«Я не Иван-царевич. Стал шутом я…»

Я не Иван-царевич. Стал шутом я.

Без бубенцов колпак, и черный он.

Кому служу я? Герцогу пустому,

Или царю по имени Додон?

   Помещику ли в стеганом халате,

   Имеющему с ключницей роман?

   За шутки на конюшне он заплатит

   Тому, кто будет зваться царь Иван.

Нет! Все не то. Все пряничная сказка.

Я в трезвой современности живу.

И здесь моей комедии завязка,

Которую страданьем я зову.

   Кругом бараки — белые сараи.

   Дорога. Белый снег затоптан в грязь.

   А я блаженный, я взыскую рая,

   И судорожно плача, и смеясь.

Колпак мой черный. Сам я шут угрюмый.

Мы бродим по квадрату: я и ты,

Железом отгорожены от шума

И от мирской опасной суеты.

   Но я боюсь, что мир жестокий хлынет

   И нас затопит, не заметив нас.

   Но я боюсь, что в мир нас кто-то кинет,

   С нас не спуская неусыпных глаз.

Туда — нельзя. Сюда — не пробуй тоже,

И в стороны с надеждой не гляди.

И там квадрат какой-то отгорожен:

Работай, спи, и пьянствуй, и блуди.

   Я — шут. Но почему-то невеселый.

   Да ведь шутов веселых вовсе нет.

   Шут видит мир холодным, серым, голым,

   Лишенным всех блистательных примет.

Но знаешь ли, что царская корона

Не так ценна, как шутовской мой шлык,

Что в наше время ненадежны троны,

А шут поныне страшен и велик.

1954