Леша Уксус

Фото 10. Слэм, Москва, 1988 год. Фото Петры Галл

М. Б. То, что все мы были дураками, даже не обсуждается. Но вот скажите, Алексей, чем обусловлено такое разнообразие имен?

Л. У. В смысле?

М. Б. В смысле, что вас Французом раньше звали.

Л. У. А, ну это собственно из-за того, что достаточный период своего дошкольного и школьного возраста я провел в славном городе Париже, где пребывал вместе с родителями.

М. Б.Ага. Значит, засланный вы казачок!

Л. У. Скорее посланный…

Но началась моя творческая деятельность именно с этого периода, когда во втором классе парижской школы, насмотревшись на местных неформалов, я посетил концерт ACDC. Причем панков я там особо не встречал, все больше металлистов в джинсовках и кожах, но в нашем понимании, вполне себе приличные, спокойные элементы. Объектами покушения выбирали полицию и спокойствие окультуренных граждан. И вот, увидев, что такое бывает и что люди нашего поколения уже разъезжают по всему миру и будоражат вокруг себя пространство, мы с товарищами в подвале какого то гаража, как раз после концерта, стали собираться и косить под «ДиСи», поскольку очень уж на душу легло. Делали из картона барабаны и играли на каких то несерьезных гитарах, но было весело. А про панков я тогда ничего не понимал. Там тогда пошла волна хип хопа, прямо только-только начиналась, и мы в рамках новой моды тут же посрывали значки со всех местных «Мерседесов», чтобы сделать из них браслеты с кулонами и подарить своим дэвушкам.

М. Б. Теперь понятно, откуда эти старорежимные замашки отламывать значки у посольских машин. Как раз за этим делом вы были застуканы мной возле красивейшего здания французского посольства на Якиманке, году в 86-м… Хотя там прямо дворец, а не здание. Ну, а год хотя бы можете обозначить для координации?

Л. У. Вот хоть убей, не помню год, но было это, когда Леонид Ильич был еще жив. Зато помню, как напоследок, перед отъездом, мы с местными пацанами закидали посольство и полицейских яйцами, и я с чистой совестью отбыл на родину, которую не помнил и почти не знал.

И когда вернулся в «совок», я просто года два не мог понять, что здесь вообще происходит. Менталитет на местности искал, но почему то не нащупал. Он как-то растворялся и люди ходили мутные и озабоченные. В ситуацию просто не воткнулся. А вернулся я точно в 1984-м году и был тут же послан за знаниями в 792 ю перовскую школу. Помимо каких то знаний в школе было обнаружено сразу две неформальные группки, «Консула» и «Чудо Юдо». При этом Хэнк был по совместительству председателем комсюковской ячейки и владел заветными ключами от каптерки с инструментами. А я по-соседски часто посещал репетиции «Чудо Юдо» и подгонял вражескую околомузыкальную литературу, которую привез из-за бугра. Кстати, за «Металл Хаммер» в этот период можно было и присесть, если денег на взятку на хватило бы… Но прям вот такой жесткач долго не продлился, хотя слухами и домыслами оброс. На местности вместо менталитета была обнаружена тусовка, которая называлась «Бермуды», поскольку само место было треугольной формы. Там собирались ныне уже не слишком молодые местные неформалы – единственные, с кем можно было найти общий язык и общаться на интересные темы.

Прозвали меня тогда Французом, поскольку я приехал из Франции – по той же системе, что и Монгола, потому что он в Монголии побывал. Остальные позывные были либо производные от имени-фамилии как, например, у Димы, которого звали Хэнк. Но он редко туда заходил, потому как у него творческая конфронтация с «Консулами» была, хотя именно Дима потом меня Уксусом и обозвал. «Чуда Юда» на самом деле тогда еще не было. У Сережи Мамонта была своя отдельная группа, а Хэнк еще играть толком не умел, его Сикирильский учил музыкальным азам. Но все, конечно же, хотели – потому что чего еще хотеть в таком возрасте, имея свободное время и увлекаясь меломанией? Мамонт уже тогда был панк– композитором и все, что позднее вылезло на «фестивале надежд», уже репетировалось в те времена. Он, в принципе, и сейчас пишет подобную музыку. Эстетика панка пришла уже после того, когда мы с Хэнком стали мотаться по всяким московским тусовкам в 1985-86 годах. И где то там пересеклись с Рином, по-моему на день рождении у Джуса, который, чтоб получить свое независимое пространство, устроился дворником. Это такая традиция была, и других вариантов для самодеятелей и философов не существовало. Москва активно перестраивалась и заселялась очень плотно. А пространство такое было необходимо для многих, и у Джуса на оккупированной территории находились и Грюн, и Паша Роттен, и Дима Якомульский с Гельвиным. В общем, можно сказать, представители первой московской «панк– волны», которые раньше бывали на «Пушке» и видели не закрытое еще кафе «Лира». Все были разные по фактуре, но общие мысли и общее отношение к внешнему виду было у всех. С одной стороны модное, с другой – пренебрежительное. Ну, и общий язык был обнаружен сразу же – поскольку отличий набиралось немного. Тогда я состриг волосы, они у меня такие были…

М. Б. Карэ?

Л. У. Подлинней, длинное карэ. Хэнк тогда вовсю уже стриг, тренируясь на местных товарищах; вот и меня постриг. Так я стал «сидвишесом» московского розлива… Только вместо свастики у меня на футболке был серп и молот, а на косухе был парадный ментовской погон. Эстетика эстетикой, а подход должен был быть свой.

М. Б. А обувь спортивная?

Л. У. Не. Это металлисты в «кроссачах» бегали. У меня нормальные такие высокие рабочие ботинки а-ля «турист» были. Достаточно крепкая советская обувь с подошвами на шурупах. Но у меня были иностранные, повыше и потяжелей. Мы тогда их «топ сайдерами» с Хэнком называли. Ну, и без булавок, конечно, не обошлось. Булавки и прочий металлолом как бы стебом был: и на бижутерию, и одновременно на металлистов, которых окучивали подпольных дел мастера, а позже кооператоры. Вот в таких чудных нарядах мы лазили по городу, встречаясь с подобными нам персонажами. Это было гораздо веселее, чем пэтэушный металлизм, и многие поклонники тяжелого рока были тут же инфициированы. Причем Андрей Попов, ныне покойный, тоже стремился по следам наших поползновений, но ему не позволили товарищи. Саша Дубина ему попросту свежевыстреженный ирокез «розочкой» от бутылки смахнул, сказав, чтобы тот ряды металлистов не позорил. Серьезно они тогда к некоторым вопросам подходили, в отличии от нас. Чуть позже Хэнк познакомил меня с Гариком, который был во много раз нас опытней, бодр и крут. До этого все были несколько разрозненны; мы в совсем малом количестве, а иногда просто с Гельвином ездили на Арбат гонять хиппарей, которые сбежали с Пушки и туда переместились. Особо вредным уличным философам одевали урны на головы. Ну не нравились они нам… Потом на улицах появились любера, и антипатия немного сместилась.

Тусовка «панк-салона» (как его тогда называли), которая была на Преображенке у Алана, со временем стала практически школой. Там с утра до вечера стебали друг друга до исступления, взвинчивали, а потом на позитивном кураже участвовали в общегородских акциях и концертах. Это был период где-то 86–88 го годов. Выезжали и просто в город, и в организованный Блиновым и Хирургом полукомсомольский клуб почитателей тяжелого рока «Витязь». Но все это было несерьезно, к тому же долго не продлилось. Уличные шоу были гораздо круче и увлекательней. Одни массовые посещения зоопарка чего стоили. Освоив пространство зоопарка, мы начали ездить туда целенаправленно – к культовому объекту, бородавочнику. И стебали Сашу Хирурга за то, что он с ним зачем-то пытался разговаривать. Это стебалово потом еще долго продолжалось, причем выбирались моменты, когда Хирург, который любил парламентерство, пытался сказать что-нибудь умное, а ему кто-нибудь из толпы выкрикивал: «Саша, а как же бородавочник?!»

М. Б. Все было по-доброму, хотя народ на тусовках менялся, да и сами люди взрослели, менялся их статус. Старым знакомым это все было по барабану, но со временем подобные шутки становились все менее понятны для окружающих.

Л. У. Ну, у них была вообще отдельная компания сначала. Леша Блинов, которого звали в отличии от другого однофамильца Блиновым-Черным, Хирург, Игорь Ганс и Егор Зайцев. Наверное, последний сшил Леше куртку из леопардового кожзама, и их оптом стали называть в панковской среде «гадюками дермантиновыми». Куртка эта потом появилась у Ганса; впрочем, даже я в ней немного походил, когда Игорь забыл куртку на свадьбе у Хирурга. Вернул, конечно. Но надо сказать, что к вещам был какой то особый подход. Были вещи очень важные – как например, те же кожи, а к остальному относились пофигистически. Никто особенно о корысти не бредил, и все были вместе, не смотря на какие то меломанские разногласия. Трудности и свободное времяпровождение объединяли. Помнится, и день рождение Сашино, которое всей толпой справляли в банкетном зале. Тебя там еще шваброй уборщица пыталась огреть за сломанный сортир.

М. Б.!? Это поклеп… Я просто самый заметным оказался – или самым крайним. Хотя чего там, меня вообще постоянно с кем-то путали. Потому что я по привычке носил с собой несколько смен одежды в рюкзаке, переодически давая ее кому-то поносить. Просто я всегда был готов или зависнуть в городе на несколько дней или вовсе подорваться куда-нибудь с проезжими маргиналами, которых в этот период стало достаточно много.

Л. У. Ну значит, просто крайним оказался, наверное… Но недолго настам терпели, и акции вандализма продолжились на улице. Причем, отметь, рестораны и банкетные залы, парки культуры и дискотеки в тот период были единственным местом ОТДЫХА советских граждан. Туда же собственно маргиналы и потянулись; причем все акции были на грани фола, но с куражом старались палку не перегибать. Просто расшевеливали весь этот муравейник, получая свою дозу адреналина и бодрости. К тому же выездные кадры автоматически становились звездами районного масштаба, поскольку владели и нужной модной информацией. Да и просто веселили окружающих, подавая пример неподконтрольности. К тому же, если что, могли осадить не только гопоту, но и дружинников с ментами. Всему этому способствовало развитие фольклора: гремучая смесь городского-подвального и модно-меломанского. Представители продвинутых субкультурных кругов вносили свою лепту в виде умных словечек и оборотов. Которые тут же переиначивались и брались на вооружение в общении с достаточно агрессивной московской «общественностью». Всё, конечно, сопровождалось психопатично-суицидальной клоунадой и, если честно, тормозов не было у многих.

Правила советского общежития отвергались напрочь. Особенно когда начался жесткач, и подобных элементов стали прессовать милиционеры. А когда появились «любера», так и вовсе начали шлифоваться циничные подходы к решению вопросов. Как раз пошли концерты, на которых набиралось с десяток человек, – и после таких концертов народ бодрым шагом разряженных клоунов шел на Арбат выплескивать эмоции.

М. Б.Умереть хотелось по-быстрому?

Л. У. Что ты спрашиваешь? Всем было по барабану, хотя бы потому, что просто не существовало иного мира, кроме тусовочного. В котором вся окружающая действительность была более-менее разложена по полочкам и имела смысл. Да и никто особо за себя лично не переживал. Обычно где-то в середине Арбата нас окружали?

М. Б. Ближе к началу, где «Жигули» или возле театра Вахтангова. Там тоже были боковые отходы. Как бы не совсем дураки там присутствовали, но тягаться с психопатами было малопродуктивно.

Л. У. Как обычно, все стояли и кричали друг на друга, но моральный перевес был понятно где. Да и сказать, что там прям богатыри были, тоже нельзя. Ну, тявкнули «панки, фашисты!» и что? Выходил такой солидный Алан и, сближаясь и шевеля своими гитлеровскими усами, отвечал: «Нет, ребята, мы не фашисты. И даже не панки. Мы – мормоны…» И, пока там чего-то в голове калькулячилось, бдыц первому попавшему под руку по черепу. Над потугами переговорить на блатняке просто ржали. Подготовка была и шлифовалась на го поте.

Простой пример: Леха-ЦРУ идет домой один, навстречу гопников штук пять. Тормозят, начинают что-то спрашивать, а потом, оглядевшись по сторонам, начинают его оскорблять, как им кажется: «Ты, чмо!» В ответ с улыбкой: «Да, я Чмо.» Недоумение. «Ты что, Козел?» В ответ: «Да, я Козел. Какие-то вопросы еще есть?» И так же с улыбкой и видом полного превосходства удаляется. Такая форма обезоруживающего самоироничного цинизма. А мог бы запросто в бубен закатать.

Да, фольклор и общение было развитым. И все это шлифовалось в постоянных попытках довести друг дружку до белого каления. В квартире у Алана, который до этого часто тусовал на «Парапете», где было много боевых металлеров из бывшей фанатской среды, помнится, часто звучали боевые мантры типа «Как заслышал Tuch to Much – в руки колья и хуячь!» И тому подобное…

М. Б. А Хэнка, наверное, можно обозначить как проводника идей местного масштаба?

Л. У. Ну да. Через него приходило достаточно много музыки и гона – как оно все, по его мнению, должно было быть во вселенной устроено. Мы с ним, помнится, хотели устроиться в цирковое училище. Нас с ним еще от психдиспансера отправили научится хоть чему-то. Пошутил, по-шу-тил… В цветовое, такое специальное училище для инвалидов. В общем, хоть как-то нас хотели задействовать. А когда мы проходили практику, выводили цветы-мутанты в оранжерее Ботанического сада.

Я потом после этого еще в театральное училище ходил пару раз. За рампами… Они мне гораздо нужнее, чем им, были. Меня потом Хэнк за это определил работником по сцене и звукооператором у «Чуда». Но внутри уже все зудело и хотелось своего выплеска. А до «Уксус бенда» был еще один промежуточный вариант, его мы и репетировали в школе. Назывался он «Унитазный кифоз». Ну кифоз – это искривление позвоночника: то самое явление, которым пугали в школе особо вертящихся на уроках учеников. Поскольку мы уже тогда деэстетствовали, я взял словарь потолще и нашел слово помудреней. Но этот проект продолжения особо не имел. К тому же стоит отметить, что с репетиционными базами и инструментами была беда полная. Все ДК-шки были забиты какими-то лабухами и хиппями; пионерские точки – школьными группами. Никого это не останавливало. Тем более для того, что воспроизводилось, много репетировать и не нужно было. Подход джазовый такой, с элементами вандализма. Все это было еще до открытия Рок-лаборатории в Горбушке; и если удавалось с кем-то чудом договориться, то недели на две – потом гнали взашей. Возможно, в этом было основное отличие нашего города от других. При таком обилии домов и строений все было либо кем-то прихвачено, либо поднадзорно, либо оккупировано токсикоманами. Сложности были, но уже в 86-м году была тусовка, состоящая частично из музыкантов «Субботника» и нас с Рином. Гельвин тоже хотел участвовать, но на этот период выпал из поля зрения. И мы лазили по концертам, где встретили вас.

М. Б. Было это в ДК МГУ, где и были атрибутированы нашей ирокезной уже тусовкой как «комнатные «панки», у которых было название группы, но не было концертов.

Л. У. Ну, что-то уже было, чему Хенк дал название «Уксус бенд»… Немного позже в знаменитом, тогда еще печально, пивняке «Алешкино» был все же дан первый концерт. Место было понятным; возле входа просто была лужа крови, а на концерте – немалое количество тушинских меломанов и делегаты из «местного районного собрания». Дима с «Субботником» там тоже был со своей программой, и взаимопонимание с публикой было достигнуто с первых же аккордов. До того момента, как распоясавшийся Нищий показал публике оголенные… чресла. Местные делегаты приняли это на свой счет, и возле пивняка чуть было не состоялся финал нашего дебюта. Но Артем с Нищим нас тогда отмазали, поскольку сами были местными – а это было козырем в подобных переговорах.

Отыграв этот концерт и получив статус полноценной группы, мы тут же обросли легендами. Наши перспективы прояснились. Слухи значили много и распространялись молниеносно. Но концертов почему– то организовывалось мало, а самостоятельно их сделать вообще не получалось. Только вылезешь из дома – тут же облавы, погони. Но уже появилась Рок-лаборатория, которая прихватывала площадки и вошла в клинч с самодеятельными организаторами. Вся эта возня не радовала, но хотелось базы и мы поперлись в 87-м году в Лабораторию, куда уже вписалась «Амнистия». Трудно понять, почему нас туда приняли, но нам был приставлен помогать Скляр. Чем помогать не понятно, потому что база у нас таки уже была.

Скляр тогда вообще как-то очень тянулся к панк-салону и модным течениям, дружил с Круглым и даже каким-то образом уговорил тусовку сняться у него в клипе. По тем временам, когда по городу шел чуть ли не террор против хардкора и слово «панк» будоражило умы ветеранов и ветеринаров, съемка клипа с панками выглядела достаточно фантастично и не менее подозрительно. Вроде как панками числились вы – ну, или мы – а Александр как-то хоп… и революция у него свершилась! Но это все никого не парило, потому что вскоре нам дали поиграть в малом зале Горбуново, и публика закономерно была погружена в шоковое состояние. Я повторил подвиг Нищего, но без такой брутальной концовки мероприятия.

Ну и все. В списках вроде значились, ходить туда ходили, а концертов больше не было. Причем лично мне навсегда стало понятно, чем они все там занимаются. Когда же я полез в шкаф посмотреть на литовки, то с удивлением обнаружил там тексты не только рок групп. Это как раз там какая то студия звукозаписи планировалась. В общем наш вид оттяжки оказался передовым. Все, видимо, ждали какой то специалной музыки, хехех…

…Хотя, вот та же «Амнистия» поменяла формат и пребывала в рамках Лаборатории вплоть до отъезда в Данию. А наша поэзия с уличными реалиями и «секспистоловшиной» оказалась ни к месту. Да и отношения с властями стали уже предельно обострены. Уже после школы я попал на заметку к исследователям человечесткой психики, которым казалось даже в середине 80-х, что в мире причин для беспокойств не существует и протестовать незачем. По-своему они были, конечно, правы; да и успокоительное у них было всегда под рукой – но реалии показали обратное. К тому же их очень увлекал процесс поиска отличий от советского образа жизни, и общий язык мы в принципе находили. Но загреметь в дурку в тот период было запросто; а панкам, с их эпатажным вскрыванием рамок дозволенного и стебом всех проявлений идиотизма, так – в первую очередь: не вписываешься в народ и буянишь, пройдемте на собеседование. А если к тому же иностранной музыки наслушался – типа, поэт и на сцену рвется – так это сразу ПСО. Что в расшифровке звучало как «потенциально социально опасный». И это не смотря на то, что с 84-го года ситуация сама по себе напоминала клиническую. Кстати, это все отразилось и на текстах, и на названиях многих труп того времени. Те же «Э.С.Т.» или «Клиника». Стебали ситуацию многие, но тем, кто попадал под термин «панк», доставалось особенно из-за заметности и чудачеств. Вам, я думаю, не меньше перепадало.

М. Б. За всех не скажу, но мне скучать было некогда. Это отдельная тема. К тому же реально дресскодированных и информационно подкованных было мало. По сравнению с тем же Питером того же периода – единицы. Я сужу не по квартире Алана, где был проходной двор для многих известных ныне деятелей и тусовка в десяток человек, выбиравшаяся на рейды в город.

Просто уличных панк-рокеров было мало. И каждый стоял на своей позиции со своими причинами и историей. Но меломания, дресскод и жажда приключений объединяли. Я не знаю, как развивалась бы события, не будь этого прессинга на внешний вид. Но если бы те усилия, которые были затрачены на погашения и учет всего этого праздника непослушания, были затрачены на поддержку той же молодежи, то кто его знает, как развернулась бы история. По крайней мере, «ирокезного периода» могло и не случится: когда начали прессовать просто за короткие прически и бритые виски, то естественно подростки начали выбривать себе ирокезы. Здесь как раз мы по времени с ленинградскими и эстонскими товарищами по несчастью и подравнялись. Даже еще не зная друг друга в лицо, хотя выезды в Питер случались достаточно часто – и там выплескивалось то, что в Москве было попросту невозможно. Тут ведь все жестко было; сережки из ушей рвали детишкам и забивали не только в подворотнях, но и в отделениях. Поэтому постоянно велись какие то обсуждения по поводу уровня радикализма, которые закономерно привели к выводу, что если он достаточно высок и агрессивен, то можно все.

Но, конечно же, можно было не все; и на улице выхватывалось достаточно, чтобы понять это сразу же. Но рамки продавливались шаг за шагом. Я сам до 86-ого года об ирокезах и не думал. Мне достаточно было той формы, которая уже была и то, что я успел подсмотреть на концерте в ДК Каучук у Sielun Veljet. Это было как раз то, что нужно, чтобы отделить себя от всех – начиная с пэтэушных металлистов и заканчивая снобами-ньювейверами. А потом пошло-поехало, все на ход ноги и втихую от родителей. Я тогда учился в худшколе после образовательной и, говоря дома, что был в школе а в школе еще что-то, активно лазил по всяким мастерским пожилых художников и прочим скоплениям интересных для меня кучкований. Музыканты не интересовали никак, это все восполнялось зарубежными аналогами. И, естественно, стал получать по шапке от реальности, которая смыла все наносное, что в какой-то момент и подвело меня к ирокезной форме. Причем импонировало то, что таких пассажиров подметали тут же, и все перемещения превращались в интересную игру. А потом начали встречаться подобные товарищи: Нацик, Дима с Арменом ходили в солдатских шинелях с короткими ирокезами уже бордового цвета. Единственное, что тогда можно было выжать по цвету, были бордовый, рыжий и блондорандный колера. На Яшке встречался Даня, задумчивый паренек, который так и не влился ни в какое образование. Денис Циклодол, басист «Субботника». Не более 5–6 человек, которые нигде не тусовались, а просто курсировали по городу, сея смех и ужас.

С одной стороны, это было интересно и смешно, а с другой – остановился, все – пройдемте. А проходить хотелось совсем в другую сторону и поэтому устраивались такие перформансы, которые в какой то момент вышли за рамки добра и зла. Модным такое времяпровождение быть не могло по определению. К тому же как раз шло оформление конкретной индейско-ирокезной темы с суицидальным пиратским налетом. Такие юные следопыты, которые наследили так, что не сотрешь. Хотя все были разными; те же худющий и длинный Валерик Золотой с Сашей Писюном ему по пояс и с шевелюрой как у Бонифация, появились на тусовках как Крокодил Гена с Чебурашкой. Одного их вида было достаточно, чтобы испытать массу позитивных эмоций. Обычных же откровенно давила жаба или попросту они не могли найти в себе урода и выставить этот образ на публичное обсуждение, тем самым просто и эффективно выдавив его изнутри.

Л. У. Это просто не каждый мог себе позволить. Если задуматься, то в эту категорию лиц изначально попадали дети из вполне приличных семей. Те же Рин или Гном, Жан – профессорские дети. Свин, Грюн да и многие другие – это все отпрыски семейств, где вся несуразица устройства видна была изнутри и часто обсуждалась. Можно сказать, что и с жиру кто-то бесился. Но жира особого не было. Потому что уходили на «дно», в районы и трущобы, забивая на традиционный столичный снобизм и публично отказываясь от перспективок. Но у каждого, естественно, была своя личная история – у некоторых и история болезни к всему этому прилагалась: за мысли и за внешний вид, который этим мыслям соответствовал. Можно, конечно, проводить параллели с иностранщиной, но здесь все было несколько иначе. И если где-то «панк» прокатывал как шоу, то здесь в столице ситуация действительно раздражала. С одной стороны жлобье, с другой – гопота. И все под шапкой у системы наблюдателей, и ни с кем не разойдешься. Волей-неволей начнешь раздражаться, если не живешь как кот Мурзик, которого можно покормить, потом хвост открутить а потом погладить. Вопросы у многих накапливались. Особенно когда сверху говорили, что все хорошо, а снизу «ага, ага» и занимались своими делами. Многих это устраивало; они шли в студенты штаны просиживать, но когда начали бронь снимать, то закосы от армии и саботаж в это время стали чуть ли не модой. Просто люди себя вычеркивали из дееспособных и на что-либо пригодных. Маргиналов и творческих людей устраивали дворниками и грузчиками. И систему устраивало. Главное, чтоб галочка стояла и справка была. Мол, дурак: справка есть, и вроде бы всем все понятно.

Я не хочу сказать, что все были какими то мудрыми и прозорливыми. Скорее наоборот – никто ничего не понимал. Только одни делали вид, что они что-то понимают, другие философствовали по всем поводам, а остальные забивали на все и занимались своими делами. Или оттягивались кто как умел. Ситуация все это в принципе позволяла. Настолько прогнила сама система и столько было несуразицы. Но большинство плыло по течению, а среди этого всего навстречу выплывали всякие странные люди. Такие как Коля Рокенролл, который как раз приехал в Москву с Германом и Микки. Уже тогда на пафосе диссидента в бегах, железными зубами, мрачный и в кожаном пальто. Они что-то там писали на базе «Чуда Юда», а Хэнк делал вид, что умеет барабанить. Концерты уже собирали всяких разных персонажей, и действие сценой совсем не ограничивалось. Чудили по всем площадям: и на сцене, и в зале, и до и после. Это то, что под гариковскими лозунгами стало известно как «Асса».

И когда устроили вот такую панк-ассу в Горбунова, Ник-Рокенролл опять попал в опалу и собирался свалить в Сибирь. Собрал и я дорогие мне вещи в виде магнитофона и кассет, позвонил Коле и – все, «привет Москва». Он как раз уезжал в Новосибирск. Забились и поехали. Магнитофон где-то в ресторане загнали, чтоб хоть какие-то деньги были. А в Новосибирске попали с корабля на бал. Только приехали, а там как раз день рождение какого-то персонажа из группы «Путти». Хорошая, кстати, группа.

Я приехал с зеленым ирокезом и еще адмиральский китель у меня был. В общем, настоящий главнокомандующий. Там такого стиля вообще не было, за что я сразу был причислен к иностранцам. Выделили нам лежбище, пригласили на открытие местного рок-клуба. Девушка там какая-то из бухгалтерии по совместительству литовала тексты. Я ей честно написал все тексты «Консула» про любовь. Отыграли как обычно, шумно. Ник сделал себе харакири бутылочной «розочкой» и кровью нарисовал звезду со свастикой внутри на сцене. Я себе руки искромсал. Получилось нормальный такой суицидальный перформанс. Перепугали всю местную ячейку, и когда Ник стал вместо песен про любовь петь свои «диссидентские» тексты, смотрим – уже и менты на подходе. Мы в окно гримерки сиганули и опять пустились в бега. Поехали в Омск, потом опять в Новосибирск вернулись. Патрик Хромой еще с нами был. Он как раз в Новосибе и сказал, что Ника «приняли» и надо «ноги делать». Оказывается, это потом уже выяснилось, в Москве уже висели в розыске наши фотографии на стендах «их разыскивают зачем-то», и метания мои уже вышли на уровень всесоюзного розыска. Всех одноклассников шмонали, пробивали все телефонные книжки. И я принял ответственное решение – вернулся в Москву, пришел в ментовку и сказал: «так и так, ничего не понимаю, но отдаю себя в руки советского правосудия». Они обрадовались, стали пробивать явки. Я им все окружные помойки сдал, как место пребывания. Сказал, что, мол, все – я ваш, только вот надо мне с врачом лечащим посоветоваться. Тут же из отделения в диспансер, и в «убежище». Руки за спину, переселяемся. Заперся в «дурке» и отделался полугодом общего режима без особых процедур. В больничке обнаружилось немалое количество музыкантов и поэтов людей с усложненной внутренней духовной конструкцией. Были еще такие персонажи-вредители которые, работая на шоколадной фабрике, нагадили на конвейер и долго пытались объяснить врачам, зачем они это сделали. Видимо, не получилось. Да, путей было немного. Я когда окончил школу, то был вызван на спец-комиссию по делам несовершеннолетних, где меня должны были приговорить к какому то спец ПТУ, потому как работать я отказывался. Статью за тунеядство никто не отменял. Собственно, так и получилось, что после школы я сразу вышел на пенсию. Взял инвалидность, чтоб не отвлекали и занялся личным творчеством. Но полгода, а то и больше выпали напрочь. Что было-то?..

М. Б. Да ничего особенного. Городской культурный центр и правопорядок был поставлен в позу буквы «зю». И опять же, замечу: если бы мальчишек не злили и не стравливали, то, возможно, все было бы по-другому. Поскольку все было достаточно шутейно. А с другой стороны – обидно. Вроде бы все уже разрешено, рок какой-то везде, новое искусство и даже кино; неформалы всякие бредят и тусуются. А рокеров и клоунов прессуют так же. Первые сами за себя постоять могли из-за сплоченных рядов. Хипню за 87-й год сдуло в массе с улиц. Остались либо хипстеры, либо совсем семейные, которым было так же наплевать на все, как и нам. Молодняк забили «люберами» на «Яшке», «Гоголях», в кофейне на Петровке. Здесь особо отличились «лыткаринцы». Была создана мода на то, чтоб меломанов гасить – и их гасили по одиночке: рвали сережки из ушей, стригли панков и хиппей, раздевали модников, вывозили с дискотек и насиловали дискотечных дурочек. Вот такая вот занятость образовалась. Со всей пролетарской ненавистью. Долго это продолжаться не могло, хотя бы на уровне понимания того, что люмпенов и лимиту стравили со средним классом уже несоветского общества.

Л. У. Хотя под эту моду кто только не попадал. Наши перовские, не «Бермуды», косинские тоже рядились во что-то и толпами ездили, как они это называли, «волосатиков погонять». Хотя там, кроме жабы неутомленной и спермотоксикоза, другой идеологии не наблюдалось. А по мне, это все естественно развивалось. Пожилые хиппейцы запросто убирали по базару, «индейцы» цепями велосипедными отмахивались, рокерам грозили издалека.

М. Б. С «панками» вопрос был предельно прозрачен. Но результаты общения были непредсказуемые. От какого-то травматизма до вполне нормальной дружбы на хулиганском флюре. В целом этот прессинг привел к тому, что было застолблено место на Никитской как коммуникативный форпост: выбирался сам собой, слева – кафе на бронной, где зимовали рокеры, через бульвар – МХАТ, на севере «Тишка» и «Патрики». Все под рукой и оперативно связано параллельно уже «люберецкому» Арбату. Откуда три года грозили, но ни разу не пришли. Приходилось наносить визиты самим.

И как-то моментально это хребет мясом оброс. Местные жители быстро успокоились, убедившись, что это не хиппи, которых они под конвоем милиции выковыривали из подвала и чердака булгаковского 302-бис еще в 84-м году. Там вообще в районе «Маяка» достаточно плотная хиппейская коммуникация была, но уже не отсвечивала. На Нежданова тоже был поднят черный флаг в дворике Паши Индюка. Как-то очень резво набрался коллектив человек в двадцать; но это были компании, постоянно курсировавшие, а не тусовка в чистом виде. Когда начались концертные серии начала 88-года и концерты в Зеленом Театре посреди «люберецкого вождества», к «нам» пришла делегация в виде Димы Саббата и Миши Ло, с которыми мы пересекались издалека. Объяснение было предельно кратким: мол, надо так надо – и, кто был и мог, стали участвовать уже в общегородской коммуникации и «зачистках» города от гопоты. Сразу отвалилась часть недееспособных. Зато девушек появилось в количестве еще на первых концертах и многие оттусовывали к нам, постепенно обрастая стилистическими детальками, на которых держался и строился этот подростковый уличный Эльдорадо. Позже даже стиляжьи и хиппейские девушки бросили своих кавалеров и примкнули к этому клубку, потому что этот период действительно был пресмешнейшим Шапито, на арене которого начали появляться транзитные и дальнобойные панки. Да, кстати, про терминологию. Хиппи еще с 85-го года пытались это втиснуть в рамки своих классификаций в виде «пункеров», что решительно отвергалось – и было принято самоназвание «типапанки». Потому что какого хрена? Эстетика была, музыка и стиль, но не более того. И вот как раз такие разночинцы уже перемешались по системным маршрутам между городами. С Киева, Самары, Симферополя, Харькова, Питера… Но все это были единицы на индивидуальных позициях. Когда территория была подчищена, на этом «оазисе» стали появляться какие то девчонки-мальчишки с дальних районов. Укропа привели прямо какие то тетеньки, и термин «тетка» был тут же внедрен в фольклор, как и многие другие. Вслед за яркими «транзитными» стали появляться какие-то мутные и озабоченные. То с Тулы приедут маргиналы, обрезы предложат; то мутанты с Харькова, которые оказались подстриженными хиппями. Чуть ли не на вокзале подстриглись и к этим, к панкам. Но были и смешные. Самым дальнобойным оказался Чук с Камчатки.

Л. У. Но пока это все не наступило, и 88-й год был достаточно активным. К концу этого года вектор общественного мнения как-то резко поменялся. Страна признала, что она панковская, и панк стал моден – и все это спустя два года уличного балагана. Причем, если до этого панков ругали, то с 88-го года «панк» стали по-быстрому превращать в моду. Как будто примиряли население с состоявшимся фактом. Мол, панки это не так уж и страшно, а весело и смешно. Как будто это цирк на манер КВН или отечественной поп-эстрады, которая смешила не меньше панков, окучивая непритязательных пэтэушников. Разве что Ирина Ветлицкая смогла перерасти тот уровень и стать действительным воплощением современной красавицы на тот период. Остальные рубили бабло. Вот тогда, наверное, и началось все это лицемерие под уже неформальное этим брендом. А цирк тот вполне себе травмоопасным был и остается до сих пор. Что там при этом бредила перестроечная журналистика и студенческий самиздат, умом понять сложно. Их попросту не было рядом – и все, что они придумали, было на уровне хипповских баек, которые они про «панков» сочиняли.

М. Б. Я, конечно, разделяю священное «хиппи хейт» но не все. Разные там люди были. Руслан-«царь хиппей», Миша Красноштан, которого все считали художником, но самой громкой его художественной акцией было то что он носил штаны из красного флага и по слухам в предфестивальные дни покрасил причинное место у коня памятника Юрию Долгорукому. Тот же Дрон Лысый, неформальный такой поэт, работал сторожем в тогда еще неотремонтированной церкви на Никитской. Нормальный такой, активный, он вместе с «Провакацией» в Свердловск ездил и принимал участие в эпическом сходняке на Гоголях. Который многие точки над «и» в той системе и поставил. Когда весной, после серии побоищ в ЦПКО, была забита стрелка всем «люберам» планеты – а вместо них понаехало милиции. Были там и хиппейцы: дрогнули слегка и половина стрекоча дала, когда от метро выдвинулась колонна человек в семьдесят. А те, кто устоял, увидели, что это объединенный негодяйский фронт с «Кузни», «Парапета», «Бермуд», «Колоколов» Измайловских, приплыли…

Тогда еще была вручена петиция начальнику милиции, в действенность которой мало кто верил: мол, достало покровительство гопоте. И что или «опека» снимается, или улицы зальются кровью. На тот момент в достаточно пустынном центре было сосредоточено порядка трех сотен малоуправляемых единиц с каким-то непредсказуемым подключением с районов. И это сработало, милиция уже ни с чем не справлялась. На Арбате появился «комитет самообороны» по защите хиппей; а те, кому совсем страшно стало, откочевали в сторону «Туриста». Так что разные были люди – и к концу 88-го уже все достаточно перемешалось. И на концертах, и на улице. На «Твари» стали появляться как битники, так и хипстеры, которые тоже стали зрителями всего этого балагана. Который прокатывался ярким клубком по центрам – то Иосифу Давыдычу Кобзону в «Театр Эстрады» признания вручать, то устроить потешный штурм нигерийского посольства. Но все это быстро превращалось в какой-то неуправляемый бедлам. Но с того момента понятия «рокер» и «панк» стали музыкальными брендами и сближением людей со всеми вытекающими.

Л. У. А что «Провокация?»

М. Б. А ничего. Как раз в тот момент появился паренек из города Кемерова. Смешной, бодрый. Без переднего зуба такой и с гитарой, как он говорил, «люксер». Ну, и предложил ребятам группу сделать. Я на все это скептически смотрел, потому что уже разрывался между художественными акциями, обучением и тусовкой. Но остаться в стороне не мог. Фишер с Укропом поддержали эту идею. Не было барабанщика, поэтому прямо из-за школьной парты был выдернут Паша, тогда еще не Мутабор. Название тоже имело клинический подтекст: так называлась проба на триппер.

И все. Пришли они в роклаб, где на них посмотрели и Опрятаная их приняла без всякого прослушивания и тем более тарификации. Был задан всего лишь один вопрос: антисоветские песни есть? Вот такой вот флёр от вас остался. Засунули их на базу к «матросам», с которыми они дали концерт зрителей на десять в депо трамвайных путей в «жопе дракона». Ну, и как-то надо было помогать – вот как раз к Алану и Гарику их и подтянули. Тут уже Алик Гоч помог с впиской в «фестиваль панка» в ДК Гипротранса и в Свердловск, а я назначил себя художественным руководителем группы. Не, ну действительно смешно. Директор в пятнадцать лет, без паспорта и с нулевым барьером самосохранения.

Я не знаю, как это выглядело со стороны, но нам было весело. Я уже тогда устал от всех «експлойтедов» мира и фанател Sique Sique Sputnik, точнее – от их клоунады. Ну, и винтажная тема тоже интересовала. И вот как раз это совпало с тем, что панк-генералитет узнал, что мутится какой то панк-фестиваль. Решили поучаствовать по-жесткому. Поскольку должность у меня была ответственная, оторвался я на ребятах по-черному… Тогда на рок-эстраде катила муля на шоу и подкрашенность; вот я и устроил парад уродов, каждому по ролевой маске. Только на Паше чего-то фантазия подыссякла; но поскольку он тогда был мальчонка-албинос в тельняшке, я ему просто продолжение этой тельняшке на лице и зафиксировал. Естественно, это все в процессе концерта потекло, и т, е кто был в теме, просто сучили ногами и рыдали от смеха в зале. А перед сценой как резиновый мячик прыгал какой то толстый паренек и визжал: «Боже, какая же это хуйня!!!»

Л. У. «Уксус бенд» тогда никуда не пускали, да и с составом проблемы наблюдались. Но вот в ДК Горького, где все еще были Блинов с Хирургом, все таки удалось. Дима Якомульский помогал, играл вместо Рина, который руку сломал. Спросил еще «а что играть то?» Да что можешь, то и играй. Артем еще какое-то время был, а потом «Амнистия» выехала в Данию в рамках программы «Next Stop» и попросила политического убежища. Нищий тоже уехал, Артем чуть позже. Но не так давно вернулись. А Сруль тогда дал героя и уплыл за границу попросту на весельной лодке. Уплыть не уплыл, но история вышла смешная. Продавливали наглостью и аномальностью все, что продавливалось. Никто вообще не верил, что может получиться. Но получалось. Он и Леха Црушник, позже сделавший свой проект «Насосы и арматуры», подключались к концертной деятельности. Опять же не без пиромана Кокоса, который позже вообще взорвал Хенка – у того обгорело пол-головы и осталась половина от косоворота. Он еще «бешенный Пегас» делал: сигареты, которые взрывались на полдороге. Добрый такой дядечка в очочках, всем покурить предлагал…

А сами самодеятельные концерты делались в каких дремучих гоп-районах. Туда пробивались к началу, а потом, отслушав что-то и побесившись, пробивались уже домой. Самый брутальный был в Сетуни уже к концу года: драки начинались прямо в электричках, потом на пероне, тут же всех маргиналов принимали и по одиночке выпускали опять же под гопников. Кокос тогда еще шумовые бомбы над залом взрывал, чтобы все глохли на какой-то момент. Ввергали в ужас всех!

М. Б. Ну, не знаю… Мы театралов как-то больше любили ввергнуть и надзирателей. Скорее, в растерянность вгоняли. Обычные трудяги без налета советской интеллигентности воспринимали все достаточно радушно: ну, дебилы и дебилы, зато веселые и трогательные. Тем более, генерировались достаточно близкие модели, но в авангардном ключе. Того же Роджера трансформировали в Свердловск в рамках «чистого стиля» и альтернативы «панк-салону». На ногах у него были такие высокие ботинки для металлургов, у которых на носу был наварен резиновый шар, чтобы какие-то болванки ноги не отбивали, джинсы-«варенки» с лампасами из булавок; вниз – кожа, сверху – пальто конусовидное, почти раструбом. А с верхом мучились дольше всего, пока выбор пал на кепку-аэродром, в которых здесь замороженные грузины продавали абхазские мандарины. Получилась такая сбежавшая из «дурки» маргинальная матрешка. Заодно Андрея еще и в «хачика» на время переименовали.

Л. У. Кстати, да: переименоваться можно было на ход ноги. Вошел Ангусом, вышел Гнусом…

М. Б. Со временем появилась как бы параллельная прослойка людей, которые ходили на все эти тусовки как на работу. Все чаще слышалось вместо «он» или «я», «мы» и «наши». Они все были хорошие ребята, но не понимали, что это не кино, которое можно сидеть и наблюдать – и нал многими этими зрителями начинали глумиться старожилы и паразитировать хипстеры. Тот же Лимон с Чапаевым меняли уличное шоу на подростковые возможности и здоровье. Юра так вообще первым делом подмел все умные книжки на тусовке и честно пропил; потом пошло мелкое кидалово и докатилось до насилия, причем далеко не безобидного. Я даже поначалу как-то его отмазывал, но потом забил на это дело. Такое же происходило в стане хиппей, где наметилась дедовщина. Тусовка превращалась в кальку общества, только с элементами дресс-кода, слухами и мифологией по поводу людей, которые действительно генерировали события.

Единственным решением, которое пришло в голову, просто оттусовать всего лишь на «Пушку» или вглубь «Патриков». Этого оказалось достаточно, чтобы та тусовка рассосалась без остатка.

А все продолжали искать и находить приключения, ночами напролет гуляя в зоопарке или тусуясь на «Патриках», «Тишке»… Или в «Трубе», где тоже сложились свои стилистические микромирки. Но вот что я хотел бы узнать, Алексей… Кто тут из нас интервью дает, я или вы?

Л. У. Ситуация дает. А что? Все верно говоришь. Тем более, что я про это могу рассказать? Я то многого видеть не мог, поскольку постоянно находился под присмотром; удавалось как-то вырываться на концерты, где видел уже всех остальных. Активность всегда была вокруг немногих, а остальные соучаствовали присутствием, но больше созерцанием и болтовней. Такая же фигня была, когда на улицы вывалили толпы инженеров и рабочих перед «революцией». Лазили эти самые мужички из «Памяти» и «Мемориала», мутили народ. Ник все с ними воевал активно: он же еще и Кунцевич, помимо того, что Рок-н-ролл. Так что за себя и за пару своих еврейских эритроцитов отпор давал по полной.

Как раз когда появилась прослойка «зрителей» и «поклонников», старожилы улиц как-то сами размежевались. Одни стали превращаться в чудовищ на пределе радикализма; других этот процесс толкнул в сторону понимания, что надо как-то совмещать улицу и новые сложившиеся реалии. Все эти образования были на пике внимания как единственно не депрессивная среда, которая умела праздновать безделье. И ее тоже начали давить уже новыми методами. Но все равно они были вместе вплоть до 90-х. Пока не появилась какая-то смешанная униформа. Уже не настолько вызывающая и опрятная, но на фоне хлынувшего в страну «челночно-кооператорской моды» не менее выделяющаяся. И помимо концертов и тусовочной жизни у всех были свои дела или творчество, чем эта коммуникация и отличалась от тупых посиделок.

Просто сама среда была таковой, что в ней можно было избавиться от трех болезней и подхватить десяток новых. Расслабляться было нельзя, иначе ситуация просто зажёвывала. Я тоже чего-то не припомню, чтоб кто-то себя до девяностых всерьез панками называл. Задачи и стиль совпадали, но вот условия были совсем иные. Выставляли себя и окружающих идиотами, веселились и снимали депресняк, потому что все вокруг уже летело в тартарары, и это не понимали разве что совсем занятые или совсем недалекие люди. Какие тут могут быть объяснения, когда кругом все насторожены, доверия ноль, а комсюки всем дурят мозг про угрозу со стороны западной культуры и мифических фашистов? Хотели фашистов – нате, получите! Панков? Не вопрос! Сатанистов – одну минуточку! Образы создавались, но никто не подписывался в рамках этих образов развлекать обывателя. Веселили себя и товарищей, цепляли прохожих, но работать клоунами никто не собирался. Играли по мелким залам, без претензий. Ставка была на ритм, драйв и состояние исступления. И таких групп было немного.

Помнится, мы посетили «панк-фестиваль» в Крыму. Нас тогда пригласили поиграть вместе с «Чудом», и мы такой ветеранский состав собрали. Гельвин был, ныне покойный Юра Сруль. Как только Гельвин снял майку – сразу полвагона освободилось, татуировки слишком брутальные были. Доехали весело, Встретил нас Гена Труп и транспортировал до места. Потом подтянулись Коля со Стивом, которых кинули на все вещи прямо на вокзале. Ну, и поехали мы в какую-то Краснокаменку. А там вместо фестиваля махач.

Я редко на югах бывал и не знал, что это, оказывается, целая традиция у них такая местная. Сначала какие-то местные гопники забили хиппи. Потом принялись за «новых панков»; те давай разбегаться. Ну, и пришлось, короче, всех забить. Потом еще много слухов об этом бродило. Мол, сонмища гопоты и милиции нас, хиппо-панков изничтожали в девяностые. Смешно. Никому уже не было дела ни до кого. Эстрада существовала отдельно, маргиналы, в нее стремившиеся, – отдельно. Все понятно, управляемо и по своим полочкам. Как и раньше, только теперь к этому добавилась барыжка. Хотя и возможности для проявлений самостоятельности прибавилось тоже.

Потом какое-то время я поиграл в «Крэке». Был период, когда «Уксус бенд» объединялся в разных составах с Хенком, Грихой Пистолсом.

Многие, кто вжился в такие брутальные образы, горели и сгорали. Терять было нечего, кроме своих подростковых позиций, из которых выросли по возрасту. Но общение за рамками формального общества, оно как бы восстанавливало целостность: там было все просто, без наносного. И всё лишнее пытались всем этим невинным бесстыдством выдавить.

А кому-то вместе с совковостью удавалось выдавить из себя и остатки человеческого. Тормозов-то не было. Командиров тоже, хотя у нас всегда были более взрослые товарищи, которые как могли корректировали.

А новое поколение начала девяностых – оно как-то приняло окружающую убогость, подсвеченную новой иллюминацией и в рамках этого депресняка развивалось. Вроде бы всё было уже продавлено: и ситуация, и залы стоят пустые – бери да делай, что хочешь. Но почему-то никто, кроме сквоттеров, ничего не потянул.

В стране уже была в разгаре битва не на жизнь, а насмерть за евроремонты, нефтедоллары. А маргиналов которые в канве стритпанка, который уже смешался с металлистическим трешем и стал похож на хардкор, их травили «черемухой» и наркотой с паленым алкоголем. Отношение к радикалам осталось таким же. Кирилл из «Крэка» на мое день рождение устроил концерт уже после переворота, но забыл предупредить ментов, что это концерт неформальной группы, а не молодежный беспредел. Там же были «Прочие нужды», «Матросская тишина». Но получилось так, что особо никто не выступил. Через какое-то время зал был оцеплен, а все гримерки были залиты «черемухой». Кириллу тогда настучали достаточно серьезно, а мы «сбрызнули» через окна, и только потом, через несколько дней, стали разбираться с органами по поводу произошедшего. Но как факт, всем дали понять, что «свобода», как оказалось, не для всех, а как раз для тех, кто не имея отметки ПСО, мочил друг дружку на улицах девяностых и до сих пор пытается чем-то хороводить и что-то делить. Придумав всем волнениям свои объяснения. Хотя, судя по тому, что улицы давно вернули бомжам и гопоте, понимания тому, что случилось в 80-х так и не наступило.

Всем по фигу, все заняты собой…

тому что случилось в 80-х так и не наступило. Всем по фигу, все заняты собой…