II. Путь Пеньковского от карьеризма и морального разложения до предательства

Товарищи судьи! Наш уголовно-процессуальный закон обязывает всесторонне исследовать в каждом уголовном деле не только все обстоятельства самого преступления, но также причины и условия, способствовавшие его совершению.

При рассмотрении настоящего дела неизбежно возникает вопрос: как могло случиться, что Пеньковский, родившийся, получивший воспитание и образование в годы Советской власти, в нашем обществе, мог полностью утратить облик советского человека, потерять стыд, совесть, элементарное чувство долга и докатиться до тягчайших преступлений?

Частично ответ на этот вопрос дал сам Пеньковский, когда он показал в суде, что на скамью подсудимых его привели низменные качества: зависть, тщеславие, любовь к легкой жизни, связи со многими женщинами, моральный распад, вызванный частым употреблением спиртных напитков, — все эти родимые пятна, как их назвал Пеньковский, подтачивали его; он стал перерожденцем, а затем и предателем.

«Я скатился в пропасть и стал негодяем, — заявил Пеньковский в суде, — под влиянием причин перерожденческого характера».

Этот автопортрет в известной степени верен, но он должен быть дорисован более яркими красками, чтобы приблизиться к оригиналу.

Анализ жизненного пути Пеньковского, его поведение до начала преступной деятельности и в ее период, показания самого подсудимого, свидетелей, документы и характеристики, имеющиеся в деле и исследованные как в открытой, так и в закрытой части судебного процесса, всесторонне рисуют подлинный облик этого предателя.

Исключительный карьеризм, эгоизм и честолюбие Пеньковского проявились давно. Он постоянно стремился вращаться вокруг и около людей, имеющих власть и влияние, угождать и лебезить перед ними, бахвалился своей близостью к ним.

Внешне Пеньковский выглядел неплохим работником, он быстро продвигался по ступенькам служебной вестницы, но по мере развития его подлых наклонностей, его все больше и больше занимали уже не интересы государства и общества, а личная карьера и. благополучие, его постоянно мучила зависть по отношению к сослуживцам и товарищам.

Как ни умел маскировать Пеньковский свои мысли и истинные цели, полностью скрыть их ему не всегда удавалось. И в одной из характеристик, относящейся еще к 1955–1956 годам, о нем говорилось, что это «мстительный и злобный человек, беспримерный карьерист, способный из-за карьеры на любую подлость». Как метко и как правильно это было сказано! Но, к сожалению, угодничество и подхалимство сделали свое дело, и эта убийственная аттестация была положена под сукно.

С высокомерием и пренебрежением относится Пеньковский к людям, которые не могли быть ему полезны. Но и тем своим приятелям, сослуживцам и начальникам, которые делали для него добро, он платил черной неблагодарностью и мог за глаза поносить их, а затем, став агентом империалистических разведок, передавал выуженные у них сведения, украденные из их столов фотокарточки и рисовал их характеристики.

Я не хотел бы представлять этих людей жертвами коварства Пеньковского. Во многом они виноваты сами, они расплачиваются теперь за свою снисходительность к порокам Пеньковского, за ротозейство и болтливость, за потерю политической бдительности. Я говорю об этом, чтобы показать отношение Пеньковского к людям, ибо он никого, кроме себя, не любил и предавал всех.

Как старался Пеньковский казаться хорошим работником, так старался выглядеть и хорошим семьянином, клялся и божился в своей любви к жене и детям, делал это и на следствии, и в суде. Между тем он был предателем и здесь.

Он пролез в семью ответственного и уважаемого военного работника, у которого одно время состоял в порученцах. Женился на его дочери, изменял ей, легко вступал в связи с женщинами, был завсегдатаем большинства московских ресторанов, приходя же домой поздно вечером после кутежей, объяснял, что выполнял ответственные служебные задания, а однажды, сообщив, что отбывает в заграничную командировку, уехал со знакомой на курорт.

В ресторанах прожигал жизнь, пил вино из туфли своей любовницы, видимо, переняв эти нравы из лондонских и парижских кабаре, с которыми его знакомил Винн в порядке освоения «прелестей» западной культуры.

Он был корыстолюбив, и хотя хорошо оплачивался государством, был полностью обеспечен, имел сбережения, но аппетиты его росли непомерно. Особенно его прельщали заграничные поездки. Собственно говоря, его неудовлетворенность служебным положением и озлобленность как раз и были порождены тем, что ему не предоставили службы за границей.

Этот карьерист и эгоист опускался все ниже и ниже, у него не было ни «его святого и дорогого ни в семье, ни в обществе, ни в государстве, он постепенно созревал для предательства, оставалось лишь его подобрать, что и было сделано.

Превратившись в агента иностранных разведок, он получил возможность торговать государственными секретами. Конечно, он не был рядовым агентом, удовлетворяющимся подачками с барского стола, хотя и не гнушался всякими безделушками и барахлом, полученным от своих «дорогих друзей».

«30 сребреников» Иуды Пеньковского должны были составлять, по его разумению, солидную сумму, и, конечно, не в рублях, а в долларах и фунтах стерлингов, и во всех переговорах с иностранными разведчиками, и в Лондоне, и в Париже, эти доллары и фунты стерлингов фигурировали неизменно, они рисовались перед жадными глазами предателя.

В судебном заседании, как вы знаете, Пеньковский пытался затушевать эту сторону дела и утверждал, что, собственно говоря, причитающееся ему вознаграждение точно обусловлено не было. Однако в конечном счете он подтвердил, что представители английской и американской разведок неоднократно заверяли его в том, что по окончании работы на территории СССР он будет зачислен на руководящую должность в Центральном разведывательном органе в США или Англии с окладом в 2 тысячи долларов в месяц или равнозначным окладом в фунтах стерлингов, а за прошлую шпионскую деятельность ему будет выплачен крупный куш в виде единовременного вознаграждения из расчета не менее тысячи долларов за каждый месяц.

Получив в июле 1962 года через Винна 3 тысячи рублей, Пеньковский остался недоволен, ибо он ожидал иностранную валюту.

В августе 1962 года в письме, переданном Карлсону для отправки в разведцентр, Пеньковский жалуется, что его положение становится тревожным, но и в этот момент его прежде всего волнует материальная сторона дела, и он снова просит дать подробные данные о том, какое вознаграждение он получит за свою работу и как конкретно будет обеспечен на Западе, когда сможет туда выехать (том 1, л. д. 160). Я обращаю внимание на слово «обеспечен», которое имеет значение именно в смысле постоянного жительства, а не временного выезда в командировку.

О том, что Пеньковский вынашивал планы побега на Запад, где он мог бы реально воспользоваться обещанным вознаграждением, свидетельствуют его переговоры по этим вопросам с иностранными разведчиками, обсуждение с Винном вариантов побега при помощи подводной лодки или другим путем, настойчивые попытки Пеньковского выехать в заграничную командировку в течение 1962 года, получение фиктивного советского паспорта на случай перехода на нелегальное положение.

Отрицая свое намерение бежать на Запад, Пеньковский сослался в суде на то, что он в 1961 году трижды выезжал за границу, но не стал невозвращенцем. В его устах это звучало даже как некая заслуга. Он сослался также на показания Винна по поводу того, что «Интеллидженс сервис» якобы делала предложение Пеньковскому остаться в Англии, но он его отклонил.

В связи с этим позволю себе высказать мнение, что этот период необходимость в побеге Пеньковского еще не назрела. Иностранным разведкам Пеньковский нужен был именно здесь, в СССР, как источник шпионской информации, и, откровенно говоря, я не знаю, какова была бы для них польза от Пеньковского в Англии, даже если его одеть в мундир английского полковника. К тому же и не набежало еще солидное вознаграждение за труды…

Но в 1962 году обстановка стала меняться, Пеньковскому уже было опасно находиться на родной земле, которую он предал, она горела под его ногами.

Я не верю объяснениям Пеньковского о том, что у него зрело желание явиться с повинной. До самого последнего времени он лез из кожи вон, чтобы угодить своим иностранным «хозяевам», в этом убеждает все его поведение и содержание тех сведений, которые он подготовил и не успел передать.

Это утверждение Пеньковского расходится с объективными обстоятельствами, оно противоречит им, поэтому я его отбрасываю как доказательственный факт и надеюсь, что суд согласится со мною в этом.

Он здесь распинался в своей любви к Родине, рассыпался в чувствах благодарности за ее дары, которые его опьяняли. Но все эти слова на мрачном фоне его предательства — сплошное лицемерие и ханжество.'

Нельзя совместить несовместимое: любовь и вероломство!

Конечно, такие выродки и отщепенцы, как Пеньковский, вызывающие чувства негодования и омерзения у всего советского народа, — из ряда вон выходящее явление в нашем обществе. Но этот пример ярко показывает, какую опасность таят в себе пережитки прошлого, оживляемые враждебной нам идеологией, и во что они могут развиться, если их вовремя не замечать и решительно не пресекать.

Мы не можем отвлекаться от того, что обреченный историей на гибель империализм в своей звериной ненависти к идущему ему на смену новому, коммунистическому строю возлагает большие надежды на проникновение в сознание отдельных неустойчивых людей его растленной морали. Вот почему нам нужна постоянная бдительность, сосредоточенность и наступательность в борьбе за утверждение нравственных принципов морального кодекса строителя коммунизма!