МОСКОВСКИЙ ЦЕНТР

Выслушав мой доклад, Примаков моей работой остался недоволен и заявил мне: «В краевом управлении НКВД о Вас очень плохого мнения. Имейте в виду, что я часто бываю на докладе у Люшкова (нач. УНКВД Дальневосточного края. — В.Х.) и достаточно мне сказать, что у меня есть такой Андреев, и Вас не будет».

П.З. Примаков — УНКВД Дальневосточного края

В последний период пребывания Курского (нач. УНКВД. — В.Х.) в Новосибирске он стал явно фальсифицировать дела. Я видел это и однажды спросил его, почему он смотрит сквозь пальцы на фальсификацию следственных дел. Курский заявил мне, что в работе НКВД взята другая линия, что такое мое отношение к его работе является оппортунизмом и что проводимая им линия является не фальсификацией, а высшим достижением в методах чекистской работы.

A. И. Успенский — народный комиссар внутренних дел УССР

Стесняться в арестах не следует, ибо если даже в аресты попадут и непричастные к делу люди, то это обстоятельство не играет существенной роли […]. Для всех присутствующих было ясно, что на перегибы обращать особого внимания не следует.

B. С. Валик — заместитель начальника УНКВД Орловской области

Мы немало расстреляли, а взяли не всегда тех, кого следовало. Скажите, пожалуйста, кто из Вас, из начальников областных управлений, может сказать, что он в процессе этой операции вскрыл крупную организацию. Этого сказать никто не может… Поступали довольно просто, так же, как и судили просто — никаких протоколов, взяли сволочь, кулака, беглого — расстреляли, но что за ним есть — это не вскрыто.

Н.И. Ежов — нарком НКВД СССР на февральском совещании сотрудников НКВД УССР в Киеве[72]

Владимир Хаустов

Новый заговор в НКВД

После арестов в апреле — мае 1937 года Г.Г. Ягоды и руководителей основных оперативных отделов наркомат НКВД СССР возглавил Н.И. Ежов, который по указанию Политбюро ЦК ВКП(б) являлся исполнителем в проведении массовых репрессий. Однако по мере ослабления репрессивной политики вновь назначенные начальники областных управлений, которые выполняли установки Центра о репрессировании, стали ответственными за нарушения законности. Официальной версией постепенно становилось утверждение о нарушении «социалистической законности», наличии «заговора в НКВД».

Среди реабилитированных сотрудников управлений государственной безопасности НКВД СССР и союзных республик фигурируют главным образом арестованные до начала проведения массовых операций летом — осенью 1937 г.

В реализацию преступного «кулацкого» приказа, приказа по инонациональностям были вовлечены практически не только оперативный состав, но и сотрудники неоперативных подразделений. Поэтому процесс реабилитации лишь в незначительной мере затронул кадры, которые стали послушными исполнителями карательных акций.

Определенные изменения в массовых репрессиях и вакханалии арестов были намечены в решениях январского 1938 г. Пленума ЦК ВКП(б), осудившего необоснованные исключения коммунистов из партии, после которых происходили их многочисленные аресты. Только в январе 1938 г. на оперативном совещании Ежов ставил в пример деятельность начальника УНКВД Орджоникидзевского края П.Ф. Булаха. Однако после январского 1938 г. Пленума ЦК ВКП(б) резко усилился поток жалоб на беззакония, творимые в управлениях НКВД. В ЦК ВКП(б) была прислана даже окровавленная рубашка из Орджоникидзевского края. Вскоре после пленума в феврале 1938 г. был подготовлен проект приказа наркома НКВД «О преступных действиях работников УНКВД Орджоникидзевского края, отстранении от должности нач. УНКВД Булаха и аресте Перервы, Светличного, Писаренко и других». В приказе отмечалась необходимость продолжения последовательных ударов, направленных на «вскрытие всех вражеских гнезд, ликвидации базы и кадров иностранных разведок и их правотроцкистской и иной агентуры». Вместе с тем руководство НКВД вынуждено было признать массовые нарушения уголовнопроцессуального законодательства, которые объяснялись «действиями врага, проникшего в наши ряды и сумевшего осуществить свою подлую работу». В ходе расследования были установлены избиения и издевательства над арестованными, аресты по случайным непроверенным данным. В качестве дискредитации органов НКВД указывались факты демонстрации в камерах следов побоев, чтобы сделать более сговорчивыми других арестованных. В приказе давались завуалированные указания о том, как действовать с заключенными, чтобы ослабить поток жалоб. Дискредитацией органов госбезопасности назывались препровождение избитых арестованных в городские амбулатории для лечения, организация их встреч с членами семей.

По результатам расследования, проведенного особоуполномоченным НКВД СССР майором госбезопасности Е.А. Тучковым, были арестованы восемь человек, включая начальника отдела управления госбезопасности, начальников райотделов, оперуполномоченного. Начальник управления, который обвинялся в политической близорукости и беспечности, первоначально в марте был отстранен от должности и до установления степени его вины зачислен в резерв НКВД[73]. При встречах с сотрудниками Булах высказывал недовольство тем, что его деятельность ничем не отличалась от действий других руководителей, но только он подвергся гонениям.

В апреле 1938 г. Булах, проживавший в гостинице «Москва», был арестован. Ордер на арест был подписан заместителем наркома внутренних дел М.П. Фриновским[74].

Во время одной из встреч И.В. Сталин спросил у Н.И. Ежова, на? основании каких материалов арестован Булах, бывший начальник УНКВД Орджоникидзевского края. И здесь, возможно, приоткрывается завеса над такой важной проблемой, как информирование Ежовым членов Политбюро о ходе массовых операций. Он заявил Сталину, что Булах арестован по показаниям бывшего начальника УНКВД Ростовской области Я.А. Дейча, обвинявшего Булаха в том, что он являлся немецким шпионом. Однако, приехав в наркомат внутренних дел, Ежов немедленно вызвал начальника секретариата И.И. Шапиро и дал ему задание допросить Дейча и добиться от него показаний на Булаха как на немецкого агента[75]. Указание Ежова было выполнено. Булах признался, ято в состав участников заговора он был завербован Дейчем, который также рассказал ему о связях Г.Г. Ягоды с фашистскими кругами Германии[76]. Таким образом, Ежов старался не допустить распространения информации о «перегибах» в деятельности oneративного состава. Руководящие работники наркомата давали также показания о том, что получали от Ежова задания просматривать подозрительные письма, адресованные Сталину.

Но на январском 1938 г. совещании Ежов приободрил начальников управлений для усиления репрессий в ходе проведения массовых операций. Для этого он избрал верную тактику, отметив постоянное внимание Сталина и других членов Политбюро к деятельности НКВД. «Директивы я получаю и согласовываю с Центральным Комитетом, — отмечал Ежов. — А тов. Сталин нами руководит, знаете, вот так, что если бы наши отделы, или нарком ваш сумели так поставить дело, как тов. Сталин, тогда бы было действительное конкретное руководство». Далее Ежов подчеркнул, что все шифротелеграммы, которые не относятся к технике работы органов госбезопасности, он направляет в ЦК. В качестве примеров нарком зачитал резолюции Сталина на телеграмме Д.М. Дмитриева о ходе следствия по немецкой операции, на сообщениях руководителей НКВД, в том числе начальника УНКВД Оренбургской области А.И. Успенского, будущего наркома НКВД Украины. В своем спецсообщении тот докладывал о раскрытом им заговоре «польских шпионов и диверсантов», входивших в мифическую Польскую военную организацию. Ежов уточнил, что получал от Сталина указания вплоть до того, как вести следствие, и по конкретным фактам из протоколов допросов: «Вот этому сталинскому стилю конкретного руководства нам еще надо учиться и учиться, если мы хотим стать подлинным оперативным чекистским аппаратом»[77]. Тревожным сигналом для начальников УНКВД прозвучали в речах Фриновского и Ежова на январском совещании 1938 г. установки на необходимость дальнейшего очищения рядов НКВД от «предателей, скользких, малонадежных элементов». Заместитель наркома отмечал: «у нас есть области, где аппарат УГБ еще совсем не затронут». В заключение своего выступления он рекомендовал: «…Мы должны еще раз просмотреть как следует свои аппараты, очиститься от элементов, которым мы не доверяем, элементов не способных, которые на завтра в лучшем случае окажутся грузом, а в худшем случае в любой момент нас продадут»[78]. Ежов же отметил необходимость арестов предателей в чекистской среде, поставил задачу «приглядеться к самому человеку, достоин ли он быть чекистом, не подорвет ли он авторитета этого великого имени чекиста. Нам надо к мелочам приглядываться». Как и в других советских ведомствах, Ежов не доверял сотрудникам аппарата из «чуждых людей», то есть упомянул категорию «бывшие». Он рекомендовал не обращать внимания на их прошлые заслуги[79].

Атмосферу, царившую на совещании, передал нарком НКВД Белоруссии Б.Д. Берман. Когда Ежов поставил вопрос о деятельности троек, то все начальники НКВД, за исключением одного, выступили за продление их действия. Далее он призвал бороться с вельможами, которые не понимают важности возложенной на органы госбезопасности задач борьбы с контрреволюцией и шпионами. При этом он отметил, что ошибки неизбежны, но не надо смущаться, а необходимо смело продолжать операции[80].

В апреле 1938 г. одновременно с арестами наркомов Народного комиссариат водного транспорта (НКВТ) и Народного комиссариата путей сообщения (НКПС) был арестован И.М. Леплевский, отвечавший за деятельность транспортного отдела НКВД СССР. Чуть ранее по указанию Сталина арестовали его брата Г.М. Леплевского, помощника Прокурора СССР, который усомнился в правдивости показаний в марте 1938 г. обвиняемых по делу правотроцкистского блока. В том же апреле последовал арест одного из ближайших соратников наркома Л.М. Заковского, которого Ежов сумел назначить своим заместителем. Ранее Заковский возглавлял УНКВД по Ленинграду и области, где с огромным рвением выполнял приказы по массовым операциям, сумел отличиться в операции по эсерам и заслужил одобрение Сталина. Возглавивший после него УНКВД в Ленинграде М.И. Литвин, которого привел с собой из аппарата ЦК ВКП(б) Ежов, предполагал, что его назначат заместителем наркома, но этого не произошло. Ранее нарком обещал назначить Литвина своим заместителем, поскольку Фриновского планировалось назначить наркомом военно-морского флота. Литвин отомстил Заковскому. В центр последовала абсолютно объективная информация о фальсифицированных делах в отношении, например, работников судостроительной промышленности, что привело к срыву производственной программы. Вскоре Заковского арестовали.

Аресты высокопоставленных сотрудников НКВД в первой половине 1938 г. были связаны с различными причинами, но обвинения в нарушении законности, фальсификации дел, применении в отношении арестованных физических мер воздействия носили единичный характер. Например, начальник УНКВД по Свердловской области Дмитриев стал самым известным в центре фальсификатором: он прислал телеграмму о том, что операцию по немцам и полякам завершил и приступает к операции по русским. Однако стало известно об огромном количестве арестованных, которые не подпадали под категории, подлежащие репрессированию. В управлении было подготовлено 18 тысяч трафаретных справок. Заместитель наркома Фриновский в мае 1938 г. потребовал объяснений, поскольку в присланном очередном спецсообщении из Свердловска речь шла о фальсификации при проведении польской операции — большинство арестованных были украинцами, русскими и белорусами. Но, скорее всего, недовольство Фриновского было связано и с тем, что Дмитриев дал указание, чтобы в ходе польской операции арестовывали тех людей, чьи фамилии заканчиваются на «-ский». По этому поводу в центре шутили, что Фриновскому не стоит появляться в Свердловске. После ареста в ходе допроса Фриновский ставил себе в заслугу постановку вопроса перед Сталиным и Ежовым об аресте Дмитриева.

Очень важно остановиться на фигуре наркома НКВД Украины Успенского. Это был один из немногих руководителей госбезопасности, который встречался со Сталиным в период репрессий 1937–1938 годов[81]. В сентябре 1937 г. Ежов вызвал начальника Оренбургского УНКВД Успенского, заслугой которого было раскрытие антисоветской повстанческой казачьей организации в области. Ежов сообщил Успенскому, что в ЦК ВКП(б) недовольны его работой. Вызов был не случаен. В феврале 1935 г. Успенский являлся заместителем коменданта московского Кремля по внутренней охране, куда был назначен по предложению Ягоды. Однако в феврале 1936 г. в результате интриг в отношении коменданта Кремля он был снят с должности и отправлен на периферию заместителем начальника УНКВД Западно-Сибирского края. Искушенный в фальсификации дел, Успенский быстро зарекомендовал себя при подготовке январского процесса 1937 г. по делу о так называемом параллельном троцкистском центре. Двое обвиняемых — А.А. Шестов и М.И. Строилов были подготовлены к процессу при самом непосредственном участии Успенского, который затем доставил их в Москву. После этого последовало его новое продвижение на более высокую должность. Ежов оценил заслуги Успенского, назначив его начальником УНКВД Оренбургской области. И здесь, на новой должности, Успенский проявил себя в борьбе с вымышленными советским руководством врагами народа, антисоветскими элементами.

Однако в это время Ежов регулярно докладывал Сталину о заговоре в НКВД, который состоял из различных заговоров внутри наркомата внутренних дел. В качестве составляющих Ежов выделил якобы заговоры в пограничных и внутренних войсках, в системе ГУЛАГа. Но наибольшую опасность представлял заговор в отделе охраны, на который была возложена задача обеспечения безопасности членов Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР. В дальнейшем обвинение в том, что в отделе охраны сидели враги, станет одним из пунктов обвинения Ежова.

Сталин проявлял интерес к расследованию и потому вызвал из Оренбурга Успенского, ранее назначенного и затем снятого Ягодой с должности заместителя коменданта Кремля.

На приеме в Кремле Сталин прямо спросил Успенского, честен ли он и не был ли завербован Ягодой. Далее Сталин потребовал ответа на вопрос, с какой целью он был направлен в Кремль. Ежов, присутствовавший на приеме, заявил, что Успенский регулярно приходил к нему и докладывал обо всех непорядках в охране Кремля. Встреча Успенского прошла удачно, хотя Шапиро, начальник секретариата Ежова, после аудиенции сказал, что по указанию Ежова им был заготовлен ордер на арест Успенского. Нарком был доволен встречей и отметил, что Успенский вел себя правильно, хотя не был уверен, чем закончится этот прием у Сталина[82]. Положительная оценка деятельности Успенского повлияла на его дальнейшую карьеру. В январе 1938 г. он был назначен наркомом НКВД Украины. Назначение было утверждено решением Политбюро ЦК ВКП(б). Переход на новое место был для Успенского поводом не только для радости, но и для раздумий. Он понимал, что продвижение и назначение на новый пост связано с его активной деятельностью по разоблачению «врагов народа» на прежней должности. Он отдавал себе отчет в том, что выполняет заказ партии. Зарекомендовав себя на должности начальника УНКВД Оренбургской области в качестве фальсификатора многочисленных дел о вымышленных повстанческих формированиях казачества, Успенский стал фигурой, востребованной в условиях массовых репрессий 1937–1938 гг. Поэтому он был, по его словам, не в силах отказаться от назначения на должность наркома внутренних дел Украины, понимая, что от него ждет Ежов. В январе 1938 г. он приехал на сессию Верховного Совета СССР в Москву. «Неожиданно, — вспоминал Успенский, — меня вызвал к себе Ежов. Я пришел к нему в служебный кабинет. Ежов был совершенно пьян. На столе у него стояла бутылка коньяка. Ежов сказал мне: “Ну, поедешь на Украину?..” Я понимал, что опыт моей вредительской заговорщической работы по Оренбургской области, который так поощрял Ежов, я должен буду перенести на территорию всей Украины и продолжал упорно отказываться. Но Ежов сказал, что этот вопрос уже решенный и я должен ехать»[83]. Трудно поверить, что Успенский отказывался ехать на Украину, поскольку весь предшествующий карьерный рост свидетельствовал о его стремлении двигаться выше и выше по служебной лестнице, послушно, даже «творчески», выполнять приказы по репрессиям.

Перед поездкой на Украину Ежов И февраля 1938 г. провел предварительное совещание. В ходе совещания он дал поручение подготовить справку о сотрудниках НКВД УССР. При этом он указывал, что необходимо убрать евреев, особенно с руководящих должностей, и заменить их украинцами и русскими. 17 февраля нарком рассматривал полученные статистические данные. Один из сотрудников отдела кадров НКВД СССР, присутствовавший на совещании, рассказывал о реакции Ежова при изучении списков. Просматривая материалы, он приговаривал: «Ох, кадры, кадры. У них здесь не Украина, а целый Биробиджан». Тут же он выносил резолюции по большому количеству сотрудников, предлагая кого арестовать, кого уволить, кого отправить в Главное управление лагерей на неоперативную работу[84].

Аналогичные установки Ежов давал и новому наркому внутренних дел Белоруссии А.А. Наседкину, сменившему Б.Д. Бермана. В мае 1938 г. при назначении на новую должность он поручил ему очистить аппарат НКВД от евреев, подчеркнув, что, по его сведениям, в аппарате наркомата только 30 процентов составляют русские и белорусы[85]. Стремительный карьерный рост Наседкина, который за период чуть более полугода продвинулся от начальника отдела областного управления до наркома союзной республики, был связан с его инициативами в репрессивной политике. В Смоленске в ноябре 1937 г. он раскрыл «латышский наЦионалистический центр», который с подачи Ежова заинтересовал Сталина, а в НКВД в тот же день направили шифротелеграмму о проведении операции по латышам.

Во время заседаний Верховного Совета СССР первого созыва в Кремле в январе 1938 г. Наседкин встретил Фриновского и рассказал ему об арестах, в том числе и эсеров. В ответ замнаркома дал ему указание арестовать как можно больше: «Бери всех, кто состоит на учете и примыкал в прошлом к эсерам. Пусть работают и в 2–3 дня посадят человек 500». Наседкин знал, что арестован командующий Белорусским военным округом И.П. Белов, которого обвиняют в связях с эсерами. Возможно, Фриновский рассказал ему о записке Сталина Ежову от 17 января об усилении поисков эсеров в армии и гражданских учреждениях в различных регионах СССР. Поэтому на вопрос Фриновского о том, сколько у него арестовано эсеров, он назвал вымышленную цифру 700 человек. Фриновский обрадовался и добавил, что есть повод доложить в ЦК, что ведется серьезная борьба с эсерами. Вряд ли можно верить в раскаяние Наседкина, который показывал, что он вынужден был арестовывать невинных людей[86].

Маховик репрессий продолжал раскручиваться в начале 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило 31 января дополнительно 6 тыс. человек для репрессирования в соответствии с приказом № 00447. Формально операция была рассчитана на 4 месяца, но фактически «лимиты» выделялись до сентября 1938 г.

В февральском выступлении Ежова на совещании сотрудников НКВД Украины впервые прозвучала определенная критика в адрес оперсостава по итогам проведения «кулацкой» операции, которая нашла свое отражение в проекте директивы для оперативных подразделений НКВД СССР. Он отмечал, что в управлениях процветала погоня за количественными показателями в ходе массовых операций, и, по его мнению, удар не был нанесен по руководящим националистическим, белогвардейским и шпионским кадрам. Это было указание для активизации проведения оперативных приказов по массовым операциям в связи с назначением нового наркома НКВД Украины. Ежов отметил, что oneрация слабо проводилась в пограничных районах, областных центрах и городах, в промышленности, на транспорте. Крупнейшим недочетом, по его мнению, являлся крайне низкий процент сознавшихся, что приводило к репрессированию несознавшихся. Это было характерно для всех регионов СССР. Так, в Мордовской АССР 96 % прошедших через тройку советских граждан, не дали показаний о своей «вредительской» деятельности[87]. При анализе дальнейших направлений деятельности управлений НКВД Украины Ежов подверг критике подготовку к репрессированию исключенных из ВКП(б), которых по учетам проходило более 10 тысяч человек[88]. Не являлся основанием для репрессий, по мнению наркома, и факт пребывания в австро-германском плену во время Первой мировой войны. Самым существенным стало упоминание о категориях «к. р. кулацкий элемент» и «сельская контрреволюция», когда Ежов косвенно признал, что под репрессии попадали колхозники, середняки и бедняки. В этой связи в показаниях арестованных в дальнейшем наркома НКВД Украины Успенского, начальника секретариата, а затем 1-го спецотдела НКВД СССР Шапиро содержатся признания о том, что они давали указания исправлять статистические данные о категориях репрессируемых с целью уменьшения количества рабочих и колхозников. Эта фальсификация отчетности создает определенные трудности для объективного анализа социально-классового состава репрессированных.

В проекте директивы, подготовленной по итогам поездки Ежова на Украину, дополнялись категории репрессируемых. В них включались: «а) офицерский и командный состав и добровольцы белой, петлюровской и гетманской армий; б) атаманы, главари, организаторы банд, повстанческих организаций и антисоветских восстаний; в) реэмигранты; г) представители царской, петлюровской, германской и белой администрации; д) бывшие активные участники украинских националистических организаций; е) лица, связанные с зарубежными украинскими националистическими организациями и деятелями, и при отсутствии их агентурного использования; ж) черное и белое духовенство, проникшее в промышленные предприятия, на транспорт, и духовенство, связанное с закордоном; 3) сектантские руководители и проповедники; и) бывший руководящий и кадровый состав антисоветских партий (эсеры, кадеты, меньшевики, сионисты, боротьбисты, анархисты) и члены этих партий, боровшиеся против советской власти во время гражданской войны и позже; к) бывшие контрразведчики, полицейские, вартовые, жандармы и каратели; л) бывшие кулаки; м) бывшие фабриканты и помещики; н) бывшие члены “Союза русского народа”, “Союза Михаила Архангела” и активные черносотенцы; о) все подучетные элементы, на которых имеются конкретные компрометирующие материалы, если они не охватываются перечисленными выше категориями»[89].

После февральского 1938 г. выезда на Украину Ежов добился резкого увеличения лимитов для этой республики. Политбюро ЦК ВКП(б) 17 февраля добавило для Украины еще 30 тысяч.

Успенский четко выполнял установки центра, прозвучавшие в выступлении Ежова на январском совещании руководящего состава органов госбезопасности, о поисках чуждых элементов, которые могут предать. Прежде всего он начал процесс чистки внутри аппарата НКВД Украинской ССР, обращая особое внимание на евреев. Недолгое время замнаркома НКВД УССР, а затем начальник 3-го отдела управления транспорта и связи НКВД СССР А.П. Радзивиловский показывал, что Успенский устраивал гонения на евреев, разъясняя оперсоставу, что все они являлись английскими или немецкими шпионами[90]. Вместо уволенных, переведенных в другие управления за пределы республики и арестованных сотрудников, включая начальников и замов областных управлений, начальников отделов, он подбирал штат проверенных, верных и зарекомендовавших себя фальсификаторов. Начальник Управления НКВД Житомирской области Г.М. Вяткин вспоминал, что еще в 1936–1937 гг. в управлении НКВД по Западно-Сибирскому краю (ЗСК) были сформированы специальные следственные группы для разработки троцкистов. Наиболее активные фальсификаторы, с которыми Успенский работал в ЗСК, оказались востребованными для него на Украине. В эту группу входил и Вяткин, в то время заместитель начальника Транспортного отдела УГБ в Западно-Сибирском крае, который теперь возглавил управление НКВД по Житомирской области. Его предшественник Л.Т. Якушев был арестован по указанию Успенского, приговорен в дальнейшем к 20 годам лагерей, но был амнистирован и востребован в годы войны. Бывший начальник Секретнополитического отдела УГБ НКВД ЗСК И.А. Жабрев возглавил Каменец-Подольское областное управление НКВД УССР, а начальник Особого отдела УГБ ЗСК Д.Д. Гречухин — УНКВД по Одесской области.

Среди спецсообщений Сталину весной-летом 1938 г. информации Успенского о «заговорах», «контрреволюционных» организациях занимали ведущее место по количеству. Так, за вторую половину июня 1938 г. из 204 спецсообщений о борьбе с «контрреволюционными элементами» более 30 были направлены с Украины. Успенский требовал от начальников управлений «творческого» подхода, раскрывать «заговоры» нестандартные, отличавшиеся от сообщений, направляемых в центр другими начальниками союзных и областных НКВД. По изощренности и разнообразию «выявленных» организаций, Успенский, безусловно, лидировал. Он докладывал о ликвидации резидентур итальянской и английской разведок, шпионско-вредительских организациях в Комитете резервов при СНК УССР, в Наркомсовхозов УССР, Днепропетровском пароходстве, РОВСовской организации в ВУЗ КВО, правотроцкистской организации в НКлесе Украины, эсеровской организации на Юго-Западной железной дороге, националистических организациях практически в каждой области Украины[91]. По так называемой польской операции Успенский арестовал огромное количество украинцев-униатов.

Успенский на оперативных совещаниях указывал на необходимость арестов наиболее видных партийных, советских, хозяйственных и других работников, которые проходили по учетам, независимо от того, имелись ли на них материалы о контрреволюционной деятельности. Он давал установки начальникам управлений не ограничиваться арестами одиночек, а «вскрывать организованное контрреволюционное подполье».

Успенский вызывал начальников управлений и ругал за шаблоны. Конкретно он был недоволен тем, что на Полтавщине было «выявлено» антисоветское партизанское подполье, возглавляемое бывшим командиром партизанского отряда Федорченко, который на момент ареста являлся заведующим орготделом Полтавского облисполкома. Подобные сообщения были типичными для областей, где в годы гражданской войны действовали красные партизанские отряды и, по мнению наркома, не содержали ничего нового. Но в результате «поисков» Успенский сообщил о раскрытии им националистической организации «Молода генерация»[92]. Такое усердие свидетельствовало и о том, что нарком НКВД Украины ликвидировал возможные «молодые ростки контрреволюции».

Отличился Успенский, «вскрыв» так называемый Всеукраинский Главный повстанческий комитет. В одном из домов области были обнаружены несколько десятков старых винтовок. Там размещалась ранее еврейская дружина самообороны, но это оружие было представлено в качестве вооружения повстанческого комитета[93].

Поэтому Ежов характеризовал Успенского перед членами Политбюро как решительного и успешного борца с происками иностранных разведок и антисоветскими элементами.

Аресты руководящего состава НКВД не по воле Ежова, а по Указаниям ЦК — например, в июле 1938 г. начальника УНКВД Ростовской области Г.А. Лупекина после письма секретаря обкома Сталину о нарушениях законности в области; бегство в Японию в июне 1938 г. начальника УНКВД Дальневосточного края Люшкова, которого напугали аресты сотрудников, — свидетельствовали о пошатнувшемся авторитете Ежова. Начальник отдела охраны Главного управления госбезопасности И.Я. Дагин показывал, что с лета 1938 г. Ежов сильно нервничал, поскольку аресты руководителей были связаны с неизбежными извращениями, на которые он когда-то давал указания не обращать внимания при проведении массовых операций.

Одним из первых 28 июля на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР был приговорен к высшей мере наказания начальник Орджоникидзевского УНКВД Булах. В ходе следствия первоначально он «признавался», что был участником заговора во главе с Ягодой. Ему припомнили, что он работал в судебных учреждениях при Петлюре в качестве секретаря окружного суда (хотя он занимал должность переписчика-машиниста в канцелярии прокурора Харьковской области)[94]. После проявленного Сталиным интереса к причинам ареста Булаха в протоколе появилась запись о его связи с «правительственными кругами фашистской Германии». В обвинительном заключении следователи постарались свести все дело к организации в аппарате управления НКВД антисоветской предательской вредительской группы, куда вошли сотрудники управления в целях подрыва авторитета партии, ослабления мощи советской власти.

Однако избежать обвинений в конкретных реальных преступлениях было невозможно. Поэтому Булах и его подчиненные не могли отрицать огульные аресты партийных и советских работников, незаконные методы следствия, что также вошло в обвинительное заключение. Упор был сделан на репрессиях в отношении советской номенклатуры, хотя в справке, приложенной к делу, о количестве арестованных в крае за период с 1 октября 1936 г. по 1 июля 1938 г. указывается 16490 человек. За время руководства Булаха только с августа 1937 г. по апрель 1938 г. бьйю арестовано 14727 человек[95].

Таким образом, Булах стал первым руководящим работником НКВД, осужденным к высшей мере наказания в том числе за незаконные методы следствия, хотя статья 193-17 о воинских преступлениях Уголовного кодекса РСФСР (злоупотребление властью) в приговоре отсутствовала. Он был осужден на основании статьи 58-7, 8, 11 (диверсия, подготовка террористических актов, создание контрреволюционной организации). Это было типичное обвинение для арестованных по указанию Ежова сотрудников органов госбезопасности, обвиненных в качестве участников «заговора Ягоды». Начальники областных управлений являлись составной частью партийно-советской номенклатуры, и аресты первых секретарей крайкомов, обкомов предопределили их аресты. Например, начальник УНКВД Челябинской области И.М. Блат был арестован 13 июля 1937 г. Ранее более пяти лет он работал под началом первого секретаря Западного (Смоленского) обкома партии И.П. Румянцева, о котором как о враге народа шла речь на июньском 1937 г. пленуме ЦК ВКП(б). Он обвинялся в создании антисоветской контрреволюционной террористической организации правых в области. На допросах Блат «признался», что являлся членом этой организации. Он предполагал, что недолго пробудет на свободе, когда узнал об аресте Румянцева. Пытаясь показать свою небольшую роль в организации, он подчеркивал, что связан был только с Румянцевым, был в плохих отношениях с командующим Белорусским военным округом Уборевичем. Тем не менее Блат показал, что плохо боролся и даже скрывал троцкистов, а в заговорщической организации отвечал за подготовку взрывчатых веществ для проведения диверсий и террористических актов[96]. 13 ноября 1937 г. его расстреляли.

Точно так же был арестован 26 июня 1937 г. и начальник УНКВД Татарской АССР П.Г. Рудь, на протяжении нескольких лет возглавлявший управление по Азово-Черноморскому краю. Первый секретарь крайкома партии Б.П. Шеболдаев после ареста назвал Рудя участником контрреволюционной троцкистскотеррористической организации. Снова последовали обвинения в подготовке террористического акта уже в отношении Сталина во время его отдыха в Сочи, борьбе с одиночными троцкистами, а не с организованными группами. Приговорен к высшей мере наказания он был в особом порядке, то есть решением наркома внутренних дел и Прокурора СССР[97].

Оба руководителя областных управлений не принимали участия в массовых репрессиях, но не реабилитированы, так как в течение 1936–1937 гг. применяли изощренные методы вплоть до избиений арестованных «троцкистов» в процессе допросов для получения признательных показаний.

Некоторые изменения происходят в обвинительных заключениях на сотрудников после процесса по правотроцкистскому блоку в марте 1938 г. 15 октября 1937 г. Фриновский подписывает ордер на арест начальника 4-го отдела управления госбезопасности НКВД УССР О.О. Абугова. До назначения на эту должность он с 1922-го по 1930 г. работал в ГПУ Украины, затем замначальника УНКВД Горьковской области, начальником УНКВД Кировской области. Менее четырех месяцев Абугов прослужил начальником Секретно-политического отдела, попал под «чистку», проводимую наркомом внутренних дел УСССР Леплевским, был уволен, а затем арестован. Поскольку весь оперативный состав участвовал в массовых репрессиях, то до мая 1938 г. никто им не интересовался. За это время были арестованы первые секретари обкомов партии в Горьковской и Кировской областях. В первом майском протоколе допроса Абугов сознается «в антисоветском заговоре на Украине», куда он был вовлечен начальником Харьковского управления НКВД УССР С.С. Мазо. Покончившие жизнь самоубийством сотрудники рассматривались как заговорщики, ушедшие от расплаты за свою якобы контрреволюционную деятельность. А далее следует новое «признание» об участии в правотроцкистском заговоре в Горьком и Кирове, связях Н.И. Бухарина с антисоветским подпольем на Украине и стандартный набор обвинений в укрывательстве троцкистов, подготовке терактов. Никаких обвинений в незаконных методах следствия выдвинуто не было[98].

Назначение в августе 1938 г. Берии заместителем Ежова без согласования с наркомом вызвало мрачные и обоснованные предчувствия у руководства ГУГБ о возможности раскрытия нового «заговора в НКВД». Фриновский, назначенный наркомом военно-морского флота СССР, мрачно шутил, что лучше быть начальником отдела в ГУГБ, чем наркомом, когда Берия стал замнаркома НКВД.

Берия, знакомясь с делами оперативных отделов, привел в шоковое состояние начальника Особого отдела Н.Г. Николаева-Журида. В духе своего предшественника Ежова Берия высказывал в беседах с сотрудниками предположение о том, что среди них могут быть шпионы. К этому времени продолжалось следствие по делам руководителей областных управлений.

Можно полностью согласиться с точкой зрения, что расстрелы 28 августа 1938 г. Заковского, Миронова и других руководящих работников органов госбезопасности были превентивной мерой со стороны Ежова, когда вопреки его желанию, Сталин назначил Берию заместителем наркома внутренних дел. Ежов понимал, что арестованные могли дать достаточный материал для его компрометации[99]. Об этом давал показания и Фриновский, подчеркивая при этом роль Е.Г. Евдокимова, который в конце августа предлагал побыстрее расстрелять некоторых людей Ягоды и Заковского.

Вместе с тем такие расстрелы свидетельствовали о желании руководителей НКВД показать, что они ведут борьбу с нарушителями законности в органах госбезопасности. После назначения 22 августа 1938 г. замнаркома Берия выехал в Грузию для передачи дел и участия в работе пленума, на котором должны были выбрать нового первого секретаря компартии Грузии. «…По приезде Берия следствие по всем этим делам может быть восстановлено и эти дела повернутся против нас», — предполагал, совершенно справедливо, Евдокимов[100]. Вернувшись из Грузии, Берия развернул активную деятельность. О том, что Сталин дал ему достаточно высокие полномочия, свидетельствовали документы НКВД, под которыми теперь стояли две подписи: Ежова и Берии, а также аресты по его инициативе высокопоставленных сотрудников НКВД, включая бывшего наркома внутренних дел БелоруссиИ Б.Д. Бермана.

8 октября 1938 г. стало поворотным пунктом для деятельности органов госбезопасности, поскольку у Сталина окончательно созрело решение об изменении курса в карательной политике. В постановлении Политбюро предлагалось комиссии в составе «Ежова (председатель), Берия, Вышинского, Рычкова и Маленкова разработать в 10-дневный срок проект постановления ЦК, СНК и НКВД о новой установке по вопросу об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия»[101]. Информация о работе комиссии стала известной ряду начальников УНКВД, которые поняли, что грядут серьезные изменения.

В период подготовки комиссией будущего постановления Ежов официально являлся ее председателем. Комиссия приступила к работе, а Берия искал новые доказательства, компрометировавшие наркома внутренних дел. Он добился от арестованных Дмитриева и Бермана показаний, разоблачавших деятельность сотрудников из самого ближайшего окружения Ежова. Для того чтобы получить необходимые для разоблачения врагов внутри НКВД показания, применялись избиения. С другой стороны, Берия легко давал обещания оставить в живых арестованных, о чем писал, например, З.М. Ушаков-Ушимирский: «Берия дал мне большевистское слово сохранить меня»[102].

Эти протоколы, которые Сталин внимательно прочитывал, подписаны только Берией, что дает основание достаточно точно Утверждать о целенаправленной компрометации наркома внутренних дел. Одновременно Берия закладывал в показания будущие положения об изменениях в карательной политике. Б.Д. Берман длительное время был сотрудником Иностранного отдела, работал в Германии, где якобы был завербован германской разведкой. Следователями была придумана версия о его встрече с «офицером связи» из Германии, который рассказал Берману о совещании представителей иностранных разведок европейских стран и Японии по вопросам борьбы с СССР.

Далее Сталин прочитал «выводы», к которым пришли на этом совещании, о положении в СССР и перспективах дальнейшей работы. Отмечалось, что в СССР произошел разгром различных оппозиционных группировок, и делать ставку на незначительное оставшееся их количество нецелесообразно. При разгроме больших организаций сохранились, однако, хорошо законспирированные резидентуры иностранных разведок, имевшие в своем распоряжении «всякого рода секретные изобретения, поставленные на службу разведки для террора». Сталин в этом месте протокола поставил вопрос для органов госбезопасности: «Техника (имущество) врагов остались незатронутыми?»

Причина такого положения заключалась, «по мнению Бермана», в увлечении следственной работой, в которой были допущены ошибки, в недооценке агентурной деятельности. В результате удар был нанесен не по врагам. Эти положения войдут в будущее постановление партии, где будет даваться оценка репрессивной политике.

Берия разжигал подозрительность Сталина. Когда в показаниях Бермана прозвучали слова о том, что «офицер связи» ничего ему не сказал о сотрудничестве иностранных разведок, то Сталин сделал определенный вывод. «Врешь, — отметил он на полях. — Ты сам присутствовал на совещании»[103].

Берия усвоил старые принципы ведения следствия, заключавшиеся в том, чтобы включить в показания арестованного материалы на дюдей, которых собирались арестовать или уже арестованных. В связи с этим были упомянуты арестованные Радзивиловский, возглавлявший до ареста отдел НКВД, обслуживавший гражданский воздушный флот, связь и шоссейно-дорожное строительство, а также Дмитриев, который из Свердловского управления был переведен в центр и чуть больше месяца руководил ГУШОСДОРом.

Они представали в качестве «карьеристов-чекистов», помогавших массовыми арестами агентам иностранных разведок оставить нетронутыми «злейших врагов и партии, и советского государства».

Следующий удар Берия нанес 23 октября 1938 г., когда представил Сталину протокол допроса Дмитриева, сотрудничавшего со следствием и давшего необходимые показания. Дмитриев показал прямую взаимосвязь между ягодинскими кадрами и действовавшими сотрудниками во главе с начальником Контрразведывательного отдела Николаевым-Журидом. Сталин изучил протокол, указал на необходимость ареста 11 человек. В дополнение 24 октября он направил отдельную записку: «Т.т. Ежову и Берия. Предлагаю немедля арестовать!)начальника контрразв. отдела Николаева, 2) Атаса, 3) Дзиова, 4) Деноткина, 5) Кучинского (следователь), 6) Листенгурта (замнач. КРО). Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин 24. X-1938. 11 часов вечера»[104].

Новый виток арестов сотрудников НКВД Украины был связан с бегством наркома Успенского. Согласованный с секретарем ЦК КП(б)У Н.С. Хрущевым ордер на арест начальника УНКВД Житомирской области Вяткина, считавшегося одним из приближенных наркома, был выписан 16 ноября 1938 г. Через неделю после бегства Успенского решил проявить бдительность помощник начальника Особого отдела Киевского особого военного округа лейтенант госбезопасности Шевченко. В рапорте он докладывал, что служба наружного наблюдения в начале ноября потеряла из виду машину, в которой ехали польские дипломатические сотрудники. Но бригада, которая вела наблюдение, указала, что в дороге им встретились машины наркома Успенского и начальника управления НКВД Вяткина. 26 ноября на рапорте Шевченко нарком НКВД СССР Л.П. Берия писал: «Тов. Кобулову. А Вяткин, так же как и сам Успенский, без сомнений, польский шпион. Второе, Вяткин в курсе подготовки бегства Успенского, эта поездка которого является одним из элементов этой подготовки. Допросите Вяткина в этой плоскости. Характерно и то, что Шевченко до сих пор молчал об этом факте и никому не сказал. Учесть»[105]. Анализ показаний Вяткина дает достаточно полное представление о том, как разворачивался маховик репрессий в связи с назначением Успенского. Вяткин признавался, что тягчайшим преступлением стали подписанные им протоколы тройки на более чем четыре тысячи человек, обвиненных в принадлежности к Польской военной организации и немецкой фашистской организации. В ходе допроса он убил арестованного, а затем вписал его в протокол заседания тройки по первой категории (ВМН).

Выполняя установки Успенского об изгнании евреев из аппарата органов госбезопасности Украины, он отличился и в сфере культурной жизни. Посетив еврейский драматический театр, Вяткин был возмущен тем, что артисты разговаривали на идише. Впоследствии ему пришлось принести официальные извинения главному режиссеру Пинскеру[106].

Сотрудники НКВД использовали и провокационные методы работы с арестованными. Беседы сводились к тому, что если на заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного суда они признают свою вину, то им дадут меньший срок и они будут направлены в лучшие лагеря; в противном случае, если будут отказываться от предъявленного обвинения, им не будет никакого снисхождения.

Начальник УНКВД Донецкой (Сталинской) области П.В. Чистов вежливо здоровался с арестованными, представлялся в качестве депутата Верховного Совета, что соответствовало действительности, и обещал помочь им отправиться в теплые края, чтобы поправить здоровье. Но для этого они не должны отказываться от своих признательных показаний.

Начальник Черниговского управления НКВД А.И. Егоров, назначенный на должность в феврале 1938 г., доложил, что им вскрыто контрреволюционное подполье бывших красных партизан во главе с Крапивянским, работником Главного управления госбезопасности в союзном наркомате и на Украине. Егоров представил дело таким образом, что Крапивянский, работая в Особом отделе НКВД УССР, под предлогом создания диверсионных групп из бывших партизан на самом деле организовал антисоветское подполье. Оружие, заложенное вблизи границы, должны были в момент восстания получить члены этих групп, чтобы использовать для борьбы с советской властью.

Каждый начальник управления стремился показать явные фальсификации других начальников, чтобы попытаться выгородить себя. Вяткин отмечал, что он не верил карьеристу Егорову. Поэтому он вызвал нескольких бывших участников партизанского движения в годы гражданской войны, которые рассказали ему о специальной акции в 1929 г., когда закладывались базы с оружием на границе с Польшей, готовились кадры для организации партизанских действий в случае войны.

Все арестованные Одесским управлением НКВД УССР на Военной коллегии Верховного суда отказались от своих показаний, заявив, что их избивали и таким образом добивались нужных показаний. Но их отказ не влиял на приговор. Типичной для всех управлений картиной был «теплый прием» членов Военной коллегии. Им предоставлялись самые лучшие номера в гостиницах, обильное угощение и постоянные застолья, машины «ЗИС» для поездок, подарки.

Как и в других военных округах, в Киевском военном округе в различных областях Украины (Полтавской, Черниговской, Днепропетровской и др.) репрессии были обрушены на военнослужащих Красной Армии. В 45-м мотомеханизированном корпусе было арестовано более половины командных кадров[107].

Высший командный состав после арестов передавался в Особый отдел ГУГБ НКВД СССР. Комиссия ЦК ВКП(б), проводившая проверку работы НКВД в процессе передачи дел от Ежова к Берии, отмечала атмосферу, царившую в Особом отделе. Шел шумный дележ между сотрудниками за «интересных» арестованных. Все хотели получить такого арестованного, поскольку это сулило славу, награды и т. п. На совещании у начальника Особого отдела Николаева-Журида еще до ареста разрабатывался план проведения допросов, определялось, по какой «линии» арестованный должен дать показания. В дальнейшем главное внимание уделялось составлению сфабрикованных протоколов. Выражение «делать протокол» употреблялось в отделе в официальных докладах. Такие протоколы составляли неделями не только те, кто допрашивал арестованного, но и работники, не имевшие никакого отношения к следствию. Существовала специальная группа, которая редактировала и сопоставляла протоколы, чтобы они выглядели убедительными и правдоподобными. Важное значение имели следующие моменты: каких размеров протокол (небольшие протоколы не принимались), сколько лиц проходит по показаниям, пойдет ли протокол членам Политбюро ЦК ВКП(б). Например, в протоколе допроса дивизионного комиссара Ф.Д. Баузера (допрашивали Николаев-Журид и Ушаков-Ушимирский) было названо 239 человек; в протоколе допроса комдива, командира и военкома корпуса военно-учебных заведений Киевского военного округа И.Д. Капуловского (допрашивал Николаев-Журид) упоминались 110 человек[108]. Никаких конкретных данных о «контрреволюционной» деятельности названных лиц в протоколах допросов не содержалось. В дальнейшем, после ареста по указанию Сталина в конце октября 1938 г., в ходе допросов будут выдвигаться надуманные обвинения, что Николаев-Журид задерживал раскрытие военного заговора[109].

Берия продолжал активно искать новые доказательства для разоблачения деятельности Ежова. И здесь он использовал испытанный прием, который в свое время применял его предшественник Ежов для компрометации Ягоды. Исследователями было высказано предположение о том, что записка начальника УНКВД Куйбышевской области В.П. Журавлева Сталину о слабом развороте борьбы с врагами народа, укрывательстве в аппарате НКВД подозрительных работников, возможно, была инициативой сверху[110]. Это предположение полностью подтвердилось. За два дня до подачи заявления Журавлев встретился с Берией и рассказал ему о нарушениях, выявленных в аппарате НКВД. 14 ноября Берия сообщил Сталину, что Журавлев, по его предложению, на основе устного доклада составил докладную записку, в которой подробно изложил все факты о подозрительных действиях ряда высокопоставленных сотрудников[111]. Сталин немедленно адресовал эту записку членам Политбюро: «Просьба ознакомиться с запиской Журавлева. Записку придется обсудить. И. Сталин»[112].

14 ноября в партийные органы была разослана директива об учете и проверке партийными органами ответственных сотрудников НКВД СССР, подписанная Сталиным. В соответствии с директивой учет, проверка и утверждение ответственных работников НКВД от высших должностей до начальников отделений возлагалась на ЦК ВКП(б). На местах обкомы, крайкомы, ЦК нацкомпартий были обязаны взять на учет всех ответственных работников местных органов НКВД, составить персональные списки, завести на каждого сотрудника личное дело. Помимо изучения документов на работников НКВД, требовалось и личное ознакомление с ними. Партийные руководители должны были начать проверку, не дожидаясь представления этих работников начальникам УНКВД на утверждение. Бюро соответствующего партийного органа решало вопрос о назначении. Исследователи совершенно справедливо считают это решение преддверием чистки в органах НКВД[113]. В директиве прямо указывалась цель проверки, которая заключалась в том, что «органы НКВД должны быть очищены от всех враждебных людей, обманным путем проникших в органы НКВД, от лиц, не заслуживающих политического доверия»[114].

Таким образом, резко усиливалось влияние партийных органов на кадровый состав органов госбезопасности как через значительное увеличение количества штатных сотрудников, утверждаемых в ЦК ВКП(б), так и через контроль за зачислением на службу новых работников.

В директиве от 14 ноября 1938 г. Сталин дал указание, чтобы первые секретари обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий систематически представляли в отдел руководящих партийных органов (ОРПО) ЦК ВКП(б) докладные записки о ходе работы по учету, проверке и утверждению работников НКВД. Он нацеливал их на выявление недостатков в работе органов НКВД, засоренности их чуждыми и враждебными элементами[115]. Фактически это была установка на массовую чистку среди сотрудников органов госбезопасности, которые допускали массовые нарушения Угоповного и Уголовно-процессуального кодексов.

Данное направление деятельности в отношении сотрудников оперативно-чекистских подразделений было закреплено в Постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Среди исследователей утвердилось мнение, что Сталин в свойственной ему манере переложил свои ошибки на исполнителей преступных приказов[116].

Это постановление стало главным документом для следователей ГУГБ в ходе допросов арестованных сотрудников. В нем содержались основные положения обвинительных заключений. Главную вину за недостатки и извращения в следственной работе Сталин возложил на «врагов народа и шпионов иностранных разведок, пробравшихся в органы НКВД как в центре, так и на местах», проводивших массовые и необоснованные аресты. Одновременно они якобы спасали «от разгрома своих сообщников, в особенности засевших в органах НКВД». В приговорах на руководящий состав появится статья 58-1а УК РСФСР, то есть обвинение в шпионской работе на иностранные государства, и статья 197 (злоупотребление властью при отягчающих обстоятельствах).

В ноябре — декабре Сталин окунулся в лавину шифротелеграмм, записок и анонимных сообщений о многочисленных нарушениях, допущенных органами НКВД. До принятия решений, осуждавших подобные действия сотрудников органов госбезопасности, такого рода информация Сталину не поступала.

Секретари обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий сообщали Сталину о «неожиданно» вскрывшихся фактах.

Первый секретарь Компартии Белоруссии П.К. Пономаренко неоднократно в декабре 1938 г. сообщал о ходе проверки сотрудников НКВД и выявленных нарушениях в деятельности органов госбезопасности. Он отмечал, что в тюрьмах сидят 2800 арестованных, на которых не собрано никаких доказательств их вины.

Сотрудники НКВД держат их до сих пор под арестом, так как постоянно избивали арестованных, а теперь боятся отпускать. Они выйдут на свободу, расскажут об издевательствах, и возникнет в обществе «трещина в авторитете органов». Пономаренко приводил факты о высокой смертности в тюрьмах Белоруссии. За период с 1 января по 1 октября 1938 г. в Гомельской тюрьме умерло 150 человек, в Витебской — 132, Слуцкой — 46, Бобруйской — 42 человека.

Сталин анализировал сообщения о нарушениях законности и продумывал выход из сложившейся ситуации. Фактически весь оперативный состав чекистских подразделений НКВД принимал участие в массовых репрессиях. Секретари обкомов настаивали на необходимости арестов значительной части сотрудников НКВД. Такой подход означал разрушение органов госбезопасности. Однако формулировка о врагах, якобы пробравшихся в НКВД и творивших беззакония, явилась достаточно удобной и приемлемой.

Прочитав сообщение Пономаренко, Сталин дал указание: «Молотову, Берия лично. Нужно очистить от грязи белорусские органы НКВД, такой грязи немало во всех других республиках и областях». Фактически это была установка на аресты руководящего состава управлений НКВД и наиболее «активных» исполнителей из сотрудников среднего звена[117].

Сталин читал сообщения секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, из которых вырисовывались типичные картины различных преступных действий сотрудников НКВД в ходе проведения репрессивных операций. Сталин давал указания об арестах, направлении комиссий в наиболее «отличившиеся» регионы. Например, в Житомирской области были выявлены факты, когда начальник управления Вяткин приводил приговоры в исполнение по решениям особой тройки на основании никем не подписанных протоколов заседаний, проводил расстрелы, оформляя их задним числом, поскольку решением Политбюро ЦК ВКП(б) работа особых троек приостанавливалась с 16 ноября 1938 г. На момент приостановления работы тройки неподписанными оказались решения на 2178 человек. Однако приговоры не были приведены в исполнение только над 20 осужденными[118]. Такие же факты отмечались во многих регионах.

Берия на этой основе получал разрешения «чистить» чекистов, и только за период с сентября по декабрь 1938 г. было арестовано 332 руководящих работника НКВД (140 человек в центральном аппарате и 192 на периферии), среди которых оказалось 18 наркомов внутренних дел союзных и автономных республик. Аресты продолжались и в течение 1939 г.

В результате применения физических мер воздействия, то есть избиений и пыток, большинство арестованных сотрудничали со следствием, выгораживали себя и «топили» сослуживцев. Так, один из самых одиозных сотрудников Особого отдела Главного управления госбезопасности Ушаков-Ушимирский чутко улавливал направление репрессий в отношении сотрудников НКВД. В июне 1937 г., когда И.М. Леплевский уезжал на Украину, он передал ему список на 30 человек, составлявших так называемые «хвосты» предшествующего наркома В.А. Балицкого. В апреле 1938 г., на аудиенции у замнаркома Фриновского уже по поводу ареста Леплевского, он указывал на других сотрудников, которые, якобы, являлись участниками заговора в НКВД.

После арестов весной — летом 1938 г. высокопоставленных руководителей органов госбезопасности Ушаков-Ушимирский, находясь уже на Дальнем Востоке, стал брать показания на действующих сотрудников центра, чем встревожил руководство НКВД. Ежов дал указание об аресте Ушакова. Для того чтобы заставить его молчать либо изменить показания, Фриновский направил арестованного на Украину к Успенскому, который, по словам замнаркома, «сделает из него котлету»[119]. Ушаков-Ушимирский был арестован 4 сентября и вскоре отправлен на Украйну. Но сведения о его показаниях на сотрудников НКВД дошли до Берии, и 21 сентября Успенский сообщал персонально новому замнаркома о том, что арестованный передается в Москву.

Поскольку в качестве врагов фигурировало высшее руководящее звено органов госбезопасности, участь наркома внутренних дел СССР была предрешена. 23 ноября Ежов написал письмо Сталину, в котором каялся, что проглядел врагов, излишне доверял кадрам, назначенным им на важнейшие посты в наркомате внутренних дел.

В период массовых репрессий в ходе разгрома так называемых ягодинских заговорщиков многие сотрудники НКВД были арестованы и затем расстреляны по показаниям представителей высшей партийной номенклатуры. Нарком НКВД Украины Успенский выражал мысли многих руководителей местных органов, когда отмечал, что аресты партийно-советских работников в начале 1938 г. были своеобразным возмездием за погибших товарищей. Теперь Сталин предоставил такое право партийной номенклатуре, которая могла отыграться на руководящих работниках НКВД.

25 ноября 1938 г. Ежов был снят с должности наркома внутренних дел. Берия произвел практически полную смену не только начальников отделов НКВД СССР и их заместителей, но и почти всех руководителей республиканских, краевых и областных НКВД-УНКВД. На основании решения ЦК ВКП(б) от 5 декабря 1938 г. в период с 10 декабря 1938 г. по 10 января 1939 г. проходила передача дел от Ежова новому руководителю НКВД СССР Берии. Одновременно наркомат был подвергнут проверке комиссией, в которую входили секретарь ЦК ВКП(б), председатель Комиссии партийного контроля А.А. Андреев, заведующий ОРПО ЦК ВКП(б) Г.М. Маленков и новый нарком Берия.

В ходе проверки звучали резкие высказывания о вредительской работе как наркома, так и руководящего состава НКВД СССР. «Шпионы, враги, — отмечал Маленков, — сидели буквально на всех участках». Проверяя материалы так называемого «спецархива», в который Ежов откладывал компрометирующие материалы на партийных, советских и военных работников высокого ранга, Берия везде ставил пометки о том, что Ежову было известно о врагах, но он не давал ходу этим материалам. В «спецархиве» скопились доносы от 1937 г., найденные Берией, например на В.К. Блюхера, А.В. Косарева и многих других руководителей, репрессированных к моменту проверки наркомата. Содержались в «спецархиве» компрометирующие материалы и на руководящих работников оперативных отделов ГУГБ, которые Ежов придерживал у себя.

В своих выводах комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) руководствовалась положениями постановления от 17 ноября 1938 г. Маленков, Андреев и Берия 9 января 1939 г., представляя Сталину акт приема-сдачи дел по НКВД СССР, сообщали: «1. За время руководства тов. Ежова Наркомвнудел СССР вплоть до момента егр освобождения от обязанностей Наркома большинство руководящих должностей в НКВД СССР и в подведомственных ему органах (НКВД союзных и автономных республик, НКВД краев и областей) занимали враги народа, заговорщики, шпионы.

2. Враги народа, пробравшиеся в органы НКВД, сознательно искажали карательную политику Советской власти, производили массовые необоснованные аресты ни в чем не повинных людей, в то же время укрывая действительных врагов народа.

3. Грубейшим образом извращались методы ведения следствия, применялись без разбора массовые избиения заключенных для вымогательства ложных показаний и “признаний”. Заранее определялось количество признаний, которых должен добиться в течение суток каждый следователь от арестованных, причем нормы часто доходили до нескольких десятков “признаний”».

Далее комиссия отмечала массовое использование провокационных методов, например признаний арестованных в шпионской работе в пользу иностранных разведок для дискредитации правительств этих государств и обещаний освобождения после таких показаний[120].

Увидев существенные изменения в карательной политике, приводившие к арестам исполнителей, сотрудники оперативных подразделений НКВД стали направлять письма Сталину. Они пытались доказать, что действовали в соответствии с теми установками, которые получали от своих руководителей. Секретарь парткома УНКВД Орловской области писал в начале декабря 1938 г. о наркоме внутренних дел Ежове, являвшемся секретарем ЦК ВКП(б). Из этого следовало, что все его указания являлись для оперативного состава установками партии, и высшее руководство знало о репрессиях. Тут же предлагалось осудить тех, кто фальсифицировал дела, то есть наиболее рьяных исполнителей: «Но вот я что-то не слышал, чтобы привлекли к ответственности “липачей”, сфабриковавших дело». Сталин согласился и на полях оставил помету: «Привлечь»[121].

Одновременно возникала существенная проблема, касающаяся дальнейших действий сотрудников органов НКВД. Секретарь парткома УНКВД по Орловской области отмечал, что работники прокуратуры стали всячески затягивать дела, возвращая их обратно в управление. Сталин явно не одобрил действия прокурора, поскольку написал его фамилию на первой странице и адресовал письмо Берии.

7 января 1939 г. Сталин отметил в письме начальника Бобруйского горотдела НКВД положение об «ослаблении чекистской бдительности». Начальник горотдела прямо писал, во-первых, о том, что в нарушения революционной законности был втянут почти весь оперативно-чекистский коллектив. Во-вторых, он сетовал на то, что на оперативном совещании 27 декабря подводились итоги работы за период после ликвидации чрезвычайных органов (троек), созданных для проведения массовых операций. В итоге за это время было арестовано всего 20 человек. В органах сложилась обстановка, когда сотрудники ожидали арестов. Он приводил примеры, когда начальник ДТО ГУГБ НКВД Белорусской железной дороги Морошек, будучи вызван в наркомат, сразу покончил жизнь самоубийством. Начальник УНКВД Полесской области Белоруссии отправил всю семью к родственникам, пред* чувствуя близкий арест[122].

10 января Сталин направил шифртелеграмму, в которой признал, что физические меры воздействия были официально разрешены ЦК ВКП(б) в виде исключения «в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно продолжают борьбу с Советской властью, также и в тюрьме». Сталин отметил, что такая установка ЦК ВКП(б) принесла свои результаты, способствовала «ускорению дела разоблачения врагов народа». Такой метод мог быть использован в дальнейшем в борьбе с противниками советской власти[123].

Партийные органы на местах, объективно изучив положение дел, стали требовать привлечения к)головной ответственности значительной части оперсостава. Секретарь Смоленского обкома, например, настаивал на аресте многих работников УНКВД, так как получал многочисленные жалобы от ранее арестованных и затем освобожденных жителей города о применении к ним физических методов воздействия. Своей телеграммой Сталин фактически взял под защиту сотрудников НКВД, не желая дискредитировать организацию, которая являлась опорой его власти и выполняла указания Политбюро ЦК ВКП(б) в годы Большого террора.

Сталин также не инициировал массовые открытые процессы по делам арестованных сотрудников НКВД. На заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б) были рассмотрены всего несколько раз вопросы об осуждении фактов нарушений законности, проведении судов и наказании конкретных виновных. Сталину поступило сообщение об учителе Садалюке, арестованном за принадлежность к румынской разведке, и вопрос о нарушении законности рассматривался на заседании Политбюро[124]. Сотрудникам НКВД понадобился легковой автомобиль, которым был награжден учитель. Автомобиль был конфискован и фигурировал в уголовном деле в качестве купленного Садалюком на деньги румынской разведки.

2 января 1939 г. Вышинский направил Сталину записку о нарушениях законности Ленинск-Кузнецким горотделом УНКВД Новосибирской области и прокуратурой города. Сотрудники горотдела арестовали 17 учителей и учащихся средней школы, в которой процветали воровство и хулиганство. Было создано дело о контрреволюционной организации, а среди арестованных оказались и несовершеннолетние учащиеся. 27 декабря 1938 г. бюро Новосибирского обкома приняло решение о привлечении к суду двух сотрудников горотдела НКВД, вспомнив о постановлении правительства от 7 апреля 1935 г. о запрещении привлекать несовершеннолетних к ответственности за контрреволюционные преотупления. Сталин дал указание: «Необходим открытый суд над виновниками»[125].

Помимо указания Сталина об открытом суде, 4 января 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение: «Удовлетворить просьбу Новосибирского обкома о разрешении обсудить постановление обкома о нарушении законности Ленинск-Кузнецким горотделом НКВД и горпрокуратурой в первичных парторганизациях районных, городских и областного отдела НКВД и в первичных парторганизациях районных, городских и областной прокуратуры. Секретарь ЦК». Это был исключительный случай, поскольку в дальнейшем сотрудники осуждались военными трибуналами военных округов или Военной коллегией Верховного суда. Никакой гласности судебного разбирательства Сталин не планировал.

Для разоблачения «вражеской работы» сотрудников органов госбезопасности новый нарком Берия провел серию проверок работы областных управлений НКВД и особых отделов военных округов. Обследованию в январе 1939 г. подверглись, например, особые отделы Белорусского военного округа и Краснознаменного Балтийского флота. Вновь последовали типичные обвинения в физических методах воздействия, в отдельных случаях сопровождавшиеся убийствами арестованных в ходе следствия. По итогам проверки, когда выяснилось, что весь оперативный состав принимал участие в массовых репрессиях, привлечены к уголовной ответственности оказались 14 человек, хотя общая численность оперативных работников составляла более 750 человек.

Важно отметить, что так называемый заговор в НКВД, который «ликвидировал» новый нарком НКВД Берия, отличался от предшествующего заговора Ягоды. Подавляющее большинство арестованных сотрудников НКВД во главе с Ежовым принимали самое активное участие в массовых репрессиях. Они безжалостно расправлялись с невиновными людьми. Среди причин подобной жестокости можно выделить низкий образовательный и культурный уровень, карьеристские соображения (повышение по службе, звания, награды), страх быть репрессированным в случае невыполнения приказов, предшествующий опыт, начиная с гражданской войны, расправы с людьми, по разным причинам объявленными руководством страны врагами. То есть после окончания Гражданской войны в стране господствовала идеология не мира, а мобилизационной подготовки к неизбежной войне.

В обвинительных заключениях работников органов госбезопасности до назначения Берии заместителем наркома НКВД фигурировали положения о слабой борьбе с троцкистами, сознательном смазывании дел по правым, отсутствии необходимой активности в разоблачении «контрреволюционных организаций» эсеров и меньшевиков. Исключением являлось обвинительное заключение по делу Булаха.

Ситуация резко меняется после принятия определяющих решений ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Берия контролирует ход следствия и формулировки обвинений. Важными являлись показания замначальника Управления пограничных и внутренних войск НКВД СССР В.К. Ульмера, который являлся правой рукой Фриновского. Он показал, например, что заготовленные им проекты постановлений ЦК ВКП(б) о репрессиях по признаку национальной принадлежности (афганцы, иранцы, греки и др.) Фриновский не взял, а приказал подготовить директивы. На вопрос Ульмера о том, будут ли проекты направляться в ЦК, как это было ранее, Фриновский ответил ему, что у них есть свой секретарь ЦК Ежов. Такое положение вполне правдоподобно, поскольку Сталин в некоторых случаях давал право Ежову определять дополнительные лимиты по «кулацкой» операции. Но в данном случае Берия пытался доказать, что такие распоряжения являлись инициативой руководства НКВД без согласования с «директивными инстанциями».

И далее Ульмер четко сформулировал «план» Ежова и Фриновского, положения которого будут положены в основу обвинительных заключений.!.Дискредитация мероприятий партии и правительства и советской Конституции путем извращения или невыполнения этих мероприятий, организация извращений карательной политики и допущение полного произвола. 2. Возбуждение в стране массовых недовольств партией и правительством. 3. Сохранение в органах НКВД на руководящих должностях заговорщических кадров и насильственное устранение заговорщиков, ставших неугодными или провалившимися. 4. Овладение рудоводящими постами в гражданских наркоматах путем внедрения туда заговорщических кадров. 5. Вредительская подрывная деятельность внутри НКВД, развал работы. 6. Насильственное устранение существующего руководства путем террора[126].

В дальнейшем Ежов, Фриновский и Евдокимов будут названы руководителями заговора в НКВД. На заседаниях Военной коллегии Верховного суда руководящие работники НКВД и прежде всего Главного управления государственной безопасности признают свою вину в фальсификациях, необоснованных арестах, использовании физических мер воздействия и других преступлениях. Многие будут отрицать участие в антисоветском заговоре в НКВД.

Не выдерживает никакой критики обвинение в шпионской работе на иностранные государства. Начальник Контрразведывательного отдела Николаев-Журид якобы был агентом разведок трех государств, как и нарком Ежов. Фриновский станет агентом польской и японской разведок. Правящей верхушке нужно было показать, что чудовищные преступления могли творить только сотрудники, которые запутались «в своих многочисленных связях с разведками враждебных СССР иностранных государств и, следуя их указаниям, взяли на себя руководящую роль в создании заговорщической организации в органах и войсках НКВД..»[127].

Следствие по руководящему составу и сотрудникам НКВД СССР продолжалось в основном на протяжении 1939–1941 гг. На несколько месяцев по указанию Берии следствие было прекращено в отношении наиболее опытных работников Иностраннного и Контрразведывательного отделов для того, чтобы они подготовили пособия для вновь прибывших оперработников. Им были созданы соответствующие более комфортные условия, а Берия, вполне возможно, обещал им, что это учтут при вынесении приговора. Например, начальник КРО ГУГБ НКВД СССР Николаев-Журид за эти месяцы подготовил пособие по борьбе с германской разведкой.

В обвинительных заключениях по среднему составу руковоДящих работников более четко в полном соответствии с постановлением «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» формулируется состав преступлений. Так, в нескольких приговорах Военного трибунала войск НКВД Киевского военного округа по делу сотрудников УНКВД Житомирской области на протяжении 1939–1941 гг. отмечались систематические нарушения законности в течение 1937–1938 гг.; массовые аресты, незаконные методы следствия; избиения и убийства арестованных; подложные справки о контрреволюционной деятельности; направление на внесудебную тройку незаконченных дел и др. Из 15 человек 4 были приговорены в высшей мере наказания (начальники и заместители начальников отделов), 8 получили различные сроки заключения, а 3 человека отделались условным наказанием[128].

На сегодняшний день отсутствуют точные данные о количестве приговоренных к высшей мере наказания сотрудников органов госбезопасности. Ориентировочно речь может идти о количестве от 500 до 700 человек. Более точные сведения имеются о приговоренных к различным срокам заключения. В конце 1941 г. Берия обратился к Сталину с просьбой о пополнении кадров военной контрразведки находящимися в тюрьмах и лагерях сотрудниками НКВД, осужденными главным образом за нарушения законности в 1937–1938 гг. Часть из них была освобождена и направлена в действующую армию.

Таким образом, репрессии в отношении сотрудников органов госбезопасности, которые возглавляли оперативные подразделения в течение 1937–1938 гг., и официальные утверждения о нарушениях законности, как результате «заговора» пробравшихся в НКВД врагов, являлись не более чем удобной формой обвинения исполнителей преступных приказов подлинными организаторами государственного террора в лице руководства правящей коммунистической партии во главе со Сталиным.