Храп в ночь боевой готовности

Я проходил резервистские сборы в Армии обороны Израиля, в районе Йотваты на границе с Иорданией.

Проснулся в третью стражу не только потому, что холод пустыни пробирал до костей. Не только потому, что вечно нечесаный и сонный, виртуоз храпа, заглушить который бессильны посвистывания и пощипывания соседей, Миша Эльман был на ночном дежурстве. Дело было в том, что я должен был его сменить.

В лагере по неизвестной нам причине была объявлена повышенная боевая готовность, но, приближаясь к оружейному складу, где должен был сменить охранника, я услышал знакомый храп. Винтовка М-14 была прислонена к стене, у которой в чашке стыл черный кофе.

Рядом, раскинув руки по бетону, рядовой Эльман выводил горлом и носом настоящий концерт.

– Ты что, с ума сошел?

– А? Что? Где?

– Хочешь под суд? Утащили бы винтовку, и поминай, как звали. Не винтовку, – тебя.

Я ходил взад и вперед, стараясь согреться. Смутная, но весьма ощутимая тревога не давала покоя. Я думал о сыне, который недавно ушел в армию и проходил курс молодого бойца.

Армия, пусть и плоть от плоти народа, и охраняет границы, находящиеся в нескольких часах езды от родного дома, остается армией со всеми своими прелестями – шагистикой, тупыми, как во всех армиях мира, сержантами и старшинами, показывающими новичкам, где раки зимуют. К сержанту, скребущему подбородки вытянувшихся в строю салаг банкнотой в десять лир для проверки уровня бритья, следует прибавить дежурство на кухне, где надо драить котлы и мыть посуду, не говоря уже об уборке туалетов. Самым же утомительным и омерзительным для новичка были первые бдения в ночную стражу, в одиночку, на какой-нибудь вышке. И чтобы не уснуть, сын рассказывал, как напевал все знакомые песенки, и жевал сухую крупу, пригоршню которой захватил во время дежурства на кухне.

С грустным бессилием я понимал, какой нелегкий облом души вынужден преодолевать сын, подобно вольному жеребенку, которого жестко обкатывают опытные укротители.

Из собственного небольшого армейского опыта в советской армии я вынес устойчивое отвращение не столько к воинскому бытию, сколько к военному быту, пропахшему кирзой, дегтем, оружейным маслом и смачной российской матерщиной, проповедующей не воинствующий гуманизм, а воинствующую бездарность.

Сын же на все эти мои ламентации, вызванные желанием его успокоить, дал неожиданно короткий, решительный ответ: кто-то же должен это делать.

Я вздохнул и поправил ремень оттягивающей плечо винтовки: вот я и делаю то, что должен.

Звезды начали тускнеть в широко распахнутом небе, прерываемом с востока проступающим, как на негативе очертанием Моавитских гор.

Я замер у стены оружейного склада, ощущая себя мизерной точкой в этом неохватном развороте неба, моря и гор. В память пришли строки Пастернака – «…Над спящим миром летчик уходит в облака… И страшным, страшным креном/ К другими каким-нибудь/ Неведомым вселенным/ Повернут Млечный путь…», навеянные вчерашней лекцией израильского военного летчика, впервые в 1955 году поднявшегося на высоту в двадцать пять километров: он видел под собой Хайфу, почти рядом с ней остров Кипр, вдалеке, на востоке – Ирак, на юге – Египет и африканские земли, и среди всего этого – горсть родной земли, ощутив, насколько она мала и невероятно дорога ему.

Слабый ветерок прошелестел по коротким травам, означая приближение рассвета. В огромном лагере явно нарастало напряжение, сновали машины, шли строем солдаты, озабоченно пробегали офицеры. Ветерок приносил с другого края лагеря оклики команды и щелканье затворов.

После обеда заработало радио на весь лагерь.

Последние новости.

Все замерли.

Заявление правительства государства Израиль об уничтожении израильскими Военно-воздушными силами иракского ядерного реактора в районе Багдада.

Началось невообразимое. Бывалые солдаты прыгали, швыряли в небо береты, а новички – свои убогие зеленые панамы, называемые «кова тембель» – «колпак дурака».

В такие великие минуты из души вырывается самое сокровенное и спонтанное. Новички кричали на языках, впитанных с молоком матери, – русском, английском, испанском, – и вообще вели себя, словно впрямую были причастны к этому ошеломившему весь мир событию.

Близилась вторая ночная стража повышенной боевой готовности.

История на миг задержала дыхание.