«Окна черною бумагой плотно загорожены…»

Окна черною бумагой плотно загорожены,

фонари синеют блекло в темноте встревоженной,

вьется нетопырь над светом улицы заброшенной.

Фонари синеют блекло у пустых вокзалов,

озаряя лишь прохожих — редких, запоздалых;

в кабачках — чуть слышный говор, а не звон бокалов.

Мчатся крытые повозки, кони мчатся, взмылены,

чуть блестят во тьме колеса лампочками пыльными,

воют псы — их ночь пугает, будто голос филина.

Тихо так, что город слышит шум водопроводный,

звон ключей и скрип ступеней… В этой тьме холодной

братья все, кто не страшится пасть за край свободный.

В черных окнах, голубея, брезжит свет убавленный,

и тесней друг к другу жмутся те, что здесь оставлены —

ночь им видится зловещей, грозной, окровавленной,

эта ночь, в которой звезды вновь полны сиянья,

будто только что возникло божье мирозданье…

У сентябрьской этой ночи вдруг зашлось дыханье.

За хозяевами в город горькой ночью темною

прибежали из селений эти псы бездомные

и пугают завываньем площади огромные.