«Тем мартовским утром твой лик по чьему-то приказу…»

Тем мартовским утром твой лик по чьему-то приказу

растоптан был варваром, — лик твой, столь сладостный

   глазу,

прекрасная родина, кем-то забытая сразу.

Закрытые наглухо, тащатся танки по глине,

по нашей земле, по оставленной всеми святыне;

молчат города и деревни, немые отныне.

В стобашенном городе, где затаилось страданье,

дрозды в воронье превращаются в знак поруганья

и черт погребальною мессой гремит на органе.

На рынках возникли палатки, и люд страшнолицый

с ухмылкой палаческой — чудится злой небылицей

в стране дорогой, на ничьей, опустевшей землице.

В домах надвигались щеколды, замки скрежетали,

в домах, где сжигается все, что любили, что знали,

в счастливых домах, что сегодня мертвецкими стали.

В иных помещеньях иные замкнулись затворы

за теми, кого, как бандитов, схватили дозоры.

Конец беспечалью, угасли надежды и споры.

На годы быть солнцу за сумрачными облаками!

Вот выползли тени и к сточной направились яме,

пугая окрестность шагами, шагами, шагами…