Лекция 18 Конфликт ценностей и легитимность власти

Обсуждая кризис легитимности, мы говорили в основном о выполнении государством и его политической системой тех функций, которые гарантируют жизнь страны и народа. При этом упор делался на массивные обязанности государства, которые поддаются рациональной оценке и даже количественному измерению.

Но нельзя забывать, что в формуле легитимности есть и вторая часть: «легитимность — это убежденность большинства общества в том, что данная власть обеспечивает спасение страны, что эта власть сохраняет главные ее ценности». О том, сохраняет ли власть главные ценности страны, надо поговорить особо.

Конечно, первым делом мы смотрим на то, как ведется хозяйство. Не залез ли минфин в неоплатные долги, справедливо ли распределены тяготы между гражданами тяготы и повинности, верна ли мера вознаграждения? Обо всем этом заботится государство при любом строе.

Но все эти тяготы можно перетерпеть и простить власти, если они согласуются с совестью (хотя люди и не любят об этом говорить). П.А. Сорокин писал (1944): «Гражданские войны возникали от быстрого и коренного изменения высших ценностей в одной части данного общества, тогда как другая либо не принимала перемены, либо двигалась в противоположном направлении. Фактически все гражданские войны в прошлом происходили от резкого несоответствия высших ценностей у революционеров и контр-революционеров» [130].

Гражданская война — это следствие полной утраты легитимности власти в глазах большой части населения, столь сильной и возмущенной, что готова идти на огромные жертвы. Как обстоит дело в постсоветской России?

В ведении хозяйства и быта всегда есть трения — приходится искать компромисс между противоречивыми интересами. Но еще труднее согласовать действия, выражаемые несоизмеримыми ценностями: равенством и свободой, этикой и эффективностью и пр. Все эти трудноизмеримые показатели и оценки влияют на авторитет государства и сдвигают баланс легитимности. Борис Годунов был заботливым и эффективным государем, но прошел слух об убийстве царевича, не слишком даже надежный, — и ему предпочли явного проходимца.

Поговорим об этих факторах в системе кризиса легитимности нынешней России. Мы видели, что чаша его весов предельно отягощена уже и вполне рациональными гирями, но надо учесть и обиды, которые могут вдруг скопом сесть на эту чашу и обрушить равновесие.

В 2009 году было опубликовано большое исследование «Фобии, угрозы, страхи: социально-психологическое состояние российского общества» [42]. В нем шла речь о духовном состоянии общества на пике благосостояния (весной 2008 года). Коротко сказано так: «Какова же социальная напряженность в российском обществе? Каждый пятый россиянин (21%) считал в сентябре 2008 года, что она возрастает существенно; более трети наших сограждан (36%) исходят из того, что напряженность возрастает не существенно; почти 40% населения, напротив, полагают, что ее уровень либо снижается, либо остается примерно таким же, как раньше».

Почему же такое состояние? Ведь 8 лет в обществе в целом непрерывно возрастал уровень потребления материальных благ — объем розничного товарооборота вырос с 2000 по 2008 год почти в три раза. Манна небесная! Караваны иномарок, косметика L'Oreal, ведь мы этого достойны! Почему большинство считает, что напряженность растет, а остальные не уверены, что она снижается?

Социологи уточняют, и главное оказывается вот в чем: «Лидером негативно окрашенного чувства стало чувство несправедливости происходящего вокруг, которое свидетельствует о нелегитимности для наших сограждан сложившихся в России общественных отношений». Значит, вот какую травму пережили люди: «большинство населения (58%) жило с практически постоянным ощущением всеобщей несправедливости». Постоянное ощущение всеобщей несправедливости! Ведь это постоянная духовная пытка.

Как это легло на весы легитимности? Да, пришел Путин, немного утолил наши печали, превратил постоянное ощущение всеобщей несправедливости в «ситуативное чувство», и мы закалились, окрепли душой, обезболиваем совесть розничным товарооборотом, притворяемся спящими. А все-таки…

Почему же, чего не хватает нашему среднему классу (миллиардеры и нищие не в счет, они успокоены — одни сытостью, другие голодом)?

И в этом разобрались наши социологи из РАН: «Жить с постоянным ощущением несправедливости происходящего и одновременным пониманием невозможности что-то изменить, значит постоянно находиться в состоянии длительного и опасного по своим последствиям повседневного стресса. Сочетание это достаточно распространено… лишь 4% населения никогда не испытывают обоих этих чувств» [42].

Это надо же ухитриться — организовать такое качество жизни для 96% населения на пике нефтяных цен, непрерывно качая нефть и газ во все стороны света!

В принципе, в такой ситуации дальновидная власть не пытается заткнуть рот населению и социологам! Чуткая власть садится в субботу у камина перед телекамерой и в течение часа объясняет людям, как оно понимает и уважает их чувства, какие варианты она перебирает, чтобы сократить невзгоды ущемленных групп, какие неустранимые ограничения пока что делают эти проекты рискованными и могут лишь ухудшить положение этих самых страдающих групп. Власть обращается к разуму, терпению и солидарности людей и призывает помогать государству своей «тонкой настройкой» снизу, через социальные сети взаимопомощи. Так делает разумная власть при любом строе — от Рузвельта до Каддафи.

Но как ответила власть РФ на доклад социологов? Самым странным образом. На пресс-конференции на большом форуме разыграли такой диалог:

«Г. Павловский. Есть такая точка зрения, что в обществе тяжелая атмосфера, нет доверия, нет опоры на принципы, страна не может развиваться в такой атмосфере… Вы согласны с этой точкой зрения?

Д. Медведев: Нет, я не согласен с этой точкой зрения, потому что у нас нет тяжелой атмосферы в обществе… У меня нет ощущения, что у нас затхлая атмосфера, страна в стагнации, вокруг полицейский режим и авторитарное государство».

Странно это и даже очень. Речь шла о социально-психологическом состоянии общества — важном факторе политики, который Президент должен знать и контролировать. Ситуация была охарактеризована некоторым мнением, распространенным в разных группах общества. Мнение это — лишь симптом, он важен не сам по себе, а для диагноза. На эти данные Президент не обращает внимания и отвечает: «а у меня в Кремле нет такой точки зрения».

Как понять этот ответ? Можно понять так: у меня другая точка зрения, а точку зрения общества я и знать не хочу. Или: я знаю, что российское общество полностью поддерживает мою точку зрения, а все социологи — кропатели. Или: добрые россияне в глубине души поддерживают мою точку зрения, но их взбаламутил Навальный.

Так власть походя углубляет отчуждение населения от государства, и эта капелька, быть может, переполнит чашу.

Надо подчеркнуть, что психологическое состояние общества — фундаментальный фактор для прохождения кризиса. Этим с самого начала реформ занимались социологи. Потому-то и странно, что высшие представители власти и их эксперты как будто впервые слышат эти выводы.

А.А. Галкин писал в 1998 году: «Трудности трансформационного периода, помноженные на идеологическую зашоренность, некомпетентность и коррумпированность властей и общую дезориентацию общественного сознания, породили массовое социальное недовольство, уровень которого, по ряду оценок, приближается к пределу, за которым обычно наступает разрушение стабильности политических институтов…

Доля респондентов, дающих негативную оценку ситуации, сложившейся в стране, и пессимистически оценивающих ее перспективы, составляет большинство, которое, несмотря на конъюнктурные колебания, за рассматриваемые годы, по меньшей мере, не проявляло заметной склонности к сокращению» [33].

Совокупность наблюдений показывала, что раскол общества был порожден решением привлечь в реформу в качестве дееспособной (даже боеспособной) социальной силы организованную преступность. Перераспределение национальной собственности, нелегитимное и даже нелегальное, требовало огромного объема «грязной работы», которую можно было возложить только на преступный мир, это подпольное «государство в государстве».

Его и стали укреплять и тренировать прямо с 1985 года: и передав ему производство и торговлю алкогольными напитками, и отменив монополию на внешнюю торговлю, и разрешив обналичивание денег из безналичного контура, и начав разгон и дискредитацию правоохранительных органов. Даже культуру подключили, начав интенсивную кампанию по внедрению уголовной лирики и языка, переориентировав кино и телевидение на показ и романтизацию преступного мира.

В разных выражениях социологи и криминологи пишут об одном и том же процессе. Приведу несколько выдержек:

«В постсоветскую эпоху наблюдается экспансия экономических преступлений в разные неэкономические институты общества — в сферу политики, правоохранительных органов, в финансовые учреждения, службы таможни, налоговую полицию, в учреждения культуры (музеи, библиотеки, хранилища) и т. д. Именно эта экспансия и означает, что экономическая преступность становится фактором криминализации не только экономики, но и общества.

Этот процесс был облегчен повсеместно проводившейся приватизацией. Она вовлекла в операции с собственностью миллионы людей, расширила социальную базу экономической преступности по сравнению с эпохой СССР» [121].

Этот вывод был сделан в 1997 году. А 10 декабря 2010 года с заявлением выступил Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин: «Свой анализ я хочу посвятить нарастающей криминализации российского общества. Увы, с каждым днем становится все очевиднее, что сращивание власти и криминала по модели, которую сейчас называют “кущевской”, — не уникально. Что то же самое (или нечто сходное) происходило и в других местах — в Новосибирске, Энгельсе, Гусь-Хрустальном, Березовске и т. д.

Всем — и профессиональным экспертам, и рядовым гражданам — очевидно, что в этом случае наше государство превратится из криминализованного в криминальное. Ибо граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и “недочеловеков”, понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, “ходячие бифштексы” — большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать.

По одну сторону будет накапливаться агрессия и презрение к “лузерам”, которых “должно резать или стричь”. По другую сторону — ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям» [59].

Но ведь это крик отчаяния! Председатель Конституционного суда констатирует, что организованная преступность сильнее нынешнего государства, поскольку выработала эффективную модель сращивания с властью и с бизнесом в антисоциальную хищную силу. Тенденции негативны, так как государство не помогло возникнуть гражданскому обществу, и опереться ему не на кого. Фактически лишь «железная диктатура способна предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям». Все это и значит, что в нынешнем формате и на нынешней идеологической базе государство за двадцать лет не выполнило своей главной миссии и легитимности не получило. Но хоть кто-то из верховной власти объяснился с гражданами по поводу этого беспрецедентного заявления Зорькина? Власть согласна с этой оценкой? Власть не согласна с этой оценкой? Никто ни слова. Не дали даже намека, что власть прорабатывает какие-то альтернативные подходы, чтобы переломить тенденцию. Переименовать милицию в полицию — вот идея!

Еще предстоит исследовать процесс заключения особого, небывалого союза уголовного мира и власти в конце 80-х годов XX века. Речь идет не о личностях, а именно о крупной социальной силе, которая и пришла к власти в коалиции с частью бюрократии и элитарной интеллигенции. Теперь разорвать этот узел будет очень трудно, это едва ли не главный корень нашего кризиса.

Умудренный жизнью и своим редким по насыщенности опытом человек, прошедший к тому же через десятилетнее заключение в советских тюрьмах и лагерях, — В.В. Шульгин — написал в своей книге-исповеди «Опыт Ленина» (1958) такие слова:

«Из своего тюремного опыта я вынес заключение, что “воры” (так бандиты сами себя называют) — это партия, не партия, но некий организованный союз, или даже сословие. Для них характерно, что они не только не стыдятся своего звания “воров”, а очень им гордятся. И с презрением они смотрят на остальных людей, не воров… Это опасные люди; в некоторых смыслах они люди отборные. Не всякий может быть вором!

Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно. От меня ускользает ее удельный вес, но представляется она мне иногда грозной. Мне кажется, что где дрогнет, при каких-нибудь обстоятельствах, Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты. Ведь они единственные, что объединены, остальные, как песок, разрознены. И можно себе представить, что наделают эти объединенные “воры”, пока честные объединяются» [154].

Мы видим сговоры и многослойные интриги непонятной конфигурации при резком ослаблении государства. Будут ли те изменения, которые сегодня можно предвидеть, пресечением пути России или ее обновлением — вопрос ценностей. Многие (и я в том числе) считают, что в образе Ельцина поднялась со дна советского общества темная сила, которая стала организующим центром разрушения России. А другие, и их немало, видят в Ельцине светлое начало, которое уничтожило «империю зла» и освободило сильных, способных построить новую Россию — без слабых (люмпенов и иждивенцев). То есть без уравниловки и порождаемой ею несправедливости к «сильным».

Эти две части России уже живут в разных мирах, с разной совестью. И эти части расходятся, хотя еще не осознали себя двумя несовместимыми расами, жизнь которых на одной земле невозможна. А власть пытается усидеть на этих двух стульях, хотя всем очевидно, что это уже невозможно.

Мы здесь не говорим о прямых потерях, которые несут общество, государство и народ России от сложившейся конфигурации власти и теневой деятельности ее компаньонов. Наша тема — тот нравственный разрыв, который произошел между основной массой населения и властью, посадившей на ее шею такую «элиту». Тут уж речь не об ущербе, нанесенном интересам народа, — ему нанесли оскорбление, которое невозможно избыть. Да и никаких шагов, чтобы поправить дело, власть пока не предпринимает. А ведь это — массивный инерционный фактор, подгрызающий легитимность власти Российской Федерации.

Что же изменилось после 2000 года? Изменилось многое, но главное осталось: «Развиваются чувство неудовлетворенности, опустошенности, постоянной усталости, тягостное ощущение того, что происходит что-то неладное. Люди видят и с трудом переносят усиливающиеся жестокость и хамство сильных» [2].

Когда в 1990-1991 годы впервые перед людьми предстали эти «усиливающиеся жестокость и хамство сильных», они поразили многих. Как возникло на почве русской культуры такое явление? Как, под какой маской оно таилось в порах советского общества? Видали мы и грубость начальников, и самодурство дураков, но все это было каким-то примитивным, домашним. И вдруг, что-то необычное, в книгах не описанное.

Речь здесь шла не о несправедливости, не об эксплуатации и даже не о неравенстве, что само по себе вызывало возмущение, а именно о хамстве как особом культурном оформлении наступившего на человека социального зла. В 1980-е годы произошла гибридизация антисоветской культуры и сословного чванства номенклатуры с уголовными приемами унижения человека. Власть 1990-х годов к этому культурному течению примкнула и им воспользовалась, а власть 2000-х годов не встала на защиту населения.

Упорядочивая первые признаки этого открытия, можно вспомнить такие появления этой будущей элиты на общественной сцене: в 1988 году в «Литературной газете» опубликовал свой манифест Н.М. Амосов, очень популярный среди интеллигенции (в рейтинге он шел третьим после Сахарова и Солженицына). Он писал о необходимости, в целях «научного» управления обществом в СССР, «крупномасштабного психосоциологического изучения граждан, принадлежащих к разным социальным группам» с целью распределения их на два классических типа: «сильных» и «слабых». Он пишет: «Неравенство является сильным стимулом прогресса, но в то же время служит источником недовольства слабых… Лидерство, жадность, немного сопереживания и любопытства при значительной воспитуемости — вот естество человека» [6].

А.Н. Яковлев представлял основную массу трудящихся не иначе как паразитов, поражал мировую общественность заявлениями о «тотальной люмпенизации советского общества», которое надо «депаразитировать». Даже приводил довод, достойный параноика: «Тьма убыточных предприятий, колхозов и совхозов, работники которых сами себя не кормят, следовательно, паразитируют на других».

Это рабочие и крестьяне сами себя не кормят, а паразитируют на других — на ком? И ведь этим извращениям аплодировали!

В Концепции закона о приватизации (1991) в качестве главных препятствий ее проведению назывались такие: «Мировоззрение поденщика и социального иждивенца у большинства наших соотечественников, сильные уравнительные настроения и недоверие к отечественным коммерсантам (многие отказываются признавать накопления кооператоров честными и требуют защитить приватизацию от теневого капитала); противодействие слоя неквалифицированных люмпенизированных рабочих, рискующих быть согнанными с насиженных мест при приватизации».

Может ли власть, соблюдающая минимум приличий, позволить себе такую фразеологию в официальном документе! Мыслимо ли в государственном документе заявить, что большинство соотечественников якобы имеют «мировоззрение поденщиков и социальных иждивенцев» (трудящиеся — иждивенцы, какая бессмыслица). Рабочие в этом государстве — люмпены, которых надо гнать с «насиженных мест». Влиятельная часть либеральной интеллигенции и высшей бюрократии впала в тот момент в мальтузианский фанатизм времен «дикого капитализма». Такой антирабочей фразеологии не потерпела бы политическая система ни одной мало-мальски цивилизованной страны, даже в желтой прессе подобные выражения вызвали бы скандал, а у нас ее применяли в законопроектах.

Во время приватизации ненадолго возникла робкая рабочая организация — ОФТ. Тут же ее заклеймил зав. кафедрой социологии Академии труда и социальных отношений Ю.Е. Волков в таких выражениях: «В современном рабочем движении в СССР… присутствует и позиция полного неприятия не только частной собственности и частного предпринимательства, но даже той “полурыночной” экономики, которая проектируется некоторыми в рамках незыблемости «социалистических принципов”. Наиболее рельефно данная позиция представлена в идеологии так называемого Объединенного фронта трудящихся (ОФТ). Это движение, выражающее люмпенизированную психологию наиболее отсталых — в массе своей — слоев рабочих и служащих, имеет не так уж мало сторонников, и не более чем опасным самообманом можно считать утверждения некоторых представителей демократического лагеря, что оно не имеет влияния в рабочем классе…

В условиях резкой пауперизации масс с весны 1991 г. люмпенская психология может пойти вширь, создавая почву для движений и организаций типа ОФТ» [31].

И это пишет человек, получающий жалованье в учреждении защиты социальных интересов рабочих!

Ситуация в России в 1990-е годы была аномальной, и вряд ли можно было характеризовать ее той или иной степенью легитимности политического порядка. Была аномальная ситуация — согласие без легитимности.

В результате культурной травмы произошла столь глубокая дезинтеграция общества, что было невозможно собрать дееспособную организованную силу, которая могла бы стать альтернативой группировке Ельцина. Поэтому население России, принимая власть «демократов», вовсе не наделяло ее легитимностью (в смысле Вебера) и даже не поддерживало ее как меньшее зло по сравнению с другими возможными политическими режимами. Вопрос стоял так: режим Ельцина — или хаос. В этой дилемме режим Ельцина все же выглядел меньшим злом (это до сих пор ставят себе в заслугу поклонники Гайдара: ведь он мог уморить население России голодом, а не стал этого делать).

Можно ли говорить о легитимности режима, если ценностная система господствующего меньшинства по всем существенным позициям антагонистична населению, т. е. страной правит этически враждебная и маргинальная группа?

Авторы исследования 1995 года делают вывод: «Динамика сознания элитных групп и массового сознания по рассматриваемому кругу вопросов разнонаправленна. В этом смысле ruling class постсоветской России — маргинален» [39].

В 1990-е годы правящая элита России была объектом интенсивных исследований социологов (и криминологов). Можно посетовать на то, что до глубокого мировоззренческого и культурного анализа дело тогда не дошло, но было выявлено большое число частных показателей, из которых составляется правдоподобный образ. Во всяком случае, большое число исследователей сходятся в своем восприятии, а это для социальной практики едва ли не важнее скрытой истины.

Понятно, что сплотить общество вокруг такой власти было невозможно. Эта задача легла на новую команду. На наш взгляд, к середине десятилетия начатый удачно демонтаж самых одиозных структур и концепций «ельцинизма» забуксовал. Целый ряд необходимых действий не был предпринят и целый ряд необходимых слов не был сказан. В целом, не был достигнут не только социальный мир. Власть не пошла ни на откровенный диалог с оскорбленным обществом, ни на выработку общественного договора с взаимными обязательствами на среднесрочную перспективу. Достигнутый к 2005 году уровень легитимности оставался неустойчивым, симптомов тому было достаточно, а новый виток трудностей с 2008 года усугубил ситуацию.

Здесь мы говорим об одной стороне дела: власть «после Ельцина» не надела намордника на те радикальные силы, которые стравливали части расколотого общества и, в конце концов, по выражению одного философа, «наполнили страну нерастраченным гневом». Это — фундаментальный политический просчет. Возможностей не допустить его было достаточно — даже при всех предполагаемых отягчающих обстоятельствах.

Как обстоит дело в данный момент? Элита стала более жестко формулировать мальтузианские установки в отношении российских (точнее, почти исключительно русских) «лентяев и люмпенов». Похоже, «сильные мира сего» в своем хамстве идут на прорыв, пытаясь прижать В.В. Путина к стенке. Мол, хватит вилять, пора определяться. Кто нынче поет не с нами…

Вспомним что пишет, уже в 2010 году, Лев Любимов, заместитель научного руководителя Высшей школы экономики — «мозгового центра», главного разработчика программ реформирования важнейших экономических и социальных систем РФ: «Одно делать нужно немедленно — изымать детей из семей этих «безработных» и растить их в интернатах (которые, конечно, нужно построить), чтобы сформировать у них навыки цивилизованной жизни» [88]. Да ведь это объявление войны! Такой привет от «демократической интеллигенции» русскому крестьянству не скоро забудется.

Ценностный конфликт — это самостоятельный фактор российского кризиса, особый фронт противостояния. В 1990-е годы он маскировался материальными бедствиями населения, «элита» же сводила дело к «зависти люмпенов». Сейчас видно, что положение гораздо серьезнее.

Приведем рассуждения мэтра культуры, писателя Виктора Ерофеева. Он написал статью по такому поводу: «На минувшей неделе стало известно, что в проекте «Имя России. Исторический выбор-2008» с большим отрывом лидирует Иосиф Сталин». Он подводит такую идейную базу под это голосование:

«Любовь половины родины к Сталину — хорошая причина отвернуться от такой страны, поставить на народе крест. Вы голосуете за Сталина? Я развожусь с моей страной! Я плюю народу в лицо и, зная, что эта любовь неизменна, открываю циничное отношение к народу. Я смотрю на него как на быдло, которое можно использовать в моих целях… Сталин — это смердящий чан, булькающий нашими пороками. Нельзя перестать любить Сталина, если Сталин — гарант нашей цельности, опора нашего идиотизма. Только на нашей земле Сталин пустил корни и дал плоды. Его любят за то, что мы сами по себе ничего не можем… Мы не умеем жить. Нам нужен колокольный звон с водкой и плеткой, иначе мы потеряем свою самобытность» [55].

Ерофеев выдает целый манифест отрицания страны, народа, «нашей земли». Это уже не политическая борьба, это ядовитая пена. И ведь этому человеку предоставлена постоянная трибуна государственного телевидения. Может ли власть не видеть, что вручила инструмент культурного господства поджигателю гражданской войны? Видит, конечно, но просит от нас легитимности.

Вновь вышел на тропу войны и прораб перестройки, многолетний декан в МГУ бывший мэр Москвы, а сегодня ректор и пр. — Г.Х. Попов. Он выдал такие «откровения демократа», что поначалу многие подумали — не мистификация ли это? Что там творится наверху? Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?

Через блог «Московского комсомольца» он дает ценные указания всей мировой элите: «На что следует — в свете опыта двадцати лет, прошедших после Великой антисоциалистической революции 1989-1991 годов, — обратить особое внимание?

Обозначу сугубо тезисно главные проблемы. Их мы обсуждали в Международном союзе экономистов, и они, надеюсь, будут полезны всем, в том числе участникам встречи двадцати ведущих стран мира…

Должны быть установлены жесткие предельные нормативы рождаемости с учетом уровня производительности и размеров накопленного каждой страной богатства. Пора выйти из тупика, на который указывал еще Мальтус: нельзя, чтобы быстрее всех плодились нищие…

Страшную перспективу прогрессирующего накопления у одного ребенка генетических болезней уже двух родителей надо прервать. Наиболее перспективным представляется генетический контроль еще на стадии зародыша и тем самым постоянная очистка генофонда человечества» [113].

Главное для хозяев мира, по мнению этого босса, — очистить генофонд человечества посредством массовой выбраковки неплатежеспособных зародышей, запретить плодиться нищим, а число бюллетеней при выборах в Госдуму выдавать в одни руки согласно доходу избирателя.

Но самый гнусный и вульгарный нарыв вырос в одном из салонов нашей рафинированной гуманитарной интеллигенции. Трудно определить платформу, на которой они кучкуются, но это пока не важно. Они активны в медийном пространстве и заслуживают внимания. Их идея — постиндустриализм, для прорыва в который требуется «революция интеллектуалов». Они мечтают о выведении не просто новой породы людей («сверхчеловек» — это мелко), а нового биологического вида, который даже не сможет давать вместе с людьми потомства. Этот вид и возникнет в ходе «революции интеллектуалов», как мессианский «класс-для себя» должен был возникнуть в ходе пролетарской революции в странах цивилизованного Запада.

Информационное агентство «Росбалт» учредило в Петербургском университете проект «Мировые интеллектуалы в Петербурге». Там делают доклады «признанные мировые интеллектуалы и лидеры влияния». Д-р философских наук А.М. Буровский ведет там такие речи (2008): «Неандерталец развивался менее эффективно, он был вытеснен и уничтожен. Вероятно, в наше время мы переживаем точно такую же эпоху. “Цивилизованные” людены все дальше от остального человечества — даже анатомически, а тем более физиологически и психологически… Различия накапливаются, мы все меньше видим равных себе в генетически неполноценных сородичах или в людях с периферии цивилизации. Вероятно, так же и эректус был агрессивен к австралопитеку, не способному овладеть членораздельной речью. А сапиенс убивал и ел эректусов, не понимавших искусства, промысловой магии и сложных форм культуры».

Это говорит в XXI веке с кафедры Петербургского университета профессор двух вузов. Какое мракобесие в «цитадели русской культуры»!

Читаем рассуждения Буровского об «интеллектуалах-люденах» и обычных людях:

«Молодые люди из этих слоев вряд ли будут способны соединиться — даже на чисто биологическом уровне. Малограмотный пролетариат малопривлекателен для люденов. И для мужчин, и для женщин. Мы просто не видим в них самцов и самок, они нам с этой точки зрения не интересны… Иногда мужчине-людену даже не понятно, что самка человека с ним кокетничает. А если даже он понимает, что она делает, его “не заводит”… Поведение текущей суки или кошки вполне “читаемо” для человека, но совершенно не воспринимается как сигнал — принять участие в игре… Я не раз наблюдал, как интеллигентные мальчики в экспедициях прилагали большие усилия, чтобы соблазнить самку местных пролетариев» [27].

Все эти «лидеры влияния», которые соединились в проект «Постчеловечество», уже переносят его в плоскость политических и экономических программ. Под этот проект подводится философская база со ссылкой на Маркса и классовый подход. Такой строгий научный колорит придает этой секте главный редактор журнала «Свободная мысль» (бывший «Коммунист»!) В. Иноземцев. В телепередаче А. Гордона на НТВ в 2003 году он кратко изложил эту концепцию так:

«Среди социальных групп особое значение приобретает группа, названная российскими учеными классом интеллектуалов.

С каждым новым этапом технологической революции “класс интеллектуалов” обретает все большую власть и перераспределяет в свою пользу все большую часть общественного богатства.

В новой хозяйственной системе процесс самовозрастания стоимости информационных благ в значительной мере оторван от материального производства. В результате “класс интеллектуалов” оказывается зависимым от всех других слоев общества в гораздо меньшей степени, чем господствующие классы феодального или буржуазного обществ были зависимы от эксплуатировавшихся ими крестьян или пролетариев.

По мере того как «класс интеллектуалов” становится одной из наиболее обеспеченных в материальном отношении социальных групп современного общества, он все более замыкается в собственных пределах. Высокие доходы его представителей и фактическое отождествление “класса интеллектуалов” с верхушкой современного общества имеют своим следствием то, что выходцы из таких семей с детства усваивают постматериалистические ценности, базирующиеся на уже достигнутом уровне благосостояния.

Именно поэтому мы говорим не об интеллигенции, а об особом классе, занимающем доминирующие позиции в постиндустриальном обществе, о классе, интересы которого отличны от интересов иных социальных групп.

С возникновением “класса интеллектуалов” двигателем социального прогресса становятся нематериалистические цели, и та часть социума (его большинство!), которая не способна их усвоить, объективно теряет свою значимость в общественной жизни более, нежели любой иной класс в аграрном или индустриальном обществах. [Это] предполагает формирование нового принципа социальной стратификации, гораздо более жесткой по сравнению со всеми, известными истории.

Впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться благом, а способность им воспользоваться, и последствия этой перемены с каждым годом выглядят все более очевидными» [163].

Это — идея сверхчеловека, несравненно более тупая и низкая, чем у Ницше.

Вот главная статья В. Иноземцева в книге «Постчеловечество» (2007). Она называется «On modern inequality. Социобиологическая природа противоречий XXI века».

Иноземцев пишет: «Государству следует обеспечить все условия для ускорения “революции интеллектуалов” и в случае возникновения конфликтных ситуаций, порождаемых социальными движениями “низов”, быть готовым не столько к уступкам, сколько к жесткому следованию избранным курсом» [63].

Футурологические дебаты крутятся вокруг идеи создания с помощью биотехнологии и информатики постчеловека. При этом сразу встает вопрос: а как видится в этих проектах судьба просто человека, не профессора и даже не редактора? В рассуждениях применяются три сходных парных метафоры. В жестких тезисах виды «постчеловек» и «человек» представлены как «кроманьонцы и неандертальцы» (из учебника палеоантропологии). Помягче, это «элои и морлоки» (из фантазий Уэллса), совсем мягко — «людены и люди» (из Стругацких). А по сути, различия не слишком велики. В общем, интеллектуалы и люди.

Вот рассуждения А.М. Столярова, писателя-интеллектуала, лауреата множества премий (2008): «Современное образование становится достаточно дорогим… В результате только высшие имущественные группы, только семьи, обладающие высоким и очень высоким доходом, могут предоставить своим детям соответствующую подготовку… Воспользоваться [новыми лекарствами] сможет лишь тот класс людей, который принадлежит к мировой элите. А это в свою очередь означает, что “когнитивное расслоение” будет закреплено не только социально, но и биологически, в предельном случае разделив все человечество на две самостоятельные расы: расу “генетически богатую”, представляющую собой сообщество “управляющих миром”, и расу “генетически бедную”, обеспечивающую в основном добычу сырья и промышленное производство…

Очевидно, что с развитием данной тенденции “когнитивное расслоение” только усилится: первый максимум устремится влево — к значениям, характерным для медицинского идиотизма, что мы уже наблюдаем, в то время как второй, вероятно, все более уплотняясь, уйдет в область гениальности или даже дальше…

Современные “морлоки” с их интеллектом кретина будут неспособны на какой-либо внятный протест. Равным образом они постепенно потеряют умение выполнять хоть сколько-нибудь квалифицированную работу, и потому их способность к индустриальному производству вызывает сомнения» [133].

Что же, господа, спасибо за откровенность. Люди по крайней мере будут предупреждены и снова на время успокоят «бледную бестию», уж эти-то навыки не забыты.

Но этот очередной припадок претендентов на господство показал, в каком плохом состоянии находятся наше общество, культура и государство.

Почему же явно организованный и поддержанный видными институтами, информационными агентствами и персонами, в том числе из-за рубежа, расистский античеловечный демарш не вызвал никакой общественной реакции? Плюрализмом здесь не оправдаться, удар наносится по фундаменту…

Где наши философы, в том числе православные? Есть Философское общество, есть куча институтов, факультетов и кафедр — куда делась их любовь к соборности и всечеловечности? Молчат политически активные антропологи, не видят угрозы для российских этносов. Правоведы, видимо, углубились в идеи Руссо о гражданском обществе — права российских крестьян неактуальны.

Вот факт, которым, кажется, должны были бы заняться и обществоведы, и гуманитарии, и юристы. Перед нами — обрушение культуры, пусть локальное, но с большим потенциалом цепной реакции. Как можно игнорировать такие «начинания»! Процесс приближается к порогу — пробегитесь по Интернету. Достигнет критической массы — «и у поколения будет собачье лицо». Клеймо «русской мафии» покажется безобидным плевком. Вывод тяжелый — весь контингент российской гуманитарной интеллигенции полностью дезинтегрирован. В нем нет профессиональных сообществ, соединенных общими мировоззренческими, познавательными и этическими нормами, потому и некому сказать общественное значимое слово. Есть клики, группы и группки, вместе они создают хаос, в котором неохота разбираться. В этих джунглях вольготно чувствуют себя именно хищники.

Но самое тяжелое — это молчание власти, которая, на деле, создает этим хищникам режим наибольшего благоприятствования. На какую же легитимность она может рассчитывать со стороны основной массы граждан? Государство содержит огромную армию социологов. Они неустанно исследуют установки людей из всех социальных слоев и регионов. В тысячах докладах и статей почти в одних и тех же выражениях они сообщают власти один и тот же вывод: господствующее меньшинство (численно очень небольшое) нагло попирает ценности, права и интересы большинства. Более того, оплаченные этим меньшинством СМИ непрерывно оскорбляют большинство, доходя до культурного садизма, — при полном невмешательстве власти. Мы здесь не говорим уж об экономической и социальной стороне дела.

Власть не верит социологам? Почему? Ведь они почти в полном составе абсолютно лояльны этому государству, прилагают все силы, чтобы помочь ему в тяжелой ситуации кризиса. Можно упрекнуть социологию за то, что она медленно разрабатывает общую объяснительную теорию кризиса, но собранный эмпирический материал огромен по масштабам, проверен и хорошо организован. Игнорировать его глупо. Неужели так отчаялись, что ждут краха, сложа руки? Или, что еще хуже, уповают на милость «оранжевых»? Все это не решит проблем, и от них никуда не убежать.

Вот резюме из исследования социологов РАГС. В статье директора социологического центра Российской академии государственной службы при Президенте РФ В.Э. Бойкова сказано:

«48,3% — чувствуют полную беззащитность перед преступностью; 46% — полагают, что, если в стране все будет происходить как прежде, то наше общество ожидает катастрофа. Заметим, тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения, хотя, конечно, у бедных и пожилых людей эти чувства проявляются чаще и острее.

При таком состоянии государственной машины невозможно не только формирование гражданского общества, но и более-менее приемлемое соблюдение элементарных прав личности — гражданских, социальных и экономических прав. Население и организации не имеют возможности получать от органов государственной власти и муниципального управления жизненно необходимые услуги, вынуждены приспосабливаться к непредсказуемым их действиям…

Наибольшее количество сторонников социализма среди крестьян (68% респондентов) и рабочих (58%); за развитие капиталистической рыночной экономики отдали голоса 65,5% представителей малого и 75% — среднего бизнеса. Последние данные отражают социально-классовый аспект дифференциации нормативно-ценностных ориентаций. Любопытна и латентная связь, обнаруженная с помощью семантического дифференциала и кластерного анализа данных опроса. Капитализм ассоциируется в сознании многих людей с диктатурой и национализмом, а социализм — с демократией» [19].

Что важно в первом абзаце — то, что тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения. Это уже курс на катастрофу.

Не менее тяжел вывод второго абзаца: при таком состоянии государственной машины невозможно не только формирование гражданского общества, но и более-менее приемлемое соблюдение элементарных прав личности. Значит, государственная машина не создает структуры, необходимые для выхода из кризиса, а разрушает их зародыши. Такая машина нелегитимна по определению!

Наконец, третий абзац, едва ли не самый главный. Что же выходит! Почти 70% рабочих и крестьян, двух самых массивных «тягловых» социальных групп — сторонники социализма. Сторонники пассивные, бороться не стали, но это для власти обстоятельство даже отягчающее. Против них — неустойчивые, почти маргинальные группы «представителей малого и среднего бизнеса». За двадцать лет стало ясно, что держать страну они не смогут и не будут.

И вот, в информационно-символической сфере государство выступает как яростный, почти фанатичный противник «советского человека», которым и заполнен личный состав страны (неважно, каким идеологическим мусором припорошили головы этой тягловой силы). На этих людей, которые все еще каким-то чудом кормят и обогревает страну, натравили целую свору идеологических псов! Ни одной передачи не проходит, чтобы какой-нибудь «интеллектуал» не плюнул в душу или в память советского человека, особенно рабочего или крестьянина.

Ну какая власть в ее нынешнем положении и в здравом уме стала так бы поступать!