Павел Фролов (R.I.P. 2014)

Фото 19. Павел Фролов, фото Петры Галл,1992

П. Ф. Тушино. Верхнее, нижнее – не важно. Пейзажи однозначно были жесткими урбанистическими, и детство проходило на фоне четырех заводов, не сильно компактно расположившихся среди жилого массива. Наверное, убогостью местных пейзажей можно было бы объяснить постоянные выезды в центр города. Но и на месте, как и у любого подростка, занятий было предостаточно. Уже тогда по району курсировали «киссоманы» и иные поклонники тяжелого рока, которые сильно разнились с простоватыми обитателями района, кучковавшимися после армии возле подъездов с гитарами. И цеплявших прохожих фразами типа «не проходи мимо, дай двадцать копеек». Я, как и многие мои сверстники, довольно серьезно увлекался спортом, в частности, вольной борьбой, и мои симпатии были явно не на стороне местной гопоты, тихо спивавшейсяся на фоне заводских ландшафтов. Качались в подвалах различными тяжестями, и когда я активно примкнул к неформальному движению, выглядел я, как говорили, «человеком без шеи». К тому же более старшие товарищи, ведущие динамичный хулиганствующий образ жизни всегда тянулись к чему-то новому и более интересному, чем пьянки и мордобой. Тем более, что не так уж далеко от района, на платформе «Сходненская», находилась тусовка московских «утюгов» – людей, обладающих достаточно передовой информацией, но, к сожалению, слишком завернутых на своей барыжке.

Все эти факты потихонечку притягивали в область коммуникации, объединившей веселейших людей, державшихся передовых стилей и отрывающихся по полной. Но не как гопники, а более ярко, и, что немаловажно, артистично. Выглядели эти люди по разному, но тяготели все же к жестким ритмам и драйву. Курс на подобное поведение был взят со школьной парты, что, кстати, сразу же привело к конфликту с представителями кондовой советской ментальности. Проявлялся он по-разному, вплоть до того, что меня хотели выгнать из секции, потому что, якобы, длинные волосы мешали занятию борьбой. Причем кучкование на базе модных вещей и увлечения модной музыкой происходило само собой: не надо было кого-то искать, все было видно как на ладони. Внешний вид любого «утюга» или «металлиста» выделялся на фоне рабочего спального района; желание быть неформалом всегда подстегивалось подростковым желанием быть в гуще передовых событий, которые начали активно разворачиваться во второй половине восьмидесятых. Ну, и романтикой того, что отдельные индивидуумы выходили на улицу разряженные, как новогодние елки. Несмотря на активный социальный прессинг со стороны властей и местной полууголовной среды, как бы контролировавшей порядок на районе и околачивавшихся в пивном баре «Алешкино». Место это было известно тем, что в нем жестко избивались все не местные. И довольно долго люди, слывшие там авторитетами, куражились над изредка выступающими в этом месте немногочисленными неформалами. Но уже буквально через пару лет, когда произошло объединение неформальной коммуникации, эти люди специальным рейдом объединенной бригады были сложены горками под пивные столики после того, как кого-то там обули, и с ними была забита одна из первых стрелок. Помню, как поймали автобус, конечно же, остановленный милиционерами, которых лихо приболтали стандартным текстом о том, что мы все едем на съемки фильма. Да, это действительно надо было снимать… Мы потом еще долго удивлялись, как люди с такими испуганными лицами могли так долго держать какую-то там масть на районе.

М. Б. Стоит отметить, что неформальная среда в Тушино была достаточно развитой уже к 85-му году и насчитывала множество ярких персонажей, вроде бы державшихся независимо, но всегда готовых объединится для каких-то совместных действий.

П. Ф. Да, конечно. Тушино было знаменито не своими заводами, а людьми, дарившими веселье своим внешним видом и поведением. Их было немало: Вася Тушинский, Скобей, Манэ, Саша Король, Дыня, Фриц. И когда все собирались вместе, прямо на улицах проходили костюмированные шоу, мимо которых часто курсировал на мотоцикле Рустам, одетый в кожаную куртку практически голубого цвета. Кстати, кож и мотоциклов на тот период было очень мало, всего четыре человека, не более, и все «утюги» откровенно завидовали обладателям этих атрибутов. Причем отношения рокеров к кожаным курткам было подобно тому, как на данный момент члены байкерских клубов относятся к жилеткам с «цветами». Утрата или потеря таковой была немыслима… Рустам, который был повзрослее нас всех и работал мясником, был знаменит еще тем, что его супруга Света ходила с ирокезом. Но более поразительным фактом было то, что их дети росли в мотоциклетной коляске вместо типичных обывательских кроваток. Другим мотоциклистом-одиночкой был Леша ЦРУ, который хотя и тяготел к панковскому стилю, но все время копался в каком-нибудь мотоцикле. Рядом по соседству проходили какие-то квартирные тусовки Леши Китайца и Лаврика. Несколько особняком стояли музыкальные тусовки Димы Якомульского. В Тушино репетировали «Круиз» и «Араке». Все эти тусы объединялись по особым критериям, и обмен разносторонней информацией был постоянным. Но самое главное, что объединяло всех, был неписаный кодекс уличного поведения и желание избавиться от советских комплексов, которые в виде лозунгов и табличек были развешаны повсеместно и часто являлись объектом глумежа и насмешек. Причем внешний вид являлся определяющим фактором свой-чужой, потому как не каждый гражданин того периода мог заявить протест не болтовней, а радикальным внешним видом, выстриженными или волосатыми прическами и асоциальным поведением. Домашние посиделки тоже были оформлены в рамках переосмысленной информации, попадающей со страниц журналов. Очень популярно было переснимать фотографии, увеличивать до плакатных размеров и уклеивать ими стены среди сталактитов из винила или стопок аудиозаписей. Другими словами, я попал в уже сложившуюся среду со своими законами и индустрией, разительно отличающейся от официальной.

Причем именно индустрия уже была отлажена. Отдельной тусовкой стояли «утюги», у которых можно было набраться вещей, и отдельной колонной шли неформалы, скрывающиеся в подмосковных лесах на филофонических толпах. Я уже сейчас и не припомню, кто меня подбил посетить сие действо, может, Леша Фролов, а может, «киссоман» Мариевский, но как раз плакатная тема и подобие подростковой предприимчивости привели меня на платформу, где я впервые увидел неформалов уже в иных количествах и удивился. Причем все это умилительно шифровалось и работала «цыганская почта», но выглядели-то эти люди совсем не по-советски, и скрывать подобные сборы было по крайней мере наивно. Одно дело, когда один или два металлиста или панка, а здесь – целые толпы, явно загруженные непонятно чем, удалялись на электричках в неизвестном направлении…

М. Б. Конспирология не работала; торговля и обсуждение происходили уже в поездах. Вещи вещами, но главными были все-таки не музыка и, как бы теперь сказали, мерчендайзинг, а именно дух свободы и его открытая демонстрация. Конечно, все это базировалось на общих положениях, которые вслух не озвучивались, но подразумевались сами собой. Изначально человек, соприкоснувшись с неприятными для себя вещами, устраивал переоценку прежде всего собственной системы ценностей, которая занимала где-то промежуточное состояние между жесткой уличной советской субкультурой и мирком утюжьего предпринимательства. Формировался вполне определенный личный кодекс поведения, основанный на смеси жесткого, но ироничного отрыва, предприимчивости и артистизма; уже потом, при слиянии с себе подобными, эта система ценностей шлифовалась сообща, оснащалась передовой модной информацией и в таком виде выставлялась на общественное обсуждение и заведомое порицание.

П. Ф. Да, как-то сама собой сформировалась прослойка; достаточно узкая, но по активности превосходившая остальные. Наркотики и наркоманы презирались, к тому же на тот период этот вид самоуничтожения и забытья был уделом системных хиппи и полууголовных торчков, с которыми расходилось и внутренние позывы, и внешняя атрибутика. Эта прослойка попадала под определение «чем чуднее, тем моднее», как часто обозначали наши мамы. Но понятие стиля было очень четким, несмотря на то, что тусовки и начавшиеся выезды на концерты были совместными. Атрибутика металлистов все-таки была несколько американизирована, и «утюги» частенько отоваривали неформалов кроссовками «Нью Бэленс» черного цвета, майками «Скрин старс» и «Хенс» и черными кедами «Конверс», за которыми просто охотились, и доставались они единицам. В Тушино было всего два человека, которые были счастливыми обладателями черного шузняка. Ну и, конечно же, джинса и футболки, в массе своей американские. Причем как-то сразу вошли в моду именно жилетки, рукава у джинсы беспощадно отрывались, а джинсы, как говорится, пилились, чтобы придать всему внешнему виду пренебрежительный оттенок. Все как-то пытались героизировать образы, доходившие со страниц журналов, возможно, таковыми в жизни не являвшимися; но нам, подросткам, хотелось, чтобы они были героями не меньше, чем Гагарин. Лучше было выглядеть как Лемми, чем как Ленин.

Те же, кого обозначали как панков, рядились во что ни попадя, но старались на районах выдерживать общий стиль; а вот выезды и домашние сейшены превращали в бесплатный цирк, в процессе которого творили такое, чем доводили обывателей до клинического ступора а друзей до коликов от смеха. Вася частенько предлагал свои майки под коллективную роспись, и на нем расписывались куча людей, а потом эти фолианты ходили по рукам значительное время. Авангардная мода развивалась параллельно и на показах, и на улице руками вот таких вот умельцев. Конечно, все это раздражало агрессивно настроенную гопоту, комсомольцев и милиционеров, на которых при случае разряжался весь скопившийся адреналин и уличные потасовки превращались в своеобразный спорт. Причем особых усилий для нападок прикладывать не приходилось, достаточно было выглядеть не как все, как тут же начинали цепляться, и собственную позицию необходимо было обосновывать самому себе и окружающим.

Эти факторы легли в основу неписанных правил взаимоотношений на улице, где, уже к 86-му году, личные качества доминировали над стилистическим пристрастиями. При этом, поскольку утюжья тусовка была как бы необходима, но не вызывала особого восторга своими исключительно товарно-денежными махинациями, отношения как-то старались поддерживать безденежные, да и потребности свои могли легко преодолеть, скинувшись по трешке, а то и меньше. При этом общение с утюгами стимулировало всесторонне освобождение от лоховства и оттачивало разговорный фольклор, удобренный романтикой и куражом, которого ныне, мягко говоря, маловато в рядах мотоклубов. Конечно же, люди с тушинской тусовки отвергали всяческое участие в социальной системе по причине недоверия и демонстрационного пренебрежения к работе на заводах, в торговле, сфере советских услуг, хотя многие всегда могли закинуть куда-нибудь трудовую книжку и не попасть под пресловутую статью о тунеядстве. Финансовые затраты целиком компенсировались своей собственной системой товарно-денежного обмена, которая выстроилась параллельно государственной, и деньги не были во главе общения.

Весь этот кодекс неписаных правил и тот заряд восьмидесятых работают и сейчас, как бы «на старых дрожжах». Но, к сожалению, только по отношению к таким же цельным и не двуличным людям. А большинство представителей следующего поколения не только байкеров, но и других неформалов, под личиной какой-то коммерческой занятости и обеспокоенности, просто прячут свои глубинные комплексы того, что они не могут, да и не хотят иметь отношение к этой системе ценностей. Им проще быть рядом и выглядеть так же, но не быть. Элементарную людскую доброту принимают за слабость, а внимание и участие – за корыстную заинтересованность. И, видимо, не понимают, что от обыкновенного жлобовства их байкерские наряды не избавят, даже сделают еще смешнее, чем прежде. Возможно, это веяние времени; все рано или поздно встанет на свои места, когда станет так же скучна и невыносима вся эта жлобская барыжная рутина, и люди захотят от этого всего освободиться. Западные байк-клубы тому подтверждение. Там тоже люди старой формации, жестких шестидесятых, на которых равняется молодежь, и которые развивают коммуникацию. В нашем нынешнем клубе двести шестьдесят филиалов, и везде тебя принимают как брата, всегда готовы оказать содействие. Нечто подобное было в Москве восьмидесятых, когда в различных районах ты мог остановиться у понимающих тебя людей, и почти в каждом районе при неблагоприятной ситуации тебе могли оказать посильную помощь. Была идея свободы и она объединяла.

М. Б. А когда начались выезды?

П. Ф. Конечно, выезды в центр совершались и до меня, но я активно стал выезжать только в 87-м году, когда начались серии концертов тяжелой музыки. Музыка была не самым главным, но все же могу отметить, что ритмы и драйв делали свое дело: начиная что-либо делать, как-то сам собой всплывал мотив той или иной песни, конечно же, отличный от советской эстрады и зарубежной попсы. Мне больше нравились группы, подобные «Черному обелиску», которые можно было при случае не только послушать, но и перепеть. И немудрено, что подобные люди стали быстро находить таких же. Когда я как бы «проявился», за мной уже стояло сорок человек одних тушинских, и как-то все это происходило без какого-либо организационного лидерства, наша ячейка гармонично дополнила центровую, не внеся каких-то изменений в сложившуюся иерархию. В костяк тусовки вошли люди, которые с детских лет впитали в себя вышеупомянутый кодекс, а остальные подобия неформалов либо со временем отвалились и вернулись к своему обывательскому состоянию, либо так и остались на каких-то вторых или третьих ролях как некие тени того, что было в 87-м году.

Еще за год до этого мы знали, что в Лужниках собираются рокеры и ездят по ночам в Шереметьево, где работало практически единственное круглосуточное кафе. Пельменные работали максимум до часу ночи, а в «Шарик», который работал до четырех утра, мы ездили знакомиться. Если металлисты и панки все-таки были хаотичными объединениями, то байкеры, которых тогда называли исключительно рокерами, представлялись нам какой-то суровой тоталитарной сектой. Причем дети зажиточных родителей, так же как и утюги, завидовали бесшабашности тусовки: были они вроде при деньгах, а как их потратить, не знали – а вокруг несся угар без каких-то денежных вложений, и, конечно, «жаба их придавливала». Такие люди всегда хотели быть рядом; их держали на расстоянии, но помощь их принимали. Возили нас такие персоны на своих копейках в Шереметьево. Сами мы пересесть на мотоциклы особо не хотели, и тому были причины. Во-первых, во все, что происходило на улицах города, можно было вписаться только пешком, уличные потасовки к этому располагали. Да и не везде можно было на мотоциклах попасть, хотя были отдельные безбашенные случаи катаний по тротуарам и переходам. Мы ходили пешком, и была пара забавных случаев, когда стиль выдерживался так четко, что многие центровые утюги путали нас с иностранцами и часто, подбегая к нам где-нибудь на Красной площади, интересовались каким-то обменом. Мы об этом всерьез не думали, но признание от иных субкультурных граждан своей «иностранности» было приятным и говорило о том, что нужный уровень соответствия стилю взят.

Этот же период был урожайным и на концерты, и на события. Ряды четко инфильтрировались по внешнему виду, а когда начались бои с люберами и косившими под них, костяк тусовки выкристаллизовался. Даже те, кто ездил из Тушино, псевдоутюги, которые очень любили рассказывать на местности, что вот, мол, они тусуются с центровыми неформалами, совершив какие-то малодушные поступки, отшивались раз и навсегда. Часто такие люди апеллировали: «Ребята, я же одет так же как вы, весь в 501-ом и на «балансах», в чем же дело?» На что ему обычно говорилось: «Но этого же мало, ты хотя бы порви свои «ливаи» что ли». И если человека «душила жаба» из-за вещей, то больше его не воспринимали всерьез. Больше ценились такие, возможно, невзрачные и отнюдь не богатырски сложенные персонажи, как Андрей Орлие, который ни разу не отступил в драке и никого не подставил. Такой тип людей как раз и проявился в период уже «постреволюционный», уже на иных поприщах, сохранив внутреннюю цельность и преуспев в делах.

А тогда наше бунтарское реалити-шоу с уличными ежедневными, если не сказать ежечасными, потасовками чередовались концертами и толпами, на которые прибывали новые и новые партии неформалов. На таких вот концертах мы оценили ситуацию, когда первые три ряда занимала секта почище лужниковской, состоявшая из стилистически выдержанных здоровых пареньков с одинаковыми нашивками и бритыми, в отличие от волосатых металлистов, затылками. Выглядело это все достойно, и мы стали приезжать на «Кузню», постепенно наращивая контакт с Black Aces и остальными ребятами, тусовавшимися там. Так формировался костяк, и попасть в него могли исключительно по рекомендации от людей, уже где-то себя проявивших. Я, благодаря своей комплекции и тому, что постоянно водил за собой людей, прошел тестирование легко, но ответственность за приведенных лежала все равно на мне. Саша Дубина влился в тусовку так же легко и по тем же причинам: за ним стояли перовские «Бермуды». Ваши гольяновские и Преображенские тоже рядом бились. Причем персонажам типа Сруля и Жени Круглого любые чудачества сходили с рук. Саша Хирург, открывший вместе с Лешей Блиновым в 86-м году клуб почитателей тяжелого рока «Витязь», тоже собирал вокруг себя людей; причем уже тогда у него был четкий ответ по поводу своей деятельности. Мол, нам медведь наступил на ухо, поэтому мы не можем заниматься музицированием, но нам это все нравится, и мы будем все это дело охранять от гопоты. Хирург проявлял небывалую активность в боях и как стратег, и как консолидатор наравне с Гариком и Русом, обладавших немыслимой харизмой. Поэтому на какой-то период люди, сплотившиеся вокруг его фигуры, получили нарицательное имя «Хирургия», и под таким лейблом вошли в историю восьмидесятых. Даже несмотря на то, что он все время опаздывал на стрелки, и все стебались, что, мол, он долго не мог выбрать, какие перстни на какой из пальцев надевать.

Тема же с охраной концертов была у него давно и проявлялась вплоть до образования мотоганга, который он предлагал изначально назвать «Службой безопасности». Сержант предложил «Деревянные головы»…

Потом кто-то предложил по незнанию «Стрит Вульф», это название уже было закреплено за МХАТом и Лужей. А Тема предложил «Ночные волки», потому как основная неформальная жизнь города 86-90-х годов действительно протекала ночами. Это был период, когда свою немереную энергию необходимо было выпустить в рамках какого-то движения или занятия. При этом была возможность делать это без отрыва от любимого дела, что подтвердил словом и делом Эдуард Ратников – один из немногих, кто сумел так же, как Очки, Орлие и Хирург совместить дело и тусовку.

Осенью 87-го года на концерте в Измайлово был окончательно сформирован костяк, и влияние ключевых фигур как-то распределилось. Были ярчайшие фигуры, как Дима Саббат и Ганс, которые выглядели гораздо солиднее своих лет. Гарик и Петлюра вовсе выглядели людьми с широчайшим жизненным опытом, что, собственно, соответствовало действительности. И вот за такими людьми колоннами шли остальные фигуры помельче. Я тогда сдавал экзамен и приехал в костюме; было откровенно стыдно за мой внешний вид, которому я придавал значение не меньше всех… Поэтому я не пошел к сцене и наблюдал все действия из глубины зала. Гарик же сформулировал цели и задачи, придав всему артистический смысл; возможно, если бы не социальный прессинг со стороны гопоты, это все могло произойти гораздо позднее.

Но тогда все события разворачивались молниеносно и их нельзя было никак пропустить, потому что каждое из этих событий, как сейчас оказывается, было эпохальным. Даже мелкие массовки типа уличных перформансов Кота, Гриши Фары-Гары и Пуза, присутствовавшего как фактура, пока эти двое выкрикивали в переходах лозунги «Ударим кооперативными сосисками по першингам». Все это оказалось важным и влияло на массовое сознание обывателей. Даже сейчас встречаются люди, которые чуть ли не с благоговейной благодарностью вспоминают, что они тоже были где-то рядом и все это видели. Был обозначен творческий подход даже для как бы праздного времяпровождения, и неформалы часто участвовали в акциях современного искусства того периода, параллельно преподавая наглядные уроки индивидуальности зашуганному мифами о КГБ, уголовниках и «металлофашистах» населению.

Но реальный враг был в ином. Когда он был четко обозначен, началась планомерная зачистка города, в процессе которой проявились многие люди, до этого момента как-то державшиеся в тени генералитета. И все дистанции между разными стилями сократились. Как-то все сложилось настолько просто и стремительно, что, вспоминая события тех лет, ловишь себя на мысли, что был в самых нужных местах в самое нужное время, – и только благодаря этому есть, чего вспомнить и, отчасти, гордиться. Любера и те, кто под них косил, при попустительстве, а иногда и при помощи милиции, обдирали утюгов. С этих действий начался тот мелкий рэкет, который расцвел в период кооперации. Постоянно кидали таксистов и вывозили каких-то девиц на свои конспиративные квартиры. Единственной и реальной силой, которая могла им противостоять, оказалась именно наша тусовка. Действия были жесткими и четкими. Отрабатывалась тактика ведения уличных драк. Привносились свои новации, но тактика была простой: один удар – один «труп», минимум дебатов. Хотя многие драки начинались с перепалок, которые как раз такие люди, как Алан или Сруль цинично выигрывали, деморализуя противника еще до начала схваток. Я помню, как жалобно оправдывались гопники – мол, мы с вами просто хотели побоксировать, а у вас такие тяжелые ботинки – за что с ходу получали сначала плевок в лицо в исполнении безбашенного Юры, а затем уже и тяжелым строительным ботинком. Были травмы – и только таким, к сожалению, показательным способом можно было остановить толпы мародерствующих гопников, окончательно уверовавших, что им все здесь можно. Так прошел 88-й год, и к 89-му году мы уже подходили с полной уверенностью, что наше дело правое и мы победим. Был отбит практически весь центр; что интересно, в этот же период таксисты, уставшие терпеть беспредел и насмотревшиеся на то, что гопников можно бить, тоже объединились и вломили тем, кто называл себя люберами так, что они надолго запомнили, что такое бесплатный проезд. Все это происходило на фоне полной недееспособности милиции и нежелании властей вмешиваться во что-либо. Неформалы как-то добровольно выполняли в городе функцию народной дружины, контролируя порядок на центральных улицах. Немудрено, что с ними считались и уголовники, и власти – вплоть до 93-го года. Забавно: все эти победы формировали внутреннюю стойкость и дар убеждения; порой, к стыду своему, можно ляпнуть с горяча какую-нибудь нелогичную фигню, и только через какое то время человек, которому это втерли, начнет сомневаться. Настолько уверенно можно было бредить…

М. Б. Кстати, очень интересный факт: в этот же период расцвела рок-эстрада и улицы наполнились неформалами новой волны, часто представлявших из себя тех же самых гопников, которые недавно рядились под люберов. Просто окончательно сместился вектор мышления у населения и оно как то пробудилось. То ли от нехватки продуктов, выдаваемых по талонам, то ли от предчувствия грядущих перемен.

П. Ф. Термин «любера» со временем канул в лету, а на смену им пришли казанские, подольские и какие-то быки из городка Набережные Челны, облюбовавшие бывший коммуникационный центр гопоты в парке культуры. Хотя, нет, когда началась серия концертов «Рок против дождя» в Зеленом театре (отданному Стасу Намину в аренду на сорок девять лет – он сам не знал, что там делать, и там была просто репетиционная база групп, играющих в стиле «нью вейв»), которую организовали Паша Жигун и Валерий Шаповалов, мы как раз еще встретили остатки выглядевших ортодоксально накаченных подростков и мужичков в клетчатых штанах, кепках и спортивных костюмах. Смешно: один из таких мужичков, хороводивший этой гопотой, как-то встречен был моими тушинскими товарищами возле «России», где тот осуществлял контроль за продажей билетов из-под полы, был по каким-то причинам забит и потерял часть зубов, а потом он же был встречен уже в ранге массовика-затейника в парке культуре и был сильно сконфужен, и гопота была изначально деморализована.

Тогда мы все были как на подбор в униформе и, зайдя через боковой вход, вперед пошли я, Че Гевара и Пузо. Причем, если я придерживался хоть какой-то тактики и конспирологии, то моим спутникам, конечно же, было на все покласть – и мы тут же были окружены группой качков в спортивных костюмах, радостно потирающих кулачки с набитыми костяшками. Система оповещения у люберов работала, но как-то криво, поэтому остальная часть, более здоровая, подтянулась – и понеслась. Причем по отработанной схеме нужно было сразу выбрать не одного, а минимум трех, остальных добирают товарищи. Че Гевара и Пузо хоть и не были богатырями, но всегда убирали психологически, и этой паузы было достаточно для того, что бы вся противостоящая тусовка была разобрана по нотам; люди в красных костюмах через минуту лежали на асфальте в кровавых соплях. Инициатива в дальнейшем уже была на нашей стороне. Все тогда усиленно тренировались, качались и были на пике своей спортивной формы, а радикалы – на пике своего куража.

М. Б. Я понял, о каком эпизоде речь. Это как раз мы с Васей и, по моему, Чарли, шли в конце колонны и медитативно грызли семечки, практически не отрывая глаз от газетных кульков, – и так, ничего не понимая, забрели на дискотечную беседку, головами уперевшись в животы, облаченные в свитера. И только после этого поняли, что стоим посреди битком набитой люберами дискотеки. Было страшно и одновременно дико смешно. Качки так и не поняли, над чем мы ржали. Но думать им долго не пришлось, потому как на сцену вырулил Саша Дубина, у которого в определенные моменты жизни помимо доброй, почти отеческой улыбки, глаза полузакрывались и как будто покрывались пленкой как у различных земноводных…

П. Ф. Да, это было эффектное зрелище, и, вроде, мы были подростками не сильно кровожадными, но картинка эта впечатляла. Саша один, как труженик села, в шортах и в коже, на голову возвышающийся над всей толпой, зашел в эту клетку и… просто косил людей слева и справа, возможно, без разбора первичных половых признаков. Через непродолжительное время клетка эта была уложена штабелями, а у дверей стояли опешившие вы, и, по моему, еще Женя Круглый, царствие ему небесное. А мы, когда на входе положили первичную костюмированную группу, переместились в сторону этой клетки, где каким-то боком уже оказались вы, и с набегу порвали хаотично группировавшихся деморализованных люберов. Как-то отложился в памяти момент, когда во время набега на толпу передо мной возник человек, который выкрикнул – мол, помнишь меня? – какой-то, знать, был старый знакомый. И я, с ответом «Конечно, помню», вбил его в асфальт, и только какая-то телка-метелка заверещала на весь парк «Ги-итлера уби-или!» Я тогда не сразу въехал: какого Гитлера, почему Гитлера? – и только уже потом понял, что это были позывные того «приятеля». Вот тогда и случился забавный эпизод с Гариком, когда рядом со мной выпрыгнул мужичок с бородкой и стал делать некие кунгфуистские па.

М. Б. Да, это было похоже на эпизод из фильмов про Индиану Джонса…

П. Ф. Я тогда сказал Гарику, который был на понтах великого восточного мастера, что, мол, вот тебе, это по твоей части. И пока они там друг друга гипнотизировали, я просто взял и дал мужичку в ухо: драка-то групповая, а мы, чай, не в Японии. Рассея. Парк ведь только по названию – «культуры»…

Милиция как-то пыталась отделять нас от люберов, но, если честно, это было уже бессмысленно. И потом, придя в себя, эти любера забили стрелку на следующий день на Крымском мосту, где во время сближения групп милицейский «Газик» самоотверженно врезался между нами; как раз тогда милиции впервые выдали дубинки, с которыми они неумело обращались, и некоторые дубинки стали трофеями. А на третий день фестиваля все уже вальяжно пробивались маленькими группами через хорохорящихся, но уже деморализованных качков. И этот момент был переломным. Люберецкое братство, получившее пистонов в собственном логове, раскололось. А неформалы, сгруппировавшиеся вокруг Саши, получили общегородское признание. Были, конечно, еще другие концерты в той же «Зеленке»; причем пресса, которая как-то озвучивала потом эти концерты, уже приписывала «хирургии» название клуба, который возник несколько позже. У меня где-то даже сохранилась заметка, что эти концерты охраняли «Ночные волки», но по сути, такое название было озвучено чуть позже. Тогда это была еще общая тусовка с «Кузни». И позже, весной 90-го, восьмого мая кто-то запустил телегу, что он видел по телевизору анонс, где выступал какой-то балет, состоявший из качков с ирокезами…

Наверное, эту историю о том, как нас заманили в парк, кто-то уже успел рассказать. Я могу лишь дополнить, что именно с меня эта потасовка и началась. Идиот, который спровоцировал участие люберецкой толпы в потасовке, был как раз такой тушинский утюг: он отвесил пинка люберенку, который оказался по совместительству сыном начальника местного отделения, а этот Вадик просто пытался выпендриться перед неформалами, и его после этого эпизода никто больше с собой не брал.

М. Б. Да, в общем-то, эта история уже изложена, я, правда, запамятовал, кто перелезал через решетки.

П. Ф. Так это как раз мы с Портосом и были. Меня тогда забрали, потому как я решил сдаться, прикрывая отход остальных, еще бибиревских ребят и Сержанта, Казбека. Хирург где-то отсиделся в сауне, ЦРУ спрятался за мостом, а Ким Ир Сену снесли полбашки. Да и Джоник «Родинка» после этого эпизода окончательно определился, что из такой страны надо срочно валить, и уехал в Финляндию. Но размышляя обзорно, ничего позорного не произошло. Пострадавший с нашей стороны был один, да и то по собственному недомыслию. Все остальные получили шикарный стратегический урок, а мы – по двадцать пять рублей штрафа. На этом походы в парк не прекратились, а быть может, стали еще безумней – как тот эпизод, когда вдесятером мы поперлись на стрелку против в разы превосходящей нас толпы. Техника противостояния была уже отточена: лавочки умело, в один момент, разбирались на колья, и противостояние выдерживали любое. Каждый подошедший оставался лежать около тесно сплоченной кучки людей в наглухо застегнутых кожах. Правда, Женя Пират на каком-то кураже вырвался зачем-то в толпу и уже через минуту вернулся в строй уже подбланшеванный. Боле удачлив был Вася Бибиревский в белой футболке и фашисткой каске – он кирпичом гонял целую толпу гопников и повергал в ужас обывателей. И вот тогда-то нас просто стали закидывать кусками асфальта, который тут же на местах и выковыривали. Вся заваруха развернулась на фоне аттракционов; под обстрел попали простые люди с детьми, которых эти идиоты закидывали тоже. Только после этого милиция пригнала какой-то грузовик, на котором всю нашу компанию вывезли аж до станции «Добрынинская», где опять же были встречены какие-то гопники и, конечно же, приделаны на месте. Тогда же, как в старые добрые времена, были прыжки через эскалаторы и их телами бились лампы.

М. Б. Кстати, с этого момента можно отметить некоторое дистанцирование вашей группы от всей остальной тусовки.

П. Ф. Да, в этот период закладывалась клубная жизнь и наступил, пожалуй, наиболее осознанный период моей жизни. Тусовка, конечно, занимала многое, но был еще простой подростковый выбор – куда пойти учиться или работать. Другая форма самоопределения, возможно, стоявшая перед каждым. На тот период государственная система была настолько дискредитирована и бесперспективна, что огромное количество деятельных людей оказалось на улице, многие просто отказывались идти в армию и военкоматы и не сильно по этому поводу напрягались. Меня же спасло от этой напасти то, что мои родители тогда разъехались, и я оказался единственным кормильцем; эта статья меня как-то прикрывала от действительно пустой на тот период траты времени. Буквально через год страна впала в окончательный коллапс, и непонятно, в какой армии можно было оказаться. Быть общественно значимой фигурой, входящей в круг таких же деятелей, и работать на заводе было тоже уже неприличным. Поэтому выбор пал на сферу общественной деятельности, причем организаторские возможности после горнила таких событий были недюжинными, да и пример старших товарищей вдохновлял.

После отъезда Руса паритет в лидерстве был нарушен, Гарик занимался художниками и панками, тусовавшимися на Пушке. Тогда же открылся первый «Мак Доналдс», знаменитый своими огромными очередями: выглядело достаточно забавным, когда кто-то занимал очередь, а потом подходило порядка сорока человек.

М. Б. Это уже не был ортодоксальный панк-стиль, и панками называли скорее по иронии или по старой памяти. Стиль выдерживался не по форме, а по настроению или комбинировался. Можно было прийти на Пушку в понедельник в коже, во вторник в костюме, а в среду в рабочей робе или «натовке».

П. Ф. Да. Все как-то смешалось. Кожаные куртки непотребного качества и прочие польские подделки с массами неформалов новой волны заполнили зачищенный центр. Те, кто берег свои кожи почище паспортов, стали постепенно с ними расставаться, чтобы не смешиваться столпами. Саша Король тогда постриг свои длинные волосы и подтянулся на Патрики и Пушку.

Пузо и люди вокруг него стояли особняком; в результате те, кто не примкнул к каким-то коалициям, не знали, куда девать свою энергию, и либо спивались, либо гасили энергию наркотиками, либо погибали в бандитских разборках. Много кто пытался заняться бизнесом. Часто они попадали в ситуацию, когда их сознание перестраивалось под давлением сослуживцев и жен. Они превращались в обыкновенных граждан, мало чем отличавшихся от других, хотя, возможно, преуспели в бизнесе. Я, как уже говорилось ранее, решил не оставлять тусовочную деятельность, потому что это было единственной возможностью прогрессировать как личность и сохранять некоторую независимость. Культивировался дух свободы и не привязанность к какому-то месту, семье или быту. Суровая мужская тема. Образ викинга.

Так думали многие, кто тогда собирался на Патриарших прудах и Пушке, потому как все личности по отдельности были яркими, а, собравшись вместе, они не только дополняли друг друга, но и вдохновляли на более масштабные поступки. Я помню, что приходили какие-то люди, чтобы просто сфотографироваться на нашем фоне. Кто-то даже хотел сделать татуировку «Мы победили. Модели сосут на халяву».

И, как бы фантастически это не звучало, но уже через годы некоторые представители криминальных кругов рассказывали, что многие из них отказывались от стрелок, так как боялись, аргументируя это тем, что диалоги были невозможны, без слов начиналось рубилово. Потому как не было особого дележа и разговоры не получались.

М. Б. Поэтому немудрено, что многие быки просто уходили с точек, когда там появлялись неформалы. Различий между хамами перед забоем не было. Будь то милиция, будь то быки. Хамство пресекалось жестко, и случай, когда Ромбес с Ежом забили группу подвыпивших оперативников с Петровки, очень долго обрастал легендами. Справиться с разгулявшимися маргиналами могли только локально, да и то при помощи каких-то подразделений ОМОНа. Как-то Рому Че Гевару после исполнения какого-то артистического номера «покрасили» дубинками как зебру и внесли в метрополитеновское отделение на руках пяти или шести сотрудников. Но при концентрации более десяти радикалов такие поползновения были невозможны. Да и бессмысленны.

П. Ф. Этим же можно объяснить тот факт, что когда началась эта перестроечная барыжка в переходе на Пушке, многие газетчики и мелкие торговцы алкоголем пришли просить какой-то там защиты. Славу богу, это явление было не долгосрочным, но тенденция посадки на мелкий рэкет и какие-то мелкие деньги все же отложилась в сознании.

Хирург же тогда предложил как раз такую приемлемую форму объединения, и мы долго собирались вечерами на Патриках, обсуждая, что и как у нас будет. Мы уже позиционировали себя как охранники концертов, и это продлилось вплоть до 90-го года. Причем надо отметить тот факт, что поддержкой пользовались далеко не все музыканты, а прежде всего те, чьи представители сами были из тусовки и своим драйвом заряжали остальных. Эти люди по праву считались звездами местного масштаба. При этом «пешеходная тема» заканчивалась и часть тусовки все-таки пересела на мотоциклы, причем наиболее экзотические все же были у Хирурга и у Темы.

Стоит, наверное, вспомнить, что мотоциклы в стране были отдельной проблемой; в конце восьмидесятых в магазин «Мото-Ява» выстраивались огромные очереди за более-менее приличными на тот период времени «конями». Поначалу их вообще никто не переделывал, но со времен МХАТа и Лужи стали ставить жесткие кроссовые вилки, гнули рули, а позже стали воровать поручни из метро. Прямо снимали трубки, выносили их в чехлах для удочек и делали рычажные вилки для «Уралов».

Вот на таких мотогадах билось немалое количество людей, причем и из-за плохих дорог, и из-за преследований ГАИ. Потом даже вышло специальное постановление о том, что нельзя сзади прижимать мотоциклистов, а МВД сформировало отдел на иностранных мотоциклах. Иностранные мотоциклы – чешские не в счет – были и в рокерской среде. Миша Ло сел на 400-кубовую «Ямаху», а Антон Важен – на спортивный «БМВ». Отдельным шиком к концу восьмидесятых стали олдскульные мотоциклы, кое-где сохранившиеся после войны. Эта тема была популярна вплоть до, наверное, 98-го года. Люди ездили по деревням, собирали старые мотоциклы VLA, которые называли «эхом войны», и переделывали их. Тема даже в магазин, который находился в пятнадцати метрах от дома, ездил на «БМВ». И стиль они с Сержантом держали даже в тридцатиградусную жару, обливаясь потом в кожаных косых и казаках. При этом в минус тридцать тоже. Никаких тюнинг-мастерских тогда не было, поэтому мастерили сами и до всего доходили своим умом. Потом, когда появились люди, которым неохота было самим все осваивать, и отдельные мастера захотели им помочь, появились первые мастерские. Такую, например, открыли два Крылова; они до сих пор занимаются любимым делом, а мотоциклы, сделанные ими, пользуются немалой популярностью. Но это все случилось немного позже.

Я же впервые приехал на тусовку только в 91-м году. Король – еще позднее. Саббат и часть его компании уже тогда каталась возле «Горбунова» под лейблом мотоганга Hell Dogs, но у них не было ни «цветов», ни жилетов, и клубом все-таки являлась больше квартира Димы, чем мотокомпания. Такая же ситуация была на МХАТе и в Луже. Мы же тогда определились с названием. Кстати, вход в клуб был абсолютно свободным, так как всех знали по битвам. Таких тогда набралось около двадцати пяти человек.

М. Б. Мы тогда потешались по-дружески: когда нас спрашивали, где Урфин Джус и его деревянные солдаты, всегда отвечали, что на Патриках, учат понятия по бумажкам… Причем, ясное дело, это все было по-дружески, но новобранцы ваши шуток вообще не понимали, а остальные сели на подобие какой-то серьезки, и все это вело к дистанцированию. Серьезными на тот период были только оголтелые быки, которым действительно было от чего напрягаться. Поддерживались только личные связи с отдельными персонами, да и сейчас тоже. Кроме тех, кого среди нас уже нет, как того же Васи Бибиревского.

П. Ф. Масла в огонь подливала и вся эта шушера, которая вилась вокруг тусовки. Какие-то модные мальчики, которые приезжали посоветоваться, правильную машину они купили или неправильную; какие-то девки, которые мечтали отдаться всем и сразу, при этом запустить серию интриг и посмотреть, что получится. Вся эта постнеформальная камарилья, которая оказалась на улице в силу своей никчемности, плодила слухи и фантазировала, чем всячески вносила смуту в этот зарождающийся хаос.

В девяностом году Ким Ир Сен оформил МС Cossacks, причем «Волки» в том же году были официально заявлены мотогангом, а «Казаки» уже позиционировались как клуб, но было их вполовину меньше, и каким-то образом там оказался Алан. С высоты своего нынешнего возраста я могу лишь отметить, что все эти надуманные конфликты и какая-то монополия непонятно на что мне сейчас уже кажутся более чем забавными, но тогда они создавали эффект новой волны, что не дало ничего, кроме конфликтов между нами и старой тусовкой.

М. Б. Ну и новой порции стеба со стороны все еще недавних знакомых, которые откровенно не понимали политику клуба: ему приходилось отвечать за каких-то распоясавшихся уродов, самоцелью которых была выслуга за жилетку. Я, на полном серьезе, не понимал это тогда. Да и сейчас не понимаю таких формальностей.

П. Ф. Я не знаю, как это проецировалось в голове у Хирурга, но политика некоего сепаратизма действительно была; хотя все было общим – и связи, и знакомые. Тогда же, кстати, и произошло переименование «рокеров» в «байкеров», как бы отделяя Русовскую и Эдуардовскую тему от новых событий. И делить-то особо было нечего, но уже был устав и внутренние правила клуба, которым все четко подчинялись. Тем более, что на какой-то период Хирург с Пиратом уехали в Германию, а Тема со Шведом – в Америку, и организационный контроль осуществлял Сазонов, но он не потянул.

М. Б. Мы тоже отделили свою историю от панков нового поколения. Только сделали это более эстетично, обозначив «говнопанком» все, что было после нас, дабы последующие поколения не путали эти понятия…

П. Ф. Революцию большинство неформалов застало на баррикадах. Тогда мне позвонил Саша и поставил в известность, что в государстве переворот, и что нам как-то надо не остаться в стороне. И мы попали как раз на первый вход, где выступали «Моральный кодекс» и «Коррозия металла». Выступал Ростропович, и Ельцин с грузовика озвучил свои тезисы. Все были в эйфории, и если бы тогда кто-нибудь отдал команду стрелять на поражение, полегли бы все непуганые идиоты и зеваки. Но была ситуация полного безвластия, и люди просто брали то, что само падало им в руки, до конца не веря и не осознавая, что происходит. Единственное, что я понял тогда – если рок-концерт проходит возле первого подъезда Белого Дома, то в стране начинается анархия. Так оно, в общем-то, и было. Начался хаос и бандитский передел, и эта общность сыграла свою положительную роль. При этом я сейчас могу отметить, что менялось время, президенты, ментальность, но те люди, которые активно участвовали в событиях восьмидесятых, остались такими же интересными самобытными личностями, с тем же творческим потенциалом и не менее активными по жизни. Многие реализовались в различных областях, и сейчас, как минимум, на виду.

А тогда, в период перемен, происходило что-то невообразимое. Конечно, многие неординарные тусовочные деятели были привлечены для работы с новой властью. Но Москва стала открытым городом, где началась откровенная вакханалия нахлынувших потоком нуворишей. Кто бы мне мог сказать, что Татьяна Овсиенко будет петь на одной сцене с «Назаретом» в Кремле! В восьмидесятых я точно набил бы ему морду. А сейчас этому абсурду сложно удивляться потому, что в шоу-бизнесе творится такое, что здоровыми мозгами не понять. Тогда этот процесс только начинался; за тусовочными людьми шли простые граждане, да и неформальными связями были опутаны все этажи андеграунда. Но уже к 93-му году этих социально активных персонажей потихоньку начинали выпихивать бюрократы и проходимцы. По-другому и не могло быть: люди в глубине души придерживающиеся старых моральных устоев, были неконкурентны по сравнению с интриганами, у которых не только старой, но и вообще никакой системы ценностей не присутствовало. Только жажда сиюминутной наживы и желание порулить, что, кстати, активно пропагандировалось, и, как мне кажется, горькие плоды этой пропаганды мы до сих пор пожинаем.

С момента официальной регистрации клуба мы были наиболее яркой и засвеченной группой в городе. Был взят курс на публичную засветку, и про клуб были написаны тонны прессы. Писали всякое, порой абсолютно провокационную бредятину. Так было в случае с Богданом Титомиром, когда до момента введения жилетов многие члены клуба ходили с волчьими хвостами, вдетыми в погон – и Боня тоже делал нечто подобное, но потом перестал. Пресса подала это в статье «Жарко было в Макдональдсе» как некое избиение Титомира «Ночными волками», хотя это был бред чистой воды. Был эпизод возле Патриков, когда один из его танцовщиков получил в бубен, причем за дело. Но тот разгул свобод вел к комсомольской безответственности в прессе; клуб стали демонизировать, разрывая остатки связей между тусовкой и клубом. Вся эта «комса», которая заигрывала с тусовками и фотографировалась на фоне неформалов, в скором времени ринулась рулить СМИ, банками и предприятиями. И стала отмежевываться от тусовщиков, иногда просто спецом давя все свои старые неформальные связи. Сейчас мы можем сказать, что восемьдесят процентов этих людей погорели на собственной жадности и недальновидности. Многие, нажив каким-то образом денег, вились вокруг клуба и, теша свои подростковые комплексы, пытались купить себе дружбу и внимание.

Порой это было так неприятно, что я не сдерживался и открытым текстом говорил, что я за это дело готов был жизнь и здоровье положить, а ты каким-то непонятно нажитым лавандосом пытаешься смуту в отношения привнести. Но так или иначе, многие ломались, прежде всего морально. Было очень досадно, когда в этот ряд попадали люди, которым нужно было идти до конца по намеченному пути, но они с него сворачивали и начинали заискивать перед людьми, не представлявшими из себя ничего, кроме денежного мешка и жабы за пазухой. Возможно, в этом была причина, по которой многие люди из первого состава как-то постепенно разошлись, а многие остались одни и в итоге погибли, так и не приспособившись к новым реалиям. Таким был Рома Че Гевара, который был до армии хиппи, и по приходу влился в тусовку в первый состав клуба, но постепенно грустнел и начал гасить алкоголем свою неприспособленную энергию, которой не находилось выхода в полуофициальных рамках. Такие люди просто взрывались от бездействия или от понимания того, что в чем-то придется идти наперекор своей совести. Не так давно он умер практически в одиночестве.

С другой стороны, нельзя было просто бесцельно тусоваться. Чтобы не сгореть, как Саббат, мы занимались охраной рок-концертов. К этому моменту «Волки» были на пике внимания везде в официальной «комсюковской» среде, что способствовало распространению байкерского движения.

Открылся филиал в Саратове, приезжали украинцы, но у них как-то все развивалось отдельно. Хотя, когда им наконец разрешили проехать по Крещатику, колонну москалей представлял именно я. Потом открылся филиал в Вильнюсе, недавно в Латвии. Поскольку мы были социально активны, то порой добровольно строились колоннами и участвовали в различный мероприятиях – таких, как фестиваль в поддержку детей Чернобыля. Но были и такие, в которых мы чувствовали себя не к месту и в ранге свадебных генералов. К тому моменту клуб прошел стадию выживания, и теперь в него вступали исключительно нужные и полезные делу люди из различных социальных слоев. Начался прагматизм.

В 93-м году нам даже выдали бумагу от начальника охраны Ельцина, Минакова. Что, мол, отряд «Ночные волки» поддерживает Бориса Николаевича и может проезжать когда и где угодно. На заведомый убой, как мы сейчас это понимаем. Тогда мы катались на красном «Порше» везде и эта бумажка избавляла нас от многих неприятностей – когда новая власть показала, насколько жесткую позицию она может занять по отношению к населению. Тогда все было в новинку, все эти вытаскивания водителей из машин, жесточайшие действия псковского и рязанского ОМОНов. Полный фарш был устроен на Краснопресненской и возле того же Белого дома. Людям дали отчетливо понять, что народ – это мусор, и место его понятно где. Нас же это не коснулось. И мы, наивные, гоняли среди воинских подразделений на «Порше», как волосатые генералы в кожах на параде…

Потом Абрамов открыл рок-кафе в Отрадном, от названия которого отвалилось несколько букв, и его иронично называли то «отрыжкой», то «тырдыном». Клуб поддерживал это начинание. Потом, когда сие заведение закрылось после очередной трагедии, Сергей позвонил и предложил тему с новым клубом; это удачно совпало с возвращением из Германии Хирурга с его идеей-фикс насчет «Секстона». Так был открыт один из известнейших на тот период рок-клубов, где стартануло множество ныне известных музыкантов. Конкуренцию ему составлял разве что «Не бей копытом», открытый Смирновским на месте беспонтовой дискотеки «Палас» в Измайлово. Проработав какое-то время, первый «Секстон» сгорел, как обычно, из-за неформального раздолбайства, хотя Абрам во всех интервью доказывал, что это был умышленный поджог и чуть ли не покушение на достижение демократии.

Может быть, и к лучшему, что все так произошло, потому что привязка к какому-то месту всегда пагубно сказывалась на социально активных элементах. Неформалам место на улицах и независимых фестивалях, к идее которых мы потихоньку подходили. В 94-м году была сделана одна из первых таких попыток. В пыльном ангаре в Долгопрудном, при поддержке Biz Enterprises, было устроено первое пробное шоу, которое впоследствии вылилось в те события, которые по праву являются самыми яркими страницами в истории этого клуба.

В этот же период Стае Намин предоставил помещение в Зеленом театре под клаб-хаус. Наши первые зарубежные контакты, наладившиеся в этот же период, привели к тому, что Френк Вебер, чудом в одиночку пересекший границу еще в 92-м году, был сильно удивлен ситуацией в российском байк-движении, увидев то, что здесь творилось. Он тогда поспорил со своим товарищем, что приедет на мотоцикле в Москву, и проехал через Белоруссию и Литву до Минска, под проливным дождем, причем замазав иностранные номера грязью. Там сломался и на самолете добрался до столицы. Абдула тогда привез его на Патрики, и мы сами отпали. Веба был тем самым человеком, который на ломаном английском объяснил нам, что такое бренд и как он должен работать.

Позже, когда приехала целая делегация «ангелов» в клаб-хаус в Парке культуры, все это казалось нереальным по отношению к России, и контакты с зарубежными байкерами строились легко. Возможно, они так же, как и Петра Галл, видели в нас свою молодость и как-то очень тепло к нам относились. Как раз тогда нас пригласили на байк-шоу в Берлин, и это было довольно веселым приключением. Даже когда получали немецкие визы. Мы подъехали к посольству, а нам навстречу выскочили охранники, которые тоже оказались байкерами. Визы были выданы без обсуждений и очереди. Собралось тогда шестнадцать человек; при этом Портос, опоздавший на стрелку, добирался до места самостоятельно. Абсолютно не владея какими-либо иностранными языками, он куролесил по Берлину, пытливо бубня шоферу «Ай вонт э шоу». Короче, водитель провез его по всем злачным местам и привез на шоу Майкла Джексона… Не знаю, что произошло бы, но каким-то чудом они заметили рекламный плакат и, изъездив кучу денег, Портос прибыл к месту дислокации. Когда ответная делегация прибыла в Москву, они не были разочарованы.

В 95-м году Кирилл Данелия, одержимый идеей международной тату-конвенции в Москве, обратился к Андрею И, а тот, в свою очередь, обратился к нам. Причем никто не понимал что нужно делать, но оставаться в стороне от такого события не хотелось. Тогда мой брат поддержал это начинание финансово; были спешно расклеены плакаты, а Миша Бобер чего-то наобещал татуировщикам, большинство из которых было представителями старой гвардии и четко держались своей независимой линии. По приезду Кирилла в Москву пошли какие-то непонятки, мы спешно организовали фуршет для действительно ключевых фигур международного тату-бизнеса. Крейзи Эйс тогда сильно расстроился тем, что заявленная программа не соответствует действительности и устроил потасовку в гостиннице. В общем, как-то все это прошло. Мы свозили всех в свой клаб-хаус и опять всех удивили. Татуировщикам очень понравился город и люди, но никак не организация мероприятия. Так или иначе, российская татуировка получила международный статус не без участия клуба, и это дало возможность позиционировать себя как активных участников этого процесса.

М. Б. Многие сидели на глюке, что это доходный бизнес, который можно превратить в сферу услуг, не понимая того, что татуировка, развивавшаяся с 87-го года, уже являлась неотъемлемой частью той самой закрытой системы, из которой вышел сам клуб. Причем без особых отметок на теле. И косвенно этот процесс отражает весь сумбур отношений между старым и новым поколением субкультур и столкновением двух систем ценностей.

П. Ф. Скорее всего, так и есть. Мы просто этого всего не понимали. Потом Кирилл и Богдан, ныне тоже покойные, открыли подобие студии в нашем клаб-хаусе. Позже все это под маркой тату-центра и лозунгом всеобщего объединения, которого не произошло по известным ныне причинам, переехало поближе к тусовке на «Горбунова». Единственный, кто примкнул, был открытый Ирой салон «Имки», который тоже пользовался поддержкой. Причем забавно, в городе работали уже почти десять лет различные студии, но обращались новые люди почему-то к нам. Все это опять же привело к непониманию в этом клубке взаимоотношений, и были конфликты уже с татуировщиками. С людьми, имевшими старые заслуги, были наибольшие сложности, но все были связаны уставом клуба и делали то, что клубом было обозначено.

Зато Байк-шоу, стартанувшее в 95-м году, было действительно эпохальным. В тот период мы решили, что надо делать все своими усилиями, а не присутствовать как свадебные генералы на мероприятиях сделанных под нас. Что, собственно, и оправдалось. Шоу делалось очень долго, потому что сначала пытались подключать продюсеров, живших по накатанной схеме. В итоге сделали сами, как мы это понимали, и получилось отлично. Взяв на вооружение схему берлинского действия, мы сделали все помасштабнее, и упором шоу была музыка. Огромные массы мотоциклистов собрались под знамена этой идеи. Три года подряд эта тенденция прогрессировала, объединяя подобных нам людей из других городов и стран. Многие в регионах сняли телогрейки и одели косые куртки, отцепив коляски от «Уралов». Открывались чептеры «Ночных волков» в разных городах и марка клуба стала уважаемой повсеместно. Открывались зарубежные филиалы, в том числе и в Европе, к настоящему моменту их около сорока. Все шло по нарастающей, но Хирург озвучил тему, что надо строить свое и свое же отстаивать. В 1999-м году, не убедив основную команду клуба, Саша начал строительство центра, в котором он хотел объединить все направления общей деятельности. Было выбрано место, на котором воздвигся байк-центр. На заводе «Урал» была внедрена марка «Урал – волк». Но параллельно снижалась деятельность, связанная с организациями конвенций, и самое яркое мероприятие – байк-шоу «Миллениум» – не получилось. Так же как и в 2001 и 2002 годах… При этом байкеры почувствовали себя гастрабайтерами…

Соответственно, многие представители байк-движения России стали организовывать собственные клубы, что в итоге разметало многих бывших товарищей и соратников. Открылось множество клубов, но в большинстве в них состоят люди, так или иначе имевшие отношение к нашей теме. Хотя новый приток так называемых «фантиков» или «байкеров выходного дня» несколько настораживает. Лично для меня до сих пор несколько странной является позиция некоторых граждан, которые, наработавшись на какой-то не пыльной работе, садятся на недешевый мотоцикл и при этом устало пытаются участвовать в жизни каких-то мотоклубов. Заряда этих людей хватает ненадолго, да и расходуют они его часто на удовлетворение простых животных инстинктов. Никакого творчества, все на полном серьезе. В моем понимании байкер – это не человек, уставший от жизни…

Но дух свободы и старая система ценностей были вновь подняты на флаг, и вскоре образовался чептер «Хеллс энджелс», а в 2004 году – чептер «Аут Лоуз». Конечно, все это дробление на различные мелкие группы не есть хорошо для проведения общего байк-фестиваля. К тому же понимание того, что только совместными усилиями можно пробить информационную блокаду, которая только усиливается, наконец-то находит понимание в различных кругах байкерского движения.

Фестивальная тема и Ассоциация вполне подходят под определение объединительного фактора. К тому же приток новых мемберов показывает, что людям не просто стало скучно: они, скорее всего, опять начали тянуться к стандартам нормального сильного мужского начала. Все это вселяет оптимизм: учитывая все ошибки прошлого, можно пройти подобный путь сначала и прийти к более радужному и светлому итогу.