ВОРОШИЛОВГРАД{1}

Перед тем, как выехать в г. Ворошиловград, бывший начальник УНКВД Коркунов и я были приняты Секретарем ЦК КП(б)У тов. Н.С. Хрущевым, который, ознакомившись с нами, дал установку: крепко ударить по вражеским гнездам, осевшим в Донбассе, и в особенности по антисоветским право-троцкистским кадрам, меньшевикам, эсерам, украинским националистам, а также и по другим разновидностям контрреволюции.

Вооруженный этой глубоко партийной установкой тов. Н.С. Хрущева, я приехал в Ворошиловград и приступил к работе.

Н.Г. Соколов — бывш. нач. 2-го отдела УГБ УНКВД по Ворошиловградской области[1586]

В ночное время выезжали тт. Соколов, Воскобойников, Удовенко и среди работников 4 отдела ходили такие разговоры, что они поехали «молотить», то есть применять физические меры воздействия.

И.Д. Дольников — нач. 7-го отдела УГБ УНКВД по Ворошиловградской области[1587]

Издевались надо мной, заставляя смотреть на электролампочку, Коркунов, Балычев, Сквирский, Федоренко и Васько, руководили издевательствами Коркунов и Балычев.

Н.С. Чумичев, жертва репрессий[1588]

Протокол очной ставки с Капустиным Максименко подписывал в одной из комнат тюрьмы, также не помню из больницы или камеры, но Максименко на очную ставку не сам пришел, а его принесли на кровати уже, и уже, судя по этому, можно было заключить, что он ранее был избит. Тогда же, точно не помню перед очной ставкой или после очной ставки, Воскобойников мне сообщил, что Максименко сам ходить не может, так как у него произошло загноение одной или обеих ягодиц и ему была произведена операция…»

Сиренко — нач. 2-го отдела ОО НКВД 6-й армии [1589]

Был доставлен Максименко в тюрьму ночью тюремной машиной в тяжелом состоянии — с побоями задней части тела и частично икр ног, что выяснилось после приема со слов главного врача тюрьмы Спектора и лекпома Моляра. До прибытия в тюрьму арестованного Балычев дал мне распоряжение освободить одну из камер-одиночек на спецкоридоре для содержания, выделить специально лекпома и врача и никого больше, кроме них и Максименко, не допускать.

К. А. Харченко — нач. тюрьмы[1590]

[…] в июле 1938 г. меня вызвал бывший начальник УНКВД Коркунов и приказал мне организовать изъятие из тюрьмы умершего арестованного Эпштейна. Беркович прибыл в тюрьму и отвез труп на кладбище, где и похоронил. Причем Беркович сказал, что он похоронил не умершего, а убитого старого члена партии.

Я.И. Нерозин — бывш. нач. АХО УНКВД по Ворошиловградской области[1591]

Ольга Довбня

Привлечение сотрудников УНКВД по Ворошиловградской области к уголовной ответственности за нарушение «социалистической законности»

Исследование связано с проблемой кадровых чисток органов НКВД после прекращения массовых операций Большого террора. Что касается разработки данной проблемы, то в центре внимания историков оказались следующие вопросы: причины кадровых чисток органов НКВД, реакция их сотрудников на прекращение массовых репрессивных акций и восстановление «социалистической законности», кадровые изменения в органах НКВД в 1939-1941 гг.[1592]

В контексте кадровых чисток органов НКВД историки выделили следующие аспекты: ликвидация непосредственных исполнителей карательных акций; устранение потенциальных критиков в рядах НКВД; перекладывание вины за нарушение «социалистической законности» с партийных органов на НКВД; ослабление социального недовольства, вызванного массовыми репрессиями и произволом сотрудников НКВД; обновление личного состава подразделений НКВД[1593].

Что касается реакции сотрудников НКВД на прекращение Большого террора и восстановление «социалистической законности», то, по меткому выражению украинского историка Р. Подкура, большинство попыталось «проскользнуть между Сциллой и Харибдой»[1594].

Вторым типом реакции стало недовольство попытками партийных вождей переложить вину за упрощенное ведение следствия на НКВД. При этом историки акцентировали внимание на том, что сотрудники государственной безопасности становились фактически заложниками режима[1595].

Таким образом, анализ историографии позволяет сделать вывод, что проблема кадровых чисток органов НКВД после окончания Большого террора и восстановления «социалистической законности» активно изучается историками, однако существуют перспективы для дальнейших исследований. В частности, введение в научный оборот новых источников позволит комплексно исследовать механизм кадровых чисток чекистской среды в период восстановления «социалистической законности». Проанализированная литература показывает, что этот вопрос не был предметом специального исследования.

Исходя из вышеизложенного, цель исследования — комплексный анализ механизма привлечения сотрудников органов НКВД к ответственности за нарушение «социалистической законности» в период Большого террора.

Географические рамки — территория Ворошиловградской (ныне Луганской) области, образованной 3 июня 1938 г. путем отделения от Донецкой области[1596].

Хронологические рамки — период с 17 ноября 1938 г. по 17 августа 1941 г. Выбор первой даты связан с появлением постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», санкционировавшего кадровую чистку НКВД СССР. Выбор второй даты объясняется окончанием судебного процесса в отношении сотрудников Управления НКВД по Ворошиловградской области.

Основу исследования составляют разнообразные по содержанию и характеру исторические источники, в том числе и опубликованные. Автором использованы материалы трех фондов Отраслевого государственного архива Службы безопасности Украины (далее — ОГА СБУ): ф. 5 (уголовные дела на лиц, которые не были реабилитированы), ф. 8 (отдел кадров и управления кадров КГБ УССР), ф. 12 (личные дела бывших сотрудников органов государственной безопасности).

Источники можно разделить на пять групп. К первой группе отнесены документы ЦК ВКП(б) и КП(б)У и ее местных партийных комитетов. Принятые Политбюро ЦК ВКП(б) решения определяли основные принципы деятельности законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти. При анализе протоколов партийных собраний сотрудников УНКВД по Ворошиловградской области основной акцент делался на исследовании взаимодействия органов НКВД, прокуратуры и представителей Компартии; а также реакции сотрудников НКВД на прекращение террора и восстановление «социалистической законности».

Ко второй группе отнесены законодательные акты и решения исполнительных органов власти (постановления СНК СССР, ЦИК СССР, Уголовные кодексы РСФСР и УССР), ставшие правовой базой для реализации государственного террора.

Третью группу источников составляют жалобы репрессированных. Ценность данной группы источников заключается в выявлении методов ведения упрощенного следствия сотрудниками НКВД.

К четвертой группе относятся документы организационнораспорядительного характера, рапорты, протоколы, заявления, материалы служебного расследования. Эта группа источников отражает механизм деятельности органов НКВД в период восстановления «социалистической законности».

В пятую группу источников объединены материалы следствия и судебных процессов в отношении нарушителей «социалистической законности». При анализе этой группы источников основное внимание уделялось изучению следующих моментов: мотивы привлечения к уголовной ответственности сотрудников НКВД; методы ведения следствия и судебных процессов; роль судебных органов в осуждении сотрудников НКВД; выявление отличий в наказаниях сотрудников НКВД, в частности руководителей и рядовых чекистов; вмешательство в процесс осуждения и реабилитации центральных судебных органов (Верховный суд СССР, Военная коллегия Верховного суда СССР), Генеральной прокуратуры СССР и Главной военной прокуратуры СССР; рычаги, задействованные для проведения кадровых чисток.

В контексте анализа поведения сотрудников НКВД, привлеченных к уголовной ответственности, основное внимание акцентировалось на причинах нарушения «социалистической законности» в период Большого террора и стратегии защиты.

Управление НКВД УССР по Ворошиловградской области было сформировано 11 июня 1938 г. Состав УНКВД:

— начальник:

а) до 25 июня 1938 г. должность занимал бывший начальник Макеевского горотдела УНКВД по Донецкой области старший лейтенант госбезопасности А.Д. Балычев[1597]; '

б) с 25 июня 1938 г. до 8 января 1939 г. исполнял обязанности бывший начальник 4-го отдела УНКВД по Киевской области капитан госбезопасности Г.И. Коркунов[1598]. Но приказ о назначении был объявлен по НКВД УССР только 14 июля 1938 г. — в день, когда нарком А.И. Успенский находился в Сталино[1599];

— заместитель начальника: с 11 июня до 27 октября 1938 г. — капитан госбезопасности А.Д. Балычев[1600];

— начальники 3-го (контрразведывательного) отдела УГБ УНКВД:

а) с 4 июня по 31 октября 1938 г. временно исполнял обязанности лейтенант госбезопасности В.В. Калганов;

б) с 15 октября 1938 г. — бывший начальник Рубежанского райотдела УГБ УНКВД по Ворошиловградской области сержант госбезопасности В.А. Врублевский[1601];

— начальник 4-го (секретно-политического) отдела УГБ УНКВД: с 11 июня 1938 г. до 20 апреля 1939 г. лейтенант госбезопасности Н.Г. Соколов[1602];

— начальник 6-го отдела УГБ УНКВД: с 15 октября 1938 г. в соответствии с приказом НКВД УССР № 677 назначен бывший исполняющий обязанности начальника отделения 3-го отдела УГБ УНКВД по Ворошиловградской области младший лейтенант госбезопасности К.И. Бельский;

— начальник 1-го спецотдела УНКВД: с 15 октября 1938 г. в соответствии с приказом НКВД УССР № 677 исполняющим обязанности назначен бывший инспектор 8-го (учетно-статистического) отдела УГБ УНКВД по Ворошиловградской области В.П. Попов;

— начальник 2-го спецотдела УНКВД: с 15 октября 1938 г. в соответствии с приказом НКВД УССР № 677 исполняющим обязанности назначен бывший оперуполномоченный Боково-Антрацитовского райотдела УГБ УНКВД по Ворошиловградской области сержант госбезопасности В.С. Бредихин[1603].

Вновь созданное УНКВД по Ворошиловградской области во главе с Григорием Ивановичем Коркуновым развернуло активную работу по борьбе с «врагами народа». Для каждого района и даже шахты, без учета оперативных данных, были установлены так называемые «лимиты», для ускорения выполнения которых Коркунов лично ездил по местам дислокации межрайонных следственных групп и районным аппаратам НКВД, обязал районы подавать по 30–40 и более справок на аресты, а тех, кто не выполнял требование, наказывал[1604]. Также от межрайонных следственных групп требовал выбивать не менее 3–4 признательных показаний ежедневно[1605]. Спешка в оформлении справок привела к фальсификации следственных дел[1606].

Таким образом, Коркунов принимал непосредственное участие в оперативно-следственной работе, недостатки которой, как отмечал в рапорте начальник 3-го отдела УГБ УНКВД по Ворошиловградской области Гнутов, покрывала областная тройка, которая в течение 9-27 сентября 1938 г. провела десять заседаний и приговорила к расстрелу с конфискацией имущества 1226 человек[1607].

Главой тройки 9 и 10 сентября был начальник УНКВД по Сталинской области П.В. Чистов[1608], а с 13 сентября — Г.И. Коркунов. Все протоколы тройки подписаны также секретарем Ворошиловградского обкома КП(б)У П.М. Любавиным[1609], прокурором области П.Ф. Нощенко и секретарем тройки В.П. Поповым[1610]. Под председательством Коркунова тройка приговорила к расстрелу с конфискацией имущества 845 человек[1611].

Но постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 17 ноября 1938 г. и приказом НКВД СССР № 00762 от 26 ноября 1938 г. был отменен ряд оперативных приказов о проведении массовых репрессий и установлен порядок передачи завершенных следственных дел для судебного разбирательства[1612].

Согласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. органам НКВД и прокуратуре запрещалось проведение массовых операций, связанных с арестами и выселением, возобновлялось действие 127 статьи Конституции СССР[1613], ликвидировались внесудебные тройки. Органы НКВД и прокуратура должны были придерживаться требований Уголовно-процессуального кодекса. Кандидатуры на должности прокуроров утверждались в ЦК ВКП(б) по представлению обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий и прокурора СССР, в следственные части НКВД направлялись наиболее квалифицированные, проверенные члены партии. При этом все кандидатуры на должность следователей в центральном и территориальных аппаратах госбезопасности утверждались приказом наркома внутренних дел СССР. В свою очередь приказ НКВД СССР № 00762 от 26 ноября 1938 г. регламентировал процедуру направления завершенных следственных дел в суд.

Восстановление «социалистической законности» сопровождалось пересмотром дел арестованных, но не осужденных внесудебными или судебными органами, а также проверкой деятельности сотрудников НКВД.

Для выработки механизма выполнения постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. и соответствующих приказов НКВД СССР нарком внутренних дел СССР Л.П. Берия предложил наркомам союзных и автономных республик, начальникам территориальных аппаратов УНКВД провести оперативные совещания.

Первое совещание оперативного состава УНКВД по Ворошиловградской области состоялось 23 ноября 1938 г. К сожалению, ознакомиться с протоколом нет возможности[1614], поэтому основным источником является письмо начальника УНКВД Г.И. Коркунова секретарю ЦК КП(б)У Н.С. Хрущеву от 19 января 1939 г., в котором он утверждает, что на совещании активно звучала самокритика[1615].

Следующее совещание состоялось 6 января 1939 г.[1616] Обсуждался только один вопрос — работа УГБ в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. На совещании присутствовали первый секретарь Ворошиловградского обкома КП(б)У М.Е. Квасов, областной прокурор П.Ф. Нощенко и заместитель областного прокурора Берегулько. Совещание открыл Коркунов, призвавший «путем критики и самокритики» разоблачить недостатки. Но совещание проходило вяло, содокладчики фактически повторяли сказанное ранее, поэтому в работу вмешался секретарь партийного комитета УНКВД Гудков. В частности, он акцентировал внимание присутствующих на отсутствии критики и самокритики в докладах, требовал признать, что в оперативно-следственной работе присутствуют две крайности: фальсификация дел и растерянность сотрудников НКВД. При этом вторую крайность Гудков пояснил ошибочным поведением заместителя областного прокурора Берегулько, обвинив его в заигрывании с арестованными, а также отсутствием помощи со стороны горпарткома[1617].

После вмешательства Гудкова к разоблачению недостатков в оперативно-следственной работе присоединились начальник отделения 9-го отдела УГБ УНКВД Китченко и начальник отделения 4-го отдела УГБ УНКВД Пекарев. Китченко отметил, что именно постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. положило конец всем бесчинствам, обратив внимание присутствующих, что искажения в оперативно-следственной работе берут свое начало «сверху»[1618]. Пекарев в свою очередь вспомнил о том, что некоторые справки составлялись механически, от следователей требовали добиваться признаний путем «почти убийства» арестованных, поэтому и сам применял «физические действия». Но при этом на реплику первого секретаря Ворошиловградского обкома КП(б)У Квасова об ошибках в работе ответил, что у него ошибок нет, а арестовывал он исключительно врагов народа[1619].

Начальник Краснодонского райотдела Колобов искажения в оперативно-следственной работе связал с плохим руководством со стороны УНКВД. Начальник отделения 9-го отдела УГБ УНКВД Афанасьев покаялся в том, что допустил халатность в следственном деле Комашко, а также выступил с критикой в адрес начальника Старобельского райотдела Старкова, который не предоставил ему возможности ознакомиться с учетами агентуры и архивами[1620].

К обсуждению перестройки оперативно-следственной работы присоединился областной прокурор Петр Фомич Нощенко. Он отметил, что сотрудники УНКВД продолжают работать «по старинке», доклады носят отвлеченный характер, фальсификация следствия — преступление, за что следует судить, а единственным положительным моментом в перестройке работы УНКВД является организация Коркуновым бюро жалоб[1621].

На эти упреки отреагировал начальник 4-го отдела УГБ УНКВД Соколов, отметив, что отдельные работники боятся самостоятельно решать вопросы, поэтому обращаются со всевозможными мелочами, а некоторые трудности в следственной работе связаны с прокуратурой[1622]. В свою очередь начальник 1-го отделения 3-го отдела УГБ УНКВД Суд во всех искривлениях в оперативноследственной работе обвинил «врага народа» Успенского[1623].

Как видим, начальника УНКВД Коркунова почти не критиковали, единственным обвинением была слабая помошь областного управления районным аппаратам. При этом звучала критика в адрес прокуратуры и городского комитета КП(б)У. Первую обвиняли в том, что не проверяет дела в процессе следствия, вяло работает, заигрывает с арестованными, а горком КП(б)У — в отсутствии должного внимания.

Отсутствие в докладах и выступлениях самокритики и критики вызвало негативную реакцию М.Е. Квасова. Он заявил, что ничего в работе УНКВД не изменилось, никакие выводы не сделаны, практику избиения арестованных необходимо искоренить путем критики и самокритики[1624].

Субъективной причиной вмешательства М.Е. Квасова в работу УНКВД было желание поквитаться с Г.И. Коркуновым, имеющим компрометирующие материалы о работе Квасова на должности начальника политотдела Лозо-Александровского района Старобельского округа в период выборов в Верховный Совет УССР[1625].

В дальнейшем обострение отношений привело к тому, что работники обкома КП(б)У три дня скрывали от Коркунова телеграмму И.В. Сталина от 10 января 1939 г., в которой разъяснялось, что ЦК ВКП(б) в 1937 г. позволил в исключительных случаях применение «физического воздействия»[1626].

Не найдя поддержки в прокуратуре, Квасов 7 января 1939 г. вызвал к себе начальника 1-го отделения 3-го отдела УГБ УНКВД сержанта госбезопасности Ефима Матвеевича Суда, который и стал основным обвинителем Коркунова на партийном собрании работников УНКВД по Ворошиловградской области[1627].

В работе следующего открытого общего собрания парторганизации УНКВД по Ворошиловградской области согласно протоколу от 17 января 1939 г. участвовали 79 человек, из них 65 — члены ВКП(б), 14 — кандидаты в члены ВКП(б). Предлагалось обсудить два вопроса: прием в члены и кандидаты в члены партии и утверждение решений партийного комитета. Но по предложению Суда в повестку дня внесли еще один: «О ставленниках врага народа Успенского»[1628]. При этом третий вопрос был рассмотрен на закрытой части, где основным докладчиком и стал Суд.

Е.М. Суд заявил, что в связи с ограничением регламента не смог 6 января разоблачить недостатки в оперативно-следственной работе, поэтому только сейчас может выдвинуть обвинения в адрес Коркунова: штурмовщина в оперативно-следственной работе, массовые необоснованные аресты, зажим критики, преследование инакомыслящих[1629]. Вспомнил Суд и о том, что Коркунов привлек к документированию сотрудников милиции, которых впоследствии арестовали и обвинили в искажении следствия, при этом отметив, что арестовали их правильно[1630]. Не обошел вниманием и «вредительскую работу» с кадрами[1631].

Громким заявлением в адрес Коркунова и его ставленников стало обвинение в арестах 50 человек из числа старых большевиков и убийстве во время допросов арестованных В.Н. Максименко и И.А. Эпштейна[1632]. Интересным представляется тот факт, что Суд не сомневался в том, что Максименко — враг, но задача чекистов — разоблачать врагов, а не убивать во время следствия[1633].

В конце выступления Суд не только высказал сомнение относительно социального происхождения Коркунова, но и обвинил его во вмешательстве в работу партийной организации[1634], в окружении себя подхалимами (Воскобойников[1635], Соколов, Гетьман, Брук, Черноусое), незаконном использовании на собственные прихоти до 30 тыс. руб. государственных средств[1636].

Все вышеизложенное, по мнению Суда, ставит под сомнение дальнейшее пребывание Коркунова в партийных рядах. Следует отметить, что партийное собрание проходило в отсутствие бывшего начальника УНКВД[1637]. Но заявления Суда были настолько громкими, что приняли решение пригласить на собрание первого секретаря обкома КП(б)У М.Е. Квасова и вызвать Г.И. Коркунова. Вместо Квасова на заседании присутствовали секретари горкома Тульнов и Костенко[1638], а прибывший Коркунов выступил с заявлением, что хочет все объяснить, а выступление Суда считает тенденциозным и непартийным.

Начал Коркунов с того, что отверг связь с Успенским, отметив, что бывший нарком УССР вел себя грубо, о чем он хотел додожить Ежову, но не хватило храбрости. Поэтому лишний раз к Успенскому не обращался, все распоряжения наркомата получал от начальника УНКВД по Сталинской области П.В. Чистова, а в Киев ездил только по вызову[1639].

Также Коркунов признал практику «штурмовщины» как враждебный метод оперативно-следственной работы, который применял в соответствии с установками «сверху», и рассказал об исправлении ошибок. В частности, в Старобельске было пересмотрено 250 дел, полученных из Сталино, принято решение об освобождении арестованных[1640]. Далее он отметил, что после образования УНКВД по Ворошиловградской области перестроил всю работу: пересмотрел учетные карточки, ликвидировал списки, ввел прокурорскую санкцию, без обоснования причин никого не арестовывал[1641]. При этом признал, что иногда бывал суетливым и несдержанным, объяснив такое поведение загруженностью и отсутствием опыта[1642].

Вместе с тем он считал правильным увольнение восьми начальников райотделов, поскольку они не соответствовали занимаемой должности[1643]. Были также отвергнуты упреки относительно вмешательства в работу парторганизации. Коркунов признал только то, что поручал Соколову вносить коррективы в протоколы, касающиеся агентурной работы и отправлявшиеся для ознакомления заместителю наркома внутренних дел УССР А.З. Кобулову[1644].

Коркунов указал, что лично проверял справки на аресты членов партии, опроверг заявления об аресте 50 старых большевиков и убийстве Максименко[1645]. Что касается убийства Эпштейна, то попросил этот факт проверить[1646]. При этом избиение арестованных признал, отметив, что били с партийной совестью врагов народа[1647].

Обвинения в растрате государственных средств также отверг, отметив, что деньги тратил по необходимости, и попросил этот факт проверить[1648].

Что касается социального происхождения, то Коркунов ознакомил присутствующих со своей биографией[1649].

После выступления Коркунова было принято решение завершить собрание. В связи с тем, что Суд выдвинул обвинения не только уголовного, но и политического характера, было принято решение об изложении их в письменной форме. Присутствующим напомнили, если кто-то располагает фактами преступных действий Коркунова, изложить их в письменной форме обкому или горкому КП(б)У.

В результате начальник административно-хозяйственного отдела (далее — АХО) Я.И. Нерозин в заявлении секретарю обкома КП(б)У М.Е. Квасову указал о нецелевом использовании Коркуновым 28460 руб. 06 коп. и об убийстве арестованного Максименко, отметив, что факт убийства могут подтвердить Патратьев, Беркович, Ступницкий[1650].

Заявления о преступных действиях Коркунова были рассмотрены на закрытой части заседания бюро Ворошиловградского обкома КП(б)У 19 января 1939 г. В соответствии с протоколом № 54 на заседании были приняты следующие решения: направить все материалы по делу Коркунова в ЦК КП(б)У и НКВД УССР с просьбой срочного их рассмотрения, после чего принять окончательное решение[1651].

Решение Бюро было озвучено 8 февраля 1939 г. на общем собрании парторганизации УНКВД по Ворошиловградской области.

Согласно протоколу № 2, комиссией обкома было установлено следующее: Г.И. Коркунов бесконтрольно использовал средства из особого фонда и допустил отдельные ошибки в оперативноследственной работе; заявление Я.И. Нерозина — тенденциозно, он несет полную ответственность за растраченные средства, так как знал о безобразии и не предпринял никаких мер[1652]. В связи с этим бюро обкома постановило: исключить из рядов КП(б)У Е.М. Суда, объявить выговор Коркунову и Нерозину, а также рекомендовать начальнику УНКВД по Ворошиловградской области М.И. Череватенко освободить последнего с должности начальника АХО[1653].

В дебатах участвовали Нерозин, Патратьев, Коркунов, Захаров, Афанасьев, Писаренко, Седых, Суд, Черноусов, Шершер, Носовский, Куница, Толмачев, Воронов, Коробчанский, Локотков, Гетьман, Федорчук, Винников, Геллер, Удовенко, Китченко, Соколов.

Нерозин, защищая себя, настаивал на том, что Коркунов не по назначению потратил средства, терроризировал подчиненных, в частности, чуть не довел его до самоубийства[1654]. В защиту Нерозина выступил Патратьев, предложив вывести из состава партийного комитета Хорошилова и Соколова, объявив выговор[1655].

Коркунов утверждал, что доказал ревизору то, что средства потратил по назначению[1656].

Захаров заявил, что надо перестроить всю работу, а Седых не поддержал постановление бюро обкома[1657].

Суд выступил в свою защиту, аргументируя тем, что не был приглашен на заседание обкома, подвергался давлению со стороны Коркунова, а также заявил об антисемитизме[1658].

В свою очередь, Афанасьев рассказал о хамском поведении Коркунова; Шершер, Носовский и Куница — о варварском отношении к подчиненным, Геллер, поддержав Суда, заявил о притеснениях со стороны Соколова, Хорошилова, Коркунова; Винников в свою очередь рассказал о притеснениях со стороны Коркунова[1659].

Черноусов выступил в свою защиту, заявив, что делал Суду замечания, поэтому тот и считает его ставленником Коркунова[1660]. Воронов, наоборот, поддержав обвинение Суда, негативно отозвался о работе Гетьмана и Воскобойникова, обозвав последнего «марафетчиком»[1661].

Локотков, Гетьман, Писаренко, Толмачев, Коробчанский поддержали постановление бюро обкома, а Соколов заявил, что у Суда старые счеты с Воскобойниковым[1662]. Федорчук, Китченко и Удовенко также поддержали постановление бюро обкома, обвинив Суда в клевете, при этом признав партийную работу запущенной[1663].

В конце заседания выступил первый секретарь обкома КП(б)У Квасов. Он сообщил, что основной задачей было выявление недостатков в оперативно-следственной работе УНКВД. Для этого были проведены открытые собрания, но только на бюро обкома КП(б)У открыто обсудили все проблемы. Что касается заявлений Суда, то они остались голословными, так как письменно он ?их не изложил[1664]. Далее Квасов заявил, что нет данных о том, что Коркунов ставленник «врага народа» Успенского; безусловно, он совершил много ошибок, за что и поплатился. Заявление же Суда, по его мнению, сделано с целью дезорганизации работы, но этого не случится, бесчинствам будет положен конец, в аппарате НКВД останутся те, кто преданно и честно работает[1665].

В результате было принято следующее решение: одобрить решение обкома КП(б)У об исключении Суда из членов партии как клеветника; наложить партийные взыскания на Коркунова и Нерозина, объявив выговор (первому — из-за отсутствия контроля за использованием денег из особого фонда, второму — из-за отсутствия контроля и несвоевременного разоблачения безобразного использования денежных средств); переизбрать партийный комитет, не обеспечивший соответствующую установку партийно-массовой и воспитательной работы[1666].

Таким образом, восстановление «социалистической законности» сопровождалось обузданием рвения сотрудников НКВД и перестройкой оперативно-следственной работы в соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. Сравнительный анализ стенограммы совещания оперативного состава УНКВД по Ворошиловградской области и протоколов общего собрания парторганизации УНКВД выявил следующую тенденцию: сначала критика в адрес руководства и самокритика носили общий характер, но впоследствии процесс обсуждения недостатков в оперативно-следственной работы стал более динамичен, тон острее, стали раздаваться упреки в адрес прокуратуры и местного комитета партии.

Критика, звучавшая на совещаниях оперативного состава и общем собрании парторганизации УНКВД в адрес руководителей, поддерживалась партийным руководством и играла ведущую роль на начальном этапе восстановления «социалистической законности». На втором этапе к делу подключилась прокуратура, материалы проверки которой стали основанием для арестов и осуждений прежде всего руководящего звена НКВД.

Дальнейшую судьбу бывшего начальника УНКВД по Ворошиловградской области Григория Ивановича Коркунова определили в Москве. Он был отозван в распоряжение НКВД СССР, а 5 июня 1939 г. арестован за принадлежность к «заговорщической организации А.И. Успенского»[1667]. К сожалению, ознакомиться с организацией и методами следствия нет возможности, поскольку уголовное дело хранится в фондах архива ФСБ РФ. Единствен— ное, чем мы располагаем, — это выдержка из протокола допроса арестованного Успенского от 20 мая 1939 г. и выписка из протокола очной ставки между арестованными Успенским и Коркуновым от 11 июня 1939 г.

На допросе от 20 мая 1939 г. бывший нарком внутренних дел УССР Успенский утверждал, что Г.И. Коркунов фальсифицировал дела арестованных бывших красных партизан из группы погибшего командира 14-й кавалерийской дивизии А.Я. Пархоменко, игнорировал обком КП(б)У и ЦК КП(б)У. В частности, не предоставил материалы дела второму секретарю ЦК КП(б)У М.А. Бурмистенко во время его приезда в Ворошиловград[1668]. Игнорирование руководства партии привело к тому, что, по словам Успенского, первый секретарь ЦК КП(б)У Хрущев заявил о необходимости проверки деятельности Г.И. Коркунова[1669].

Во время очной ставки, состоявшейся 11 июня 1939 г., Успенский подтвердил свои показания от 20 мая 1939 г.[1670] Какие именно показания в свою защиту давал Коркунов, неизвестно, но имеющиеся в деле № 67462 его письма первому секретарю ЦК КП(б)У Хрущеву от 19 января 1939 г. и исполняющему обязанности наркома внутренних дел УССР А.З. Кобулову от 19 января 1939 г. отрицают показания Успенского. В частности, Коркунов писал, что тесно сотрудничал с Бурмистенко, а конфликт с Ворошиловградским обкомом КП(б)У носит субъективный характер[1671].

Дело Коркунова рассматривалось на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 24 июля 1940 г. Подсудимый был обвинен в преступлениях по статьям 58-1 «а», 58-7 и 58–11 Уголовного кодекса РСФСР[1672].

В ходе досудебного дознания и судебного следствия было установлено следующее: Коркунов, находясь в должности начальника УНКВД по Ворошиловградской области в период с июля 1938 г. по январь 1939 г., производил массовые необоснованные аресты граждан и путем фальсификации следственных материалов возбуждал судебные дела по обвинению в тяжких государственных преступлениях; культивировал среди подчиненных ведение следствия с применением извращенных методов, что повлекло за собой несколько случаев со смертельным исходом; благодаря обширной фальсификации следственных дел отдельные дела расследовались неполно, и настоящие враги народа остались неразоблаченными; преступная деятельность имела тяжелые последствия, так как большое количество невинных граждан были репрессированы[1673].,

Военная коллегия Верховного суда СССР признала Коркунова виновным в совершении преступления по статье 58-7 Уголовного кодекса РСФСР, исключив обвинения по статьям 58-1 «а» и 58–11 Уголовного кодекса РСФСР. Руководствуясь статьями 319 и 320 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, Военная коллегия Верховного суда СССР постановила: Григория Ивановича Коркунова лишить специального звания капитана госбезопасности и подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества, лично ему принадлежащего[1674]. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал, впоследствии Коркунов был расстрелян в Москве и не реабилитирован.

Относительно судьбы сотрудников УНКВД по Ворошиловградской области, то в Ворошиловград в марте 1940 г. прибыла комиссия по военному трибуналу Харьковского военного округа (далее — ХВО) для проверки деятельности УНКВД по Ворошиловградской области, работа которой длилась три месяца[1675].

Члены комиссии выяснили, что сотрудники УНКВД, выполняя установки Успенского, под руководством бывшего начальника УНКВД по Ворошиловградской области Коркунова искусственно создали правотроцкистскую контрреволюционную организацию в Ворошиловграде[1676].

В частности, Суд утверждал, что Коркунов в период пребывания в Ворошиловграде Успенского вызывал к себе бывшего заместителя начальника 4-го отдела (до 1939 г. секретно-политический отдел назывался 4-м, а затем — 2-м) И.Т. Воронова и обязал предоставить списки старых большевиков — участников гражданской войны, среди которых были орденоносцы, руководители высшего и среднего звена, депутаты Верховного Совета УССР. При этом санкционировал их арест нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов[1677].

Заместитель военного прокурора ХВО Николаев, проверяя дела по контрреволюционной организации в Ворошиловграде, установил факты систематических пыток, произвола, фальсификации. Такое упорство военного прокурора вызвало противодействие сотрудников УНКВД по Ворошиловградской области. В частности, Воскобойников подал рапорт начальнику УНКВД Череватенко, в котором осудил действия Николаенко[1678]. Череватенко, защищая подчиненных, созвал бюро парторганизации УГБ УНКВД по Ворошиловградской области. Он подверг жесткой критике действия Николаенко, заявив, что в следственной работе за 1939 г. никаких нарушений не было, что касается предыдущего периода работы, то все ошибки исправляются: «[…]

т. Воскобойников из рук не выпускает постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г., то же самое могу сказать о тт. Соколове, Пекареве, Терещенко. Все они строят свою работу в соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б)»[1679].

После обсуждения рапорта Воскобойникова постановили:

«1…поведение замвоенпрокурора ХВО Николаева в период пребывания его в УНКВД заслуживает резкого осуждения, ибо его действия и поступки явились глубоко аполитичными, проникнутыми явной тенденциозностью и стремлением оклеветать не только тт. Соколова, Воскобойникова, Пекарева, Терещенко, но и УНКВД в целом;

2. Партбюро парторганизации УНКВД считает, что выдвинутые в своих постановлениях обвинения замвоенпрокурора ХВО Николаева против ряда руководящих работников УНКВД тт. Соколова, Воскобойникова, Пекарева, Терещенко являются необоснованными и клеветническими;

3. Партбюро констатирует, что тт. Соколов, Воскобойников, Пекарев, Терещенко за 1939–1940 гг. всю свою оперативночекистскую работу строили и организовывали в полном соответствии с решением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г.;

4. Партбюро, учитывая, что поскольку тт. Соколов, Воскобойников, Пекарев, Терещенко являются руководящим составом УНКВД, выдвинутые, хотя и необоснованные обвинения против них, могут внести элементы нездоровых настроений среди работников УНКВД, и что все это может отрицательно отразиться на оперативной работе УНКВД, поэтому считать необходимым поручить тт. Череватенко и Корнееву немедленно доложить обкому КП(б)У о неправильном поведении замвоенпрокурора ХВО Николаева и выдвинутых обвинениях против тт. Соколова, Воскобойникова, Пекарева, Терещенко с последующей информацией ЦК КП(б)У и НКВД УССР для принятия соответствующих мер»[1680].

Таким образом, в период восстановления «социалистической законности» органы НКВД фактически оказались в тисках прокуратуры. Приказ Прокурора А.Я. Вышинского от 26 ноября 1938 г. определял ее полномочия, в частности, прокуратура должна была доказать, что органы НКВД систематически нарушали закон, поэтому решение партбюро УНКВД по Ворошиловградской области не смогло затормозить процесс. Материалы проверки УНКВД легли в основу возбуждения уголовного дела в отношении Алексея Дмитриевича Балычева, Николая Герасимовича Соколова, Льва Рувимовича Воскобойникова, Леонида Михайловича Павлычева и Льва Ароновича Тарасовского[1681]. С санкции военного прокурора войск НКВД по Сталинской и Ворошиловградской областям военюриста 2-го ранга Шулепина они были арестованы[1682].

В ходе дознания были установлены любопытные факты ведения следствия сотрудниками УНКВД. В частности, оперуполномоченный 3-го отдела УНКВД УССР по Дрогобычской области В.И. Зинин раскрыл механизм фальсификации дела «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде». Так, основанием для возбуждения дела стали показания секретаря Ворошиловградского горкома КП(б)У Шаца[1683]. В результате справки на арест по делу составляли в соответствии с показаниями Шаца, а с появлением новых арестованных — по их показаниям[1684]. Но арестованные не всегда давали необходимые показания, поэтому протоколы допросов сначала корректировали сотрудники УНКВД Соколов, Воскобойников, Пекарев, Удовенко, Воронов, Ушаков, а затем их отдавали на подпись арестованным[1685]. Если арестованные лица не подписывали протоколы, их подвергали пыткам[1686]. Для этого в старом здании УНКВД существовала отдельная комната (архив)[1687]. Ночью следственные действия с применением пыток происходили в тюрьме[1688]. В результате от пыток, по свидетельству Зинина, умерли арестованные Эпштейн и Максименко[1689].

Показания сотрудника УНКВД П.Г. Китченко дополняют картину фальсификаций. По его словам, Т.И. Терехов и С.Е. Стеценко в результате пыток оговорили 40 человек[1690]. В частности, под пытками Стеценко заставили заполнить схему, предварительно составленную Пекаревым, вписав в нее фамилии лиц, указанных Коркуновым[1691].

В процессе следствия по делу А.Д. Балычева, Н.Г. Соколова, Л.Р. Воскобойникова, Л.М. Павлычева, Л.А. Тарасовского были допрошены и некоторые заключенные. Именно их показания раскрыли методы ведения следствия сотрудниками УНКВД по Ворошиловградской области.

Так, И.И. Дзедзиц сообщил, что его допрашивали разные следователи, но наиболее рьяными были Беленький и Сквирский, которые не только подсказывали фамилии «вербовщиков», но и били[1692]. В результате таких следственных действий Дзедзиц оклеветал 25 человек[1693].

С.Е. Стеценко рассказал, что его допрашивали Пекарев, Соколов, Балычев и Коркунов, постоянно подвергая пыткам, в частности, били палками в комнате архива, в результате чего он оговорил 123 человека[1694].

Т.И. Терехов дал показания против Воронова, Соколова, Коркунова, Балычева, которые избили его до потери сознания и заставили оговорить 60 человек[1695]. Об избиении во время допросов заявили также С.Т. Колесников, И.Д. Литвинов, Б.И. Корчагин, Б.В. Капустин, И.И. Кирюхин, Л.М. Ходос[1696].

В частности, Колесникова до потери сознания били Соколов, Воскобойников, Клименко, Тарасовский; Литвинова до крови изо рта — Соколов, Ушаков, Воскобойников; Капустина — Соколов, Воронов, Удовенко; Кирюхина — Лебедь и Воскобойников; Корчагина — Бобро, Воскобойников, Тарасовский; Ходосу отбили почку Соколов и Тимченко[1697]. При этом Кирюхин заявил, что видел Колесникова и Ходоса в бане со следами побоев на ягодицах[1698]. Ходос также рассказал о своем пребывании в больнице 2,5 месяца из-за избиений, специальном режиме содержания (был заключен в одиночку, не выпускали на прогулки и не давали отдыхать) и об убийстве В.Н. Максименко следователями[1699].

Как показывает рассмотрение материалов о смерти Максименко, он был арестован 12 июля 1938 г., а 24 сентября 1938 г. умер в тюрьме[1700]. Максименко арестовали по показаниям Семена Тарасовича Колесникова, которые он дал под пытками[1701]. Максименко обвинили в руководстве повстанческим штабом. По указанию Балычева его били в тюремной комнате, обитой войлоком[1702].

Согласно протоколу рассмотрения дела по обвинению Максименко В.Н. от 27 ноября 1939 г., в его следственном деле есть развернутые показания на 52 листах, протоколы очной ставки с Капустиным и Латышевым, но нет никаких документов, актов, справок, доказывающих вину[1703].

При этом 60 подписей Максименко на двух протоколах допроса от 2 сентября и 26 августа 1938 г. существенно отличаются от подписей в анкете арестованного от 18 июля 1938 г.[1704] Согласно акту судебно-графической экспертизы, подписи являются оригинальными, но большинство из них сделаны с нарушением координации движения[1705].

21 сентября 1938 г. Максименко перевели из тюрьмы в больницу. По показаниям начальника медицинской части С.Ю. Смоляра, его вызвал в тюрьму комендант А.С. Беркович для помощи арестованному Максименко[1706].

У больного была обнаружена слабость, высокая температура, тяжелые раны на ягодицах с признаками гангрены, поэтому его перевели в больницу[1707]. При этом Смоляр получил от Балычева установки, что, в случае смерти Максименко, в справке записать диагноз «паралич сердца»[1708].

Показания Смоляра подтвердили начальник Ворошиловградской тюрьмы Р.П. Спектор и заключенный Б.В. Капустин. Так, Спектор получил указания не переводить Максименко в тюрьму, чтобы заключенные не видели его в таком состоянии[1709]. Капустин обрисовал ужасную картину очной ставки с Максименко, состоявшейся 26 августа 1938 г.: «Меня привезли в тюремную больницу, где лежал избитый и почти без сознания, накрытый простыней Максименко. Следователь Сиренко в присутствии Воскобойникова открыл простынь, под которым лежал избитый и весь в крови Максименко. При этом следователь Сиренко, указав мне на избитого Максименко, сказал —смотри, если будешь отказываться, то с тобой будет то же, что и с Максименко»[1710].

В обзоре дела также есть показания бывшего начальника АХО УНКВД по Ворошиловградской области Я.И. Нерозина. В соответствии с протоколом допроса, в июле 1938 г. его вызвал Коркунов и приказал вывезти из тюрьмы умершего арестованного Эпштейна[1711]. Далее он свидетельствует: «…Беркович прибыл в тюрьму и отвез труп на кладбище, где и похоронил. Причем Беркович сказал, что он похоронил не умершего, а убитого старого члена партии. Я действительно видел труп Максименко и хорошо его запомнил, так как он был весь прогнивший и в ранах»[1712].

В свою очередь начальник отдела Сталинской территориальной инспекции военспецчастей и ПВО Е.П. Заволока во время допроса 16 февраля 1940 г. заявил: «Допрос в начале производил б[ывший]/замначальника УНКВД Балычев, Воскобойников. После того, как Максименко отказался давать показания, заявив при этом, что в НКВД это все фашисты, Воскобойников и другие сотрудники НКВД по несколько раз ударили его по ягодицам палкой от ножки венского стула, предварительно его заставив лечь»[1713].

Дополняют все эти показания объяснения начальника секретариата УНКВД по Ворошиловградской области лейтенанта госбезопасности К.И. Бельского: «При обходе мною камер, меня крайне удивило, что, когда я видел Максименко при аресте, он был жгучий брюнет, а когда я увидел его в камере, мне бросилось в глаза то, что он стал седой»[1714].

Что касается смерти арестованного И.А. Эпштейна, о которой сообщали Суд и Нерозин, то имеются только косвенные доказательства убийства, содержащиеся в протоколе осмотра архивноуголовного дела[1715].

Таким образом, все приведенные выше факты свидетельствуют, что обвинение по делу «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде» были сфальсифицированы при помощи пыток.

Несмотря на тяжелые обвинения, сотрудники УНКВД по Ворошиловградской области пытались избежать наказания. Стратегию их защиты можно изучить, анализируя протоколы допросов, очных ставок, судебного заседания Военного Трибунала войск НКВД Киевского особого военного округа.

В частности, А.Д. Балычев подтверждал факт допроса Максименко вместе с заместителем начальника 4-го отдела УГБ НКВД УССР С.И. Гольдманом и Л.Р. Воскобойниковым. Но отверг все обвинения в убийстве Максименко, настаивая, что арестованный умер от болезни сердца[1716]. Единственное, что признал — избиение Максименко и Эпштейна: «[…] теперь я прекрасно понимаю, что применение санкций в таких случаях, как с Максименко, было необоснованно»[1717].

Воскобойников утверждал, что делом Максименко не занимался, а только его заканчивал, никакого «физического воздействия» не применял[1718]. Соколов дал показания, что дело «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде» возникло на основе показаний Гудкова и агентурных материалов, отбросив все обвинения в его фальсификации[1719].

Следователи провели очные ставки, в том числе и между сотрудниками УНКВД по Ворошиловградской области. Во время очной ставки между Воскобойниковым и Балычевым, состоявшейся 18 марта 1941 г., последний подтвердил, что Воскобойников и Тарасовский били Максименко, но Воскобойников обвинения отверг[1720].

На очной ставке между Балычевым и Тарасовским, проведенной в тот же день, был подтвержден факт избиения Максименко, при этом Тарасовский показал, что производством дела занимался Воскобойников[1721].

Заключенный Корчагин во время очной ставки 21 февраля 1941 г. с Воскобойниковым указал, что последний вместе с Тарасовским били его ножкой от стула. Чекист все обвинения отверг[1722].

Таким образом, стратегия защиты арестованных сотрудников УНКВД по Ворошиловградской области основана на перекладывании вины, отрицании обвинений, признании отдельных перегибов, санкционированных «сверху». Также чекисты ссылались на политическую ситуацию. Так, Л.Р. Воскобойников в автобиографин писал, что жизнь готов отдать в борьбе за торжество линии партии[1723].

Предварительное следствие по делу А.Д. Балычева, Н.Г. Соколова, Л.Р. Воскобойникова, Л.М. Павлычева и Л.А. Тарасовского было закончено 24 мая 1941 г. и отправлено по подсудности.

На судебном заседании, состоявшемся 12–15 августа 1941 г., Военный Трибунал войск НКВД Киевского особого военного округа без участия обвинителя и защитника рассмотрел уголовное дело А.Д. Балычева, Н.Г. Соколова, Л.Р. Воскобойникова, Л.М. Павлычева и Л.А. Тарасовского по статье 206-17 п. «б» Уголовного кодекса УССР.

Судебное заседание началось с допроса обвиняемых. Балычев указал на недостатки предварительного следствия, отметив ограничения в предоставлении объяснений по каждому эпизоду обвинения. Как и во время предварительного следствия, не признал факт фальсификации дела «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде» и опроверг участие в убийствах Эпштейна и Максименко, признав, что бил их по лицу[1724]. Также Балычев отрицал обвинения бывшего сотрудника УНКВД по Ворошиловградской области И.Т. Воронова, заявив, что хотел его арестовать на 10 суток за избиение арестованных[1725].

Тарасовский, отрицая убийство Максименко, признался в том, что избивал арестованного Балычев, а держали — он и Воскобойников[1726].

Соколов признал факт применения пыток к «врагам народа», но отрицал фальсификацию дела «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде»[1727]. Также отметил, что вносил в протоколы коррективы стилистического характера, не меняя их содержания, осуждал оформление громоздких протоколов, санкционированных Москвой, подтвердил, что дело «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде» начал Успенский[1728]. Вспомнил Соколов и о том, что бывший областной прокурор Нощенко знал обо всех открытых делах и не мешал следствию. Но причастность к убийству Эпштейна и Максименко отрицал[1729].

Воскобойников акцентировал внимание на том, что работал помощником оперуполномоченного и не мог самостоятельно вести следствие, выполняя лишь отдельные поручения, поэтому не понимает обвинений в искажении следствия[1730]. Зато Павлычев считал, что его арест связан с конфликтом с бывшим наркомом внутренних дел УССР И.А. Серовым[1731].

Во время судебного заседания допросили свидетелей, проходивших по делу. Начальник Ворошиловградской тюрьмы Р.П. Спектор и военный врач А.Н. Покровский подтвердили свои показания относительно смерти Максименко и Эпштейна[1732].

При этом Покровский отметил, что следов пыток на теле Эпштейна не увидел, но покойника запретил вскрывать Коркунов, заставил переписать акт о смерти, угрожая уголовной ответственностью в случае разглашения факта смерти Эпштейна[1733].

На вопрос о причинах смерти ответил, что она могла произойти в результате падения или нанесения побоев[1734].

По факту смерти Эпштейна была допрошена врач госпиталя А.Г. Фельгрон, подтвердившая запрет вскрытия покойника. Она рассказала, что арестант лежал в луже воды, а вокруг бегали растерянные чекисты, недовольные ее приездом, поэтому сразу уехала и акт о смерти не подписывала[1735]. Впоследствии к ней пришел Покровский и запретил рассказывать о том, что произошло в тюрьме[1736].

После этого были допрошены лица, репрессированные по делу «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде». В частности, Д.В. Богданов подтвердил показания о варварском отношении Воскобойникова к арестованным; Т.И. Терехов — об избиении его Соколовым вместе с Балычевым, в результате чего он вынужден был оклеветать других граждан; И.И. Дзедзиц обвинил Воскобойникова в фальсификации дела, а Соколова, Балычева, Коркунова — в избиениях; И.Д. Литвинов также обвинил Воскобойникова в фальсификации дела, а Соколова — в пытках, упомянув о смерти Максименко от избиений; Л.М. Ходос заявил об избиении его Коркуновым, Соколовым, Тимченко и Воскобойниковым, отметив, что тюрьма вечером стонала от криков, поэтому ее называли «скотобойней»; Б.В. Капустин рассказал о том, что издевались над ним в так называемой «мясорубке» Соколов, Удовенко, Воронов, в результате чего он оклеветал себя и других, его приговорили к расстрелу, он ждал казни в камере смертников 84 часа и фактически сошел с ума; Б.И. Корчагин обвинил Тарасовского и Воскобойникова в избиениях[1737].

Что касается подсудимых, то они отрицали факт фальсификации дела, а применение мер физического воздействия объясняли провокационным поведением репрессированных[1738].

В ходе судебного заседания были также допрошены и сотрудники УНКВД. В частности, Г.И. Хорошилов рассказал об избиении Ходоса Соколовым и Удовенко, акцентировав внимание трибунала на том, что среди сотрудников УНКВД по Ворошиловградской области распространялись слухи об избиении арестованных Балычевым, Соколовым и Тарасовским[1739].

В свою очередь К.И. Бельский подтвердил факт избиения Ходоса и Максименко, отметив, что не знает, кто именно их бил, а на вопрос Балычева, применял ли лично Бельский физические меры воздействия в отношении арестованных, ответил: «Арестованных я бил»[1740].

Свидетель С. Прицкер сообщил присутствующим, что аресты по делу «правотроцкистской контрреволюционной организации в Ворошиловграде» происходили после совещания у Успенского, акцентировав внимание на «ненормальных взаимоотношениях» между Н.Г. Соколовым и Г.И. Коркуновым, А.Д. Балычевым и Г.И. Коркуновым[1741].

Свидетель И.Т. Воронов подтвердил, что Эпштейна допрашивал Удовенко, а Максименко — Воскобойников; он не знал об избиении Эпштейна, а Максименко избивали Воскобойников вместе с Тарасовским[1742]. Также Воронов признался, что избивал Терехова после того, как получил санкцию[1743]. Он также рассказал о существовании установки Павлычева, чтобы в протоколах допросов «красной нитью» проходила тема войны, подтвердил случаи, когда сначала арестовывали, а потом брали санкцию у прокурора, корректировки протоколов Соколовым и моду на громоздкие протоколы[1744]. Павлычев все обвинения в свой адрес отверг, в чем его поддержали Прицкер, Балычев, Соколов, Тарасовский[1745].

Члены трибунала приняли решение отказать в ходатайстве обвиняемых относительно допроса дополнительных свидетелей и истребовании дополнительных документов, однако предложили заслушать последнее слово обвиняемых.

Балычев в последнем слове отметил, что если и допускал ошибки, то не следует расценивать их как намеренное нарушение социалистической законности, а при обсуждении меры наказания не лишать надежды на то, чтобы вместе с народом бороться против фашизма; попросил направить его на передовую, где он докажет свою «преданность родине»[1746].

Соколов присоединился к словам Балычева и просил не оставлять его в тюрьме, а отправить на фронт, где он согласен «отдать жизнь в борьбе за родину»[1747].

Воскобойников сказал, что преступником себя не считает, потому что всегда был передовым человеком, неоднократно премированным и награжденным, поэтому всегда будет отстаивать свою партийную честь; самым страшным, по его словам, было услышать об исключении из партийных рядов[1748]. В конце он попросил о полной реабилитации[1749].

Павлычев в последнем слове сказал, что не пытается ничего доказать, он «преданный партии Ленина — Сталина», и просил суд предоставить возможность умереть на фронте «за свою партию, за родину»[1750].

Тарасовский подчеркнул, что нарушения социалистической законности допустил несознательно, поэтому просил суд отправить его на фронт искупить свою вину «в борьбе с фашизмом»‘[1751]. На этом судебное заседание, длившееся четыре дня, было завершено.

В приговоре судебного заседании Военного трибунала войск НКВД Киевского военного округа от 15 августа 1941 г. указывалось, что предварительным и судебным следствием была полностью доказана вина А.Д. Балычева, Н.Г. Соколова, Л.Р. Воскобойникова, Л.М. Павлычева и Л.А. Тарасовского. Но, учитывая, что преступление было совершено в соответствии с установками «врагов народа» А.И. Успенского и Г.И. Коркунова, вместо полной санкции статьи 206-17 п. «б» Уголовного кодекса УССР, предусматривающей высшую меру наказания, было принято решение применить статью 46 Уголовного кодекса УССР о лишении свободы. Так, А.Д. Балычева, Н.Г. Соколова и Л.М. Павлычева приговорили к 10 годам ИТЛ, без лишения прав; Л.А. Тарасовского и Л.Р. Воскобойникова — к 8 и 6 годам соответственно, без лишения прав. Всех осужденных лишили специальных званий «капитан госбезопасности», «старший лейтенант госбезопасности» и «лейтенант госбезопасности»[1752]. Срок наказания исчислять, учитывая предварительное заключение: Балычеву, Павлычеву, Воскобойникову — с 13 февраля 1941 г., Тарасовскому — с 17 февраля 1941 г., Соколову — с 26 февраля 1941 г.[1753] По второму примечанию к 27 статье Уголовного кодекса УССР исполнение приговора отложили до окончания военных действий, отправив обвиняемых на фронт[1754].

С Павлычева 12 января 1942 г. была снята судимость, он был отправлен на фронт, где и погиб. Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 31 января 1942 г. Балычева освободили со снятием судимости и направили на фронт[1755]. О том, как сложилась дальнейшая судьба Соколова и Воскобойникова, известно со слов Балычева и свидетельств Л.Г. Кривцовой. Балычев заявил, что он, Соколов и Воскобойников в 1942 г. были отправлены в Киев для выполнения спецзадания в тылу врага, но Соколов был убит во время облавы в селе под Киевом, а с Воскобойниковым потеряна связь[1756]. В свою очередь Кривцова в заявлении от 19 декабря 1942 г. сообщила, что Воскобойников был замучен немецкими оккупантами в тюрьме. Как сложилась дальнейшая судьба Тарасовского, неизвестно.

Таким образом, восстановление «социалистической законности» проходило в два этапа. На первом этапе (1938–1939 гг.) основной третейской инстанцией выступила компартия, ограничившая рвение сотрудников НКВД, контролировавшая перестройку оперативно-следственной работы в соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г., санкционировавшая критику руководства НКВД и направлявшая ее «снизу» до самого «верха».

На втором этапе (1939–1941 гг.) эти функции взяла на себя прокуратура, материалы проверки которой стали основанием для арестов и осуждений сотрудников НКВД.

Основой стратегии защиты обвиняемых сотрудников УНКВД стало перекладывание вины на руководящее звено сотрудников НКВД СССР и УССР, осужденных как «враги народа», отрицание всех обвинений, признание отдельных перегибов, санкционированных «сверху».

Дела обвиняемых сотрудников УНКВД рассматривались в закрытом судебном заседании Военной коллегией Верховного суда СССР и Военным трибуналом войск НКВД Киевского особого военного округа. Подсудность дела и вина зависели от занимаемой должности. Так, дело бывшего начальника УНКВД по Ворошиловградской области Коркунова рассматривалось в закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР.

Его лишили специального звания «капитан госбезопасности» и подвергли высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества. Приговор обжалованию не подлежал. Однако Коркунов настаивал на своей невиновности. 3 сентября 1940 г. ему отказали в пересмотре дела, а через день расстреляли в Москве. Посмертная реабилитация его не коснулась[1757].

Уголовное дело бывшего начальника 4-го отдела УГБ Н.Г. Соколова, начальника 3-го отделения 4-го отдела УГБ, а впоследствии начальника следственной части УНКВД по Ворошиловградской области Л.Р. Воскобойникова, начальника отделения 4-го отдела УГБ НКВД УССР Л.М. Павлычева, оперуполномоченного 4-го отдела УГБ НКВД УССР Л.А. Тарасовского, исполняющего обязанности начальника УПО НКВД УССР А.Д. Балычева рассматривалось на закрытом судебном заседании Военного трибунала войск НКВД Киевского особого военного округа. Однако рассмотрение дела проходило в условиях нацистской агрессии, что, вероятно, и повлияло на решение трибунала. К осужденным на длительные сроки заключения применили примечание ст. 27 Уголовного кодекса УССР, позволившее отложить наказание. Осужденных отправили на фронт «искупать вину». Преступникам из НКВД дали еще один шанс на жизнь. Павлычев, Соколов и Воскобойников погибли на фронте в 1942 г., судьба остальных пока неизвестна.