Тюремные рукописи Николая Бухарина

В истории мировой науки и культуры есть особый род литературы — это книги, статьи, художественные и научные произведения, которые были созданы в тюрьме. История социалистической мысли насчитывает особенно много таких произведений. Наиболее известным тюремным автором прошлого является итальянский монах и мыслитель Томмазо Кампанелла (1568–1639), который провел в заключении 27 лет и написал здесь свои основные работы, в том числе и знаменитую утопию «Город солнца». Большое влияние на итальянскую и европейскую политическую и философскую мысль оказали «Тюремные тетради» Антонио Грамши. Основатель Итальянской коммунистической партии и талантливый теоретик марксизма, Грамши провел последние десять лет своей жизни в фашистской тюрьме Тури. Он имел возможность работать, и его рукописи, передаваемые друзьям, составили семь томов «Тюремных тетрадей», содержание которых является предметом изучения и в настоящее время. Широко известна книга чешского писателя-коммуниста Юлиуса Фучика «Репортаж с петлей на шее», которая была написана в застенках Пражской тюрьмы незадолго до казни Фучика гитлеровцами.

Обращаясь к России, мы сразу же вспомним Николая Чернышевского, роман которого «Что делать?» был написан в первые месяцы 1863 года в Петропавловской крепости и в том же году опубликован А. Некрасовым. Народоволец Николай Морозов, сидевший почти двадцать пять лет в одиночной камере Шлиссельбургской крепости, написал здесь много работ по истории, теологии, физике, химии и астрономии. Другой народоволец, инженер Николай Кибальчич, за несколько дней до казни передал своему адвокату пачку бумаг не с прошением о помиловании, а с чертежами и описанием необычного самолета с ракетным двигателем — «Проект воздухоплавательного прибора».

За год предварительного заключения, находясь в одной из тюрем Санкт-Петербурга, Ленин проделал основную часть работы над книгой «Развитие капитализма в России», которая была легально опубликована в 1899 году. Родные присылали ему в тюрьму большими пачками все необходимые книги и журналы.

Выдающийся российский экономист Николай Дмитриевич Кондратьев (1892–1938) написал во Владимирской тюрьме две большие книги, но только одна из них — «Экономическая статика и динамика» — была спасена и сохранена его женой. Эта книга издана только в 1992 году, и некоторые из экономистов считают эту работу Кондратьева классической.

В сталинских лагерях не было возможности писать книги, но можно было создавать стихи и поэмы и сохранять их в памяти, а не на бумаге. Таким образом Александр Солженицын сочинил в начале 1950-х годов свою поэму «Пир победителей», а Елена Владимирова еще до войны — большую поэму «Колыма» и много стихотворений. Стихи писал в лагере и Варлам Шаламов.

Оказавшись в тюрьме во времена Брежнева, писатель Андрей Синявский написал здесь и в лагере несколько книг, наиболее известными из них являются «Прогулки с Пушкиным» и «В тени Гоголя». Юлий Даниэль писал из заключения письма своим родным, из которых позже сложилась интересная книга, изданная, однако, уже после его смерти. Во времена Ельцина в российских тюрьмах было мало политических заключенных, и им не мешали писать всё, что они хотели. Бывший председатель КГБ СССР Владимир Крючков написал в тюрьме Матросская тишина большую книгу воспоминаний «Личное дело». В той же тюрьме написал немало стихотворений и бывший член Политбюро и спикер первого советского парламента Анатолий Лукьянов.

Книги, написанные в тюрьме, нередко становились лучшими работами их автора. Такова, например, «Моабитская тетрадь» Мусы Джалиля. Здесь сказывалось огромное эмоциональное напряжение, стремление сказать свое, возможно, последнее слово. К тому же, как писал еще польский сатирик Ежи Лец, «некоторые мысли лучше всего приходят к нам под конвоем».

Тюремные рукописи Н. Бухарина нельзя назвать его лучшими произведениями. Трудно оценить их и как «последний бой Бухарина и Сталина», как об этом писали некоторые из комментаторов. Эти рукописи необычны не столько по своему содержанию, сколько по месту и обстоятельствам, связанным с их написанием. Бухарин имел возможность работать за установленным в его камере письменным столом до середины января 1938 года, когда подготовка к судебному процессу вышла на финишную прямую и к допросам была привлечена Прокуратура СССР, включая и лично А. Я. Вышинского. Бухарину «разрешили» передать все его тюремные рукописи жене, но только через следователей. По всей видимости, он верил или хотел верить в такую милость. Он ничего не знал о судьбе своих родных и близких.

15 января 1938 года Бухарин написал большое письмо жене, и котором говорилось: «Я пишу тебе уже накануне процесса и пишу тебе с определенной целью… Что бы ты ни прочитала, чтобы бы ни услышала, сколь бы ужасны ни были соответствующие вещи, что бы мне ни говорили, что бы я ни говорил — переживи все мужественно и спокойно… Тебе передадут три рукописи: а) большая философская работа на 310 страниц („Философские арабески“); в) томик стихов; с) семь первых глав романа. Их нужно переписать на машинке, по три экземпляра. Стихи и роман поможет обработать отец… Самое важное, чтобы не затерялась философская работа, над которой я много работал и в которую много вложил: это очень зрелая вещь по сравнению с моими прежними писаниями и в отличие от них, диалектическая от начала до конца. Есть еще та книга („Кризис капитала, культуры и социализм“), первую половину которой я писал еще дома. Ты ее постарайся выручить: она не у меня — жаль будет, если пропадет… Во всех случаях и при всех исходах суда я после него тебя увижу и смогу поцеловать твои руки»[605].

Анна Ларина смогла прочитать это письмо лишь в конце 1992 года, через 55 лет. Она получила его из Архива Президента Российской Федерации при содействии друзей и благодаря хлопотам американского профессора Стивена Коэна. Непосредственное распоряжение о передаче вдове Бухарина копий писем и рукописей ее мужа исходило от Сергея Шахрая, который входил тогда в ближайшее окружение Ельцина и руководил беспорядочным розыском разного рода документов «по делу КПСС» в Конституционном суде.

В 1915 году один из молодых британских солдат, отправленных на германский фронт, бросил в море с корабля бутылку с запиской, адресованной своей недавно родившейся дочери. Солдат вскоре погиб, а бутылку с запиской нашли случайно в океане в 1995 году. Дочь солдата была еще жива и жила в Австралии. Теперь эта 80-летняя женщина с волнением читала записку от своего 20-летнего отца. Но вероятность того, что вдова Бухарина когда-либо прочтет адресованные ей письма мужа и получит его рукописи, была еще меньше, чем в случае с запиской солдата. Тем не менее это случилось.

Я не буду разбирать здесь «томик стихов» Н. Бухарина, тем более что лишь немногие из этих тюремных стихотворений были переданы его родными для публикации. Бухарин был знатоком и даже теоретиком поэтического творчества, но он не был поэтом, и его собственные стихи начисто лишены той магии или, по выражению Анны Ахматовой, «тайны стиха», без которой нет настоящей поэзии. Известный публицист Отто Лацис не без оснований называл стихотворения Бухарина «рифмованным политкалендарем», а наличие среди них нескольких од Сталину показывает, что автор адресовал эти стихи отнюдь не к «будущим поколениям».

Основная часть «Тюремных рукописей Н. И. Бухарина» была опубликована в 1996 году Фондом имени Бухарина. В первую книгу вошла работа Бухарина «Социализм и его культура», которая продолжает большой цикл работ Бухарина по проблемам культуры. Несомненно, что работа Бухарина отличается в лучшую сторону от всего того, что публиковалось в 1930-е годы в СССР по проблеме «Социализм и культура». Тем не менее трудно было бы назвать книгу Бухарина сколько-нибудь значительным произведением.

Работая в тюремной камере, Бухарин был вдвойне несвободен. Он не мог, не хотел и был не способен выйти за пределы марксистской догматики или даже более узкой советско-марксистской догматики. Бухарин давно изучал проблемы культуры и был одним из наиболее авторитетных специалистов в этой области, хотя в действительные члены Академии наук СССР он был принят в 1928 году как экономист. Но даже среди работ самого Бухарина на темы культурного строительства в СССР его тюремная рукопись ничем особенным не выделяется, кроме многочисленных восхвалений в адрес сталинской политики и самого Сталина. К тому же Бухарин писал свою работу не для печати. Он хорошо понимал, что его труд не может быть опубликован в ближайшие годы, и самое большое, на что он может надеяться (и один из следователей — Лев Шейнин — это обещал), что рукопись его новой книги будет передана на сохранение его жене. Бухарин понимал, что не следователи или нарком Н. Ежов будут читать и оценивать его рукопись, а главным и, вероятно, единственным читателем его работы будет Сталин. И автор на многих страницах обращается именно к этому единственному его читателю. Это признает и автор предисловия к «Тюремным рукописям…» Б. Я. Фрезинский. Бухарин понимал, свидетельствует Фрезинский, что только от Сталина зависело, сохранят или не сохранят жизнь Бухарину и его семье, сохранят или не сохранят его рукописи. «Поэтому книга Бухарина, может быть, и помимо воли автора, стала очень длинным письмом к Сталину, только без обычного обращения: „Дорогой Коба!“»[606] При таких мотивах и обстоятельствах создание серьезного научного труда было невозможным.

В первую очередь, Бухарин хотел показать не свои возможности ученого, но то, что он не «враг народа», не «шпион» и «террорист», а верный и преданный сторонник Сталина и ученик Ленина. Ждать объективного, серьезного и честного анализа ситуации из области культуры в СССР невозможно. В книге Бухарина есть критика фашизма, но здесь нет и не может быть ни слова критики в адрес культурной политики Советского государства и ВКП(б). Книга Бухарина — это апология партии, советского строя, Сталина и диктатуры пролетариата. Советское общество, по Бухарину, — это очень хорошее общество уже сегодня, и оно успешно строится по точному научному плану, благодаря «гениальности основателей марксизма» и «мастерству сталинского руководства». Разумеется, подлинной демократией является именно диктатура пролетариата, частная собственность должна быть упразднена, ибо при социализме может существовать только государственная и кооперативная собственность.

Так или примерно так писали в то время все партийные теоретики, и дело было не только в догматизме или страхе перед репрессиями. Реальные события в мире в 1930-е годы не давали еще уроков и фактов, необходимых для более глубокого понимания природы и капитализма, и социализма. Капиталистический мир с трудом оправлялся от краха 1929–1933 годов и не демонстрировал никаких способностей к экономическому развитию. Многие предрекали неудачу новому курсу Ф. Рузвельта, а о научно-технических революциях еще не было речи, тем более в условиях капитализма. Гораздо более реальной перспективой казалось распространение фашизма. Колониальный мир еще не поднялся на борьбу, и новая мировая война за мировую гегемонию казалась неизбежной и даже очень скорой.

В этих условиях полемика внутри ВКП(б) казалась не просто нежелательной, но невозможной. Огромных недостатков созданной в СССР политической системы не хотела видеть и западная интеллигенция, которая наблюдала за укреплением СССР с надеждой и восхищением. Критики в адрес советского социализма было немало: Бухарин упоминает в этой связи Николая Бердяева и Андре Жида, с другими противниками он не считает возможным даже полемизировать. Догматизм становится почти необходимой, хотя и иллюзорной защитой для представителей социалистической мысли. Не был здесь исключением и Л. Троцкий с его примитивными концепциями и схемами, которые мало кто хотел слушать. Ни троцкизм, ни IV Интернационал не давали приемлемой для левых и марксистских кругов альтернативы.

Нет смысла поэтому проводить сегодня подробный анализ, а тем более критический разбор книги Бухарина, написанной в тюрьме. Но нет смысла и в восхвалениях этой работы. Что мог написать Бухарин, находясь в тюрьме, в большом разделе своей книги, озаглавленном «Социализм и свобода»? Да, конечно, он и в тюрьме писал о том, что в СССР идет расширение всех видов свобод, кроме свободы в распространении вредной и почти потухшей религиозной идеологии. Из Лубянского застенка Бухарин пытался доказывать, что в СССР нет никакого противоречия между личностью и обществом, что личность не приносится в нашей стране в жертву обществу, что у нас осуществлена великая идея равенства и т. д. Но ведь так же писали и думали и другие советские теоретики.

Некоторые из современных комментаторов находили в книге Бухарина о культуре замаскированную критику Сталина и сталинизма. Так, например, дочь Бухарина Светлана Гурвич убеждена, что там, где Бухарин рисовал черты нового человека будущего, в характере которого не будет зависти, злобы, коварства, властолюбия и тщеславия, он критиковал Сталина, ибо все эти черты «морального кодекса большевика в отрицательном варианте абсолютно переложимы на вождя всех народов»[607]. Бухарин просто обманывал тирана и его цензоров.

С такими толкованиями книги Бухарина мне трудно согласиться. Конечно, кроме привычных формул, например, о «ленинско-сталинской национальной политике» в книге Бухарина можно найти и много очень абстрактных и трудных для понимания рассуждений. Так, определяя главные черты стиля социалистической культуры, автор писал: «В духовной культуре социалистического общества нет места сублимированным формам товарного фетишизма и пустым метафизическим абстракциям, а также сублимированным формам категории иерархии, связанным с той или иной формой религиозного сознания»[608]. Возможно, в этой фразе содержится что-то похожее на критику культа личности. Но это совсем не та критика, которой мог опасаться Сталин.

Самой важной из работ, написанных в тюрьме, Бухарин считал «Диалектические очерки», или «Философские арабески»[609]. Можно согласиться, что среди других не слишком многочисленных работ Бухарина по проблемам философии его тюремная рукопись является наиболее значительной. Но в истории марксистской философии эта работа займет место лишь в числе комментаторских работ.

Любой крупный философ, создавший свое оригинальное учение, которое современники или потомки обозначают именем этого мыслителя: кантианство, гегельянство, марксизм, — дает начало работе своих учеников и продолжателей, затем комментаторов и популяризаторов и уже в последнюю очередь вульгаризаторов. Учениками и продолжателями Маркса в России в области философии были Плеханов и Ленин, а Бухарина можно отнести только к комментаторам и популяризаторам марксистской философии. Что касается Сталина, написавшего в том же 1937 году свой раздел в «Истории ВКП(б)» — «О диалектическом и историческом материализме», то он может быть оценен и как популяризатор, и как вульгаризатор марксистской философии.

После смерти Ленина Бухарин заслуженно считался одним из наиболее авторитетных теоретиков партии, но главным образом в области экономики, теории нэпа, в решении некоторых вопросов международного коммунистического движения и проблем новой культуры. К «чистой» философии Бухарин обращался редко, он испытывал здесь комплекс неполноценности, явно уступая в познаниях многим авторитетным советским философам 1920—1930-х годов. Над Бухариным тяготел знаменитый ныне документ В. И. Ленина, его «Завещание», которое не было в то время опубликовано, но было известно всем лидерам ВКП(б).

В этом «Завещании» Ленин, в частности, писал: «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)». В конце 1920-х годов, во время борьбы с «правым уклоном», Сталин много раз повторял публично эти слова Ленина, называя Бухарина «сомнительным марксистом». Почти все взгляды и работы Бухарина рассматривались в советской печати того времени под этим углом зрения как механистические и антидиалектические.

В тюрьме Бухарин решил эти оценки опровергнуть. Хотя он назвал свой новый труд «Арабесками», в нем есть определенная тема — это комментарий к «Философским тетрадям» В. И. Ленина. Работу Бухарина можно сравнить с дипломной работой или, в лучшем случае, с диссертацией, в которой автор ставит задачей доказать своим учителям и профессорам, что он уже вполне овладел изучаемым предметом.

Известно, что «Философские тетради» были опубликованы в 1929 и 1930 годах в «Ленинских сборниках» — в № IX и № XII, а также отдельной книгой в 1933 и 1935 годах. Но для партийных теоретиков эта работа стала доступна уже в 1925 году, когда в стране начало интенсивно собираться и изучаться теоретическое наследие умершего вождя. Ленин предполагал написать позднее работу по философии марксизма, продолжив то, что было начато «Материализмом и эмпириокритицизмом».

«Философские тетради» — это были действительно десять тетрадей конспектов Маркса, Энгельса, Гегеля, Фейербаха, Аристотеля, Ф. Лассаля, Плеханова и других, а также отдельные заметки, наброски и комментарии, которые были сделаны Лениным для себя в 1914–1916 годах в Швейцарии. Главным предметом размышлений и работы Ленина были труды Гегеля. Ленин читал «Науку логики» еще в Сибири, но пришло время заняться этим более основательно. На одной из страниц своих «Тетрадей» Ленин написал, что нельзя вообще по-настоящему понять Маркса и его «Капитал», не зная Гегеля. Эти слова поставили в трудное положение вождей ВКП(б), так как почти все они претендовали на хорошее знание марксизма и отдали немало сил изучению «Капитала». Теперь им предстояло изучать и Гегеля.

Начал изучать работы Гегеля и Сталин. Еще в молодости он показал свои философские амбиции, о чем свидетельствовала его работа «Анархизм и социализм». Но Гегеля он никогда не читал и не изучал. Это было для Сталина трудным делом, и он попросил известного знатока гегелевской диалектики Яна Стэна дать ему, Сталину, несколько уроков. Стэн начал вести занятия с этим единственным учеником. Сталину, однако, трудности гегелевской философии давались очень плохо, он раздражался. Занятия шли два раза в неделю, но через несколько месяцев Сталин их бросил, сохранив навсегда неприязнь к немецкой идеалистической философии, которую он уже после войны назвал «аристократической реакцией на французскую революцию». У Бухарина дело шло гораздо успешнее хотя бы потому, что он свободно говорил и читал по-немецки. И вот теперь в тюрьме Бухарин снова вернулся к Гегелю, причем цитировал многие работы Гегеля не только по книгам, которые получал в тюремной библиотеке, но и по памяти.

В своих «Философских арабесках» Бухарин затрагивает множество проблем, демонстрируя при этом обширную, хотя и достаточно поверхностную, эрудицию. Основными проблемами, которые разбирает Бухарин, являются, как и у Ленина, вопросы, связанные с теорией познания, ролью практики как критерия истины. Он много пишет о проблеме, которую Энгельс называл главным вопросом философии, — о проблеме материального и идеального, материи и сознания, о различии между материализмом и идеализмом, идеализмом субъективным и объективным, материализмом механистическим и диалектическим.

Некоторые из комментаторов в «Философских арабесках» находили скрытую полемику со Сталиным и осуждение сталинского режима. Особенно там, где автор резко критикует субъективный идеализм и «дьявола солипсизма» как крайнее проявление этого идеализма. Но это, по-моему, уже игра воображения.

В книге Бухарина можно найти весь набор проблем, которые излагались в то время в популярных учебниках диалектического материализма: о пространстве и времени, о материи и сознании, об абстрактном и конкретном, о познаваемости мира и о «вещи в себе», о понятиях и ощущениях, о понятиях свободы и необходимости и т. д. Бухарин критикует представления механистического материализма, который даже мысль считает чем-то материальным. Но он также критикует и «психофизический параллелизм», то есть представление о том, что духовная субстанция, или энтелехия, является столь же первичной и вечной, как и материя. Сознание и душа — это лишь некое особое свойство или состояние материи, а не формы существования особой субстанции. Бухарин отрицает и существование некоей жизненной субстанции, энтелехии, оживляющей природу. Повторяя некоторые положения ленинской теории отражения, Бухарин утверждает, что у всякой материи есть некая психическая сторона, хотя этот тезис малопонятен. Дух порожден материей, ибо мыслящая материя, или человек, в конечном счете произошел из развития неорганической материи. Таким образом, дух — это инобытие материи, и в этом состоит главное отличие материализма от идеализма, для которого материя — это инобытие духа. Но для чего нужно прибегать к этим крайним суждениям?

Нередко и в данной работе Бухарин начинает говорить крайне невнятно. Он пишет, например: «Гипостазирование и изоляция чистой „свободной воли“ — гвоздь „культурно-этической“ болтовни у эпигонов кантианства» (с. 161). Читать многие разделы книги трудно, автор слишком быстро переходит от одной темы и от одного понятия к другому. «Пусть простят меня глупцы, — пишет он в скобках, — умные поймут». Бухарин и не ставит своей задачей высказывать какие-то оригинальные мысли и идеи, создавать концепцию. Он пытается пояснить нам позиции Ленина, лишь иногда Маркса или Энгельса.

Он снова и снова возражает против того, чтобы оценивать душу, или энтелехию, как чувственно не воспринимаемую особую духовную субстанцию, хотя доводы Бухарина здесь явно неубедительны и было бы более продуктивно рассматривать человека как единство тела и души. Здесь у Бухарина внутреннее противоречие. Он пытается доказать, что мир не только бесконечен, но и бесконечно многообразен. Но тут же декларирует, что в основе мира имеется только одна субстанция — материя, которая развивается от одной формы к другой, обретая при этом все новые и новые свойства.

Вот еще одна фраза из книги: «Гете был гилозопетическим пантеистом эстетического типа с большим уклоном в сторону сенсуалистического материализма» (с. 263). Для популяризаторской и комментаторской работы такой язык не годится. К сожалению, даже К. Маркс существенно ослабил общее влияние своих экономических взглядов и открытий, чрезмерно усложнив именно первую главу «Капитала», пробраться через сложные схемы которой сумел не каждый даже из образованных марксистов.

Больше всего восхвалений в работе Бухарина имеется в адрес Ленина. Ленину как философу посвящена и последняя, сороковая глава книги Бухарина. И только в самом конце текста Бухарин пишет о Сталине как продолжателе дела Ленина: «Гений Ленина блестел. Но эпоха издает себе нужных людей, и новые шаги истории выдвинули на его место Сталина, центр тяжести мысли и действия которого — следующий перевал истории, когда социализм победил, под его руководством навсегда»[610].

Словами о «великих сталинских пятилетках» Бухарин завершил свою работу, как он сам указывает, «7–8 ноября 1937 года, в дни великой победы».

Сравнивая работу Бухарина с работами советских философов конца 1930-х или 1940-х годов, мы, конечно, должны отметить ее большую, чем у этих людей, оригинальность. Обучаясь на философском факультете ЛГУ в 1946–1951 годах, я, вероятно, достиг бы большего, если бы мог работать не со статьями Митина, Юдина, Чагина или Александрова, а по книге Бухарина. Однако даже в случае публикации книги Бухарина в конце 1930-х годов эта книга не могла бы сильно повлиять на общий догматический подход к решению общих проблем бытия.

Бухарин окончил писать «Философские арабески», как об этом написано в конце рукописи, 7–8 ноября 1937 года, «в день великой победы». Через одну-две недели он начал писать автобиографический роман «Времена» о своем детстве и юности в Москве, о родителях, гимназии, учителях и друзьях, а также об отдельных событиях века. Этот роман не был закончен. Он был опубликован в Москве в 1994 году. В аннотации к нему роман Бухарина сравнивается с «Детством» и «Отрочеством» Льва Толстого и с «Детством» и «Моими университетами» М. Горького. Но это очень большое преувеличение. Роман Бухарина был издан тиражом всего в одну тысячу экземпляров и не вызвал интереса среди литераторов и публики. Впрочем, его разбор как литературного произведения не является моей задачей.