа «Ласковый май» и «Мираж», меня не вдохновляли.

М. Б. Но параллельная жизнь была не менее насыщенной…

Э. Р. В 1987 года у меня уже был мотоцикл, который я купил у соседа Саши Хирурга за шестьсот рублей. И, следуя призыву раннего периода «В кожу – и на тачки», активно претворял его в жизнь. Все хождения маршем по городу не давали должного выплеска адреналина, и уже тогда надо было пересаживаться на «железных коней». Но мотоциклов в тусовке было мало, ибо мало кто из подростков мог себе это позволить. Причем, и те немногочисленные мотоциклы в силу погодных условий частенько оставались умирать в квартирах, на балконах. Культ мотоциклов был, но Рус с ореховскими парнями так и не начали активно выезжать, несмотря на постоянные разговоры и планы. Хирург, немного поездив, увлекся качанием, а я продолжал гонять по городу. На ближайший день рождения Саббат и Крупнов, скинувшись, подарили мне мой первый шлем. И он пригодился.

Мне хотелось ездить, и уже тогда, после армии, я знал, что в Лужниках, которые обозначались как «Лужа», собираются мотоциклисты, ночи напролет сотрясающие грохотом улицы Москвы. Этих людей было принято называть уничижительно «телогреечниками» из-за их незамысловатого прикида, состоявшего из телогреек и кирзачей. Видок у подобных персоналий был тот еще, хотя в массе своей это были неплохие ребята, жаждущие приключений. Но не одухотворенные никакой идеей, кроме как оторваться на мирно спящем городском населении. Я, поехавший туда с целью совместного катания, с первых дней занял место в первых рядах. Ездил я поначалу плохо, но не боялся падать и ломаться. Поэтому авторитет пришел сам, как и в доармейские времена. Я помню все эти гонки группами по всей Москве ночи напролет… В одну из которых, уже состоявшиеся лидеры мототусовки возле МХАТ, братья Альберт и Валера, потащили нас кататься в Филевский парк. А там овраги, ручьи и прочие радости пересеченной местности. Я отстал, увязнув в каком-то болоте и, после нескольких попыток вытащить почти утонувший байк, попросту рухнул, вконец обессилев. Проспав рядом несколько часов и проснувшись, едва забрезжил рассвет, я обнаружил какую-то воинскую часть неподалеку. И, будучи недавно демобилизованным, в два счета расчленил командами стоявших на КПП солдат. Они вытащили мне мотоцикл из болота, и я поехал домой…

В этом был какой-то особый шарм – загнать себя в неприятности и искать выход из ситуации. Что и привлекало многих. Через какое-то время люди, как сейчас мы все понимаем, позавидовавшие, начали обвинять меня в том, что, я, мол, связался с урлой. Претензии были почти официальными, и «генеральская тусовка» от меня несколько дистанцировалась. Хотя я объяснил, что не я ради этого, а это – ради меня. Стоит отметить, что количество катавшихся «народных рокеров», в пику дресскодированному качеству, было огромным по тем временам. Да и по нынешним временам, наверное, тоже. В среднем, в «Луже» собиралось от 50 мотоциклов до двух сотен.

И даже среди этой урлы на мотоциклах были люди, тяготевшие к стилю. Конечно же, это были центровые парни с округ МХАТа. Алекс, который прямо на ходу объяснял мне все про мой мотоцикл, и я позже выжимал из него максимум. Важен, царствие ему небесное, скромнейший парень, впоследствии разбившийся. Миша Ло, которого звали либо Майкл, либо Негр. Он еще в детстве был отснят в роли мальчика-грума в «Стакане воды», потом танцевал брейк на Арбате, но как-то быстро переориентировался на металло-рокерскую тусовку. Дерзкий, с забавно выглядевшей нашивкой конфедерации во всю спину. Зимой они компанией собирались в кафе «На Бронной» и на квартирах Бажена с Мишей, и вскоре эта компания выделилась в отдельную тусовку на МХАТе.

Валера, брат Альберта, был, возможно, единственным человеком с криминальным прошлым… Неуправляемый, но требовавший к себе авторитетного обращения. Позже, именно он отличился метанием учебной гранаты в 108-е отделение милиции, в котором кто только из центровых тусовщиков не «отметился». Потом, вроде, опять влип в какие-то истории, и, если не путаю, пропал в одном из многочисленных военных балканских конфликтов в девяностые. Многие беспокойники туда вербовались волонтерами. Вот, как-то постепенно круг этих людей, уже обозначившийся как мотогэнг «Moscow city rockers», собрал вокруг себя новую тусовку. Альтернативную металлистическому генералитету, и, возможно, в пику, взяли за основу стиль «рокабилли рейбелз». Тем более, что Валера Еж жил на Патриках по соседству. Да и Маврик, танцевавший в «Мистер Твистер» и живший в квартире своего деда-папанинца на Тверской, часто захаживал. И заезживал тоже. Я помню, как они с Мишей гоняли по подземной трубе на Пушке, чем ставили в тупик преследовавших их гаишников. Возможно, именно Маврик и подсадил ребят на идею, что ездить можно и нужно везде.

На МХАТе бывало множество пеших знакомых, и выезды часто перемежались ночными гуляниями. Все прогулки сопровождались подростковым глумежом, объекты насмешек находились даже в семь утра на пустынных московских улицах. Как-то мы умудрились облазить крыши Телеграфа, Гнесенки, и это было в порядке вещей. Никто и ничто не могло встать поперек нашему стебу и драйву. Гриша Фары-Гары с Женей Круглым носились по Трубной площади, выбивая вмятины в водосточных трубах ударами своих отчаянных голов. Разумеется, это делалось на публику, приводя в смятение редких прохожих. Причем, Женя Круглый каким-то образом всегда объявлялся ночью: приходил на МХАТ, брал первый попавшийся мотоцикл и тут же его разбивал, врезаясь в первую же стенку, затем искренне извинялся. Я уже начал свои заграничные поездки, из которых возвращался всегда вечером; оставлял чемодан дома, на Солянке, выходил в город и всегда встречал друзей, курсировавших по центру. Почти каждый раз, это был Женька, которого почему-то жаль более иных, удивительным образом наши пути пересекались. Эта новая рокерская компания очень скоро прославилась своим бунтарским экстримом. На МХАТ тайно съезжалась вся Москва, и акты вандализма сопровождали каждый выезд. В тот период у чешской «Явы» появилась модель «Ява-банан». Летом на ночных московских улицах работали поливочные машины, и мы часто ездили мокрыми. Вне всякого сомнения, помимо музыки на подростковое сознание оказывали влияние и видеофильмы, и развороты журналов про иностранных байкеров. Фильм «Улицы в огне» был и вовсе воплощен в жизнь, когда однажды толпа разбушевавшихся мотоциклистов сожгла местной патрульный «козлик». Разлившийся огненной рекой бензин будоражил подростковое сознание… Это случилось в 88-м году на Дмитровском шоссе. Кого-то из колонны спереди прижали гаишники, но когда подтянулся «хвост» вереницы из ста сорока мотоциклов, представители правопорядка поняли, что разбираться по закону уже поздно и… покинули «броневичок».

Очень всем нравились ночные рейды на Бадаевский пивной комбинат, где была обнаружена дырка в заборе, через которую выносилось по сорок ящиков пива за раз, а однажды, из вредности, кто-то выкатил целую бочку с пивным суслом!

Гаишники, конечно же, пытались ставить препоны отдельным рокерам, но когда те собирались в группы по несколько десятков «коней», это уже была неуправляемая движуха, которая сносила все на своем пути. Любое некорректное поползновение со стороны немногочисленных владельцев «Жигулей» и «Москвичей» – и машину могли разнести в дребодан. Но таких случаев было немного, и инициатива всегда исходила от жлобов-автовладельцев. Мы ездили в Филевский парк и выделывали там такое, что не всегда удается при езде на кроссовых мотоциклах. Потом был эпизод, когда катаний по городу уже было недостаточно, и люди на мотоциклах без глушителей носились по подвалам на Солянке, входы в которые выглядели как черные дыры в подворотнях и уходили в недра Лубянки. Это движение подавалось как «тайные выезды» со своей системой секретных стрелок, но почему-то о них знали все. Причем, я не берусь передавать чувства людей из КГБ, дежуривших на подземных блокпостах. Они все это видели, но сделать ничего не могли, даже когда потом этот подвал пожгли. Чуть позже рокеры, державшиеся особняком, подключились к общей зачистке города от гопоты и люберов, которые достали всех своей необоснованной социальной травлей, прикрывавшей мелкий гоп-стоп. Мишка Ло, которому, в силу его заметной внешности, кто-то предъявил чуть ли не личные претензии, выступил инициатором трехдневного рейда на «Ждань», когда собралось порядка двухсот мотоциклов.

М. Б. Я припоминаю, а может и путаю… Все началось, когда «ждановские» пришли на Горбуново во время концерта «Мистеров», пытались кого-то там прессануть, получили достойный отпор, а Важен тогда въехал на мотоцикле в ДК через боковую дверь и далее – на лестницу второго этажа.

Э. Р. Сейчас уже трудно вспомнить, как была забита одна из первых стрелок гопоте, но тогда, в первый день, вся колонна как-то умудрилась проехать мимо места встречи. Второй раз опять поехала довольно большая толпа, но, как обычно, не все знали, куда и зачем едут. На этот раз рокеры были откровенно побиты, так как была абсолютно не выработана тактика конно-пешего боя, против спрятавшихся «колоносных» встречающих. Но на третий день, когда были подытожены все просчеты, все-таки была вбита в асфальт вся собравшаяся толпа возле «Вешняков». После этого эпизода контроль за улицами центра перешел в руки хулиганствующих неформалов. А сами события окутались легендами и домыслами.

В конце лета того же года мэрия закупила десяток «оппозитов» BMW для ГАИ, которые кое-как справлялись. Милиционеры все так же старались брать всех пешими, когда мы собирались в тридцать-сорок мотоциклов на МХАТе. Но все знали центр как свой дом, и уходили – кто проходными дворами, а кто – через проходные подъезды. Причем некоторые дома на улице Герцена, ныне Малой Никитской, соединялись потайными ходами через чердак, и можно было зайти в один подъезд, а выйти в конце другого дома.

Общее количество собиравшихся определить сложно, так как могли спокойно приехать парни с «Парапета», то есть ВДНХ или прийти большой компанией панки. Это был период, когда все этажи городского неформального общения стали перемешиваться и уличные хулиганы были на пике внимания и уважения.

М. Б. Да, вне всякого сомнения, центр города на этот период представлял собой один большой клуб неформального общения, где никакого значения не имели ни социальный статус, ни происхождение. Клубов тогда не было, ночных уж и подавно, кооператоры тоже работали до восьми вечера, и лишь изредка до одиннадцати, а местечковые рестораны работали в полулегальном режиме. И ночные московские улицы, где не было никого, кроме неформалов и припозднившихся гуляк, были не сильно криминальными. Были, конечно же, гопники и любера, но эти стычки только бодрили. Уже в 90-м году декорации на улицах начали меняться.

Э. Р. Какая-то война все же была всегда, но основные события были на периферии неформального мира. Все эти бандитские стычки за контроль ввоза автомобилей «Жигули» через порты, столкновения в таксомоторных парках, торгующих из-под полы алкоголем. Мы, когда катались, часто делали там закупки. Пиво стоило около рубля, а водка – «чирик». Таксисты как-то дружили с рокерами, поддерживали все конструктивные базары, и по возможности отмазывали от гаишников. В 1988-90-х годах МХАТовская тусовка начала разрастаться, начались посиделки на Патриарших прудах и посещение недавно открывшегося кооперативного кафе «Маргарита». Вслед за кооператорами уже тогда стали появляться первые бригады, пытавшиеся поделить какую-то территорию. И довольно часто стали случаться нешуточные конфликты между первыми группировками нового толка и уличными хулиганами. Весной девяностого года в кинотеатре «Звездный» перед началом какого-то концерта случился конфликт с солнцевскими «быками» на входе. В момент начала потасовки я оказался прижатым к огромной стеклянной витрине, которая с грохотом обрушилась прямо мне на голову. Причем толстое стекло могло легко разрезать пополам, но каким-то чудом задело только лоб, с которого смахнуло лоскут кожи. Я был срочно эвакуирован на «скорой», голову зашили. Вернувшись в «Звездный», я обнаружил, что все закончилось так и не начавшись. Вот такие были первые контакты со стремительно набирающей обороты солнцевской бригадой…

В августе же 91-го года, вокруг печально известных событий, связанных с ГКЧП, начался нездоровый революционный ажиотаж уже в народных массах. Вся эта вакханалия с переименовыванием улиц и с дальнейшим свержением памятников. В один из постпутчевских вечеров, наполненный духом сомнительной свободы, я был немного пьян и зол, прогуливаясь по центру. Натолкнулся как раз на всю эту толпу, водившую хоровод вокруг памятника Дзержинскому на «Яшке». Я был несколько ошеломлен инициативами населения, требовавшего различных свобод, подразумевая безнаказанность. Такие вот инициативные быковатые граждане с бутылкой водки в руках попросту докопались до нас с Женей Круглым возле «Интуриста». Я был несколько смущен такой наглостью, но инициатива быстро перешла в мои руки, вместе с бутылкой водки. Причем, держа ее в одной руке, этих чрезмерно активных граждан забил свободной. Отдуплившись, мы ломанулись через переход на другую сторону и выбежали на «Яшку», где уже стоял кран, тянувший за голову памятник Свердлову. А в головах граждан тумблер уже явно переключился, и улицы менялись на глазах. Начался уже не подростковый гоп-стоп и прочие атрибуты «демократии». Гуляя по все еще улице Горького, я видел на кремлевском Дворце вместо привычного красного флага триколор, который казалось бы был и будет всегда. А глядя на указатели улицы Тверская, мне довольно долго казалось, что это какой-то сон.

М. Б. Но доведя этот социальный таймлайн до девяностых получается так, что многое из твоей околомузыкальной деятельности в этом рассказе попросту выпало.

Э. Р. Тогда придется вернуться в самое начало 88-го года. Идет работа с «Черным Обелиском», и мы маленькой независимой командой начинаем серию туров. При этом с Рок-Лабораторией я не расходился, но там не было ни малейшей возможности занимать какую-либо руководящую должность. И мы держались особняком, участвуя в деятельности «продвинутых комсомольцев». По сути дела, это был коммуникационный центр, и все его использовали кто как мог. Иметь свой аппарат было большой редкостью, и подобным достижением обладал лишь перовский «Консул», который начал свою активную деятельность за полгода до нас. На фоне общего энтузиазма люди, которые из ничего мастерили достойные вещи, вызывали уважение и интерес. И не знаю, за что именно, но эти эмоции были взаимными. Весной мы оснащали множество концертов своих и чужих, в том числе и презентацию «Ассы» в Доме киноактера с участием «Альянса». Помимо популярности «Черного обелиска», аплодисментами и славой были овеяны «Черный кофе», «Ария», «Мастер», конкурировать с которыми было достаточно сложно. Помимо «тяжелой сцены», некто Валерий Гольденберг, один из известных продюсеров советской эпохи, проводил во Дворцах спорта концерты малоизвестной группы «Лотос» и более известных «Браво» и «Мастера». И все это было достойно технически оснащено и практически всегда приводило к аншлагам. Аншлаги случались часто, и не только благодаря востребованности молодежными массами новых ритмов и моды, но и потому, что были такие люди как Викштейн. Который, рискуя своей уже сложившейся официальной репутацией, сделал в тот период ход конем – попытался слепить из всяческих советских ВИАтипа «Поющих гитар» коллективы, играющие тяжелый рок. Получался довольно таки профессиональный продукт.

М. Б. Здесь, видимо, нужно сделать сноску. Неформальные коллективы конца восьмидесятых, которые подняли на флаг тяжелый рок, уделяли основное внимание отрыву, драйву и экспериментам, хотя кто-то может быть тратил все свое время на самолюбование, не суть… Но так или иначе это не были составы, которые могли бы организованно, тем более кому-либо подчиняясь, ездить по стране и давать по несколько концертов в день. Они были не всегда адекватны и тем более управляемы. Самоорганизованных коллективов, нацеленных на качественный продукт, можно было пересчитать по пальцам. Зато они пели, что хотели, и экспериментировали с музыкой в свое удовольствие.

Э. Р. Да, конечно. Поэтому эти профессиональные коллективы, с залитованными-перелитованными текстами и музыкантами, в неформальной тусовке именуемые «лабухами», внесли свою довольно значительную лепту в общее дело. Потому как проторенными комсомольской эстрадой тропинками они колесили по всей стране, собирая огромные залы. В условиях полного информационного вакуума, который создали власти для неформального бунта, это был единственный реальный показатель значимости происходящего. Перестройка началась в 86-м году с концертов «Арии» и «Черного кофе» на официально предоставленных больших концертных площадках. Уже к 88-му году это вылилось в сотни и тысячи поклонников тяжелого рока по всей стране, полную эйфорию под вполне профессиональное сопровождение.

Причем, пик успеха этих коллективов наступил только в девяностых. Но от того, что эти музыканты не обладали самоорганизацией, культивировавшейся в неформальной среде, начались традиционные для не прошедших тест на аплодисменты людей свары и грызня. По этой причине интерес к движению резко спал к 93-му году. Неформалы не хотели вписываться в продюсерские рамки, а лабухи уже не могли адекватно оценивать ситуацию. И вот, еще в 86–88 годах, великие русские промоутеры Гольденберг, Смольный, Викштейн взяли и поддержали такие коллективы как «Браво», «Мастер», «Лотос». А также многие другие коллективы, которые вошли в анналы русского рока, являясь по сути перестроечной эстрадой нового поколения.

Это были люди, серьезно и грамотно занимавшиеся своим делом в непростых условиях коммунистической бюрократии. И отзывы, которые я когда-либо слышал об их деятельности, были исключительно положительными. Концерт в сетуньском Дворце спорта запомнился многим непростой дорогой на электричках и на автобусе номер сорок пять. Как и многочисленным актами вандализма и побоищами с гопотой. Позже появился «Наутилус Помпилиус» – первая группа, перешедшая из полунеформальной среды в ранг эстрады и ставшая усиленно продаваться администраторами. Торговали подобными коллективами все кому не лень, но группы типа «Алиса» и «ДДТ» пытались блюсти себя сами. Эта ушлость в итоге сыграла им на руку, возведя ореол неподкупной неформальной эстрады над головами этих деятелей. Что, в свою очередь, также продавалось под маркой романтики в неменьших масштабах…

Давно уже ни для кого не секрет, что в начале девяностых подростки валом шли вслед за дудочками этих трубадуров. А вся система, благодаря которой эти люди могли функционировать, была построена еще в советские времена такими деятелями, как Викштейн, Гольденберг и Эдуард Смольный, любимый администратор Иосифа Кобзона. Без этой добротно работающей схемы не было бы ни-че-го. И мы, начиная свою гастрольную деятельность, были в немалой степени затронуты этой системой. Кстати, здесь необходимо отметить, что имена менее масштабные – Матвей Аничкин, Юрий Айзеншпис, Игорь Кормильцев, и даже вырвавшийся из Зауралья Дима Гройсман – тоже участвовали в этом клубке неформальных отношений. И только очень немногие, такие как Коля Грахов, организатор свердловского фестиваля «Металлопластика», рок-комсомольцы Москвы и Питера, делали свое дело на каких-то полукоммерческих договоренностях.

Мы же начали колесить на своей «хлебовозке» по стране. В конце апреля ездили в Цхалтубу, где на аншлаговых концертах присутствовали все члены местного КГБ, после концерта с азартом обсуждавшие зрелищность, убедительность и настоящую творческую глубину увиденного… Сцена, зал и «черный кабинет» для отдыха были всегда. Еще работал советский менталитет и люди исправно покупали билеты. Старая система еще не была разрушена, и все работало. И только сейчас мы понимаем, насколько правильно было ездить со всем своим, и насколько правильно, по наитию, складывалась ситуация у нас. Уже было шоу, на сцене стоял «папа» – череп со светящимися лазером глазами, Крупа выезжал на мотоциклах тусовщиков на сцену. Причем сценический имидж собирался по тусовке. Ботинки – такого-то, майка – того-то, но получалось именно шоу, чего не было практически ни у кого из представителей тяжелого рока того периода. И чувство независимости окрыляло. Все развивалось семимильными шагами, и только Толя не развивался такими же темпами. Он уже решил, что достиг всего, что необходимо советскому «рок-стар». Много друзей, девушек, аплодисментов. Маленькое советское счастье, которое многих приводило к глубочайшим запоям. Начались «пускания петухов», опоздания. Музыканты и весь наш узкий коллектив стали напрягаться.

И вот в августе 88-го, когда уже была группа «Круиз» в своем новом международном рок-амплуа и уже не было никакого «Парка Горького», на сцене появилась некая Оля Чайко, добившаяся кое-чего в жизни нелегким женским трудом. Надо отдать ей должное, дама была предприимчивая, энергичная и нахрапистая. Выйдя на западные музыкальные структуры, ей стало понятно, что одним «Круизом» экспорт в Германию не наладишь. Крайним в ее выборе оказалась группа «Шах», с которой я разошелся, перейдя в более дружественный и более открытый коллектив «Обелиска». Оля Чайко начала диктовать условия, по которым Мишок со всей своей харизмой и бас-гитарой должен был покинуть коллектив. В этом была прагматичная логика, потому что кроме грохота, перекрывавшего виртуознейшие запилы Антона, никто ничего не слышал, и лишь изредка разбирались слова «файт, файт, метал файт» или малопонятные «маздон маздай»…

М. Б. Ага, «маздон маздай», ставший нарицательным обозначением для всего околометаллистического, трудно воспринимавшийся обычными советскими обывателями. Алан любил так отвечать: «Маздон маздай»…

Э. Р. Но если это все было замечательно для ироничного восприятия музыкантов нашей тусовкой, то для западного рынка такое не прокатывало. Поэтому Оля стала охаживать Толика, наговаривать про его величие и его западные перспективы. И вот, во время нашего тура в Молдавию, мы поехали вместе с «Шахом», где тогда уже играл Зизитоп – бывший гитарист группы «Тяжелый день», в последствии лидер МС Outlaws. Группа «Тяжелый день», где он играл и пел, уже разваливалась потому, что Оля Чайко положила глаз на Бажина. И вот остался только недоразваленный «Обелиск», что она, конечно же, поправила, как потом поправила и дела «ЭСТа»… Оля выбирала все самое стоящее для своих проектов, которые состоялись, но широкого продолжения не получили.

И вот в Кишиневском зале «Октомбрия», равнозначного нашему Кремлевскому Дворцу съездов, состоялись концерты. Не помню уже, на котором из шести подряд Толя напился перед дневным концертом так, что давал «петуха» и забывал слова… О вечернем концерте не могло было быть и речи. Весь коллектив был доведен до белого каления, и я, выскочив за несколько минут до начала действия к входу, увидел не вяжущего лыка Крупу в окружении камарильи из поклонниц, которым он раздавал автографы. Я сказал ему все, что я по поводу происходящего думаю, на что в ответ случилось неслыханное. Толя, преступив все рамки дозволенного, начал дерзить, потом просто таки ткнул мне кулаком в лицо и начал убегать. Меня накрыла волна адреналина, бежать было лень, и навскидку, не целясь, я запустил в него отнятой бутылкой пива. Уж не знаю, что побудило Толика в тот самый момент обернуться, но произошло именно так. Бутылка врезалась ему в лоб, а я, в сердцах, зашел в гримерку и наступил на его бас-гитару как на дрова. За что мне потом пришлось пожертвовать честно заработанными деньгами… В результате Толик выступал на вечернем концерте с перевязанной головой как красный комиссар на гражданской войне. А на обратном пути Крупнов возвращался в Москву уже бас-гитаристом группы «Шах». Группа же «Черный Обелиск» перестала существовать, а вся эта история обросла слухами и сплетнями.

М. Б. Да, рассказов было множество, красочно перевирались они еще достаточно долго, и это стало тенденцией, характеризующей время. Основные боевые действия, связанные с прессингом, были на пике развития, замкнутая иерархия в неформальном мире располагала к возникновению слухов и пересудов у людей, не имевших к событиям никакого отношения, но вожделеющих видеть себя на месте активных участников путем обсуждения их действий. Тогда же возник неформальный термин «как бы при делах», обозначающий таковой пласт людей и констатирующий факт, что какие-то дела, собственно, начались…

Э. Р. Да. Толик ушел в «Шах» и через пару недель уехал в Германию. «Обелиск» объявил о самороспуске… А тусовка гремела по всему городу, зажигая «сейшены» на квартирах у продвинутых девиц. Я тогда пришел к выводу, что для меня это все становится профессией, и надо как-то определяться. Я давно отметил группу «Э.С.Т.», и когда я пришел дождливым сентябрьским днем 1988-го года в Рок-Лабораторию, то встретил Гернезу и Жана, которые выступали на «Фестивале Надежд». В процессе десяти минутного разговора я стал директором группы «Э.С.Т.», и, как уже говорил, вместе с Айзеншписом и Цоем состоялся первый концерт в ДК МАИ, шестого октября 1988 года. При полных аншлагах и снесенных первых трех рядах кресел. Далее Юрий устроился в «Международную книгу» и завязался с питерцами, хотя мы общались достаточно долго. В Парке культуры Стае Намин уже распоряжался всем хозяйством «Зеленого театра», но наши пути не пересекались до 89-го года.

Тогда же завязалась дружба с Петрой Галл, она сделала вызов в Берлин и помогла найти нужных мне людей. Очень хорошо помню, когда поменял тысяч двести марок за триста рублей. Тогда было положено менять валюту по государственному курсу тридцать копеек за марку, и этих денег хватало, чтобы окупить всю поездку трижды. И вот, декабрьским вечером я, доехав на поезде до Восточного Берлина, с вокзала на Александерплац спустился в метро, которое довезло меня до Фридрихштрассе. Пропустили меня легко и без каких либо сложностей, что несказанно удивило. Это был период, когда все зарубежные поездки для людей попроще были немыслимы и практически нереальны. Сев на нужный мне поезд, уже зная, что граница между двумя мирами проходит по Шпрее, я поехал. Переезжая реку, я дрожащими руками зажег сигарету «Дукат», и поток мыслей был не менее невероятным, чем окружающие события. Сразу же стал чувствовать другие запахи, все стало ярче и, что самое главное, мелькающая за окном действительность, стала невероятно, по московским меркам, опрятной и чистой. В Берлине уже зависали мои друзья – Наташка Медведковская, Хирург. Мы любили устраивать туры по разным барам западного Берлина, где всегда царила доброжелательная обстановка. Как-то в баре Fish Labor ко мне подвалил какой-то турецкий эмигрант и внагляк отпил мое пиво. Я, офигевший от наглости, вежливо попросил этого не делать, но через какое-то время он сделал это еще раз. Все это закончилось тем, что я отбил об его голову ногу, и у меня сошел ноготь.

Но все это было мелочами по сравнению с тем, что я впервые попал на живые концерты Slayer и Overkill и смог оценить разницу в классе. Я понял, что нам нужна в первую очередь качественная запись. В Берлине я познакомился с Дэвидом Полаком, директором независимой студии грамзаписи Destiny, который в будущем нам очень сильно помог, и с группой Jingo de Lunch. Вернувшись в Москву со свежей татуировкой, я обнаружил, что тень Оли Чайко уже замаячила и здесь, вместо Гернезы уже пришел Миша Билошицкий… Перед нашим туром по Западной Германии, в мае 1989 года состоялся концерт «Шаха», «Э.С.Т.» и «Коррозии металла» в ДК Плеханова, после которого остался полностью разгромленный зал. А несколько ранее, при помощи и участии Валеры Гаины, записали в студии Кальянова демо-запись группы. И, как выясняется теперь, это была лучшая запись за всю историю группы. Самая динамичная и живая. И когда, ничего не понимающий по-русски Дэвид услышал ее, он сказал, что это пиздец и сделал гастроли по двадцати немецким городкам. Куражились все на этих концертах как могли, но дело не забывали.

Вернулись с огромным багажом опыта и пониманием собственной значимости. В целом, можно отдать дань харизме Жана и перестроечным временам. Но, по моему мнению, это были лучшие времена для многих отечественных групп. Далее началась моральная деградация как публики, так и исполнителей. На вырученные средства была произведена закупка инструментов, и мы решили сделать еще одну запись. Сначала планировали в России, но потом решили, что все-таки в Германии будет лучше. Дэвид согласился, и параллельно с записью устроил нам еще несколько концертов. И тут уже пришло понимание, что к более высокому уровню мы просто не готовы. Дэвид сам был неформалом, и элемент раздолбайства присутствовал во многих нюансах его жизни. Пластинка переписывалась несколько раз. Звукоинженер, не выдержав, разбил об стенку свои часы и ушел из студии. Процессом в берлинской студии Vielklang стал рулить Билошицкий и дорулился до того, что все средства были потрачены, а альбом вышел абсолютно загнанным по темпу, уровню и непотребным. Параллельно в Германии писались другие советские музыканты, и, возможно, испытывали те же проблемы. Рок-Лаборатория, так и не реализовав множество неформальных талантов, стала сходить на нет. И центр событий стал перемещаться в Парк культуры. Апофеозом этого периода деятельности стал фестиваль «Пчелы против меда», как в шутку называли концерт под лозунгом «Рок против наркотиков», который Стае и Дог Макги провели в «Лужниках» в августе 1989 года. Стае стал собирать под своим крылом ньювейверов и часть металлистов, но мы там были чужими и стояли особнячком. Весной 1990 года мы отыграли на Свердловском фестивале «Металлопластика», где заслуженно взяли первое место. Было много разных местных групп, но московские и питерские группы были на уровень выше.

Девяностый год стал самым мутным в истории отечественного рока. Все эти интриги, начавшиеся вокруг всего, что могло приносить какой-то доход; слухи и приток новых, не сильно продвинутых, но жаждущих активности людей, подломили начинания многих еще не развернувшихся на полную мощь коллективов. При этом можно отметить такой факт, что до 91-го года Россия была на пике внимания, и различные отечественные музыкальные коллективы запросто ездили за границу и записывались там. Все, что лично я успел реализовать вместе с «Шахами» и «Эстами», было до 91-го года. После него волна Перестройки и интерес к совку постепенно стали угасать. Вывозить наши группы стало все сложнее и сложнее. К тому же, мои приоритеты стали смещаться…

М. Б. Этот феномен трудно объяснить с точки зрения шоу-бизнеса, но, в принципе, можно сточки зрения логики. Толпы переселенцев из стран бывшего Союза, ведущие себя не вполне адекватно, вывоз капитала и криминализация зарождающегося бизнеса. Начинающие авантюристы от шоубиза сложные новаторства и эксперименты реализовать не смогли. Поскольку сами не понимали, что происходит вокруг и искали коммерческую выгоду, незатейливо продвигая рафинированный рок, диско и блатняк. Вся мифология экспериментаторства и субкультурного андеграунда середины восьмидесятых, на котором базировался интерес за рубежом и у продвинутой части советского населения, стала резко осыпаться. Демонстрируя вместо неформальных деятелей, малиновые пиджаки нуворишей и челноков, ринувшихся в Европу за польским фейком.

Э. Р. В России, в рамках новых отношений, была уже другая ситуация. Я помню, как ко мне пришла группа «Мастер», которая имела в 88-м году восемнадцать аншлагов подряд в Свердловском Дворце спорта «Автомобилист». У них все перестало получаться только по причине нездоровой ситуации внутри музыкальной среды. Все пытались заработать деньги, но сами не знали, на что можно рассчитывать. И очень много фантазировали по поводу собственных возможностей. Гонорары у разных групп были абсолютно разные, как и претензии. За выступление «Э.С.Т.» в кинотеатре «Москва» третьего декабря 1990 года, где сожгли аппарат и все помещение было оцеплено ОМОНом, в виде гонорара было выдано 12 бутылок портвейна…

При этом сами музыканты, возможно, втайне завидовавшие независимости экспериментальных коллективов, почему-то решили, что они могут так же независимо зарабатывать деньги. Причем, независимо от той самой системы Викштейна, Чайко и Стаса Намина, который еще в 88-м году в Зеленом театре открыл неофициальное «Хард-рок кафе», студию звукозаписи и собрал довольно неплохие группы вокруг себя. Опять же, запустил программу вывоза в Америку своих рок-питомцев, которая благополучно там же и загнулась по причине неконкурентоспособности и неадекватности поступков самих музыкантов… В принципе, некая недальновидность в поступках все время сопровождала всю историю «Эс-Эн-Си». Когда на «Монстров рока» Стае поставил ньювейверов, хотя мы это действие пропустили, будучи в Германии; когда в 93-м году Намин запорол очередной косяк, завалив концерт Iron Maiden, на котором при пике популярности стиля было собрано не больше полутора тыщ человек… Все это косвенно отражает причины, по которым какая-то часть музыкантов находилась в смятении, а другая занималась перебеганиями из одного коллектива в другой. В результате эти события не могли не отразиться на недоверии публики и коллапсе этих начинаний.

Я принял предложение «Мастера» и разрывался теперь между двумя группами, постоянно выезжая то в Бельгию, то в Голландию, и так практически прошел весь этот год моей профессиональной деятельности. И вот, процесс, начавшийся с комсомольских ячеек рок-менеджмента, первого приезда Карлоса Сантаны в 87-м году, первых гастролей Uriah Heep в 88-м году (было сделано двенадцать «Олимпийских»), с музыкальных кооперативов, делавших гастроли «Скорпионз» и фестиваль в «Лужниках», постепенно привел к подобиям неких коалиций.

Был уже SNC, от которого еще не откололся Саша Морозов, был Red Line, и только-только появился Biz Enterprises Зосимова. Поскольку мне нужен был рост, я принял его предложение о сотрудничестве. Я объяснил свои позиции и получил гарантии некоторой независимости в действиях, и у нас получился вполне себе нормальный симбиоз. И вот, при содействии Лени Фишмана, директора «Круиза», у нас был тур вместе с австрийским Blind Petition, который окончился очень ярким выступлением на Дунай Фесте в начале июня 1991 года. При этом та же Оля Чайко быстро поняла выгоду обоюдного сотрудничества именно с Борисом, который имел амбиции построить свою рок-империю, прекрасно понимая, что этот формат востребован и свободен от серьезной конкуренции.

Незадолго до этого Зосимов каким-то чудом сблизился с семейством Зифф, которым принадлежит до сих пор немало предприятий по всему миру… Младший Зифф, Дерк, который стажировался здесь, в Москве, проникся комсомольским обаянием Бориса и выделил средства на строительство рок-индустрии на местности. Половина денег, как это обычно бывает, тут же была спущена, а на остаток Зосимов стал проводить фестиваль «Монстры рока СССР». Первый фестиваль проходил без моего участия и опирался на опыт Зосимова, который в восьмидесятых годах какое-то время работал администратором «Воскресения» и «Землян», а также на опыт мужа вокалистки группы «Примадонна», Сергея Соколова. Причем какие-то истории со стародавних времен тянулись за Зосимовым достаточно долго, и когда его новенький «Форд Сьерра», купленный на деньги Дерка сгорел, Борис перекрестился, сказав: «Хорошо, что хоть так»… Фестиваль же прошел в городе Череповце, с какими-то немыслимыми чартерными рейсами, мы в нем участвовали с «Э.С.Т.».

Когда Ольга, которая делала какие-то программы уже для Америки, сошлась с Борисом, понеслась та же история, что и раньше. Уже попросту типовые конфликты. Все отбившиеся от групп персоналии чудесным образом концентрировались под крылом Чайки в этих химерических недолгосрочных проектах. В проекте Red Sky, к примеру, пел и играл Валера Гаина, Бажин – на гитаре, на басу – Шпрот из «Землян», а на барабанах – Андрей Шатуновский. Причем понимание ошибочности своих действий рано или поздно приводило музыкантов в чувство. Мы с Толиком Крупновым чуть ли не рыдали летом 90-го, когда простили друг друга за все былое. Тогда же прошла презентация Alien Records в Америке, куда Зосимов свозил «Черный кофе» и «Э.С.Т.», но я был аутсайдером этих процессов и по наивности шел за чем-то передовым, что на самом деле уже превратилось в обычную дешевку, на которую купились многие граждане еще не развалившегося СССР. При этом, поскольку я имел уже опыт зарубежного общения и был максимально информирован, от меня уже на тот период уже многое зависело.

Программа же Бориса Зосимова набирала обороты. Следующий фестиваль проходил в Сетуни. Офис переехал из квартиры Бориса на третьем этаже дома на Большой Спасской в одно из помещений церкви на не менее Большой Серпуховской. В этом же помещении не менее кощунственно располагалось советское ДК. И вот в двух комнатах этой «новой церкви» вершился рок-бизнес нашей страны. Интрига на интриге, бестолковый коллектив околотусовочных деятелей, которые не понимали и не хотели что-либо делать. Борис не мог поставить задачу, а они не могли её выполнить. Мне было легче, я просто брал и делал. И вот мое сотрудничество постепенно переросло в дело, и он меня пригласил уже официально, потому что тогда ему нужны были все. Игорь Угольников вел какие-то рок-шоу, снимались какие-то первые клипы, Борис Краснов начинал строить свои первые постановки под крышей «БИЗа», Юрий и Игорь Николаевы, – кого там только не было… В начале 91-го года я все-таки принял решение поработать у Бориса. Параллельно Андрей Большаков, понимая, что я попадаю под какое-то влияние, допараноился до того, что развалил все то, что мы делали в Бельгии в течение года, и я остался директором только «Э.С.Т.». Борис отвез меня в Америку на рок-семинар в Нью-Йорке, и я могу подтвердить, что по количеству безумных людей наши две столицы могли бы стать побратимами.

М. Б. А иные действия комсомольского авантюризма каким-то образом пересекались с вашей деятельностью? Я имею в виду иной путь окучивания широких масс посредством строительства индустрии десятков «Миражей», «Ласковых маев» и прочего.

Э. Р. Нет. Эти люди жили отдельным клубком, разваливая и дискредитируя остатки гастрольной системы, сложившейся до них, и стимулируя окружающих: мол, так оно и надо. Как бы веяние времени…

Борис тоже увлекся этим витающим в воздухе духом авантюризма и стал блефовать. Я его уважал и продолжаю уважать, но подобные авантюры были для меня неприемлемы, поэтому наши пути постепенно разошлись. Я помню появление первого музыкального канала «2x2», за неделю сделавшего группу Nazareth всеобщими советскими любимцами: их клип We are the animals показывали каждые пятнадцать минут. И это было невыносимо…

М. Б. Этим клипом были изнасилованы неподготовленные мозги советского обывателя так, что отбили желание включать этот телеканал надолго. Другая реклама проскакивала в более щадящем режиме. Те же World Domination Enterprises, которых привозили в 89-м году, показывали пару раз в день, но не так часто.

Э. Р. В августе 1991-го года, после моего возвращения из Нью-Йорка, случился путч, который я встретил на баррикадах, где было множество неформалов, и состоялся концерт. И уж если даже я получил медаль «защитника», то можно только догадываться, кого еще таким же образом отметили. Сейчас уже несложно понять, насколько смешным на самом деле являлось потрясание этими регалиями уже к середине девяностых. А тогда, после путча, ситуация резко нормализовалось и неожиданно появился Борис Краснов с Тристаном Дейлом, советником Бориса Ельцина и Силаева. К нему обратилось руководство Time Warner, чтобы выйти на контакт с людьми, которые могли бы взять на себя организацию большого рок-концерта, посвященному молодым демократическим силам, отстоявшим какую-то свободу. При этом они делали оговорку: кроме Стаса Намина. Видимо, он себя показал так, что американцы решили больше дел с ним не иметь. И единственно подходящим человеком оказался Борис Зосимов, со своими «Монстрами рока» и кучей прихлебателей. Практически на месте, в баре «БИЗ» на Патриках, где проходили тусовки, было принято это эпохальное решение. Через несколько дней прилетел Джейк Бери, крупный продакшн-менеджер, и судьба фестиваля была решена.

Аэродром Тушино подходил под запланированное попадание в книгу рекордов Гиннеса как нельзя лучше. Решение о бесплатном входе на мероприятие было американским. И билеты продавать нельзя было ни в коем случае, так как никто до самого последнего момента не был уверен, что действие состоится. Стив Росс, основатель всего этого интертеймента, человек, который сделал мегамарку Time Warner и его сын, Марк Росс, приехали к нам в страну. Перед ними открывались практически все двери, и мы, в тогдашней уже России, это едва понимали. Спасибо большой фотографии стройки «Рок-города» и Дмитрию Шавырину, который разместил ее в МК накануне концерта. Она, конечно же, сделала свое дело, но все равно никто не верил. При этом Time Warner планировали установить рекорд по посещаемости. Мы рассчитывали натри миллиона, но не набралось даже одного. Башни и экраны в итоге оказались поставленными далеко от окончания толпы. Никакое запоздалое продвижение информации, ни бесплатный вход не повлияли на количество посетителей. Это была уже другая страна, и обеспокоенные другими проблемами люди. И все же концерт состоялся двадцать восьмого сентября 1991 года на поле в Тушино. Где и теперь традиционно проводятся фестивали, мягко скажем, менее масштабные, не говоря уже о значимости и эпохальности. И только тогда на этом масс-медийном поприще появился Сергей Лисовский с Андреем Сочновым, которым это все нужно было для престижа и дальнейшей деятельности. Можно сказать, что это были их первые опыты таких масштабных организационных работ. И мои, в том числе. Позже Сергей и компания организовали «Премьер СВ», занимавшую львиную долю производства первых видеоклипов и рекламных роликов, а уже через год, прибрав канал «2x2», открыли самую массовую за всю историю девяностых дискотеку «У Лиса» в спорткомплексе «Олимпийский». Забавно, до сих пор вспоминаю, как Юра Айзеншпис бегал по нашему офису и требовал от Зосимова, чтобы тот сделал его директором этого мероприятия…

Вот таким образом, всего за три недели после принятого решения, было воплощено в жизнь самое крупное за всю историю России рок-действие. С тех пор прошло уже довольно много лет. И тех, кого уже нет рядом с нами, оказалось пугающе много…

Грустно, такие энергичные яркие парни и девушки ушли от нас навсегда в начале и середине девяностых. Это период нашей истории сожрал много интересных и достойных людей… Кто-то хотел продолжения этого казалось бы вечного праздника, ушел в эксперименты с наркотиками и не вернулся, кто-то погиб в разных локальных войнах и разборках, кто-то не справился с самостоятельной жизнью в рамках которой мы все неожиданно оказались. Где все были предоставлены сами себе, без каких либо ценностей и морали. Я думаю, это время будет еще изучено и оценено по достоинству. Это уникальное время большой романтики и великих ожиданий. И среда, о которой имеет смысл вспоминать от лица прямых участников, а не по философским суждениям людей, которые немного постояли рядом или что-то об этом слышавших.