Капранов Дмитрий Федорович

Интервью: Станислав Смоляков

– Сам я родом из Ивановской области. Родители были обыкновенными крестьянами. Как и другие мои сверстники, учился в школе. В армию меня призвали в 44-м году из 9-го класса. Можно сказать, прямо со школьной скамьи.

Капранов Дмитрий Федорович

Ростом я тогда был всего метр пятьдесят с копейками, совсем еще мальчишка. Когда пришла повестка, мама долго переживала: «Куда ж они его? Он же еще слаб физически и такой маленький. Не выдержит! Господи, уже и за детей взялись…»

В те годы законченное среднее образование считалось редким явлением. Время было трудное, шла война. Постоянно проводились призывы на фронт. Многим стало не до учебы…

Наш призыв целиком попал во внутренние войска. Всех ребят, которых, как и меня, забрали из 9-го класса, направили на обучение в Москву. Собралась большая отборная группа, примерно человек в шестьдесят.

В столице нас сразу же начали готовить к фронту. Обучали работе на маленьких переносных радиостанциях. На наши многочисленные вопросы преподаватели отвечали весьма сдержанно: «В данный момент идет подготовка радистов, которых будут забрасывать в партизанские отряды». Вообще распространялись не особенно, старались многое держать в секрете.

Однако война уже шла к концу, и надобность в партизанах отпала. Поэтому нас отправили на Западную Украину, где я и прослужил полных четыре года.

– Какой вам запомнилась Украина, когда ехали эшелоном?

– Видите ли, солдат срочной службы, да еще в таком возрасте, да еще такая обстановка… Нас попросту никуда не выпускали. К тому же раньше поезда в основном ходили ночью. На станции покидать вагоны категорически запрещалось, поэтому мы никуда не выходили. А как приехали, нас сразу же всех рассредоточили по гарнизонам. Я попал в 450-й стрелковый Нижнеднестровский Краснознаменный полк внутренних войск. Его вывели с территории Румынии в составе 65-й стрелковой дивизии. Главной задачей соединения являлось уничтожение остатков украинской повстанческой армии и в целом оуновского движения.

– Как тогда говорили: «бандеровцы», ОУН, УПА?

– Чаще всего мы называли их «бандеровцами». Воспринимали их как недобитых прислужников фашистов. Конечно, фашисты! Кто же еще?

Страна мучилась от боли. Ценой неимоверных усилий и жертв «зверя» загнали в логово и добивали там. А они ударили нам в спину! И при этом действовали жестоко и обдуманно.

Все с оружием в руках, так что шла настоящая война. Мы несли серьезные потери…

– В каком городе располагалась ваша часть?

– Город Надворное Ивано-Франковской области, тогда Станиславской. Но в той части я оказался лишним и пробыл там недолго, потому что радистами у них все было уже укомплектовано. Спустя некоторое время меня направили в какой-то небольшой гарнизончик в Ивано-Франковской области. В нем служба шла тихо и мирно. Я даже ни разу не сходил на операцию.

Потом меня отправили в школу сержантского состава в город Копычинцы Тернопольской области. А оттуда в 3-й батальон 450-го полка. Место дислокации – город Борщев, райцентр Тернопольской области. Там я служил до августа 50-го года, пока меня не оформили в военную контрразведку.

После окончания школы сержантов нас всех выпустили помощниками командиров отделений. Сейчас такой должности не существует, а тогда она считалась актуальной, и ее вводили специально.

Моей основной обязанностью в качестве помощника командира отделения был ручной пулемет. Я его на себе таскал целых полтора года! Вообще, ручной пулемет Дегтярева – вещь серьезная и надежная. Но для меня он был все-таки тяжеловат. Вместе с диском его вес составляет примерно 12 килограммов.

Мне как пулеметчику полагался второй номер, который носил два запасных диска, и кроме этого у него еще имелся карабин. Все остальные ребята в отделении были вооружены автоматами.

В то время приказом командира дивизии наиболее опытных и сообразительных сержантов стали назначать командирами разведывательно-поисковых групп, которые у нас сокращенно назывались РПГ. Примерно через год меня назначили командиром отделения. Носить пулемет больше не пришлось. Таким образом, я стал командиром разведывательно-поисковой группы и до конца срочной службы пробыл в этой должности.

К каждой поисковой группе на постоянной основе прикреплялся оперативный работник территориальных органов государственной безопасности. С нашей группой в основном работал старший лейтенант МГБ Башкиров. К сожалению, имя и отчество стерлись из моей памяти.

– Он был фронтовик?

– Даже не знаю.

– Может, имел какие-то награды?

– Вы знаете, все эти оперативники МГБ уже были серьезными, состоявшимися людьми, а мы еще неопытными юнцами. Поэтому к Башкирову я относился с большим пиететом и старался лишних вопросов не задавать.

Бывало, он придет, и если у него есть какие-либо данные, то работаем по его плану, полностью ему подчиняясь. А если нет, то у него на этот случай было припасено такое выражение: «Дима, сколько у тебя сегодня?» По обыкновению я отвечал: «Десять человек». Тогда он, хитро улыбаясь на этот «пароль», произносил знакомый мне отзыв: «Тогда я у тебя буду одиннадцатым». Это означало, что я работаю по своему плану, а он до поры на вторых ролях и мне не мешает.

Больше, конечно, опера ходили по своим делам. То, что он – 11-й, это звучало так, для шутки. Башкиров постоянно находился в напряжении и всегда был начеку. Дел у него хватало. Он часто ходил встречаться со своей резидентурой. Все время носил обычную гражданскую одежду. В форме я его так ни разу и не увидел. Автомат носил поверх пиджака, а пистолет – в кобуре под верхней одеждой.

– Что представляли собой оуновцы на момент вашего с ними столкновения?

– Упорный, фанатичный враг! Отстреливались, конечно, до последнего патрона. И я не знаю случая, чтобы нам кто-то добровольно сдался, когда мы кого-либо из них блокировали.

– Помните ваше первое столкновение с националистами?

– В округе проводили специальную операцию, в которой кроме моей группы участвовали еще и другие подразделения. Мы обнаружили, а затем блокировали банду на хуторе, стоявшем прямо посреди поля. Название того хутора я не запомнил. По-моему, это на территории Тернопольской области.

Так случилось, что моя группа оказалась на открытом участке местности, как раз напротив дома, в котором засели бандиты. А я попал прямо на то окно, из которого по нам непрерывно стреляли, и лежал под пулями все равно что на лысой голове. И ни травинки, ни кусточка. Ничего! Чистое поле…

Вот он оттуда лупит так, что только комья земли летят, и возникает ощущение полной беспомощности. У меня осталось только одно желание – как бы подо мной земля немножко провалилась и я бы смог хоть чуть-чуть спрятаться. Единственное, что нас спасло, – это интенсивный огонь с нашей стороны. Ребята активно тратили патроны и не давали им прицельно бить.

Потом хата вспыхнула. Они стали из нее выскакивать. Конечно же, в этот момент из-за огня все стало хорошо видно, и на этом бой закончился – их всех перебили.

– Задача взять в плен не ставилась?

– Нет, ну как же не ставилась? Но уж конечно и не так, чтоб кровь из носу. По ситуации смотришь. Они ведь выскакивают из хаты, не прекращая ведения огня. И как ты его возьмешь? Поневоле приходиться стрелять в ответ. Грубо говоря, шла обыкновенная война. Ощущения не самые приятные. У меня тогда имелось большое желание просто закопаться поглубже в землю…

– Вы обложили тот хутор после полученного сигнала? Башкиров был с вами?

– Нет. Башкиров ходил с нами только по Борщевскому району. Возможно, сигнал и был, но нам не сообщили. До нас такая информация не доходила. Мы же иногда по десять суток подряд пропадали в поиске. Днем прочесывали, ночью караулили. Нашу группу часто привлекали к крупным облавам. Если предстояла общая операция, в детали нас особо не посвящали, а просто обозначали участок и направление. Или, бывало, только ставят задачу – проческа, проверка…

– В том бою вы были вооружены «дегтяревым»?

– Нет. Тогда меня уже назначили командиром группы. Мне полагались обыкновенный ППШ и пара гранат.

– Можете оценить потери сторон в том бою?

– Затрудняюсь ответить. К операции тогда привлекли различные подразделения. Может быть, там и рота у нас была, а может быть, и батальон. Но вот, если по ощущению, как вы говорите… Вероятно, проводилась полковая операция. А разговоры после боя ходили такие, что в селе ночью ограбили магазин и убили сторожа. Конечно, стало ясно – это дело рук бандеровцев. Поэтому по тревоге подняли части, которыми тут же окружили ближайшие населенные пункты. Затем начали последовательно проверять все прилегающие села и наткнулись на эту группу.

Обычно сразу же оцепляли огромную территорию, чтобы они из леса не ушли в другой район. Все это осуществлялось с некоторым запасом. Цепи для прочески выстраивались на зрительную связь.

Когда закончили разбираться в селе, нам поставили новую задачу – прочесать лесной массив неподалеку от села. На Западной Украине тогда все леса, кстати, так же как и в Польше, начинались с канавы. И надо заметить, что леса там содержались в определенном порядке: от полей отделялись канавками, вырубались просеки и все такое прочее.

Помнится, мы растянулись цепью и двинулись к лесу. С левой стороны шел я, а справа двигался наш командир взвода – старший лейтенант Владимир Андреевич Живаков. Только мы в лес сунулись, через канаву перескочили… Смотрю – прямо передо мной тлеющий костер. Над костром, значится, на поперечнике висит большой казанок, в котором варятся две или три курицы. Вода булькает, пар идет, какие-то вещи валяются, у костра сушатся чуни… Все ясно, бандиты готовили себе обед, а мы их спугнули. Мне даже нехорошо сделалось – мы же у них прямо на мушке расхаживали. Позвали командира взвода. Он отреагировал мгновенно: «Далеко не успели уйти. Все… С тобой пойдет Сироткин и Вентус. Давай крой их своей группой!»

Вперед, хрипя от возбуждения, рванула служебная собака Вентус, сзади на натянутом поводке повис младший сержант Сироткин, ее хозяин и наставник. За ними, развернувшись веером, побежали мы. Собака сразу взяла свежий след и перла как паровоз… Сколько мы так пробежали, не знаю.

В молодости я очень любил заниматься спортом и в свободное время постоянно тренировался, увеличивая физические нагрузки для развития общей выносливости организма. Бегал я здорово и, надо сказать, был достаточно вынослив.

Так вот, мы бежим, а мне все время Лева Сироткин кричит: «Дима, ты только не отставай! Дима, слышишь, не отставай от меня!» К тому времени я уже имел кое-какой опыт, поэтому бежал параллельно ему в стороне, примерно метрах так в двадцати, с тем расчетом, что если начнут стрелять, то сразу всех не уложат. А стрельба точно будет! Ведь группа идет в открытую, с шумом-треском. А где в первую очередь шум? Там, где собака. И особенно если бандиты близко, то она злится, рычит, лает. Конечно, Леве не позавидуешь. Но в таких делах у каждого своя задача и своя судьба…

Д.Ф. Капранов с сослужив

Бежим, только я в азарт вошел, оборачиваюсь, смотрю, ребята уже задыхаются. Еле бегут. Остановил всех: «Снимайте на фиг плащ-палатки, складывайте в них гранаты и все тяжелое. Оставить только комплект патронов, автомат и один запасной диск. Быстро, быстро, ребята. Ну же!»

Каждый из нас носил по две гранаты. Сложили их на плащ-палатку и одного оставили охранять. Посадил его и говорю: «Все, ты сиди, жди! Мы за тобой обязательно придем!» И снова в погоню! Собака беснуется, вперед, вперед… Еще перли по лесу в общей сложности, наверное, около десяти километров.

– И все бегом?

– Бегом, конечно. Они же наверняка нас слышали и время даром не теряли. А потом, кто его знает, какой у них был запас.

– А как по лесу идут? Прямо или петляют?

– Интересный вопрос… Нет, они не петляли. Собака шла по прямой… Сначала лес был не особенно густым, а потом начались заросли акации. На Западной Украине ее много. Да колючая еще такая! Потом я в госпиталь заехал, до того у меня все тело оказалось расцарапано.

И вот мы выскочили на такую зеленую стену из акаций, а за ней ничего не видно. Собака аж заходится. Видно, почувствовала их совсем рядом… Тут по Сироткину и, конечно, по собаке как ахнут… Он повалился на спину, закричал, чтобы я обратил внимание. А у Левы еще, как назло, в автомат что-то попало – стрелять не может. Он ППС носил, такой маленький, офицерский, поскольку ему с собакой тяжело.

Вот он лежит, и я его вижу, а бандеровцев – нет. Меня тоже не видно. Собака затихла… Вдруг смотрю, на Сироткина выскакивает такой здоровый детина, чуть ли под два метра ростом… Что было делать? В общем, срезал его из автомата…

Пока мы там разбирались, остальные, конечно же, ушли. Посмотрели вокруг по лесу – на дереве висит этого бандеровца шинель, боеприпасов много лежит на земле. Они, видно, посчитали, что уже оторвались, хотели передохнуть. Потом вдруг слышим, перед нами в лесу пальба! Это наши уже с той стороны оцепили. Ну, стрельбы так порядочно…

Вдруг выясняется, что у меня в группе ранен в ногу солдат Жариков. Самое странное, что он бежал позади нас, наверное, метрах в ста! Ситуация складывается так себе. Группа маленькая, и в наличии один раненый с простреленной ногой.

– А Лева, который с собакой был?

– С ним все нормально. И тут, знаете, как-то все скоротечно произошло. Уже слышу – машина гудит по дороге. Вроде только что стреляли, а уже другая группа к нам приехала, и ребята говорят: «Все в порядке, мы их перехватили!» В итоге получилось: одного тут я завалил, и еще трое выскочили прямо на цепь, которая шла нам навстречу.

– Как они были одеты?

– «Мой» был одет в новенькую офицерскую шинель, без погон. Насчет верхней одежды трудно сказать. Одевались по-разному. Бывало и пиджаки, и гимнастерки, френчи. Да кто как…

– Они ее «сняли» с кого-нибудь?

– Трудно сказать. Ему там такую шинель любой портной мог пошить. Помню, мы ее еще командиру взвода предлагали. А он так посмотрел, поморщился и говорит: «Да тут в пуговицу с края попала пуля. И здесь пуговицу надо перешивать…» А у самого шинель такая потрепанная. В общем, не взял.

Большинство из них, конечно, ходили в сапогах, потому что в ботинках на Западной Украине неудобно. Климат сырой, а бандеровцы же большей частью все по лесам да по полям. Мало того, они еще на обувь надевали самодельные войлочные чуни, чтобы при передвижении звука не было. Очень удобно… Когда мы за ними бежали, то уже знали, сколько их будет, потому что около того костра стояли эти чуни. Четыре пары.

– Оружие какое использовали?

– Автоматы, карабины, пистолеты – все советского производства. Заграничного оружия не довелось увидеть. Война прошла, поэтому нашего оружия на Украине осталось полно. Часто стрелять из него не приходилось, поэтому оружие у них долго хранилось.

– Примерный возраст погибших помните? Молодые люди?

– Все, наверное, до тридцати лет, не более 35. Если был кто-то старше, то это уже наверняка какой-то главарь.

– Как определяли главаря?

– Так знали уже. Оперативные работники предварительно сообщали. У нас была примерно такая система: за каждой разведывательно-поисковой группой закреплялся определенный населенный пункт. Вот за мной, например, закрепили Пищатинцы, а возле них еще три села. В итоге у меня их оказалось четыре.

Это делалось для того, чтоб мы хорошо знали обстановку, привыкали к местности, устанавливали контакт с живущими там людьми. Мало того что оперативные работники ходят, да еще и мы обстановку узнаем. И чтобы мы на ночлег устроились к родственникам или пособникам бандитов, такого уже быть не могло. Потому что мы хоть и вчерне, но обстановку знали и понимали. И по глупости куда не надо уже не влезем.

– Существовала ли какая-либо градация сел по степени лояльности к советской власти?

– Вы знаете, нет. Даже не могу сказать, какими считались мои «подшефные» села. Здесь трудно судить. Дело в том, что тех, кто бы с нами откровенничал, было очень мало. Но они были! Где-то, если уж в поле или в лесу наедине встретимся, то могли поговорить откровенно. Но даже и в этом случае сто раз оглянутся. И это понятно. Конечно же, люди очень боялись.

Особенно накалилась обстановка, когда началась массовая коллективизация. Вы знаете, они все говорили: «Я запишуся, але нэ перший!» И вот найди его, «першего». Кто на людях публично запишется? Приходилось уже нам кое в чем хитрить, обманывать… Говорили, мол, тебе бояться нечего. Записывайся, ты уже не «перший».

Львов, конечно, всегда отличался не только активностью оуновского, но и вообще националистического движения в целом. В основном тогда проблемными областями считались Львовская, Тернопольская и Станиславская, ныне Ивано-Франковская. Это, можно сказать, самые такие «отпетые» районы. Про Дрогобычскую область, когда я служил, особо не было слышно, чтобы там происходили какие-то серьезные события. В Ровненской и Волынской областях тоже долгое время сохранялась напряженная обстановка. Но главное, конечно, это Львов и Ивано-Франковск…

– В ваших четырех селах были «истребки»?

– А как же? Там почти в каждом селе были «истребки». Мы с ними периодически контактировали. Но среди них попадались довольно сомнительные личности. Честно признаться, мы не особенно это движение одобряли, потому что бандиты их часто грабили. Нападут на них, излупят, отберут все оружие и уйдут в лес.

– То есть бандеровцы не убивали их?

– Ну, если знали уже, что кто-то из них действительно за нас или в чем-то проявлял активность, то могли и убить. А так, обычно просто побьют… Эти «истребки», им горя никакого не приносили. В этом плане толку от них ни на грош. Их задача была проста: сторож в продуктовом магазине или охрана сельской рады, по-нашему сельсовета. Ну, в лучшем случае самозащита.

– А могло быть так, что «истребки» самостоятельно ввязались в бой, а вы подошли к ним на помощь? Или наоборот, они бы вам помогли?

– Нет. Максимум, что они могли, это только позвонить в район и сообщить о каком-то уже совершившемся бандпроявлении: «Этого убили, того избили, ограбили, магазин сожгли…» Телефон в селах уже появился, поэтому позвонить они могли.

– У вас были знакомые среди «истребков»?

– Нет. Нам такая задача не ставилась. И потом, это было почти невозможно. Хотя мы к ним нередко заходили домой, но на сближение они не шли. И мы местным не доверяли, и они особенно к нам не стремились.

– Убийства участковых часто происходили?

– Среди участковых уполномоченных большие потери были в основном в первоначальный период, после того как прошел фронт. Это 44-й год, начало 45-го. Когда я уже, будучи оперативным работником, после венгерских событий вернулся из-за границы в Прикарпатский военный округ и непосредственно в сам Львов, то там мне запомнился один момент.

Шел 1956-й год. Я работал в контрразведке во Львове и в числе других объектов обслуживал Львовский аэропорт. Он тогда считался международным. На линиях работали самолеты Ил-14, Ил-12. Дальность их полета по сегодняшним меркам была невысока, и им довольно часто приходилось заправляться. Допустим, идет борт Вена – Москва. Так он сначала в Праге посидит, потом у нас во Львове, дальше в Киеве, и таким образом до Москвы.

По служебным делам мне приходилось практически ежедневно встречаться с ребятами из 2-го отделения УКГБ. У них свои интересы, у меня свои. Поэтому приходилось часто контактировать… Каждую неделю я заезжал во Львовское управление КГБ, которое тогда размещалось в новом здании серого цвета.

В холле, возле дежурного, мне запомнилась такая высокая стена. Она вся была увешана небольшими портретами сотрудников оперативного состава, погибших в послевоенный период. Там этих портретов висело около сотни. И это не участковые, не милиция, а только сотрудники МГБ!

А почему так получилось? Потому что в начальный период, когда проходили большие общевойсковые операции против немцев, о количественном составе Украинской повстанческой армии не имели понятия. Дошло даже до того, что они убили маршала Ватутина…

Тогда оперативный состав не имел под рукой таких войсковых групп, как моя. Им крутись не крутись, но в село как-то надо идти, с людьми разговаривать. И все это часто заканчивалось печальным исходом. А вот когда уже изменили тактику и оперативный состав получил силовую поддержку, то они уже шли с нами в это село за милую душу. Понятное дело, десять штыков его охраняют и создают ему возможность спокойно заниматься своей работой.

Например, как мы делали? Вот в какой-то момент Башкиров мне говорит: «Дима, давай остановимся. Пусть ребята отдохнут, а мне кое-что надо поделать». – «Ну, давайте. Надо, так надо». Ему я всегда пойду навстречу.

И поначалу он привлекал только меня. Получается, что я у него, образно выражаясь, знал всю эту подпольную кухню. Ему тоже удобно – не надо лишний раз объяснять. Понимали друг друга с полуслова.

К селу подойдем, где-то он условный сигнал даст или сам сигнала ждет. Где-то тайничок у речки проверит. Села на Западной Украине, как правило, везде по речкам. Пока по этой речке движемся, он все с тайничков соберет. А то вдруг слышу, где-то по деревяшке стукнул, а через некоторое время кто-то в ответ стучит. Бывает, пальцами щелкает или еще как. А я в это время потихонечку впереди иду. В одной руке у меня автомат на боевом взводе, во второй ракетница. Как он позади меня идет, чувствую. Только услышу, что Башкиров остановился, значит, и я тут где-то в сторонке на корточки присяду…

Мы ему нормально обеспечивали работу. И я не знаю ни одного случая в нашей совместной работе, чтобы у них случались потери.

– А Башкиров не «нарывался» ни разу?

– Нет.

– То есть он удачно работал, так?

– Да, вероятно.

– А вам не доводилось видеть контакты Башкирова? Или он вам их не показывал?

– Нет, конечно. Я мог только догадываться. И кое о ком я, конечно, догадался. Но не более того… Еще у нас был такой капитан Дрыга – заместитель начальника районного отдела КГБ. Он со мной раз десять ходил.

– Это им вы обязаны дальнейшей карьерой?

– Трудно сказать. Был еще один интересный человек, тоже оперативный работник. Это я уже после соображал, он приходил иногда к нам вечером. Бывало, мы появимся в бане помыться или на комсомольское собрание, так он внимательно выслушает, совет даст… А обычно мы все время в лесах. У каждого вещмешок за плечами. Сухой паек. Раньше белого хлеба не было на довольствии в армии, один черный.

– Партизаны, короче говоря.

– Они самые, и одеты были похоже. Погоны мы носили только на гимнастерке. А ходили обычно в телогрейках.

Но надо сказать, одевали нас хорошо. Возможно, после войны осталось обмундирование, а может быть, внутренние войска уже так хорошо запаслись. Каждый из нас кроме обычной формы получал укороченную телогрейку и ватные брюки легкого пошива. Зимой выдавались белые маскхалаты и меховые рукавицы, которые мы носили на веревочках. В случае чего смело сбрасываешь с руки и не боишься, что потеряешь.

– Как работал Дрыга?

– Он иногда мне вдруг говорит: «Давай-ка пройдемся, мне в магазин надо зайти кое-зачем». Вот пойдет, с одним поговорит, со вторым посмеется, с третьим поздоровается. Кстати, оба хорошо говорили на местном диалекте. Самое интересное, что если капитан Дрыга украинец, то Башкиров-то был родом из Сибири.

– А у Дрыги тактика чем-то отличалась от Башкирова?

– Дело в том, что у Дрыги не было таких массовых источников на участке. Но, будучи заместителем начальника, он мог у любого оперативного работника увидеть какой-нибудь ценный источник и взять его себе на связь.

– То есть он работал с «крупной рыбой»?

– Совершенно верно. Он еще занимался другой специфической работой, но не менее важной. Бывало, спросит: «Кто там из военных на участке есть? Ага, Капранов ходит. Ну-ка, давайте ему наметим собрание. Я с ним туда и схожу». Тут мне, конечно, трудно приходилось – и свои дела надо было решать, и его.

Что за собрание? На таких мероприятиях он вполне официально встречался с так называемыми специалистами: директорами, учителями, медработниками. Они тоже все украинцы, но только с восточных областей. И от них тоже поступала кое-какая информация. Потому что люди и в школы ходят, и в больницы…

– Можете как-то оценить уровень жизни на Западной Украине? Помните ваше впечатление после родной Ивановской области?

– Я только видел, как живут в селах Западной Украины. Нищета еще почище нашей средней полосы. Хаты в основном мазанки с земляными полами. Около половины населения не имело обуви. Чуть ли не каждый второй на Западной Украине болел туберкулезом. А вот когда уже появились колхозы, хотя они и туго приживались, люди стали жить значительно лучше.

– А доводилось видеть выселение сел или семей?

– Доводилось. В 1949 году однажды с нашего участка выселяли. Мне тогда одна тетка еще сказала: «Какая же я была дура, что раньше этому чернявому сержанту вилы в живот не воткнула!» А что мне еще оставалось делать? Меня назначили старшим в операции по выселению ее семьи. А приказы, как известно, в армии не обсуждаются. Все осуществлялось быстро и без предупреждения. Накануне нас собрали, зачитали список.

С нашего участка, допустим, выселяется двадцать семей. Начальство сразу расписывает задачу каждому, кто и какую семью выселяет. Проверяется наличие транспорта для выселяемых семей. А транспорт – простые телеги и лошади.

В три часа ночи началась операция. Вошли на хутор, распределились по домам, зачитали выселяемым постановление. Дали им определенное время на сборы. С собой разрешали взять 500 килограммов личного имущества. Брали в основном одежду, питание, но некоторые даже овец забирали. Все же 500 килограммов – это порядочный вес. Смотришь – даже и корову за собой тащат. Мы не препятствовали, а там уж как в районе поступят.

– В тот раз выселялся весь хутор или отдельные семьи?

– Нет, только пособники и родственники, по списку. Надо добавить, что семьи убитых бандеровцев не трогали. Выселялись только те, кто оказывал бандитам реальную помощь. Да и весь хутор не выселишь. На нашем участке попадались хутора и по тысяче дворов.

Нужно сказать про один важный момент в отношениях с местным населением. Мне трудно ручаться за всех, но я отвечаю за свою группу – ни единого щелчка кому-либо из местных не дали! Никогда и ничего подобного быть не могло. Ни разу не было какого-либо хулиганства, злоупотребления оружием или, не дай бог, стрельбы. Все было очень строго! А та тетка мне прямо в глаза влепила. Она меня очень хорошо знала…

– А существовало какое-то пассивное сопротивление? Было такое, например, что сели и не пойдем никуда?

– Сопротивление, конечно, присутствовало. Как я говорил, мне только угрожали вилами и еще что-то в таком же духе. Но от слов к делу не дошло. Наверное, в какой-то мере их поведение нивелировало то, что после войны уже прошло четыре года и они видели, как корректно мы к ним относимся.

Вот допустим, оперативный работник со мной ходил. Ну, очень терпеливый был человек! А ведь некоторые ему очень сильно насолили…

Бывало, кого-то заподозрят в сотрудничестве с ним, так и убийства случались, и другие серьезные дела.

– Как вы считаете, давало ли выселение нужные результаты или можно было обойтись без таких жестких мер?

– Результат определенно был, потому что они сразу же отрезались от источников информации, а самое главное – от снабжения. Бандитам приходилось обращаться за помощью в другие семьи. А это было связано с определенными трудностями. Не каждый желал с ними особенно контачить, потому что люди очень боялись и вообще устали от войны в любом ее проявлении.

– Как себя чувствовали в таких селах люди с Восточной Украины?

– А там восточных украинцев и не было. Партактив только с района начинался. Председатель? Так и он из местных.

– Вот председатель, например. Ведь надо иметь большое мужество, чтобы стать им. Их часто убивали?

– Не часто, но бывало. Да что там бывало? Однажды мы в лесу наткнулись на захоронение, в котором обнаружили 15 трупов. А рядом с ямой нашли подземный схрон, где националисты, видимо, временно содержали погибших и там же их допрашивали. Так представьте, в этом бункере все стены были залиты кровью, а пол экскрементами. Тяжело люди умирали. Бандеровцы были большие умельцы на такие дела…

После эксгумации провели опознание. И сразу же обнаружились пропавшие в разное время председатели колхозов. Всех нашли. Правда, в таком печальном виде…

– Наиболее крупная группа, с которой вам довелось столкнуться?

– На тот период у них уже не осталось крупных групп. В основном большие соединения выбили в послевоенный период. А тогда уже встречались банды по четыре-пять, максимум шесть человек.

– Живым кого-то довелось взять?

– Живым? В 48-м к нам однажды пришел один. Его все звали Петро, никакого псевдо. С его слов получалось, что они с бандой жили в какой-то естественной пещере. И вроде бы часть группы ушла, а он там остался с кем-то вдвоем. И то ли что-то они не поделили, то ли он побоялся этому второму довериться, сейчас уже не помню. Но он такой бывалый мужик, уже в возрасте. Лет под сорок. И я так понял, что ему вся эта их антинародная политика очень сильно поднадоела. Они же издевались над многими, убивали, истязали…

В общем, напарника он убил, а сам прибежал в районный отдел МГБ в Борщове. Его там, конечно, допросили, потом какое-то время проверяли и решили, пока не разнеслось, где он, использовать в своих оперативных нуждах. А на той стороне могли только гадать о происходящем. Вот нашли одного убитого, а второй пропал… На непредвиденный случай у Петро имелось заранее обусловленное место встречи. Сейчас у меня такое впечатление, что у них он был связным.

И вот мы туда пошли двумя группами: моей и старшего лейтенанта Живакова. Расположились на опушке леса со стороны поля и ждем. Командир взвода остался в пятидесяти метрах позади, а мы с Петро в роли «подсадных уток» выдвинулись вперед. Петро – чуть ближе к лесу, а я – сбоку, в сторонке от него.

Вообще, с ним близко я еще не был знаком. Мне только сказали, что вот пришел какой-то бандит, и назвали его имя. Так что у меня к нему особого доверия не имелось.

Сидим, ждем. Смотрю на Петро, он вдруг в лице изменился, голову наклонил. Слышу только – щелк, оружие взвел. Видно, что-то услышал или почувствовал. А должны были прийти! Я к земле прижался, автомат поближе подтянул и думаю: «Единственное мое спасение, если я как-то на опережение успею».

Впереди сидит Петро с серым лицом, и я сижу… Вдруг чувствую, что у меня на голове волосами приподнимает пилотку… Но никто так и не появился, и ты никогда не узнаешь почему. Могли заметить нас, могли не поверить ему, могли просто осторожничать. Возможны тысячи вариантов.

После мы вместе с этим Петром много работали. Он с нами ходил, рассказывал, где они прятались, про состав банды. Их в пещере зимовало шесть человек. Рассказал про их планы, где их основные места обитания, кто их снабжает и прочее. В итоге вскоре всю банду уничтожили. Но я в этой операции не участвовал, потому что это уже не на моем участке, и там действовали другие группы. В пещере так больше никто и не появился. Они, вероятно, пришли, посмотрели – один убит, а второй пропал. Значит, все, сюда больше нельзя! Уже понятно, что разбираться некогда, надо уносить ноги…

– То есть причину своего ухода он в общих словах изложил. Не было какой-то конкретики?

– Нет. Во всяком случае, может, я просто чего-то не знал. Да мне и не положено было знать. А его наверняка инструктировали о том, что можно говорить и что нельзя. Когда он убежал из пещеры, то жил в районном отделе МГБ. По улицам ходил только в темное время суток и в сопровождении оперативников. Или же, бывало, его куда-то вывозили на машине. Одного не отпускали. И я не помню, чтоб он где-то расхаживал в одиночку. Была ли у него семья? Трудно сказать. Во всяком случае, он точно не из наших сел. В них я знал всех поголовно.

– Какое он произвел на вас впечатление? Надломленный или уверенный?

– Да нет, надломленным он не был. Понимал, что делает. Как-то я его встретил в выходной день. Наш командир роты жил неподалеку от райотдела МГБ. Как-то иду от него, смотрю, у райотдела Петро сидит, рукой мне машет, подзывает. Ну, я подошел, поздоровался. Он мне вдруг предлагает: «Давай выпьем!» А я в то время спиртного вообще в рот не брал. Отказался: «Да нет, спасибо. Я не пью». Он принес бутылочку спирта, выпил немножко, водой запил. Мы с ним немного посидели, поговорили как старые знакомые. Вспомнили о том, где побывали вместе, что пережили. Можно сказать, уже были в хороших отношениях и доверяли друг другу.

После этого разговора мы больше не виделись. Его потом решили использовать где-то на территории области, но уже не в нашем районе. Через некоторое время Башкиров вроде как бы случайно, вскользь, сообщил мне, что Петро пошел куда-то на встречу и ему там кто-то всадил пулю в лоб. Случайно или умышленно, не знаю. В общем, Петр погиб.

– А примерно к какому году ситуация стабилизировалась? Когда совсем спокойно стало?

– В августе 50-го меня оформили в контрразведку, и я уехал. А через месяц после моего отъезда в Мельнице-Подольском погиб командир соседнего взвода, старший лейтенант Чурилов. А он только месяц как женился…

Насколько мне известно, о чем-то официально объявили примерно в декабре 1950 года. По войскам прошел приказ о прекращении деятельности разведывательно-поисковых групп. Все операции полностью передавались под контроль МГБ.

– Помните, когда объявили амнистию и предложили бандеровцам выйти из леса?

– Черт его знает, что-то не помню такого. А так, конечно, этих мелких групп оставалось еще очень много. Хотя они, может, были и разрозненные, но бед от них хватало. Когда я учился в школе сержантского состава, у нас произошел один неприятный инцидент.

Видимо, людей не хватало, и поэтому нас постоянно привлекали к разным операциям. Как-то подняли по тревоге соседний взвод, которым командовал старший лейтенант Латышев. Он взял с собой десять человек курсантского состава и своего помощника старшего сержанта Шишова.

Из села где-то под Копычинцами (Тернопольская область) сообщили о бандпроявлении. Они туда приехали, цепью пошли по селу. Мы обычно гуськом в селах не ходили…

Вдруг с колокольни костела выстрел! Латышева сразу наповал… Следующими выстрелами сначала был ранен, а затем добит его помощник Шишов. Группа осталась без руководства и растерялась. И вот тут все на себя взял курсант Сапильченко… До сих пор я его вспоминаю. Так и стоит у меня перед глазами. Красавец парень, кудрявый русый блондин с Ростова-на-Дону. Шевелюра у него такая богатая была. В казарме два наших взвода располагались на одном этаже, и на занятиях мы все вместе занимались в большой комнате. Помню, что как раз за день до этого мы изучали станковый пулемет…

И ведь никто ему не приказывал, потому что и Латышев, и Шишов уже были убиты. Но в костел Сапильченко полез самостоятельно. Бандита убил, но и сам погиб. Увидел бандита на лестнице, но по какой-то причине не смог выстрелить и решил подорвать гранату…

Погибших ребят привезли ночью. Утром мы только поднялись, а нам говорят: «Идите к умывальникам. Там несколько человек из 2-го взвода. Попрощайтесь с товарищами…» Я тоже, конечно, зашел. Все трое лежат на шинелях на этом цементном полу… Все смотрели и молчали. Тягостное впечатление…

– А каких-то крупных разгромов групп МГБ бандеровцами не припомните?

– Нет, при мне такого не случалось. Но, кстати, в 49-м году я со своей группой в селе Глубочок Тернопольской области попал в засаду.

Нас тогда в группе было восемь человек. Примерно в два часа ночи мы шли цепочкой по сельской улице. Вдруг слышу какой-то стук, и вроде как с тыльной стороны дома.

Я, значит, Никонова туда направил. А он из нас самый старый по возрасту, 24-го года рождения – после войны его еще не демобилизовали. Да Титова Володю с ним отправил. Помню, Титову еще ракетницу дал. Показал им жестами: «Проверить потихоньку!»

Они сунулись, а по ним из-за хаты сразу с двух стволов как дадут! Видимо, на охрану напоролись. Никонова сразу насмерть, а Титова тяжело ранили в пах. Он упал, тоже не может ничего… А темно же, и я ракетницу ему отдал. Суматоха, ничего не понятно, в общем, тяжелая обстановка.

Сунулись к раненому – не подпускают, секут с автоматов. Мы втроем прижались к хате, слышим, там кто-то бродит. Потом дверь приоткрылась вовнутрь, кто-то высунулся. Мы ждем…

Потом этот кто-то, видать, не выдержал. Как выскочит! Мы от неожиданности все втроем по нему врезали! Оказалось, их главарь. Как его завалили, сразу стало тише.

Хату тут же оцепили, но что толку? Остальные «растворились». Преследование было исключено, потому что некем. Титова, еще опасаясь, оттащили, чтоб оказать помощь. А Никонов лежал без движения. Тут уже все…

Через некоторое время за раненым Титовым пришла машина. Его забрали и успели довезти в госпиталь. Он выжил, но после демобилизации из-за ранения ходил как-то боком.

– А как вы узнали, что погиб главарь?

– Это уже после в МГБ определили. В той хате, из которой он выпрыгнул, жила молодуха с дочуркой. Маленькая такая девчушка. Мы видели, как их потом забирали. Хозяйка и рассказала, кто он такой. Сожительствовал с ней. Вечером в сопровождении охраны пришел из леса повидаться, а тут мы некстати.

– Почему вы оказались не готовы к ситуации?

– Так получилось. У нас вроде как свободный поиск был. Сработал эффект неожиданности…

– Поговорим про известные всем «схроны», бункера, землянки? Вам доводилось их видеть?

– Довелось не только увидеть, а кое в чем и поучаствовать. В 49-м году мы с лейтенантом Живаковым применили одну интересную методу – одновременно работали в соседних селах. Ночью патрулировали по селам, а утром встречались за пределами села в небольшом лесном массиве и двумя группами прочесывали лесной массив.

Как-то раз привычно подошли к лесу, растянулись по опушке цепочкой на зрительную связь и начали прочес. И где-то, возможно, метров через сто, не больше, ко мне бежит солдат Бузин. Оказывается, он ногой влетел в ямку. Небольшая такая ямка, но очень занятная – с человеческим калом.

А вот это с их стороны уже прокол! Понятно, что с села в лес носить не будут. И если этого кала там так много, то это первый признак, что где-то рядом схрон. Получается, они в ведре выносили, здесь немножко прикопали и дерном замаскировали. Но тут, конечно, они обмишурились. Если бы хорошо закопали, то черта с два бы мы нашли.

Я всех остановил и Живакову по цепи передал, что вот так и так. Тот сразу принял решение выставить пулеметный расчет Бузина на холм возле ямки с фекалиями. А мы от пулеметчика вытянулись цепочкой и, как бы приняв его за центр, пошли по окружности. И буквально там немного прошли, как по нам открыли огонь.

Вот опять же, они, может быть, повторно ошибку совершили. Начали стрелять и тем самым обнаружили себя. С другой стороны, мы бы просто так, конечно, уже не ушли.

В общем, они ударили по нам, а мы повели ответную стрельбу. Постепенно определили, откуда они бьют, обложили кольцом. Командир взвода попросил: «Дима, давай организовывай! Пора уже заканчивать с ними!» А я решил сам пойти. Взял с собой своего солдата, однофамильца Башкирова. Но тот Башкиров с Сибири, а наш – владимирский. Остальным дал команду прикрыть огнем, чтобы не давали им из «схрона» высунуться и прицельно стрелять.

Их вроде вниз от люка отжали. Но они стали высовывать из люка руку с автоматом и лупить наугад в нашу сторону длинными очередями. Потихонечку вместе с Башкировым начали подбираться. Осталось совсем немного, и мне нет-нет тоже приходилось стрелять короткими очередями с правой руки. И тут в меня словно попало. Я даже почувствовал удар.

Потом к нам приезжал оружейный мастер, говорил, что патронник разносился, потому что я много стрелял. Получилось утыкание патрона. Может быть, и так. Но тогда мне уже делать было нечего. Автомат на месте не починишь.

Достаю гранату и ползу дальше. А вот он! Вижу – люк, открытый. Башкирову еще крикнул: «Держи их, чтоб никто не высунулся!»

Я сам левша, а в тот раз взял РГД в правую руку. Но ничего, попал точно, прямо в люк. Конечно, взрыв там, все затихло. Все четверо погибли. Дымовых шашек у нас просто не было, поэтому дали в люк пару-тройку сигнальных ракет…

После ракет сразу смотришь, откуда пойдет дым, определяешь воздухозаборные отверстия. Вместе с люком они закрываются брезентом примерно минут на 20–30, а потом уже можно смело спускаться вниз. Вот примерно таким методом практиковалось уничтожение бункера.

Как только мы доложили, сразу же приехал на машине начальник штаба, капитан Сиськов. Все интересное, конечно, забрал. И меня с Башкировым забрал с собой, на отдых. Остальных оставил все подчищать.

А этот однофамилец Башкирова вообще оказался парень интересный. До этого я его как-то не замечал. Но тут он, конечно, отличился: «Можно я туда первый полезу?» Ну, если хочет, пусть лезет. Спустился, все ждут…

Тишина! Я уже не выдержал, закричал ему вниз: «Ну, что ты там?» – «Все нормально, товарищ командир». Ладно, он вылез. Стали там разбираться чего-то, другие спустились вниз. А я смотрю, Башкиров какой-то странный вылез, бродит довольный. Я-то вижу, что голова у него какая-то дурная. Стал разбираться с ним. А он, оказывается, под землей успел хватануть самогона!

Приехали в село с капитаном Сиськовым. Я ему про столкновение доложил, отчитался. Он начал Башкирова переспрашивать. Потом присмотрелся, говорит: «Башкиров, ты что это… Твою мать, да ты пьяный, что ли?» А тот не растерялся: «Товарищ капитан, да вы что?! Вы спросите сержанта Капранова, какая там обстановка. Там здоровый-то человек и то хуже пьяного будет! Вот как там тяжело!» – «Ну, ладно, ладно. Ты уж извини меня. Давай в машину залезай. Поедете на отдых со своим командиром».

– Опишите, пожалуйста, «схрон».

– У него большой, двойной люк, чтоб человек мог свободно пролезть. Люк накрыт дерном. А сверху, если осень, засыпают кучей листьев. У них была такая хитрая, интересная система.

Допустим, вся группа спустилась вниз на зимовку. Последний же закрыл за собой люк, изнутри дернул – куча листьев упала сверху, все накрыла. Все, они на консервации. И попробуй найди! Бывали случаи, что мы рядом сидели, курили и не обнаруживали «схрон»! А то еще сантиметров на десять вниз накидают коры, чтоб шомпол втыкался и не шел дальше. Воздушные каналы так организовывали, что целая наука. Или к ручью их выведут, или между корнями деревьев.

«Схрон» обычно состоял из двух комнат. Иногда под землю закапывался целый сруб-пятистенок. Изнутри все обшивалось досками. Лавочки стоят, стеллажи с оружием, запас воды, мясо, залитое смальцем. Из второй комнаты под землей прокопан запасной ход. Ребята лазали, смотрели…

Мы в этом «схроне» нашли что-то связанное с английской или американской разведкой. Какая-то специализированная литература на английском языке. Правда, ее у нас сразу же забрали.

– Вы упомянули, что курили прямо на люке, но не обнаружили тайник. Как же вы узнали об этом?

– Однажды проводилась общая операция. Все так набегались, что к вечеру еле стояли на ногах. Решили из леса не выходить и заночевать прямо на крутом склоне над речкой. Поставили на ночь часового, повалились спать.

Ночью часовой что-то услышал, поднял тревогу. Пока мы разбирались, бандиты кувырком с горы в воду. И куда ты будешь стрелять? Темень такая – хоть глаз выколи. Упустили!

Утром смотрим – кто-то из нас чуть ли не на люке спал. А мы еще сидели над ними, обсуждали операцию…

С Киева приехало начальство… Стали разбираться. Оказалось, там сидели какие-то высокие чины, вроде как руководство оуновского движения. Ушли… Хорошо еще не перерезали всех по-тихому.

– Никому не всыпали за неудачу?

– Я не знаю. А за что нам-то всыпать? Вот сейчас принято ругать командование, правительство или другое какое-нибудь начальство. А я тебе скажу, что у нас командование было толковое. Мало того, оно относилось ко многим вещам с пониманием, а иногда даже с каким-то тактом. Но в то же время и не баловали, как сейчас.

Конечно же, никого не награждали в тот период. Официально нашей войны не существовало. Запрещалось писать о ситуации на Украине в письмах к родственникам. Также запрещался приезд в часть родным и близким служащих. Не разрешались отпуска домой. Только одному мне за тот «схрон» дали отпуск в 1949 году. Но даже по приезду домой я обязан был молчать о том, кто я и откуда приехал.

Вот приехал я домой, и пока со станции шел, уже начинало темнеть. Чтобы ночью через лес не идти, решил к сестре зайти. Стучал, стучал – никто не открывает. Потом мужик какой-то вышел, сказал, что сестра переехала. Тут стемнело уже. Снял я ремень, повесил на него свой фанерный чемодан с яблоками. В Тернополе поезд останавливался ненадолго, так я накупил красивых яблок полный чемодан.

По дороге встретил двух девушек. И надо же, в темноте в одной из них я узнал свою двоюродную сестру. Разговорились. И вот я не знаю почему, но мне как-то мгновенно пришла в голову идея соврать им. «А вы куда?» – спрашивают. Я говорю: «В деревню Большое Кстово. Я служу вместе с Митей Капрановым, а он просил к его родителям зайти». Они предложили меня проводить. Ну а мне же хочется узнать, как и что тут, начал их расспрашивать. И они сразу: «Наверное, вы из наших, уж больно хорошо все знаете». – «Да ну что вы». Достаю фонарик – «Нате, посмотрите!» Они на меня посветили, не узнают: «Нет, не наш!»

К нашему дому подходим. Сидит отец на скамеечке и курит. И вот двоюродная сестра представляет гостя: «Пожалуйста, вот папа Мити Капранова!» А меня почему-то называет Сережей. А я уже и забыл, как назвался. Отец на Сережу даже не отреагировал: «О, Митя приехал!» Они давай хохотать на то, что я вроде как их четыре километра вел и им эту ерунду травил. Вот такая небольшая история в сторону от нашей с вами темы…

– Постоянно в рассказах упоминаются шомпола, которыми проверяли землю. Они были у каждого?

– Да, у каждого имелся щуп, который всегда носили с собой. Но до схрона им не достанешь. Редко-редко случалось, и то если в бревенчатый потолок. А так нет. Щуп – он где-то солому или еще что-то проверить. А землю нет.

– В вашей РПГ был радист?

– Нет, ведь мы в основном ходили по селам. А там в каждой раде есть телефон. Если что, все туда. Случись что, так никуда и не денешься. Транспорта никакого нет. На весь батальон одна машина – ГАЗ-АА, полуторка. Иногда у меня не было другого выхода, как только идти звонить в сельраду или через дежурного организовывать повозку.

– Как вы оцените ваше командование, их реакцию и действия: нормально, хорошо, удовлетворительно?

– Нормально. Хорошие были командиры. Но вот чинами их не баловали. Командир дивизии – полковник. Начальник штаба полка у него – майор. Тогда тяжело было со званиями.

Вот смотрите, огромный полк, наверное, десять гарнизонов, даже больше. И по всей области руководит подполковник! Его в 49-м бандеровцы умудрились ранить в живот…

А как это получилось? Где-то мы проводили общую полковую операцию, а он по селу шел в открытую. Высокий чин издалека видно, и кто-то из них не выдержал искушения, ахнул в него. Еще повезло, что попало вскользь. Так и уволился подполковником, полковника не присвоили…

– А тот, который подстрелил его, сбежал?

– Если кто-то себя обнаружил, стреляя, то он уже никуда не денется. Уйти не дадут! Вообще, такие высокие чины не должны участвовать в операциях. Но он уж очень был энергичный мужик.

Бывало, выстроит в субботу всю школу сержантского состава. Духовой оркестр как даст! А впереди ставят, как сейчас помню, старшего лейтенанта Кособьяна. В порядке исключения ему разрешалось носить хромовые сапоги. Какой артист! Как он впереди идет, просто красавец!

С музыкой до Копычинцев, там примерно километра полтора, с песнями и с музыкой идет вся школа. В Копычинцах разворачиваемся и назад. И так каждую субботу. Люди смотрели, открыв рот! Таким вот образом, музыкой и танцами, воспитывал местное население. А заодно и нас вместе с ними.

Кстати, насчет музыки! Наш полковой музыкальный взвод ездил с концертами по гарнизонам. После их концерта мы приходили с выпученными глазами. Иногда с охраной ходили в Дом культуры посмотреть кино. Охрана на входе стоит, мы кино смотрим. А в последнее время уже и охрану-то убрали.

– Сейчас в украинской печати много упоминаний о том, что над трупами погибших бандеровцев чекисты творили надругательства и обезображивали их лица.

Да ну их… Напишут же! Вот как, допустим, вытаскивали из того же «схрона»? Ехал один дядька на телеге, уговорили его. Он зацеплял за ноги, лошадь тащила. На его же телеге всех увезли в ближайшее село и около сельской рады их разложили на опознание. И все село – давайте приходите, смотрите. Кто-то молча проходит, кто-то открыто говорит: «Я не знаю». Кто там потихонечку шепнул или кивнул. Постепенно всех опознали. Обезображивать-то зачем?

– Публикуется много фотографий бандеровцев. На них очень часто встречаются женщины и девушки. Вам довелось видеть среди них женщин?

– Вот я вам говорил, что я в 50-м году оттуда в августе уехал, а через месяц-полтора погиб командир взвода старший лейтенант Чурилов. И тоже не из-за угла убили, а во время проведения операции. В лесу в районе Мельнице-Подольского из кустов женщина застрелила его из автомата…

У меня имелся источник, девушка из числа связных заместителя Бандеры. Как бы тебе описать ситуацию… В общем, любовник этой девицы состоял в руководстве УПА-ОУН. После как я в 71-м году оттуда уехал, она погибла в авиакатастрофе в Симферополе. По-моему, в 1972–1973 годах. Там, говорят, даже памятник есть. Почти 100 человек погибло, а она работала старшей бортпроводницей.

Как сейчас помню, когда, уезжая из Львова, я знакомил ее со своим сменщиком, она расплакалась. Стал ее успокаивать: «Да что ж, ты, милая моя? Еще подумают, что у нас с тобой какие-то амурные связи были». А она говорит: «Дмитрий Федорович, я так любила вас. Вы меня ни разу ничем не обидели. Ведь остальные меня все время только упрекали. А в чем я виновата? Меня вовлекли в 14 лет, заставили быть связной. Что я понимала? Только одни угрозы кругом, никто слова хорошего не скажет…»

– Как же она на вас вышла? Сама, добровольно?

– Нет, мы на нее сами вышли… Тут стоп, больше нельзя рассказывать. Из наших кто-нибудь прочитает, скажут: «Что-то Капранов разболтался про такие вещи». Это связано уже непосредственно с…

– Я так понял, вы и в лесу ночевали.

– В лесу-то? Конечно! Да еще сколько раз. Это считалось нормальным явлением. Спали прямо на земле… Соломы можно подстелить или веток.

А хата что? Ведь если у нас группа 8–10 человек, то надо еще такую хату найти, чтоб все влезли. Да еще охрану обязательно надо поставить. И вот мучаешься сутки, проверяешь, чтобы на посту не спали – постовые менялись примерно через час. Тяжело, конечно, было, тяжело, что уж говорить… И потом, вечно эти вещмешки за спиной, на поясе гранаты, диски, автомат…

Зимой, бывало, зайдешь в помещение, оружие оттает. А на улицу выходишь, его на морозе сразу прихватывает. И знаешь, затвор отпустишь, а скоба ползет медленно так… Особенно, конечно, уязвим к холоду не столько автомат, сколько ручной пулемет. Если замерзнет, стрелять точно не будет. Но когда припрет, народ быстро учится. Не надо ни напоминаний, ни понуканий. Смотришь, у каждого тряпочки, щеточки… Мы тогда все смазывали не ружейным маслом, а щелочью. Она жидкая такая. Протрешь, и уже автомат или пулемет работает безотказно.

Я сначала таскал трехлинейную винтовку Мосина. До сих пор смеюсь – с примкнутым штыком она была выше меня на десять сантиметров. Потом выдали карабин. Считай, это та же винтовка, только укороченная. Их потому использовали, что такой же калибр патрона, как и у ручного пулемета. Очень удобно. Чтобы в случае чего патроны в пулеметном расчете были одинаковые у второго номера и у первого.

А вот интересный порядок был, когда ходили на стрельбище. Пока не расстреляем тысячу патронов, старшина никого не отпустит. Вообще, надо сказать, много стреляли. В зависимости от упражнений дают, допустим, десять патронов на автомат. И эти патроны нужно положить в цель короткими очередями. Я пристроился так, что кровь из носа, а пять очередей обязательно дам. По два патрона. Это величайшее искусство в стрельбе из автомата. А некоторые… Как только нажмет на курок, все десять и вылетят. Если раз попадет в мишень, то счастливый ходит.

Вспоминается занятный момент, связанный со стрельбой. Меня тогда уже взяли в органы, и я начал служить в особом отделе 70-го тяжелого бомбардировочного корпуса дальней авиации в Василькове Киевской области. Звания еще не присвоили, но форму офицерскую уже получил…

Начал осваиваться потихоньку, вдруг появляется старший уполномоченный, секретарь парторганизации, майор Хиля: «Дима, в субботу соревнования по стрельбе из пистолета. Готовься!» – «Товарищ майор, так я из пистолета-то ни разу не стрелял. Из винтовки, из ручного пулемета, из автомата – пожалуйста». – «Ничего-ничего, что-нибудь придумаем».

Часа через два приходит, кладет мне на стол мешочек с патронами и какой-то немецкий пистолет. Спрашиваю: «Это что?» – «Да вот сейчас у начальника штаба корпуса отобрал. Мне позвонили, сообщили, что он там буянит. В кабинете ляпнул прямо в стену…» А личное оружие уже стали запрещать, хотя его после войны у всех еще было навалом.

Покрутили этот пистолет: «Вот завтра с этой штукой и пойдем тренироваться. Есть тут один карьер». Постреляли. Выяснилось, что он неплохо стреляет. «Ну, – говорит, – все у тебя нормально пойдет!»

В воскресенье провели стрельбы. Первое место обычно брал начальник политотдела полковник Павловец. Хорошо, конечно, стрелял. Хотя… возможно, ему могли и подсуживать.

Выдали по три патрона, и мне удалось выбить 29 очков! Две «десятки» и «девятка». Никто и близко не подошел! М-да… И вроде перед стрельбой обещали денежную премию тому, кто 1-е место займет. Видимо, рассчитывали, что начальник политотдела, как обычно, не будет иметь конкурентов.

– Подпортили вы ему малину…

– Мне потом рассказывали ребята знакомые, как орал командир корпуса… На втором этаже вывесили газету, в которой сообщалось о результатах стрельб. Возле нее встретились кто-то из генералов и командир корпуса. Посмотрели, конечно. И начали обмениваться мнениями – матом: «Как вам не стыдно? Столько офицеров, и какого-то сопляка из Особого отдела не сумели перестрелять!»

– Чем вы занимались в бомбардировочном полку?

– Я тогда стажером был. Кто куда пошлет. Секретарше помогал пакеты делать, и еще по мелочи. Потому что, как обычно, секретарь то в отпуск, то заболела. Все время оперативный работник кого-то подменяет. Я тоже ей помогал, как был свободен. В общем-то, полк был неплохой. Он тогда летал на Ту-4.

А вскоре меня отправили в Москву учиться на 5-месячные курсы шифровальщиков. После их окончания и присвоения звания младшего лейтенанта получил направление в Австрию, в воздушную армию.

Вот если бы мне предлагали путевку куда-то поехать, то я выбрал бы только Австрию. Очень хороший народ, очень добрый, чистый и честный. Все аккуратно, все выглажено. За детьми хорошо присматривают. У каждого мальчонки прическа с косым пробором, рубашечка.

Мне запомнилось, что все они носили шорты из белой кожи. Но до того засаленные! Я еще поинтересовался: «Что это такое? Все чистое, опрятное, а шорты какие-то странные». А у них, оказывается, такая традиция – из поколения в поколение передавать эти штаны. И чем старше они, тем считается престижнее. О чистоплотности австрийцев можно говорить бесконечно. Я просто опишу пару ситуаций.

В 1955 году в выходной день я сидел дежурным. Мы готовились к окончательному выводу наших войск. Всем уже выдали окончательный расчет. Моя жена с машинисткой пошли по магазинам. И вдруг она прибегает вся в слезах: «Дима, я сумку или где-то оставила, или кто-то у меня украл!» А у нее в сумке кроме денег и паспорт, и комсомольский билет, и пропуск через границу!

Ну, оставил помощника дежурить и начал разбираться: «Давай-ка сейчас распишем. С чего вы начали?» – «С этого магазина». – «Что покупала?» – «Здесь ничего».

В другой магазин: «А вот здесь где-то покупала». Значит, этот уже отбрасываем. И таким образом дошли до нашего дома, у которого был внизу магазин. Его хозяйка нас хорошо знала, потому что мы ходили по одной лестнице. И только открываю дверь, а она к жене: «Фрау Нина, вы забыли сумку!» А моя «фрау Нина» в эту сумку положила 5100 шиллингов. Целый капитал!

Так мы ей вроде денег предложили, она аж вспыхнула: «Что вы, да как можно? У нас так не принято. Нет-нет, даже не думайте!»

Потом мы перед отъездом поехали в Баден. На вокзале зашли перекусить. После ресторана с магазинами, сытые и довольные, уселись в вагон. Поезд тронулся. Вдруг из здания вокзала выскакивает австриец, бежит вдоль состава и машет руками. Я посмотрел, говорю: «Видать, какой-то ротозей что-то оставил. Глянь, австриец чешет». А у жены глаза на лоб: «Дима, так это же моя сумка». Я соскакиваю, и тот ко мне бежит. Схватил сумку и успел заскочить в один из последних вагонов…

Честный народ. Наш бы разве кто-нибудь побежал? Скорее от поезда бы рванул. А из Австрии в 55-м меня перевели в Венгрию.

– Как раз назревали события?

– Да, напряжение уже висело в воздухе. Мне казалось, что мадьяры к нам неплохо относились. Нет, конечно, хуже, чем те же австрийцы. Но все-таки… Австрийцы, может быть, в душе что-то держали, но чтобы это продемонстрировать, ни в коем случае. А эти могли. И в магазине могли нахамить, и соврать, что какой-то товар, который ты покажешь, отсутствует: «У нас этого нет, это осталось только для рекламы».

Жили мы тогда в городе, в одном доме. Одним словом, там раньше был «бардак». Каждый из нас жил в маленькой комнатке размером три на четыре метра. Из мебели – одна железная кровать стоит, из удобств – кран с холодной водой. Потом большой коридор – хоть в футбол играй. В коридоре две такие большие ниши, в которых установили по три плитки, чтобы готовить. А с торца здания, справа, забегаловка. Одним словом, вечером начиналось веселье. Утром выходишь – у нас вся стена уписана…

Жена приехала в Секешфехервар, когда нашей дочери было два месяца и 13 дней. Только она появилась, нас подняли по тревоге. Хорошо еще меня отпустили, я их кое-как собрал, посадил на поезд до Львова. Там всех выбросили на стадион и забыли об их существовании.

А мы в этом здании забаррикадировались, на окна – мешки с песком. Помню, как обучали женщин бросать гранаты. Потом всех по тревоге бросили на окраину Будапешта. Там мне довелось увидеть Серова, который тогда был председателем КГБ.

Мы располагались на складе авиатехнического имущества на окраине Будапешта. Восемнадцать офицеров нашего отдела спали вповалку прямо на бетонном полу. Приблизительно в 12 часов ночи меня кто-то растолкал. Открываю глаза, смотрю, какой-то незнакомый майор и наш полковник Смирнов. Оба в шинелях, с портупеями, на боку противогазы и пистолеты.

И на меня с матом: «Ты что натворил?» Я говорю: «Что, товарищ полковник, я натворил?» – «Ты что, пьяный, что ли был?» – «Никак нет. Я не пью, товарищ полковник. У меня с печенью проблемы». – «Ничего не понимаю. Он приказал тебя сейчас же притащить к нему. Давай быстро умойся!» Подходим к комнате Серова. Постучались, заходим: «Товарищ председатель, начальник особого отдела особого корпуса полковник Смирнов по вашему приказанию прибыл!» Я сзади стою. Кабинет длинный, Серов за столом сидит: «Я вас, полковник, не вызывал. Я лейтенанта вызывал». Наш начальник опешил. А тот мне: «Шифровать умеете?» – «Так точно!» – «А в Москву сумеете?» – «Так точно!» – «А в Политбюро?» – «Так точно!» – «А лично товарищу Хрущеву?» – «Так точно!» – «Садитесь! Полковник, идите. Вы мне не нужны».

Дверь только закрылась, он со мной так спокойно: «Посиди немножко, я чуть-чуть не дописал еще». Когда дописал, отдает 17 листов доклада об оперативной обстановке, какие, по его мнению и по мнению товарища Микояна, нужно принимать меры. Заставил меня перечитать, все ли ясно, нет ли чего непонятного. «Все ясно!» – «Надо сейчас же, как можно быстрее все передать. Но предупреждаю, чтобы ни одна душа ничего не знала! Особенно твой начальник, потому что я знаю на сто процентов, что он будет интересоваться. Понял? Ну, вы последствия знаете, если не выполните указания».

Дали мне охрану, а свободного помещения нигде нет. У меня закрытый ящик с шифрами, тогда еще ручные шифры были. В итоге посадили меня под лестницей среди швабр и метелок. Дали две упаковки сухого спирта для освещения. Потом у меня из носа с неделю, наверное, чернота шла от этого спирта…

Сидел, шифровал эти 17 листов примерно четыре часа. Все сделал с двумя проверками. Можно ведь и ошибиться, я же понимаю. И на телеграф. Туда прибегаю: людей куча. Вижу начальника штаба корпуса, полковника, всех прогоняет. Меня увидел: «А ты чего?» Говорю: «Мне серию «Г»!» А серия «Г» – это вне очереди, правительственная. Принимающий посмотрел: «Какая еще серия «Г»?» А начальник штаба глянул: «Юра, если хочешь, чтобы у тебя осталась папаха на голове, то лучше вот сейчас послушай лейтенанта и обеспечь. Как можно быстрее надо передать! Ты же знаешь, что такое серия «Г».

Через день опять вызывают. Еще… В общей сложности я зашифровал 42 листа. Первая ушла в Политбюро ЦК КПСС, а вторая – в Политбюро лично Хрущеву. Все планы мероприятий, где Янош Кадар и насколько он дееспособен и надежен, где оппозиция. А оппозиция вся собралась в югославском посольстве. В югославском, не в американском! Югославы, кстати сказать, нам там пакостили больше, чем американцы. Тогда Тито и этот наш поругались, сложная создалась обстановка.

Они там просидели восемь дней. Потом вдруг ночью выехали оттуда колонной на машинах. Но тут по дороге сразу приняли: впереди встал наш бронетранспортер, по бокам машины, сзади… Всех, конечно же, арестовали.

В третий раз, опять ночью, меня разбудили. Смотрю, мой преподаватель из Москвы, который меня учил шифровальному делу: «Ну, что, Дима, как дела?» – «Да ничего». – «Молодец! Там было немножко неясно, но мы разобрались. Все хорошо сделал. Не твои ошибки, телеграф подвел. Из-за связи где-то».

Когда закончились венгерские события, мне позвонили из Москвы с 8-го отдела, предложили на выбор несколько мест. Но я отказался: «Нет, все, перехожу на оперативную работу». У меня от этих бумажек глаза уже стали болеть.

А ведь знаешь как делают бесчеловечно? Мы работали тогда до полуночи. Днем на четыре часа перерыв. Потом опять приходишь до полуночи. Так они только под самый занавес все у начальника подпишут. Да еще майор Безродный ехидный такой был: «Дима, я тебе вот на закусочку принес!» Пачку дает и пошел спать. А мне эти шифровки надо в срочном порядке делать. И вместо того чтоб спать ночью, я их шифрую.

Хорошо потом на меня начальник другого отделения внимание обратил. «Ты, – говорит, – что-то плохо выглядишь». – «Да глаза вот подводят, и все». – «А с чего это?» – «Так без перерыва же…»

Он к начальнику. Тот меня вызывает: «Что там у тебя? Обстановка такая?» – «Да». – «Да ты что, милый, с ума, что ли, сошел? Мне бы сказал. Или ложился бы спать, а утром все сделал». – «По инструкции обязан! Как поступает, я сразу должен». Тогда он это дело поломал. А мне уже все равно, думаю – нет, это всегда так будет. И потом, шифровальщики, вы знаете, в органах и везде – это бесперспективно, там роста нет никакого. Как-то встретил во Львове возле УКГБ знакомого капитана. Мы с ним вместе учились в Москве, я в звании лейтенанта, он – в звании капитана. А тут я уже майор на оперативной работе, а он так капитаном и ходит.

– В Интернете есть фотографии по Венгрии, где венгры на улицах убивают людей в венгерской форме…

– Было дело. На столбах вешали мертвых вверх ногами, а лицо обливали кислотой. Венгры те еще ребята!

У нас только по Будапешту почти тысячу убитых и около 10 тысяч раненых. Эти цифры я знаю из шифровки. Серов давал объективную информацию.

Когда все началось, у нас сразу же они обрезали ВЧ-связь. Наши отцы-командиры, недолго думая, послали 28 солдат и офицера с прапорщиком. Те пошли по линии, стали проверять. И попали в засаду. Всех до единого венгры убили! Хотя вроде бы какое они отношение имеют к этой политике? Могли бы прогнать их, сказать: «Уходите отсюда и никакой связи вы не получите!»

– В чем заключалась оперативная работа в войсках?

– А зачем вам это? Главная задача – ограждение войск от проникновения агентуры противника в войска. А также защита секретов в войсках и вопросы боеготовности. Вот это три главных кита. Расскажу немного – что можно.

Когда я обслуживал Львовский аэропорт, выявил заранее обусловленную связь установленного разведчика западного… ладно, скажу… израильского с неизвестным… э… В общем, мы его установили, этого неизвестного. В самолете… Мое мнение, что израильская разведка самая сильная в мире. Евреев-то везде полно, и все работают…

И вроде сидел он постоянно в синагоге во Львове по восемь часов безвылазно, и вроде УКГБ никаких контактов не выявил. А тут в самолете этот контакт проявился. И сразу возникли проблемы.

Меня сразу к начальнику: «Вот сиди и думай, как легализовать это дело и чтобы мы вышли с предложением в Москву». Сидел, сидел, придумал. Им очень понравилось, позвонили в Москву, доложили.

А в Москве как раз намечалось всесоюзное совещание работников, обслуживающих аэропорт. Тогда военная контрразведка всех обслуживала. Это сейчас гражданские специалисты. Я туда поехал. Мне зашили тезисы выступлений, какие вопросы там поднять и все такое прочее.

В Москву приехал, сижу, не записываю, слушаю выступления других. Совещание проводит начальник главка. Он тоже выступил с докладом, потом встает и говорит: «А из Львова кто-то есть, кто обслуживает аэропорт?» Я встал: «Старший лейтенант Капранов». – «Вот меня генерал Горянинов уже замучил. Оттуда звонит и все просит, чтобы я дал вам возможность выступить. Есть хороший материал».

Я вышел, его в глаза не вижу, начальства вокруг много. Вышел, и объявляют: «Слово имеет старший оперуполномоченный, старший лейтенант Капранов». А я говорю: «Товарищ генерал, прошу извинения. Я не старший оперуполномоченный, я оперуполномоченный». Он сначала ко мне: «А что, по штату оперуполномоченный или должность у вас там кадровики хитрые украли и кому-то по блату дали?» – «Не знаю, товарищ генерал, мне это неизвестно». Он кадровика подполковника дернул. Тот говорит: «Да нет, там по штату положен старший уполномоченный». – «Немедленно дать телеграмму туда, что с этой минуты вы старший уполномоченный!» И потом начали слушать мой доклад, мои предложения. Вот так я там засветился.

– Когда умер Сталин, как это восприняли в органах?

– Конечно, с сожалением. Я в то время в Австрии служил, помню. А вот когда Берию посадили, пошли шифровки… Были даны ориентировка и указание, чтобы мы уничтожили все руководящие документы за его подписью. В Австрии у нас условий для сжигания не имелось, а документов лежала целая кипа. Так мы на улице сделали из кроватей клетки и жгли костры. Как раз я возглавлял это дело. К нам приходили австрийские коммунисты, выражали соболезнования.

С высоты сегодняшнего дня мне кажется, что тогда в государстве был порядок. Я как сотрудник госбезопасности, конечно, по долгу службы часто обращался в архивы. Там такая мура была до войны…

– В смысле мура?!

– Столько в этой системе МВД-МГБ и вообще в советских органах работало неучей, безграмотных людей, что сам черт ногу сломит. А потом ведь смотрите, в то время, когда шли массовые аресты, работали тройки. А во главе этой тройки сидел первый секретарь обкома партии. А почему на КГБ это валят, если основные виновники они?

– Исполнители.

– Не только. Так вот, я поднимал иногда архивные дела и как человек с высшим юридическим образованием просто ужасался. Это страшное дело! Два слова где-то человек сказал, пишут ему – «Антисоветская агитация и пропаганда» или просто «Враг народа». А там везде расстрельная статья…

В позапрошлый год мы похоронили нашего ветерана на 102-м году жизни. Как раз в тот период он был старшим следователем МГБ, еще при Берии. Рассказывал нам: «Дел было полно. Нас вызывали раз в неделю, все время по субботам. Вот приволокут целую стопку таких дел, а нас сидит всего шесть следователей. И вот по три, по четыре дела я должен к следующей субботе рассмотреть и дать по ним свое заключение». А у всех одна и та же «окраска», как мы тогда выражались. Антисоветская агитация, пропаганда и прочее. Один следователь – подхалим, другой – карьерист, третий – равнодушный, и знай себе подмахивают. Доходит до меня – у одного есть состав преступления, а другой чист перед советской властью. И нет тут никакого состава преступления».

Так что ты думаешь? Видно, не захотели его держать. «Меня, – говорит, – отправили в Горький, помочь там. А то, мол, там завал что-то, плохо работают. Через полгода из командировки возвращаюсь, узнаю, что мою должность сократили. Отправили на фронт».

– По Польше какие впечатления остались?

– Поляки любят с комфортом жить. К примеру, я захожу к полковнику Шиманскому. В углу сидит секретарша, уже меня знает. Первое ее движение какое? Вилку в розетку всунуть, чтобы вода грелась. Знает, что надо угощать – чайку, кофейку. Если есть настроение, Шиманский скажет: «По килиху махнем, товарищ Капранов?»

– Где вы служили в 68-м году?

– Во Львове, в аэропорту. Я так понимаю, что ваш вопрос связан с чешскими событиями. Меня они задели косвенно…

К нам в округ неожиданно прибыл заместитель председателя КГБ. Никуда не поехал, остался на аэродроме. Ко мне бегут: «Дмитрий Федорович, вас вызывают!» Иду, ловлю на себе любопытные взгляды окружающих. Обстановка заметно накалена…

Наш разговор состоялся прямо на бетонке аэродрома: «Дмитрий Федорович, все поручается вам! Обеспечите проживание экипажей и стюардесс! Они должны быть изолированы от местного персонала. Самолетов, особо важных, транспортных – 27 штук. Мы думаем, что таким будет количество доставленных персон. По пассажирскому самолету на каждого оппозиционера. На каждый самолет пару оперативников».

Я ему говорю: «Товарищ генерал-полковник, у меня всего четыре человека здесь». – «Разумеется. Вы не переживайте, в ваше распоряжение поступает все управление КГБ по Закарпатской области во главе с начальником. В ваше подчинение и в ваше распоряжение! Вы ответственный, поскольку знаете здесь обстановку. Но одно небольшое условие – чтобы ни одна душа не знала! Никто! Видите, я никому ничего не сказал. Кроме вас, никто ничего не знает. Если что-то просочится, то я буду знать… вы понимаете? Отвечаете головой!» Ну, что мне оставалось делать? Как говорится, только щелкнуть каблуком, да и все.

Только они улетели, а я уже думаю, как же мне обеспечить такой режим секретности? Сорок боевых самолетов здесь стоят в линейку. Каждый день ходят летчики, техники, инженерно-технический состав, охрана. Как же я обеспечу секретность? Даже в холодный пот бросило… Думаю: «Нет, без генерала Клюева, командира дивизии, я никак не обойдусь». И вот я, майор, пригласил к себе на разговор генерала! А конечно, все вокруг меня ходят, круги накручивают. Стал ему объяснять: «Мне поставили чрезвычайно важную, государственной важности задачу. Я знаю, как ее выполнить. Но мне нужна ваша помощь. Только ваша! Нижестоящему я никому не могу, только вам. Но предупреждаю, если утечка какая произойдет, вплоть до генеральских погон…» – «Ну что вы, Дмитрий Федорович. Только скажите, все, что нужно, сделаю, и никто не узнает. Что нужно сделать?» Я ему вкратце рассказал: «Все боевые самолеты убрать туда, в конец аэродрома». – «Да ты что, Дмитрий Федорович! Да это же носители…» – «Надо сделать – значит надо сделать! Но чтобы никто не знал!» – «Все ясно!»

Утром приходим на завтрак, а там столы поставили на улице. Он сразу увидел: «Дмитрий Федорович, иди сюда, ко мне!» Смотрю, начальник политотдела, заместитель его рядом сидит. Повар сунулся было, а тот возьми да ляпни: «Стоп! Тут у них кроме Дмитрия Федоровича никто не работает. Ему первому положи!» Все на это заявление сразу глаза вылупили. Думаю, будь ты неладен…

После завтрака выходим, за мной сразу ухватился начальник политотдела: «Дмитрий Федорович, вы что тут с командиром затеяли?» – «Ну, разве это я затеял? Есть один вопрос, который поставил ЦК». – «Но меня же тоже ЦК утверждал!» – «Павел Иванович, при всем уважении к вам ничего не могу сказать. Будут события – следите. Сами все узнаете!»

И вот пошло дело, смотрю, приходят гражданские самолеты, и все в распоряжение майора Капранова. Бортпроводницы появились – девки красивые, одна к одной. Экипажи. У каждого вопросы. Всех надо спать уложить куда-то. Туалет, столовая…

Самолеты приходят один за другим, а на КП появился заместитель командующего Воздушной армией генерал Гвоздиков. Слышу по громкой связи: «Майору Капранову срочно зайти на КП!» Надо идти…

«Дмитрий Федорович, вот говорят, вы тут старший, ответственный. Меня главком ВВС Вершинин уже замучил, кишки мне все перевернул. Спрашивает, куда вы берете самолеты? И когда они пойдут назад, чтобы их встречать? Что ему ответить?» – «Отвечайте, что груз еще не поступил». – «…твою мать, так и сказать, главкому?» – «Так и скажите, сошлитесь на меня. Есть, мол, тут ответственный за это».

И вот как-то вечером заходит на посадку пассажирский самолет, садится. Ждали, ждали, никто не открывает. Потом вышел командир экипажа. И тут же подлетает вместе с колонной служебных машин начальник УКГБ. Поступает команда в Москву не отправлять, а развести всех по местным обкомовским дачам, по одному человеку. «Волга», два оперативных работника – посадили первого. Второй пошел…

В этом самолете прилетело все чехословацкое руководство, за исключением Свободы. Он пролетел сразу непосредственно в Москву. К нему отнеслись с уважением.

И вот вышли Дубчек, Смрковский и Черник. Дубчека отправили. Черник со Смрковским вышли, видят, что мы всех растаскиваем, руки сцепили замком, друг за друга держатся… Меня спрашивают: «Что делать?» – «Растащить и в разные машины!» И вот так всех отправил по дачам. А самолеты все ушли пустыми в Москву.

– Как вы попали на работу в Москву?

– Приведу вам пример бытового национализма. В 1973 году после двух лет службы в Польше я снова получил направление в Прикарпатский военный округ. Приехала жена из Москвы, начали советоваться: «Дима, куда тебя из Польши отправят?» – «Да не знаю, обычно откуда прибыл, туда и направляют, в тот же округ, в Прикарпатский». Тут она мне ультиматум поставила: «Как хочешь, но я с тобой на Украину больше не поеду!» – «Чего это ты не поедешь?»

И оказалось, что я как работник органов кое-чего не ощущал. Жена рассказала мне, как она во Львове сходила на рынок купить мяса. Конечно, базар есть базар, но все же… В общем, ей там одна тетка влепила прямо в глаза в таком плане: «Обождите, скоро мы вашей кровью крыши будем красить! А то ходите тут, еще выбираете, какое наше мясо жрать будете…» Мне, конечно, в свое время тоже много чего обещали, но жена была настроена серьезно: «Помнишь, я заикалась год? Неделю не могла прийти в себя. Я больше этого не хочу! У меня сердце хреновое, я с тобой не поеду!» Я подумал, подумал и сдал квартиру. А с квартирами тогда все было очень непросто! Стал проситься в Москву: «Слушайте, у меня жена больная, дочь учится здесь. Я ее прописать никак не могу». – «Да нет у нас здесь таких должностей. Тебя с большим повышением и перспективой роста отправляем на Дальний Восток!» – «Нет, я отвоевался. Теща умерла, жена еле ходит. В Москву или в Подмосковье хоть дворником сейчас же пойду!»

И на мое счастье, идет по коридору покойный ныне генерал Николаев – заместитель начальника главка. В Польше мы с ним много общались. Узнал меня, поздоровались: «Дмитрий Федорович, ты чего здесь?» – «Вот такая и такая проблема…» – «Хм, а знаешь что? Ты погуляй-ка здесь. Я поговорю с товарищами». Посоветовался с кем-то, спрашивает меня: «В Кубинку пойдешь?» – «Спрашиваете! Пойду, конечно!» Так я здесь и оказался. На пенсию вышел в 98-м…