Рус

Фото 16. Эд и Рус на съемках для журнала Blint punkt. Фото Петры Галл

Р. Мое детство прошло в Орехово-Борисово в беспорядочных и запланированных мелких хулиганствах, что придавало веса в местных подростковых кругах. В общем я ощущал это тогда как активную самооборону – типа, там было легче выживать, не теряя самоуважения. Уже к восьмому классу я там со своей шайкой, состоящих из моих друзей, достиг положения «король микрорайона» и расти дальше было некуда; я просто сохранял положение, не давая высунуться конкурентам. Зато я завоевал себе свободу самовыражения и между делом научился командовать и увлекать своим примером других за собой. Причем, все это получалось у меня само собой, не напрягаясь, естественно.

Школа № 510, которая была центром событий до середины дня, была не самым милым местом на планете. Она была в новом, еще строящемся районе Москвы – Орехово-Борисово, с не устоявшимися традициями и порядками. Короче, там было много бардака. Перемены проходили в частых разборках, драках и просто избиениях тех, кто пытался нарушить status quo. Все время были какие-то новички или выскочки, которым надо было показать их место. Таким и я был, но у меня получилось.

В это время, это я уже был в классе восьмом, мне было лет четырнадцать-пятнадцать, до меня дошло, что мне нравится музыка, а именно возникающий и растущий тогда из недр рок-н-ролла хард-рок, а позже и хеви-металл. Я был, хоть и из грозных хулиганов, но из «читающей семьи», поэтому ум искал чего-то больше, чем просто царствование на местности. Передо мной уже как бы приоткрылся блестящий и славный мир, наполненный жесткими, энергичными ритмами, которые тонизировали душу и характер. А также и бравыми, мужественными и анархиствующими образами рок-музы кантов – волосатыми, в джинсах и коже, всем своим видом кладущими большой и толстый на всю эту суету обывательской жизни. Все это тогда было полузапрещено властями, что придавало еще большую привлекательность. Тогда нельзя было просто купить пластинку с этой музыкой в магазине, а надо было достать, то есть раздобыть где-то неофициальным образом. Полузапретный плод тоже сладкий, между прочим. К тому я еще и осознал тогда, что идеи строительства коммунизма меня совершенно не увлекают. В общем, я стал во всех отношениях противником всего официального. Бунтарем, так сказать, стал. Хотя сам про себя я так тогда не думал. Просто хотел делать то, что мне нравится.

Учиться мне удавалось прилично без особо сильных напряжений (как-никак я был не из семьи потомственных алкашей и мозги работали). Отличником мне было быть западло в соответствии со статусом: не вязалось быть отличником и хулиганом одновременно, а четверки и немножко троек, для соответствия имиджу, давались легко. Поэтому большую часть времени я проводил с друзьями (они же моя банда) или на тренировках по дзю-до, на которых мы торжественно клялись применять полученные навыки только на татами. Но мы нарушали эту клятву, как только выходили из спортивного зала. Да мы и пошли всей бандой в дзю-до для этого, а не ради олимпийских побед.

Поэтому на уроках я скучал и мечтал о какой-то грядущей жизни: блестящей, славной и будоражащей душу. В школьных тетрадках на всех свободных местах я рисовал, убивая скучное времяпровождение, каких-то рок-музыкантов, огромные ударные установки, логотипы групп и что-то еще типа того. Наверное, это развлечение была общем у большинства тогдашних подростков. По таким тетрадкам, как по девичьим дневникам, можно было определить некий код человека. По внешнему виду это сложно было определить, за исключением спортивных фанатов, ходивших в клубных шарфах и спортивных шапках, которые им вязали бабушки. Надо напомнить, что у нас не было ничего их таких прикидов в советских магазинах; не было ни журналов на эту тему, ни кино, ни, конечно же, интернета. А мои предрасположенности, как вы уже наверно догадались, были достаточно жесткие. Они выражались не только в этом рисовании, но и в хулиганской позиции, благодаря которой я поддерживал собственный авторитет на местности. Каким-то образом этот самый код сложился.

В это время районы, удаленные от центра, тогда начинали закипать в неформальных движениях. Все это складывалось в какие-то дворовые компании, шлифовавшие правильные и незамысловатые отношения. В отличие от формальных комсомола и пионерии. Будучи уже старшеклассником, я пересекся с Эдом Ратниковым, который был младше меня на два года. Я для него был тогда авторитет. Я был и старше, и авторитетнее: шпана, уже накопавший несовковых идей. В общем, я его подсадил на эту тему, которую он подхватил с энтузиазмом и которому, в отличии о всех моих остальных друзей и приятелей, масштабы Орехова-Борисова были тесны и душны, как и мне. Нас перло в «большой мир», в «центровую тусу» – туда, где нам казалось, есть уже то, что мы ищем. Так мы стали выезжать в центральную часть Москвы, на Пушку, еще куда-то, где, по слухам, должны были присутствовать городские бунтари. Но мы их там, честно говоря, не очень-то и обнаружили. Да, там были какие-то тусклые и вялые как бы хиппи или какие-то персонажи, чей бунт выражался в пачке английских булавок, приколотых на лацкан. И все!

А где герои «Улиц в огне», которые тогда уже можно было увидеть в мутных копиях фильмов на видеомагнитофонах? Я в библиотеке нашел пропагандистскую книжку, критикующую «загнивающую» западную молодежь. В ней описывались «извращения» их поведения в виде панков, хиппи и рокеров-хулиганов на мотоциклах, которые носили джинсы и кожу, гоняли по городу бандами, наводящими ужас на обывателей, и бывшие гордым воплощением современных рыцарей и бродяг-воинов. И эти персонажи, рокеры-мотоциклисты, мне понравились больше всех. Там я прочел об их ритуалах посвящения в банду, о традиции цветов (эмблемы банды) на джинсовках с оборванными рукавами, которая носилась поверх косухи, демонстрируя твое отношение к сообществу современных, городских джунглей.

Так у нас с Эдом вырисовался образ, который нам нравился, к которому мы стремились и которого еще не было в Москве. Рок становился все жестче, круче, превращался из хард-рока в хеви-металл. И мы с ним становились такими же. Все росло, крепчало и вырисовывалось все контрастней. И тут меня, в 1982-м году весной, забрали в армию. Эд остался один и продолжил начатое нами. Продолжил строить нашу мечту, искать соратников и единомышленников. И нашел, и кое-что создал.

Летом 1984-го года я вернулся из армии. Понятно, что не в мае, как «очкист», а как порядочный раздолбай – с последней отправкой, где-то в середине лета. Тут же встретил своего старого друга Эда и мы начали с ним шляться по Москве, по которой я в Сибири очень сильно соскучился. Страна тогда еще делала вид, что строит какой-то там коммунизм, социализм или еще какую-то бредятину… Мы же просто хотели жить, чтобы не скучно было вспоминать себя, когда станешь старым. Понятно, нам весело было не в комсомольских стройотрядах и не у костров с гитарой. Мы были другими. Еще раньше мы подсели на ритмы тяжелого рока, а потом и хэви. И нам нравилось все, что было связано с этим динамичным миром и эстетикой, о которой мы знали мало; мы больше ориентировались на свои представления о теме. При этом рок, мотоцикл и свобода для нас были синонимами. И цели, которые вызревали за школьной партой, просматривались в виде создания общности на базе такой эстетики.

Надо напомнить нам самим, да и тем молодым, кто сегодня это читает и те времена не застал: страна «идущего успешной поступью социализма» (а лучше сказать, ее обыкновенные жители) жили практически в нищете. Поэтому у многих были бытовые приоритеты гораздо более приземленные, чем у тех, кто не имел высокого родства, но старался чувствовать себя не хуже, чем мажоры, а быть может, и лучше. Наше желание проявлять себя выражалось в жесткой музыке, коже и джинсах. И, конечно же, в наличии мотоцикла. В дикой свободе. Все это было единовременно осуществимо только при условии, что родители удачно «рвут жопу» на коммунистически-номенклатурных или торговых фронтах. А если человек из простого сообщества, или безотцовщина, как у многих наших друзей, – то даже и не мечтай. Простые джинсы стоили как месячная зарплата моего отца, а косая как полугодовой доход всей моей семьи. Это было очень дорого. И к тому же это нельзя было купить в магазине. Все это кто-то должен был привезти из-за границы.

А мотоцикл для молодого пацана был еще более дорогим развлечением. И это был не «Харлей», это была «Ява». «Харлеев» в СССР не продавали. Как и «Хонд», «Ямах» и «Кавасак». На «Яву» была очередь в год длиной и без гарантии ее покупки.

М. Б. Если первые две темы решались хоть как-то, путем подростковой предприимчивости, которая у многих мальчуганов все-таки присутствовала, то с мотоциклами в крупных городах проблема была. И дело даже не в том, что они стоили от ста рублей, или что большинство «Восходов» пылилось во дворах и требовали полной переборки. А в том, что, к примеру, в том же самом «Зените», можно было купить какой-нибудь мопед «Верховина», «Карпаты» или мотороллер «Муравей». Все чешские работоспособные городские агрегаты типа «Явы» и мотороллера «Че-Зета» распространялись каким-то странным образом по периферии, где они как раз и не нужны были. Там успехом пользовались «Днепры» и «Уралы», выпускаемые с колясками, которые запрещали переделывать, как, впрочем, и наращивать что-то у других средств транспорта. Причем даже на «Уралы» была очередь; все ждали по году открытки-приглашения, и чтобы его прикупить, надо было отъехать от города, по селам найти какого-нибудь льготника-ветерана и через его удостоверение с доплатой вырулить себе двухколесное чудо. То есть, даже здесь проблемы были. И на моей памяти они были всеобщими. Зато там, где все ездили на мопедах и мечтали о «Нивах» и «Копейках», проблемы спроса не было, но мотоциклы стояли.

Р. Точняк. «Мото-Ява» на Полежаевской открылась позже. Туда сразу же выстроилась огромная очередь и пошел всплеск «телогреечного движения» второй половины восьмидесятых. Но до фестиваля в 1985-м мотоциклетный вопрос был еще более усугублен. Люди, не ворующие и не из верхов, зарабатывали тогда смешные зарплаты и выложить тысячу рублей, а тем более около трех с половиной тыщ за «весь комплект» не могли. Многие, понятное дело, учились на кого-нибудь и подрабатывали, но мечта о мотоциклах ограничивалась посещением каких-нибудь секций мотокроссов, которые тоже обросли своим блатом. Мы с Эдом, параллельно своим поискам своей металлической романтики, занялись утюжкой. То есть «фарцовкой» на языке обывателей: покупкой шмоток у туристов и их перепродажей с приличной выгодой. Таким образом мы себе добывали правильный прикид и зарабатывали намного больше родителей. Получилось так, что мы смогли себе позволить приобрести и нужный вид, и мотоциклы. Плюс – иметь время на занятия своими делами, не прозябая на скучной работе целыми днями. Так мы заимели и свободу, и средства.

Нам уже тогда виделись разъезжающие по Москве орды байкеров, все в цветах и, вообще, все, как надо, как в иностранном кино… А образ-то между тем вырисовывался все ясней. Перед олимпиадой в Лос-Анджелесе в 1984-м году на советском экране показали короткий критический сюжет про злых Hell's Angels и нам стало ясно: это тот самый образ, которому хотелось соответствовать. Это были не те австралийские клоуны из фильма Mad Max, a простые, не болтливые и серьезные люди. Мы и решили – вот так и надо. Чем мы хуже этих амеров? Мы, типа, даже лучше! Короче, идея обрела форму, и мы начали ее осуществлять. Проносились с этой идеей все лето 84-го. Агитировали, но особого успеха не ожидали. Да и зазывали не так много народу, так как мы не хотели всякого уж совсем сброда, мы хотели найти себе подобных. Кстати, со многими, кто потом стал видными деятелями движения, мы именно тогда и познакомились.

Сейчас только единицы помнят те события, когда мы с Эдом целенаправленно шлялись по Москве и, увидев пацанов с подходящим, по нашему мнению, мировоззрением, звали прийти первого сентября на тусу в Парк Горького. Почему первого сентября? Да просто – обычно в Москву к этому дню все отовсюду возвращаются, значит, возможна максимальная явка будущих соратников. И это был выходной день. Уже существовала филофоническая тусовка, посетители которой увлекались тяжелым роком. Были уже зараженные идеей и этой эстетикой. Все вызревало как бы уже само собой. Надо было только слегка подтолкнуть. Молодежь тогда уже совсем разочаровалась в совковых идеалах, все хотели совсем другое. Наше! Вот все это и легло на уже очень хорошие дрожжи.

В общем, когда я вернулся из армии, Эдик ввел меня в изменившийся мир лета 84-го и привел меня к Диме Саббату (он же Пузо, он же Пузатый). Вот тогда и зародилась идея сбора. И первого сентября мы позвали человек двадцать; плюс – каждый позвал еще по двадцать – и собралась толпища подростков, считавших, что они ничем не хуже других и готова потребовать своего места в социуме. И эта толпа заполнила всю площадь перед воротами в парк Горького. Несмотря на запрет на несанкционированные собрания на улице. Это было, как минимум, эффектно и овеяно ароматом подростковой революционности.

И вот наступило первое сентября. Приехали мы с Эдом, Пузом, моим братом Ильей, Клаусом и другими туда и… удивились: народу было до фига. Я поголовно не считал, но толпа была приличная. Сто, триста, тысяча? Короче, очень много. Мы пошли все в парк, там кто-то из нас в пивную «Пелзень» (или Плесень, как ее называли в народе), но большинство тусовало снаружи: были или очень молодые, или просто для всех там не было места. Понятное дело, они кому-то не понравились и затеялась какая-то драка, в которую все мы, естественно, сразу вписались. И я, и Эд, и Пузо и другие. Тут уже понаехали менты в автобусах и с автоматами, что тогда было очень редким явлением. Ну, ясно дело, нас, как зачинщиков всей этой истории, сразу признали за неформальных главарей. Косых тогда было две: у меня и у Эда. Остальные выглядели – лучше не вспоминать.

Пока мы еще пили пиво, популярно объяснили всем своим нашу идеологию: мы лучшие, и надо сделать так, чтоб это все видели и знали. То есть нужны были правильные прикиды и акции. Прикиды – чтоб с другими не путали, а акции – чтоб не было скучно. Скукотища в те времена была ужасная, тогда как раз андроповско-черненковский коматоз наступил. И, ничего странного, что идея пришлась пацанам по душе. Мы с Эдом произносили речи время от времени, Пузо авторитетно поддакивал. Из толпы мы сразу выделили еще пацанов, которые позже стали первыми Black Aces. Тактам мы собрали первый костяк будущего движения. Все перезнакомились, были в восторге, что нас, оказывается, так много, что мы такие все из себя единомышленники и все такое. Все мы тогда были в полнейшей эйфории и чувствовали, что мы можем все и любое море нам по колено.

После той драки менты не решились нас разгонять: нас ведь было до фига и все психи. Какой-то хрен в костюме, наверное, из КГБ, вытащил меня из ментовской машины, в которую меня, скрутив, посадили, и спросил, главный ли я. Получив утвердительный ответ, он сказал: уводи своих из парка куда глаза глядят или они нас будут пытаться скрутить. Но я как-то сомневался, что они смогут. Их, конечно, было много, но нас-то было намного больше, и каждый был форменным пучком необузданной энергии. Я скомандовал: «Пошли прямо и налево!», на мост и дальше по Садовому – и все двинули. Потом мы прошли по городу, занимаясь всякими мелкими хулиганствами, чтобы нас заметили. Разбили пару десятков витрин, расфигачили множество телефонных будок, попугали обывателей, поорали «хэви-металл!!!» Попели песен на ходу. Так дошли до Арбата, там до Бульварного кольца и оттуда на «Ногу» (Китай-город сейчас). А там уже решили, что теперь каждые выходные собираемся и показываем, что мы есть, и все в том же духе. Короче, устроили беспредел. Встряхнули город. Понятное дело, эта идея понравилась всем пацанам. Нас заметили. Мы в один день превратились из ничего в самое мощное и долгоиграющее неформальное движение в стране – и до этого, и после. И самое активное и агрессивное тоже. Дело стало быстро развиваться. Уже через пару месяцев мы были на слуху у всех центровых тусовок. Слухи о том, что в СССРе появились рокеры и металлисты, стали стремительно расползаться.

Так мы еженедельно совершали парадные шествия по маршруту из парка Горького до Арбата, там до Пушки, потом к Ноге. По дороге занимались раздолбайством. Менты пытались устраивать на пути засады, но у нас тогда уже появилась своя тактика: при такой засаде мы разбивали толпу, растекались по параллельным улицам, уходили проходными дворами и собирались опять, дальше по маршруту и продолжали движение. В центре тягаться со знатоками проходных дворов, подъездов и арок было бесполезно. Конечно, половина до Ноги попросту не доходила; менты забирали нас автобусами. Вооружены они всегда были (что удивительно для столицы того периода) автоматами. Сложно предположить, что менты сами по этому поводу думали; но мы понимали, что нас воспринимают серьезно. Нас это только воодушевляло.

М. Б. Особенно в районе еще не перестроенного Арбата, улицы Герцена, нынешней Никитской, и Ноги, вплоть до Чистых прудов. Учитывая, что в облавах не задействовались участковые, а большинство «ловцов» были не местными – преимущество очень существенное. Я, например, знал, помимо арок, все проходные подъезды, включая наиболее интересный – на Никитской, когда, войдя в один подъезд, можно было пройти по пожарному коридору и выйти со двора другого дома. Или «мажорные» подъезды с кодовыми замками, которые были уже тогда. Милиционеры, какими бы они ни были, благоговели перед подобной техникой отхода.

Р. Но, не смотря на подобные знания, лично я каждую вторую, как минимум, неделю оказывался в ментовке. Но чаще разбегались и собирались позже где-нибудь подальше, на том же маршруте. Те, кто смог смыться. Так же использовались разведчики, из тех, кто пошустрей: они шли впереди основной группы и упреждали неуклюжие милицейские приготовления, которые мы попросту обходили. Собиралось нас уже сотни, кож становилось все больше. Нас уже узнавали, несмотря на то, что во время фестивального лета на улицы вывалило немалое количество молодежи. Потому как узнавали по шумихе, когда кто-нибудь из мажоров, брейкеров или волновиков попадали под раздачу. Честно сказать, с толерантностью ко всяким меньшинствам у нас было не очень развито, но национальный вопрос нас не занимал вовсе. Мы просто были правильными пацанами, а были еще и неправильные по нашему мнению – и всё. Так прошел практически весь 84-й год, а когда стало холодно, переместились в «Яму».

Среди нас было много, понятное дело, всяких клоунов, экстравагантно ведущих себя людей. Много было экс-хиппарей или даже не экс. Сначала мы их терпели, а потом нам их болтовня про пис и все пиплы братья надоела. Мы не хотели чувствовать себя братьями со всеми пиплами, и пис нас тоже не очень увлекал. Мы были тузами, лучшими и особенными, мы хотели войны и править. Не страной, а в молодежных тусах, понятное дело.

Потихоньку, но уверенно формировался боевой костяк внутри большой тусовки металлистов, где хороводил Паук, король ссыкунов и трусов, который уже начал концертировать с «Коррозией». Он, кстати, тогда всегда крутился где-то рядом, но при первом шухере исчезал, а потом появлялся, когда опасность пропадала. Я всегда удивлялся этой его прыти. К нам присоединился мой брат Илья и его друг Клаус, то есть Колька. Потом были Серега Диано, Гриша Фары-Гары, Косой, Мелкий, Ангус, Леппард, Ганс Здоровый, Влад Щербатый, Саша «Дубина», Параня, Копчик… Мы тогда списков не составляли и членские билеты не раздавали. Быть тузом значило быть таковым по своему ощущению и по признанию остальных тузов. Быть готовым за это стоять и отвечать. Это не было привилегией. Скорее, наоборот.

Тогда еще и мыслей не было о реальном мотоганге, все только начиналось. Пацаны все были простые, не мажоры. Это было частью идеологии, а денег у них на косые, джинсы и мотоциклы просто не было. В СССР, не забывайте, люди жили гораздо бедней, чем в современной России. Правило к действиям, которое красной нитью шло через все десятилетие, было одно: кто может, тот и должен. При этом понимание, что в динамике нас видно больше, привело к демонстрационным походам. Потом я начал гнуть линию драк потому, что они сразу показывали, кто готов идти до конца, а кто так, приблудился. Это крепило ряды, вырабатывало дух и создавало нам авторитет на улицах. В общем, как когда-то на микрорайоне, только в совсем уже другом масштабе. В свободные от акций дни, мы, костяк тусы, собирались у Саббата дома на Кузне или на самой Кузне, на улице около метро и обсуждали там планы на будущее. Обычно это было демократическим методом голосования. Но, конечно, идеи главных, т. е мои, если уж честно говорить, имели преимущество. Тем более, что Саббат был моим тогда главным соратником и большую часть идей мы с ним обсуждали заранее. Эда тогда, поздней осенью 84-го, когда все так закрутилось, забрали в армию. Теперь я стал единственным предводителем всей этой движухи; моей правой рукой был Саббат, а позже еще и Серега Дианно и все остальные. Все старались, никого не надо было заставлять.

Поначалу парк Горького идеально подходил как место сбора. И как конечный пункт – Нога. Там, на Ноге, тогда было много разных групп, которые друг перед другом, выеживались, но особо не пересекались. Те же брейкера первого розлива, кучковавшиеся вокруг Феди Стукова; их уже тогда звали сниматься в кино, они были достаточно ярким пятном на фоне города. Лучше них себе в жертвы и выбрать тогда не из кого было. Штаны бананы, «русский Адидас», перчатки. Эти их танцы… И конечно же, когда появилось подобное на парковых дискотеках, решение было принято оперативно: этих гасить… Так как они по нашим взглядам были какие-то слишком мажорные и жеманные. Это все помогало самоопределиться по отношению и ко внешней среде, и к своей собственной. Но это было только недолго поначалу. Они были несерьезными оппонентами.

Тот же Паук, который к тому моменту оброс какими-то поклонниками из тех, кто был более склонен к хиппи (то есть трепачи и ссыкуны) и не готов к акциям и дракам, постоянно и самозабвенно гнал какую-то пургу про братство всех неформалов, но это все не получало никакого отклика у радикальной части движухи. Мы над ним просто постоянно посмеивались. Он сам, как только случалась заваруха, прятал волосы под воротник и боком, боком исчезал из зоны видимости. А, к примеру, Максим Чирик, который особым богатырством не отличался, наоборот, всегда был готов куда-нибудь вписаться. Потому что стремился именно к нашей общности.

Уже тогда наметилось разделение на рокеров и металлистов по этому принципу. Которое для непосвященных в эти градации было попросту неизвестно. Внешне все были одним металло-рокерским целым. Та же форма проверки сохранялась и в период активного социального прессинга, когда приходили новые люди на Кузню, где ковались рокерские кадры. Мы постепенно из огромной толпы отбирали тех, кто посмелей, кто готов, если надо, постоять за себя. Так, постепенно, мы начали схлестываться с люберами. Мы с ними воевали, а фракция Паука смывалась в туман. Таким образом выпестовывалась та группа, которая стала первыми Черными Тузами – Black Aces, плюс окружение – рекруты и кандидаты. А были и обычные металлисты.

Первые потом стали становится членами байкерских клубов, вторые – публикой на рок-концертах и легкими жертвами для люберов. Те нашей иерархии не понимали, так как с виду мы все были похожи (джинсы и косухи), но когда нарывались на них, праздновали легкие победы, а когда на нас – получали по башке. Или по крайней мере – жесткий отпор. Это их всегда сильно удивляло, и среди них ходили легенды о нас, опасных. Насколько я знаю, они знали про меня и про нас. Но не в лицо. Цвета мы тогда еще не носили, тогда это просто трудно было сделать. Это сейчас все просто: есть и шелкография, и вышивка, и мастера кожаных дел… а тогда не было НИЧЕГО! Первую жилетку с цветами Black Aces я сделал сам на джинсовке, нитрокрасками. В 86-м году она была впервые представлена массам и существовала в единичном экземпляре, у меня. У остальных не было денег на то, чтоб купить дорогущую по тем временам джинсовку, оторвать у него грубо рукава и раскрасить цветами клуба. Но все и так знали, что мы – это мы. Мы были культовыми персонажами всей металлической тусы. Иногда нас называли «тусой с Кузни» – потому что там было место наших встреч. Это было близко от центра, там рядом жил Саббат, у которого мы собирались, когда холодно или когда нам надо было что-то решить узким кругом. И только там менты относились к нам более-менее лояльно. Во всех других местах они были на стороне люберов, что очень осложняло наши с ними стычки. Для нас они кончались в ментовке. Мы уже тогда поняли, что власть тайно натравляет на нас люберов. Но мы действовали согласно тактике уличных боев всех времен и народов: Hit & Run, врезал и смывайся. Так что и брали нас редко. Если одного или двух из нас забирали, то остальные являлись потом в отделение милиции в качестве активных граждан-свидетелей (сняв косые) и свидетельствовали о том, что наши только защищались, но не нападали. Это почти всегда помогало выйти из ментовки, а вторая часть запугивала вражескую сторону расправами. И это работало. Так прошло время с 84-го года по 86-й. К тому времени металлистов в Москве уже были тысячи, и они появились во всех городах всего СССР.

Появились наши рок-группы. На их концертах мы тоже часто собирались. Особенно любили мы «Черный Обелиск», «Э.С.Т.» и «Шах». Многие люди, кстати, пытаются видеть в музыкантах бунтарей. Но они не бунтари; они те, кто озвучивал нас. Мы были бунтарями, а они были с нами и за нас. Так что не там ищите и не приставайте к ним со своими желаниями, они не возглавят ваших революций. Создайте их сами, а они про них споют гимны.

Конечно, у нас постоянно была идея пересесть на мотоциклы. Но, повторяю, жизнь тогда была материально убогая и простые пацаны не могли себе это позволить. Мотоциклисты, те, кто себя называл рокеры, были тогда просто любителями мото и разъезжали в ватниках с надписями Honda или Yamaha на спине, за что были прозваны телогреечниками. Они не были организованны в какие-либо группы. Просто толпа приятелей, съезжавшихся в Лужу потрепаться о любимом хобби – мотоцикле – и поноситься по ночным улицам, которые и днем-то были достаточно пустынными. Мы пытались и их агитировать на свою сторону. Но попытки говорить с ними на тему ни к чему не привели; они были абсолютно без понятия о том, как это должно происходить. Идеологии у них никакой не было. У некоторых из нас, тех, что были побогаче, у меня например, были мотоциклы, но это были единицы. Это было примером для других и целью на будущее. И так продолжалось минимум до 88-го года. Из-за всеобщей бедности советские рокеры-байкеры были в основном пешими. Но постепенно разные части одного все-таки стали срастаться. Большую роль в этом сыграл Эд. Когда он вернулся из армии осенью 86-го, движуха металлистов уже сильно разрослась и приобрела своих лидеров. Место второго или третьего ему было не по душе, хотя я лично, считал, что оно для него всегда свободно. Я вообще всегда пытался руководить процессом коллегиально. Но Эд купил мотоцикл и пошел агитировать лужниковских мотоциклистов. Что ему более или менее удалось. Он смог распропагандировать им нашу идеологию. И они тоже влились постепенно в наши ряды.

Кстати, еще о музыке. Когда мы сформировались как металло-рокерское явление, русский хэви практически не существовал. Я тут периодически читаю воспоминания некоторых групп и их видение былого. О том, что появились сначала они, а потом уже, за ними, видишь ли, металлисты. Это какой-то бред самовлюбленных. Металлисты появились без них, потому что был западный металл – и он-то и был по-настоящему музыкой, которую мы слушали, не особо вникая в слова. А иногда их и вовсе выдумывали сами. Задолго до того, как это все превратилось в моду, и благодаря нам. Но попасть на концерты «Мотора», «Сэксона», «Мэйден» или «Приста», нам, тогда простым московским пацанам, было нереально. Они к нам тогда просто не приезжали. Поэтому, когда появились суррогатные группы, которые после фестиваля 85-го начали концертировать легально, нам как бы положено было там присутствовать. Тем более, что звали нас постоянно.

Я сейчас особо вникать не хочу, но мы поддерживали только то, что выражало нашу эстетику или являлось дружественным. Практически все, с чем чуть позже работал Эдуард – «Шах», «Черный Обелиск», «Э.С.Т.». «Коррозия» уже тогда была группой для ссыковатых подростков-металлистов и хиппов; «Ария» была слишком оторвана от реальной тусы. Остальных даже вспоминать не охота. Но мы ходили время от времени на их концерты. Через Саббата (Пузо) всегда звонили и нас приглашали. И концерты не начинались без нашего появления. Первые пара рядов во всех этих залах была наша. Туда пытались сесть только малолетние идиоты, пришедшие на концерт первый раз и удивившиеся, что – о, как классно – свободно. Те, что уже бывали и знали, с ухмылкой ждали, чтоб посмотреть, как эти оттуда будут вылетать. Башками мы не трясли, просто слушали себе. Да и хайров у нас не было, чтоб трясти; мы составляли боевое крыло движения, мы дрались за идею, волосы только мешались. А Пузо и бывалые металлисты поучали молодых, как это все надо правильно делать.

Параллельно с началом этих легальных концертов и начались уже массовые выезды люберов, которые тоже как-то сплотились и скоординировались. Территория Москвы от Таганки в сторону Люберец, как кусок пирога, считалась находящейся под их усиленным влиянием и назывался среди нас «Ждань» (по имени станции метро «Ждановская», теперь «Выхино»). Если в других частях Москвы территориальная принадлежность была не определена, то эта часть была их и потому особенно для нас недружелюбной. Одно из столкновений с ними произошло как раз на концертах металлистов в ДК АЗЛК. Он был как раз в середине этой самой Ждани и многие боялись туда ехать. Мы еще к тому же были не полным составом, от силы человек двадцать. Некоторые наши просто не смогли, но мы не могли отступить, хоть там было довольно опасно и мы это прекрасно понимали. До концерта ничего не было, просто толпа люберецких уродов на площади перед ДК. Но после, когда вышли из ДК, то вся площадка перед ним была забита «кепками». Уже был такой определяющий элемент в дресскоде, как кепки и широкие штаны, по которым их можно было опознать. Их было раз в десять больше нас. Мелкие металлисты заметались, ну а мы, конечно, сплотились и озвучили вариант прорыва, предложив на выбор: или всех просто побьют, или все будут прорываться вместе с нами. Многие струхнули, но построились в шеренги. И понеслась. На другой стороне площадки стояли автобусы – собственно, они и были целью. Многих, конечно, срубили, многие металлисты «полегли» в неравной битве, но мы пробились к автобусам, захватили один и заставили водилу отвести нас в район тогдашнего автозавода АЗЛК.

М. Б. Довольно известный случай, который так же любит вспоминать местная гопота, которая на задворках этого ДК отдуплила и металлистов, и гоняющихся за ними люберов.

Р. Ну этого мы не застали, потому как у нас свое приключение наметилось. Захватывать автобусы – это была традиция еще начала восьмидесятых (и не только у нас), поэтому мы один оккупировали и на нем уехали, запугав водилу своими дикими рожами и всем остальным. То же самое сделала и часть люберов, забив другой автобус. А здесь, наверное, надо пояснить, что это место представляло собой промзону, через которую шли автобусные маршруты. И, отъехав поглубже в заводские лабиринты, мы автобус-то возьми и тормозни. А когда наши преследователи радостно подъехали и остановились, мы уже двумя группами двери у ЛиАЗа заблокировали. Короче говоря, выйти «кепки» могли только по двое, а шофер, которому проблем уже хватило выше крыши, впал в ступор и так до конца мероприятия и просидел. На самом деле было забавно наблюдать, как сначала боевой запал сменяет неуверенность по мере количества огребающих возле на выходе из автобуса. Опыт тогда решал очень многое, у нас он был. У них – недостаточный. И многое решала инициативность. Кто первый начинал, тот и выигрывал. Конечно же, у нас тогда уже был большой опыт таких уличных драк, распределены роли, и мы были уверенны друг в друге. И еще: любера уверенно себя чувствовали при преимуществе один к шести, а тут его не было. Короче, мы их просто жестко избили. В тот день мы вышли из этого победителями, даже покуражились, а остальным металлистам порядком досталось. Это был им урок: быть в те времена металлистом не значило только размахивать хаерами и «козами». За свободу самовыражения надо было платить.

М. Б. Ну да, нахрапом и толпою можно взять только толпу, при этом персонально разобрав противников. В принципе, уже когда автобус взяли, можно было спокойно оборону держать прямо на площади.

Р. Можно. Но задача стояла иная. Да и перепало металлистам в этот день достаточно. Нужно было выходить из ситуации только с победой. Вот тогда уже стало совсем понятно, что это не просто частные столкновения, а политика. И, положа руку на сердце, могу сказать – не знаю как все, а мы сами провоцировали драки. По-другому и не могло быть. Еще до того, летом того же года, когда любера только-только стали появляться в парке Горького, начали происходить какие-то стычки. Но иногда можно было просто запугать, взять на понт. Я это умел очень хорошо; не зря же в детстве был хулиганом и с детских лет владел мастерски матом и говорил по фене. Помню, мы шли по парку Горького с Ильясом и Клаусом, а они тогда были совсем молодые и мелковаты. К нам навстречу подошло пять «кепок», и, пока завязался разговор «а что, зачем», гляжу – еще пять, а нас трое. За себя переживать не стоило: пять на троих – это не много, но со мной совсем еще подростки были, ну и пришлось конкретизировать разговор, пока их более десятка не набралось. Стандартные по тому времени разговоры: «Ой, а давайте поговорим, а почему вы так выглядите?» «Ну потому, что мы так хотим и такими будем и никого не волнует, зачем и почему. Давай, мол, короче.» Народец все пребывает, подошло еще пятеро из них, стало уже десять на троих. Но мы как-то и не испугались, наоборот, терять уже нечего. Да и кураж такой, что борзотой перепереть несложно. «Ну-к, а дай значок поносить?» «В гробу тебе его наденут.» «Ты что серьгу носишь, может, пидор?» «Ну да, таких, как ты, ебу.» «А чего?..» «Через плечо. Не горячо?» (это, конечно, художественный перевод тем моих речей – настоящие совсем нецензурные). В ответ – смешки и никаких попыток дернуться. Потом еще пятеро подошло. Но я их запугал, я это очень хорошо умел. Намекнул, что я при пере (ноже), и если что, то парочка из них реально пострадает. Руку держал в кармане косой, но ножа там никакого не было; нас же постоянно забирали в ментовку и носить с собой перо было совершенно не кстати.

Вообще я болтать в таких случаях не любил. Предпочитал с ходу врезать. И был этим известен. Но иногда, как в этом случае, можно было и поговорить. И как-то давно уже подмечено: если сразу не начинают с молотилова, то все это занудством и угрозами оканчивается. Естественно, что если слабину дать, то огрести можно тут же. Но проще было такие, никуда не ведущие разговоры, не вести. Напор и нахальство обеспечивают обычно половину победы. В общем, бывалый человек сразу видит, что будет: драка, поустопорожний базар или просто возможность надавать по башке. Я предпочитал первое или последнее. Это было и до люберов, когда многие поначалу выступали против наших гуляний, но тот же Эдик брал на себя риск и всегда бил первым. И я предпочитал такой стиль. У нас даже позже было эдакое соцсоревнование: кто при заварухе начнет первым. Все стремились меня обогнать, а это было не просто. Вот и была у нас слава злодеев, хехех… И она отлично на нас работала.

М. Б. Ну, в общем, Гриша Фары-Гары покойный тому незабываемый пример. Вооруживший, кстати, многих примочками наездов, показательно их отрабатывая на окружающей среде возле Новокузнецкой.

Р. Да. Он как раз тогда появился у Саббата, но был не так заметен, как тот же Круглый, который до этого был ньювейвером, а после знакомства стал… ну непонятно кем, наверное, собой и стал. В Круглого его переименовали за то, что он тогда стал носить меховую безрукавку поверх кожи, что делало его шарообразным. А когда начались гонения на внешний вид и стычки, мы как опытные разведчики вычислили, где, помимо парка, любера появляются, и даже отправились на специальные выезды туда, где можно было с их группами столкнуться. Например, в 86-м году и позже это было в районе опять же парка имени Горького. Мы тогда уже оттуда давно ушли, но там собирались молодые и новоявленные металлисты, которые слышали, что там когда-то были наши сборища, и они становились легкой добычей этих шаек люберов. Мы приезжали туда человек по тридцать-сорок, выпускали вперед наших молодых, худых с виду, на них велись любера и попадались под раздачу. Например, мы вычисляли их в метро, на кольцевой линии, между станциями «Октябрьской» и «Парком Культуры». Пара молодых и худых из нас были в косых, остальные снимали свои и выворачивали наизнанку, где они были красными или черными. Получались такие какие-то сатиновые курточки, которые не бросались в глаза. Высматривали группу люберов, заходили с ними в один вагон; они видели этих двух худых в косых и доебывались до них в надежде на легкую добычу. Поезд уже ехал в туннеле, смыться было некуда, мы переодевали не спеша наши косые и оп-па! в поезде совсем другой расклад. Мелких и худых в «Тузах» было мало, остальные были здоровые кабаны. Надо было видеть этих дураков, когда это происходило. Остальные пассажиры быстро смекали, в чем дело и уходили в другой конец. А мы спокойно и не торопясь устраивали экзекуцию. И так по нескольку раз. Все это происходило в выходные, так что вагоны были не полными и все получалось очень удачно. Вообще мы с братом несколько раз устраивали драки в вагонах метро со всякими вахлаками, которые пытались нас учить жизни. И никогда и никто в таких случаях в метро не вступался ни за нас, ни за наших противников. Все просто отходят в другую сторону. Главное, потом быстро смыться на следующей станции на улицу. Там погулять немного или проехать пару остановок на автобусе – и тебя потеряли. Такая же тактика была и на улицах. Там, где не очень много народу. Чтоб не мешали и не орали. Нужно всегда действовать быстро и быстро уходить. Опять же косые выворачивались наизнанку, а менты искали группу пацанов в кожаных черных куртках. И передвигались мы по улице не всей группой, а растянувшись группками по двое-трое. Так менты не могли нас признать. И камер слежения тогда еще не было.

Эту простую, в общем, тактику и любера переняли против металлистов. Один какой-нибудь мелкий зазывала тормозил группу неформалов, а потом набегали подсобравшейся толпой. С плачевным для неформалов исходом. И от ментов уходили таким же манером, снимая опознавательные знаки. Но таких стычек было мало, все больше уходило в какие-то наезды, судя по жалобам волосатых, которых прессинговали любера.

Мы, практически все, были коротко стрижены – волосы мешались в драках. Так что, если любера видели группу здоровых металлистов в косых, но не волосатых, то понимали, что сегодня не их день. Мы были боевым крылом движения, наводили на них страху и поднимали дух среди металлистов.

И в общем назрела нужда в нормальной потасовке, тем более, что пошел «люберецкий пиар» и их ряды пополнились. Так и случилась драка в «Резонансе», когда разнесли кафе и добивали их, бегущих, на эскалаторе и потом уже внизу, на станции. Тогда, кстати, впервые в наших рядах появился Хирург. Я, можно сказать, принял его в ряды во время одной из разведок за неделю до этого. Мы как раз были там на площади, перед Олимпийским и продумывали тактику будущей битвы. Я сам тогда был под следствием за одну из предыдущих драк и в самой драке участвовать не мог: попадись я ментам, то посадили бы. Это все знали, и поэтому я должен был быть чем-то вроде Наполеона или Чапаева, который с высокого места должен был наблюдать, направлять и воодушевлять. Вот как раз там его мне и представили. Он мне показался подходящим. Тогда было много новобранцев. В этой драке он показал себя как боец, практически заменил меня на моем обычном месте, вел за собой остальных. Так мы быстро стали друзьями, и он и его пацаны влились в нашу тусу. Он нам всем понравился. Ни у кого тогда не было претензий и лишних запросов. Тем более, что костяк состоял из молодежи нецентральных районов. Пузо, в силу своей внушительной внешности и положения, я ему очень доверял, выполнял функцию коммуникационного звена, а я как бы был все время в тени. Ну – или благодаря моей славе любителя драк, ко мне просто боялись просто так подходить. Через него, Пузена, и шел поток новобранцев и производилась отфильтровка людей. Вот так на Кузне появился Хирург, которого мне и всей банде лично представил Саббат (Пузо). Мы его одобрили. Сама же та драка стала важным моментом в развитии; после этого стало понятно, что любера не такие опасные, как кому-то казалось, а мы сила, которая может им надавать по башке. Их уличная активность с тех пор пошла постепенно на убыль. Ощущение безнаказанности у них совсем пропало.

А про вас, панков, Пузо говорил, когда уже сформировалось боевое звено, что, мол, есть еще такие панки – нормальные веселые пацаны – надо бы их защищать. Пузену всегда нравились панки. Да и мне тоже. Кроме нас самих, панки были самыми классово близкими, но не такими организованными и массовыми, как мы.

М. Б. Ну, исходя из того, что Дима перед походами в парк приходил к нам пополнить ряды прорывавшихся на концерты, есть некие сомнения, что прям-таки надо было… По крайней мере, никаких покровительственных нот не звучало; тем более, что несмотря на то, что тусовались мы порознь, бились и веселились практически на равных.

Р. Ну так он, по большому счету, всегда со всеми на равных был. А Хирург тогда с панками и тусовался, еще были с ним Блинов и Ганс Ирокез. И выглядел Саша достаточно вычурно. Проклепанно-аксельбантово. Я тогда ему посоветовал всю эту мишуру переодеть, чтоб соответствовать общему лаконичному стилю. Он тут же согласился и высказал полную готовность участвовать в активной фазе, т. е в драках; он и был похож на того, кто это может. Что и подтвердилось чуть позже. Он собрал своих пацанов, и они всегда к нам присоединялись и активно нас поддерживали, влились, стали частью.

У нас уже была сложившаяся униформа, и она была важна. Почему – я уже говорил выше. В общем, все было просто: кожаная косая, часто поверх нее – джинсовка с рвано-оторванными рукавами и джинсы. Обувь: или сникера, или тяжелые, типа армейских, ботинки. В праздничные дни – казаки, ковбойские сапоги. Конечно же, не было никаких интернетов и специализированной литературы по субкультурам. Тем более по таким радикальным, но уже появились видаки и фильмы с музыкальными клипами – и мы там это разглядели. Правда, кое кого сбивали столку группы глэм-рока: но так, как они, на улице выглядеть было чересчур.

М. Б. Ну, сейчас ретейлы делают специально битые: и кожаные, и джинсовые. Мода – такая сложная штука…

Р. А на самом деле в те времена у мотоциклистов жилетов кожаных, как сейчас, не было; речь шла о битой джинсе. Здесь тоже присутствовало нарочитое пренебрежение к глянцу и вещам в целом. Несмотря на ценность клубной униформы как таковой. У нас тоже культивировалась не дороговизна и вычурность, а «нормальность», как мы ее сами ощущали. Мы были именно простыми, реальными парнями из простых семей. Никакие заслуги предков не ценились, только твои собственные. Это отразилось и в песне «Э.С.Т.» про пацанов окраин, и в песне Шаха Black Aces, которая жила только в концертном исполнении и не входила в какие-то альбомы. Для мажоров в принципе ничего не хотелось делать, создавалась внесоциальная движуха для народа. Поэтому все и получилось так быстро и живенько. И когда я сделал своими руками первый клубный жилет с эмблемой клуба Black Aces и показал его нашим пацанам, то они не сразу поняли смысл. Саббат, увидев, сказал, что лучше Motorhead или Iron Maiden сделать. Ребята просто не понимали, и пришлось заниматься идеологической работой, объясняя, что мы уже не просто группа металлистов-хулиганов, а первый МС, мотоклуб в СССР. Это была осень 86-го. Позже, когда нас было уже очень много, возникла идея о том, что надо создавать очаги нашей деятельности уже не только в центре, а во всех районах Москвы. Все развивалось по той же схеме: кто-то из нас, уже опытный и идеологически подкованный, собирал в своем районе металлистов, из них постепенно выделял самых лучших и создавал свой клуб. Так появились и другие клубы, в том числе Night wolves, который создал Хирург, и другие клубы. Но мы все все равно были единым общим: все общались, дружили и собирались вместе так часто, как только могли. Это был общий котел, в котором мы все вместе варились.

Это как раз поддержал Эдик, пропагандируя это все среди мотоциклистов в Луже, к которым он присоединился после того, как вернулся из армии. И удачно. Постепенно и мотоциклисты прониклись нашими идеями и влились в наши ряды. Через них мы узнали, где и как приобретать мотоциклы, как их держать в нужном состоянии, а они от нас напитались идеологией, прониклись стилем и понятиями. И нас стало еще больше. Наши идеи как бы обрастали мясом и становились все мощнее. Когда-то наша с Эдом мечта быстра превращалась в реальность. Мы стали очень заметным явлением, заставили с нами считаться и стали частью общества, хотело оно этого или нет. Мы взяли сами себе право быть.

Мы с Эдом тогда были как сообщающиеся сосуды, часто встречались и общались. Я вливал свои идеи в него, он – в меня, и все это кипело, бродило и обрастало формой. Среди нас было много энтузиастов. Но не один кто-то рулил процессом, а все сразу. Хоть Эд и не стал одним из Black Aces, но был очень близок и другом нам всем. Когда-то, в 84-м, когда я пришел из армии, он меня познакомил с Саббатом и с уже сложившейся тусовкой. И менее чем за полгода он меня одел в это «новое пальто», а я позже одел всех в жилеты, к которым прописал лозунг «Ни шагу назад». Все строилось на простоте и жесткости. Тузы – потому что главные; черные – потому что не красные, не коммунисты. Когда в первый раз собрались, был озвучен лозунг «В кожи – и на тачки!» – и мы к этому шли шаг за шагом. Мы собирали людей, но никого не принуждали. Всё как-то само собой складывалось – и собрания каждые выходные, и походы в центр, и акции, и идеи. Возможности и связи разрастались, но ни у кого не возникало желания извлечь из этого какие-то личные блага. По крайней мере, с 84-й по 86-й год так и было, потом наметилась какая-то иерархия. Движение стало популярным и обросло не только участниками, но и поклонниками.

Появились люди, которые освоили шитье косых, например. Или, например Окуляр, который наладил в совковое время производство правильных, проклепанных пирамидками, браслетов и ремней, а также значков. Я на это смотрел позитивно. Он делал хорошее дело и заслуженно зарабатывал деньги за свою инициативность. Я лично тогда уже стал утюгом высшей формации – валютчиком – и зарабатывал очень прилично; меня эти мелкие бизнесы не интересовали, а даже наоборот. Быть валютчиком было для меня ради денег, работа. Ну, а эта наша туса – для души. Вообще, я тут как-то описал все слишком серьезно и мрачно, а на самом деле нам было весело, мы все дружили и весело проводили время вместе. Мне сейчас очень не хватает их всех. Многие из пацанов уже сгорели в соответствии с девизом «Живи быстро, умирай рано». Только мы Эдом и еще пара наших уцелели в той круговерти событий.

М. Б. А для кого-то просто кураж с весельем или новая любопытная информация. Этот процесс неизбежен и калькируется всем обществом. Когда у кого-то что-то получается и появляется, тут же появляются дельцы и клоны, реализующие схожую форму даже не претендуя на субкультурность. У нас были мысли замкнуться в клубную систему, но как-то решили остаться тусовкой, не обосабливаясь более, чем уже сложилось, и двигать тему дальше вовне. Уже были кожи, которые начинали не только покупать, но и шить сами. Уже была толпа филофонистов с атрибутикой и музыкой. Уже был костяк и обозначенные лидеры разных тусовок. И все это стремительно обрастало людьми и событиями. Получалось, что у Хирурга была своя группа, у Гарика – своя, туса Саббата входила в нашу; на «Парапете» были ребята сами по себе, в «Ладье» – своя тусовка, у Окуляра – загородная «толпа».

Р. Ну, и МХАТ. Это вам так казалось, а мы, Black Aces, стали надстройкой всей этой сложившейся системы с закономерным присутствием на всех рокерских концертах и прочих тусовках, большинство из которых и начаться-то не могли, пока мы не занимали свои позиции в первых двух рядах. На мой взгляд мы тогда влияли на всё и всех больше всего. То, что мы отвоевали улицы, давало возможность всем остальным быть на них такими, как им хочется и развиваться так, как им нравиться. Главное было только еще нравится нам. Но это было не трудно, мы были довольно лояльны ко всем, кто был субкультурой, не был трусом, и не имел ничего против нас. Нам не нравились всякие хиппи, так как они были чем-то вроде плесени, безынициативными, пустопорожне болтающими. Нам не нравились всякие попсовики, так как были слишком женоподобными, дохляками и трусами. Нам не нравились любера, потому что они были тупые и просовковые. А все остальные нам в общем нравились. И мы с Пузеном, например, любили Sex Pistols, Dead Kennedys и Ramones, поэтому к панкам относились с симпатией. Да и считали панков близкими к нам идеологически, только менее организованными и без руля в голове.

Это все просекли и спецслужбы. Которые, разумеется, с первых дней нашего появления за нами следили, внедряли шпионов и пытались расколоть. Но они не понимали, что мы и кто. Не могли найти ключик. Мы хоть и были против государства, но не политически. Мы были активны и радикальны, но опять же не политически. Но в то же время мы активно не принимали совковую идеологию и вообще все совковое и коммунистическое. Все это было для нас полуживым, смердящим трупом, который мешался на дороге. Не более. Мы просто все это презирали и испытывали отвращение.

И вот тогда же, кстати, появилась пресловутая Рок-Лаборатория. Про которую я сразу понял, что это детище конторы (КГБ). Они под видом госпомощи подпольным рок-группам проводили исследование неформальной среды. Вроде, как пошли молодежи навстречу, а на самом деле решили взять под контроль. Нас тогда долго уговаривали прийти и внести себя в какие-то списки. Ну, понятное дело, что без нас они были неполноценны. Любопытство, конечно, победило, и мы пришли. Пузен верил им, а я лишь хотел подтвердить свои подозрения. Приходим туда, а там сидят какие-то люди, с виду неформалы, а по повадкам комсомольцы, и на полном серьезе какие-то геральдические схемы чертят. Ольга Опрятная тогда сказала, что, мол, давайте, присоединяйтесь. И для этого надо бы еще по три фотографии сдать к анкетам. Я все понял и со смехом спросил: «Почему три-то? Одну вам. Одну в ментовку, а третью-то куда?!» Ясное дело, в пятый или какой там отдел КГБ, который занимался идеологией. В общем, не стали мы сдаваться и куда-то вступать. Мы поржали над ними, поиздевались и свалили. Опрятная расстроилась и разочаровалась. Не удалось ей завести на нас анкеты, но хотя бы не вломили Они там все порядком струхнули, надо сказать. И это было смешно. Тухлый цирк какой-то. Тоже мне, субкультура…

Если в то время наши журналисты пытались все это дело умолчать, то иностранцы от нас были в шоке и даже в восторге, интервью пытались брать у нас неоднократно. Поначалу мне нравилось их раздавать, но постепенно приелось и стало нравиться говорить журналистам какую-нибудь херню. Типа, какое с меня интервью? Это Саша Хирург вдохновенно и ажурно рассказывал про братство и все такое, а мне стало нравится их слегка шокировать. Все равно напишут какую-нибудь чушь. На вопрос о наших целях, я говорил, что нам нравится пить пиво, трахать девок и бить всяческих врагов. Серьезных журналистов это шокировало, а я считал, что это лучше подходит имиджу.

В тот день, когда мы посетили эту пресловутую Рок-Лабораторию и со смехом и шутками вывалили оттуда, у меня пытался взять интервью какой-то «Тайме», задавая вопросы о целях создания и все такое. Ну, какие цели… Быть круче, жестче и веселей всех. И выпить максимум пива, отымев все шевелящееся в округе… Вот такие вот цели создания организации. От подобной прямоты его, умного и интеллигентного юношу из Америки, настроенного на интеллектуальный лад, конечно же, коробило. Но они пропускали подобный материал – что в совке было невозможно, будь ты хоть сам Пушкин.

Когда началась Перестройка, в СССР хлынули журналисты, озабоченные идеей описать и запечатлеть нового советского человека. Одной из журналисток была Петра. А одним из «новых людей» оказался я. Так как я тогда был более или менее главным вожаком металлистов, то она меня, естественно, и обнаружила. Помог ей в этом Хирург. Сама Петра приехала из Западного Берлина – тогда столицы немецких анархистов и неформалов. Она умела снимать таких, как мы: понимала суть тусовки, а не просто картинки делала. Я всегда терпеть не мог красноперых и совок. Но зная, что наши фото уйдут в несоветские издания, понимал, что выглядим мы здесь более или менее космополитично, «иностранно».

Для меня было очень важно заявить и показать, что мы из СССР, и в таком виде пребываем в СССР. Поэтому прямо перед съемками я нашил на джинсовку как советский, так и германский гербы. Как-то мы сидели с Петрой в кафе и болтали о том, о сем. О чем был разговор не вспомню, но она мне тогда сказала – так, между делом как бы: «Рус, вы сейчас даже не понимаете, что вы сейчас становитесь частью истории. У вас именно сейчас происходит то, что в Америке было в шестидесятых, а в Европе в семидесятых. Вы новое поколение уже свободных русских». Я тогда еще не особо много знал о том, что именно было и какое место занимало движение молодых в те годы в Америке и Европе, поэтому большого значения ее словам не придал. Да и не знал я еще тогда, что из всех нас и наших неформальных движений получится. Уже позже, лет через десять до меня дошло, что она была права.

Можно, конечно, это не признавать, но именно металлисты, панки и выросшие из них позже байкеры, начали в те годы закладывать в сознание ощущения нормальности «индивидуальной личности» и приучать совков, измученных и зашоренных многими годами идеологии, которая видела в человеке только шестеренку механизма. Сейчас это стало более или менее нормальным и кажется, что так всегда было и быть должно, но тогда это было совсем не так. Можно, конечно, считать роль неформалов в этом деле меньше, чем философов и политиков, но на самом деле и те, и другие теоретики далеки от народа. Мы же были его частью и вносили вклад непосредственно в массы. Про это Петра и говорила.

Еще был один похожий, но смешной случай. Это когда как раз на Пушке построили Макдональдс, к которому многие неформалы подъезжали перекусить, и это считалось модным… В тот день я с одним приятелем катались по Москве в черной-черной «Победе», сами все в черном – короче, в черных Рэйбанах Wayfarer – эдакие мрачные злодеи в танке. Смотрим – а Саша Хирург там вдохновенно кого-то грузит. Оказалось, журналистов. А мы парканулись напротив, за спиной у журналистки и смотрим, чем дело закончится, не выходя из машины. Дело было вечером, и нас в этой черной тачке было не очень сразу видно, весь свет был направлен от нас к нему. А он рассказывал что-то такое романтичное о братстве, как всегда. И тут она, журналистка, спросила, как же он так ловко додумался до создания всего этого, он вдруг поймал меня в фокус, как-то замешкался и показал рукой на меня, сидящего во всем черном в этой мрачной, черной машине: мол, вот вам люди, которые все эту тему организовали. Она завертелась – мы были у нее за спиной – и ко мне с этими же самыми вопросами про цели. Ну я и ей ответил: девки, драки и пиво. От чего она офигела. В те времена это было очень непривычным. Это шокировало обывателя.

К тому времени нам уже раскрутка со стороны прессы вовсе была не нужна, потому как внимания хватало со стороны неформального мира столицы и со стороны милиции. А народ и так уже знал о нас. Это уже был 88-й год.

Несмотря на то, что среди молодежи мы были известны, а для части ее были культовыми персонажами и даже кумирами, я в своей стране себя своим все равно не ощущал. Жил в состоянии, которое потом назвали «внутренней иммиграцией». Хоть мы и отвоевали часть своей личной свободы у совка, – все равно его было много и даже слишком много вокруг.

Мы были эдакими полу-своими, полу-иностранцами. Типа, как в песне у Стинга Legal Alian. Внешне я выглядел очень иностранно. Меня они принимали за своего, а своих за их. Эта «иностранность» часто помогала и во «второй жизни», которая была у многих неформалов. Будь то учеба, работа или какие-то дела, обеспечивавшие существование. Для меня со второй половины восьмидесятых это стало «утюжкой» валютного характера. Я уже был нацелен на выезд из страны, поэтому все происходило достаточно гармонично. Как утюг я был частью арбатской тусы, которая была одной из самых бодрых в Москве того времени и независимой – в отличие от тех, что с «Краски», те все были ментовскими стукачами, как и та часть, что была возле гостиницы «Россия». А меня там менты отлавливали, не дав дойти до середины Красной Площади. Я им был в этом амплуа очень хорошо известен. Поэтому я туда и не ходил почти никогда. Смешно: недавно прогуливаясь по площади, все-таки был остановлен и проверен по документам. Даже не знаю, чего милиционеру там померещилось; видимо, даже спустя двадцать с лишним лет я не вызываю доверия. Это была вообще единственная подобная проверка за многие последние годы. Просто мистика какая-то.

При этом стоит отметить, что к концу восьмидесятых эти тусовки и бизнес, сознательно отделявшийся, стали практически несовместимы. Сами по себе эти области становились многочисленными, а в «деловой среде» начались серьезные события и тотальная криминализация. Передо мной встал вопрос: либо оставаться с ребятами и делать из них уже реально криминальную банду, либо валить из страны. Потому что деловой мир уже наступал на пятки и сложно предположить, к чему бы это привело. В силу того, что сам я ореховский, многих бандитов того периода знал с детства и был у них в авторитете. Но не в том смысле, в каком это стало в девяностые, а в нашем, хулиганско-восьмидесятническом. Так что в детстве приходилось и защищать тех, кто в последствии вырос до круга общения пресловутого Сильвестра. Все они были младше меня на три-четыре года, а когда подросли, уже сами прикрывали мои валютные операции. Естественно, на таких же доверительных началах, но все это засасывало и шло в разрез с той ответственностью, которая уже была взята перед рокерским братством. То, что развивалось на Западе в течение тридцати лет, у нас развилось за пять благодаря самим людям, их энтузиазму и условиям.

Когда же началось рекрутирование хулиганов в какие-то уголовные банды, я, будучи уже двадцатисемилетним, решил, что моих людей это точно не должно коснуться. Хотя возможность создать группировку нового типа была – тем более, что на улицах мало кто мог встать поперек. Саббат тоже готов был поддержать любое решение. Мы все это обсуждали, но вывод был однозначный: пополнять ряды сложившегося преступного мира никто не будет и все будут сами по себе до конца. Тем более, что у меня не было привычки говорить «я сказал!». Вместо этого предлагал озвученные идеи на обсуждение. Бригадные, уже криминальные, порядки подразумевали иную иерархию и взаимоотношения, со сложившимся «хулиганским кодексом» мало совместимые. Я не мог и не хотел представить себя в роли бригадира, и, когда наступил момент для окончательного самоопределения, к которому уже открыто призывали «деловые круги», я выбрал отъезд за границу. К тому же у меня уже подрастала маленькая дочь и была возможность закрепиться. Там меня ждала совсем другая, абсолютно бытовая жизнь.

М. Б. Появилась дополнительная ответственность? Удивительно, но маргинальность с появлением детей автоматически обнуляется и в дальнейшей жизни уже является дополнительным компромиссом уже в рамках ячейки общества. И не каждый на такой компромисс способен, вне зависимости от неформальности и чудаковатости. А как заграница?

Р. Почему-то она меня в тот момент не удивила. Наверное, я был к ней готов; да и жили мы здесь в последние годы СССР в целом как иностранцы, построив вокруг себя мир очень близкий тому, который встретил меня в Германии. В этом, наверное, и заключалась особенная черта нашего подросткового патриотизма, не побоюсь этого слова. Мы хотели быть ярче всех, и чтобы такой же красочный и не унылый мир был здесь. И строили его вокруг себя, перенося увиденные где-то кадры на советскую серо-бурую действительность, которая нас тогда окружала.

М. Б. В целом, это касалось всего поколения мальчуганов, которые в этих условиях пытались проявить индивидуальность, обосабливаясь от внешней среды и распространяя свое видение на окружающих. Нарисованный поначалу в школьных тетрадках мир постепенно как бы перетекал на обклеенные афишами и фотографии комнаты, распространяя вокруг себя всяческие ароматы и впечатления. Ну а на запах дерзости и адреналина кто мог подтянуться? Такие же и – девушки…

Р. При этом девушек как-то было в достаточном количестве, я, в конце концов, был валютчиком, богатым, модным и самоуверенным, а это нравится девицам. Но тусовочных рокерских были единицы. И мотивация – завоевание женских сердец – хоть и была, но не являлась определяющей. Хватало и типично мужских занятий. Общность представляла собой прототип гражданского договора, который всегда существовал между людьми понимающими и признающими себе подобных, но все это тогда работало в рамках времени перемен, когда общие проблемы, интересы и локальные цели сплачивали. Общность как-то сама собой подразумевалась на всю жизнь, но подростки взрослели, внешняя среда давила все больше и больше. Закрываться в какую-то секту на тот период казалось несообразным, скорее наоборот: был посыл, чтобы это движение растекалось и приобретало массовый характер, что в итоге и произошло. Даже те, кто еще пару лет назад и не мыслил себя на мотоцикле и в коже, пытались приобщиться к созданному стилю. Идея была такова, что в движении, объединяющем всех, разбить всю массу на отдельные блоки; это и происходило при неоспоримом лидерстве «Тузов», от которых шел основной импульс. И мы это все к 88-му году уже сделали. Мы создали сами себя, создали атмосферу, породили кучу последователей и соратников. Мы уже были не только в Москве, а все это появилось к тому времени во всех городах нашей страны. Мы запустили движуху, равной которой не было ни до, ни после. И которая живет в реформированном виде до сих пор и стала частью общественной жизни. Такой, с которой даже президент страны решил покрасоваться рядом, которая даже ему придала налет мужественности. Ну, или он хотел, чтоб придала. На самом деле только навредила и ему, и движению. И выставила Хирурга дураком и клоуном, а президента смешным, на этом трехколесном мотоциклете. Уж мог бы хотя бы научиться ездить на нормальном байке…

Но тогда, тогда в 88-м, все стало постепенно выходить на международный уровень. Ким Ир Сен, еще за полтора года до моего отъезда на постоянную жизнь за границу, поехал в Копенгаген в косовороте. Просто вот гулял по городу, и к нему подошел выпущенный из тюрьмы на выходные представитель Hells Angels, который был сильно удивлен наличию байкеров в России и пригласил в клуб. А в этот клуб обычно чужих не пускают. И уж точно редко приглашают. Когда Алик вернулся, он рассказал, что есть интерес к контактам, и что нас приглашают на их всемирное собрание World Run. Тогда он, по-моему, и определился окончательно с тем, кто он по жизни и до сих пор является байкером и первым, кто осуществил контакт с западной цивилизацией в этом аспекте. Прорубил, так сказать, окно на Запад. И уже в силу этих причин Ким Ир Сен здесь пребывал под покровительством нашей тусовки, и когда у него возникали непонятки, приходилось за него заступаться. Через год наши поехали к ним. Это были Влад Беззубый, Андрей Мелкий и Алик Ким Ир Сен, представляли Black Aces за границей, у Hell's Angels, которых мы когда-то видели в телеке и считали своим примером. Им уже тогда предложили открыть чаптер в Москве, но уверенности вступить в эту сеть так и не хватило; тем более, что эти события совпали с остальными накопившимися вопросами, и все закончилось уже моим выездом за границу.

Эдик пошел в концертную область на этом фоне. А Хирург, оставшийся к 89-му году, по большому счету, единственной фигурой, на которой было сосредоточено внимание, повел сплотившихся вокруг него людей по одному ему ведомому пути. Но проложенной дорогой, через катание и околоконцертную тусовку. А ребята… Ребята после моего отъезда получили возможность самостоятельно выбирать, по какому пути развиваться. Кто-то втянулся в «перестроечный бизнес», кто-то остался одиночкой или пополнил уже байкерские формирования.

Саббат собрал вокруг себя часть людей, и они остались такими, как были. Но одной харизмы, к сожалению, не хватало. К тому же, многие тогда тоже начали уезжать за границу, чтобы понять, насколько их представления по кино и журналам совпадает с реальной ситуацией. При этом с хеллсами я за границей не тусовался – мешали этому те же принципы, которые послужили поводом для отъезда. Я понимал, что отошел от идеи и бросил ребят в Москве, поэтому считал себя недостойным в сложившейся ситуации озвучивать какие-то темы за рокеров. Если отошел, то значит отошел, хотя, естественно, прожитого из жизни не вычеркнуть. А я, конечно же, иногда жалею об этом. Тем более, сам всех учил «живи быстро – умирай рано»… Тогда казалось, что в тридцать лет ты будешь каким-то развалом и надо успеть многое, а в итоге Димы Саббата и других уже нет, а я живу. Пока не умер… Типа живого памятника тому времени.

Да и вообще-то главная цель, которую ставили мы тогда, была заставить принять нас такими, как мы хотим. Мы хотели заставить общество принимать разнообразие форм человеческого самопроявления, заставить не стричь всех под одну гребенку. И мы, совсем пацаны тогда, это сделали и заставили дать нам наше место. Это научило людей толерантности, разнообразию личностей. Сейчас можно все это делать легко. Ты можешь носить, что хочешь, слушать любую музыку, можешь выстричь ирокез и никого это не волнует. Люди научились спокойно воспринимать это, потом научаться еще чему-то – так и формируется демократическое общество, с таких мелочей. И Россия тогда в этом смысле совершила некую культурную революцию, которую так и не осознали русские философы. Но для меня было понятно, что мы сделали свое дело. Дальше оставалось пожинать лавры, а мне это было скучно. Я поехал открывать свои америки. И началась новая, совсем другая жизнь.