I. Допрос А.Н. Хвостова 18 марта 1917 г.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

I.

Допрос А.Н. Хвостова

18 марта 1917 г.

Содержание: Обстоятельства назначения Хвостова министром внутренних дел. Первая встреча с Распутиным. Знакомство Николая II с Хвостовым. Уход Хвостова из губернаторов в Государственную Думу. Борьба Хвостова с «немецким засильем». О фирме «Сименс и Шукерт» и др. О Маклакове, Щербатове и Николае II. Назначение Хвостова министром внутренних дел с тем, чтобы, по желанию царицы, товарищем его, заведующим полицией и охраняющим Распутина, был Белецкий. Подозрение о немецких происках в Царском Селе. Синдикат «общества русских строительных заводов». О международном банке. Осведомители Хвостова – Ратнер и Свешников. Обыск у Хвостова перед его смещением. Кружки «темных сил». Наблюдательные листки охранного отделения о Распутине. Комиссаров и охрана Распутина. О Белецком. Кружок Бурдукова. Манус, Мещерский, Вырубова, Бурдуков. Обложение с разных сторон императорской четы. Лица, которых ввел Хвостов в свое министерство. Характеристика России и губернаторов в частности. О Беляеве и контр-разведке. Общая характеристика кружка Бурдукова. Сазонов, как первый, пустивший в ход Распутина. Кружок Андроникова. «Ценность» кн. Андроникова. Адроников и Сухомлинов не поделили Распутина. Андроников и Бурдуков. Кружок Андроникова. Андроников и Распутин. Ради чего Андроников проводил Хвостова? Многообразие охраны Распутина. Манасевич-Мануйлов секретарь при Распутине. По повелению Николая II 24 агента охраняют Распутина. Секретари Распутина. Питирим. Антураж Распутина вел грязные дела, но в шпионаже Хвостовым уличен не был. Таинственные поездки Распутина с Манасевичем на военном автомобиле. Борьба Хвостова с Манасевичем. Вырубова и ее кружок. Доклады Хвостова Николаю II. О Распутине и Александре Федоровне. Обыск у Хвостова. Арест Васильчиковой. О Распутине, как «удобной педали» для немецкого шпионажа. Рубинштейн через Распутина наводит справки о наступлении. Отзывы Распутина о Николае II и его жене. Хвостов подбирает сотрудников. Политическая платформа распутинцев. Характеристика Александры Феодоровны. Распутин посылает Николая II открывать Государственную Думу. Братание Николая II с Распутиным и отставка Хвостова. Антураж императорской четы: Пален, Воейков, Фредерикс, Голицын. Николай II о своей независимости. Нилов. Саблин. Взгляд Воейкова на войну. О великой княгине Елисавете Федоровне. Отношение царских дочерей к Распутину. Попытки Хвостова отделаться от Распутина. Мастерское наблюдение Белецкого за Хвостовым. Инсценировка истории со Ржевским и покушением на Распутина. Роль Манасевича. Осипенко. Планы разделаться с Распутиным. О назначении Штюрмера, Беляева и Трепова. Падение Хвостова. О Манасевиче-Мануйлове. Сближение Штюрмера с Манасевичем в Ярославле. О книге Манасевича и Риве с биографиями государственных людей. Роль Распутина в замене Поливанова Беляевым. О Белецком. Распутин и Николай II. Распутин и военные тайны. О назначении Беляева Александрой Федоровной. Александра Федоровна заботится о германских военнопленных. О слежке за Хвостовым. О салоне бар. Розен. Об «агентских листках» и об агентах. О филерских журналах, записочках и выписках и об их авторах. Андроников и Бурдуков. Еще об автомобиле Манасевича. О Курлове и Белецком. Кому вредил Распутин?

* * *

Председатель. – Алексей Николаевич, вы уже были допрошены один раз 15 Марта – не правда ли?

Хвостов. – Да.

Председатель. – Вам известно, что вы в заседании Чрезвычайной Следственной Комиссии?

Хвостов. – Да.

Председатель. – Я просил бы вас, не стесняясь рамками допроса, который с вас снят, рассказать нам все, что вам известно и как члену Государственной Думы и по должности министра внутренних дел, – о действиях бывших министров и прочих высших должностных лиц, расследованием действий которых мы заняты. Нас интересует, конечно, и та тема, которую вы задели при показании, данном вами г. Коровиченко, т.-е. тема о тех кружках, которые стояли рядом с правительством или, быть может, позади его и оказывали известное влияние. Эта тема подлежит углублению… В частности, мы просим вас остановиться на следующем: в своей деятельности министра внутренних дел испытывали ли вы, и в какой мере, и при каких обстоятельствах, – давление этих кружков, о которых вы уже давали показание? Вот канва… Благоволите начать.

Хвостов. – Я должен доложить, что вполне подтверждаю все, уже данное мною в показании. В сущности, это показание я считаю своей обязанностью дать, при чем оно не касается дел должностных и вверенных мне по должности министра внутренних дел, а лишь того, что случалось узнавать по этому поводу и что не входило непосредственно в задачу министра внутренних дел…

Председатель. – Я не понял вашу мысль… У нас не может быть здесь никаких тайн: вы не только в праве, но вы обязаны показать нам абсолютно все то, что вы знаете.

Хвостов. – Кроме тех обязанностей, которые на меня возлагались по должности, я руководствовался долгом русского человека, потому что вопрос касался больного для меня места – я разумею вопрос о шпионаже…

Председатель. – Не расскажете ли вы в такой последовательности: при каких обстоятельствах вы были назначены министром внутренних дел? Это – сперва…

Хвостов. – Может быть, вы мне разрешите взять более глубоко? Вы изволили сказать, что я должен показать то, что мне известно было раньше в качестве члена Государственной Думы… Уже издавна, в качестве члена Государственной Думы, я обратил внимание на немецкое влияние, которое, мне казалось, имелось в правительстве. Я занялся…

Председатель. – Вы когда обратили на это внимание?

Хвостов. – Еще членом Государственной Думы, почти в самом начале прибытия моего в Петроград – в 1912 году… До этого для меня, как служившего в провинции, те или другие влияния на петроградские сферы должны были оставаться в стороне… Единственный раз, когда мне пришлось встретиться с Распутиным, – это было в Нижнем Новгороде, когда я был губернатором. Ко мне приехал Распутин, мне в то время мало известный, о котором я слышал в виде толков, доходивших до провинции. Он предложил мне место министра внутренних дел. Было это, насколько я помню, – за неделю или дней за десять до убийства Столыпина. Я был удивлен его появлением, не придавал ему такого значения, какое впоследствии обнаружилось… Я крайне удивился возможности ухода Столыпина, так как в провинции нам казалось, что Столыпин – сила непререкаемая, нам казалось невозможным, чтобы он колебался, шатался или уходил… Распутин объявил мне, что он должен поговорить со мной, так как он послан, как он сказал, – «посмотреть мою душу»…

Председатель. – Кем послан?

Хвостов. – (Неопределенно:) из Царского послан – посмотреть мою душу… Это казалось мне, в то время непосвященному, несколько смешным, и я с ним поговорил шутовским образом, а потом, через несколько времени, я послал полицмейстера свезти его на вокзал. Распутин уехал…

Председатель. – Вы говорите, вам показалось странным, что это происходило еще при жизни министра внутренних дел, – вы выразили сомнение по этому поводу?

Хвостов. – Я выразил сомнение. Он сказал, что Столыпин должен уйти. Но, по правде сказать, я с ним серьезно не говорил… Я считал, что он одно из духовных развлечений в Царском Селе, но не считал серьезным, чтобы он мог иметь значение при назначении министров… Я знал, что в это время ко мне относился в высшей степени благосклонно бывший император Николай II… Его хорошие отношения ко мне завязались впервые, когда я был губернатором в Вологде и докладывал о возможности соединения вологодских рек с Сибирью чрез Урал. На это обстоятельство я, главным образом, напираю. Это его очень интересовало, я делал ему часто доклады, которые были более радужны, в смысле экономических перспектив, чем все остальное, что делалось в России в это время. Вот этим я обратил на себя его внимание… В предпоследний раз, перед указанным приездом Распутина, я был принят государем сидя, что считалось высшим знаком благоволения. Разговор велся об общих предметах.

Председатель. – А когда в последний раз перед этим визитом Распутина вы были в Царском?

Хвостов. – Я с точностью не помню, но так месяца за полтора… Мне было известно от близких лиц, от иностранных посольств, что обо мне постоянно ведется разговор на охоте… Но этот самый приезд Распутина в высшей степени поразил меня, и я к нему отнесся не серьезно. После этого мне пришлось быть уже в Царском…

Председатель. – Алексей Николаевич, вы говорите, что ваше отношение к этому приезду было отрицательным; но это не избавляет нас от необходимости несколько подробнее остановиться на нем: только ли для этого приезжал Распутин?

Хвостов. – Исключительно для этого.

Председатель. – Какой еще разговор был между вами?

Хвостов. – Разговор исключительно этот. Он сказал: «Приехал посмотреть твою душу»…

Председатель. – Т.-е. только эти несколько слов?

Хвостов. – Он изъявил еще желание посмотреть мою семью… Моей семьи еще не было… Я считал излишним вводить его в мою семью. Я не серьезно к этому отнесся… Тут была ярмарка: она кончалась. Мне было не до того, чтобы беседовать с ним. Я отнесся к этому в высшей степени легко… Когда, через месяц после этого, я приехал сюда, то я увидел ко мне совершенно обратное отношение. Я был принят в высшей степени неприязненно, в высшей степени сухо, что, после предшествующих приемов, мне показалось неособенно приятным. Это послужило основанием тому, что тогда казалось странным: я ушел из губернии, пошел в Государственную Думу… Уйти я сразу не мог, прошло порядочное время, около года: но во всяком случае, в этот промежуток времени, я делал все возможное, чтобы попасть в Государственную Думу по Орловской губернии, и уже все мои мысли были за то, чтобы уйти, – видя, что здесь мне отрезаны все дальнейшие пути…

Председатель. – Что же, уезжая, Распутин какие-нибудь угрозы делал по вашему адресу?

Хвостов. – Болтал по обыкновению: говорил, что он уже обо мне послал телеграмму.

Председатель. – Какого содержания?

Хвостов. – Содержания совершенно не помню в подробностях… Мне потом достали текст (всегда на почте есть свои люди, которые сообщают потом подробное содержание). Но я текста не помню.

Председатель. – Приблизительно, какого содержания?

Хвостов. – Отрицательное ко мне отношение… Что-то такое: «Хотя бог на нем почиет, но чего-то не достает»…

Председатель. – Скажите еще: он вам говорил, от чьего имени из Царского Села он являлся – от отрекшегося государя или от государыни?

Хвостов. – Он прямо сказал: от отрекшегося государя.

Председатель. – А телеграмму кому он послал?

Хвостов. – Он послал телеграмму – адреса я не видел, но кажется, Вырубовой (потому что через нее шел доклад)… Этот эпизод очень короткий. Я привел его для того, чтобы показать, когда состоялась наша первая встреча… После этого, когда я попал в Государственную Думу, то, ближе сталкиваясь со всеми обстоятельствами, будучи обижен тем фактом, что мне пришлось уйти, – одним словом, задетый этим фактом, – я естественно занялся, главным образом, выяснением вопроса о Распутине, т.-е. насколько влиятелен он и насколько другие люди имеют влияние на царскую Ставку, – потому что, у кого что болит, тот про то и говорит! Раз это связано с моим уходом, со всем этим, моя мысль заставила меня вникнуть в это ближе, чем это диктовалось интересами гражданина или вообще русского человека… Здесь я стал до некоторой степени убеждаться, что существует влияние… Но в то время Распутина то высылали, или он оставлялся по настоянию нескольких лиц, то он опять возвращался… И как-то (не помню через кого именно) я имел сведения, что обо мне говорили: что он ругал меня, поносил меня. Это еще более усилило во мне недовольство… Скоро наступила война, и я занялся немецким шпионажем и немецким засилием. Этот вопрос меня в высшей степени заинтересовал. Когда я собрал некоторые сведения, мне пришлось, по этому поводу, говорить – сначала о синдикатах, которые были замаскированным немецким капиталом, затем я говорил о немецком засилии прямом – не замаскированном… По поводу моей речи о немецком засилии я стал получать много писем, многие приходили и знакомились со мной. Я познакомился практически с новым кругом лиц, до тех пор совершенно мало мне известным. Из этого знакомства я вынес впечатление, что мне еще раз придется говорить в Государственной Думе, и мною еще был намечен вопрос о немецком капитале и, главным образом, о русской электрической промышленности, так как из разговоров которые велись разными лицами, я убедился, что около этой электрической промышленности зарыт немецкий капитал, который влиял косвенно на шпионаж.

Апушкин. – Вы познакомились с немецким капиталом в русской электрической промышленности; вам не приходилось, в связи с этим вопросом, слышать фамилию Эйснера?

Хвостов. – Нет… Тут столько фамилий, в связи с электрической промышленностью, что всех не запомнишь… Меня еще интересовали военные заказы, которые делались: трубочки и запальники, которые исполнялись разными электрическими фирмами – «Сименс и Шукерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщей Компанией электрической промышленности»… Я делал расчеты, сколько и когда получили они заказов… Когда заказы эти ими не представлялись, то за это ничего им не было, никаких штрафов они не платили. Ручаться за эти сведения я не могу, потому что доставлялись они частными лицами… Но, проверив их, устранив факты, которые представлялись неправдоподобными, несколько фактов оставил для себя, с которыми я должен был выступить впоследствии… В этот промежуток времени случился поворот по отношению ко мне в Царском Селе со стороны отрекшегося императора. Дело в том, что он продолжал относиться ко мне безразлично; но тут был Маклаков, к которому он относился очень хорошо. Я оставался совершенно в стороне. Но потом обстоятельства… кажется, не он сам назначил, а обстоятельства заставили его назначить Щербатова, с которым, повидимому, у него ничего общего не было!… После Маклакова у него не было человека, на которого он мог бы опереться, который ему был бы симпатичен. На Щербатова было какое-то недовольство, и здесь опять он стал вспоминать обо мне. Об этом я слышал косвенно – опять таки через нескольких иностранцев…

Председатель. – Вы не можете сказать, через кого?

Хвостов. – Точно не могу сказать, – не помню… Но косвенно очень многие передавали… Одна старая дама великосветского кружка передавала мне, что об этом говорили у английского посла, что, будучи во флоте, бывший император обо мне вспоминал. Я особенно в это не углублялся, но так или иначе, мне было известно, что там относятся ко мне более или менее хорошо. Потом мне стало известно, что бывшая императрица не дает своего согласия на мое назначение – в виду того, что я проштрафился тогда и не успел искупить свои вины относительно отъезда Распутина.

Председатель. – Вы говорите, как о деле обычном, для вас естественном, – что императрица не дает согласия: что же? Вы об этом знали? С каких пор вы стали знать, что не император, а императрица?

Хвостов. – Когда я приехал в Петроград и стал ближе узнавать о Распутине, я знал тогда то, что было более или менее тогда достоянием всех…

Председатель. – Но будьте добры вкратце сказать: вы с достаточной твердостью это установили?

Хвостов. – Это я уже потом твердо установил. Я исторически подхожу к этому предмету…

Апушкин. – Вы ставите возвращение к вам некоторого внимания со стороны бывшего государя в связи с вашим интересом к электрической промышленности и прочим предприятиям?

Хвостов. – Я ставлю это в связь с тем, что ушел Маклаков, который увеселял двор, и явился Щербатов, с которым ему было скучно.

Апушкин. – А другие лица не могли заинтересовать двор вами?

Хвостов. – Я лично ставил такую связь: государь мне сказал, что он обратил внимание и с жадным интересом следил за моими речами. Моя речь о немецком засилии его заинтересовала.

Это личное мое впечатление. Речь моя была сказана в мае 1915 г. Если бы только моя речь, то сразу я был бы вызван и назначен. (Так мне, по крайней мере, казалось, может быть, другие думают иначе: впечатления разные бывают)… В мае был Маклаков, в июне Маклаков ушел: был назначен Щербатов. Я начал получать сведения, что царь мною интересуется, в июне месяце. В это время, приблизительно летом, я почувствовал переворот: мне стало известно, что, опять таки, если я там не был принят, то этому, будто бы, мешает Распутин и что Александра Федоровна не была согласна. Впоследствии мне удалось узнать (я расшифровал), что был разговор; но Александра Федоровна не особенно сочувствовала моему назначению. Но после того бывший государь ей сказал, чтобы она меня приняла, и она меня приняла, и уже после того, как она меня приняла, она дала согласие на мое назначение. Как я потом узнал из источников третьестепенных, идущих от Распутина, она дала свое согласие с тем условием, чтобы товарищем министра внутренних дел, заведующим полицией и охраняющим Распутина, был назначен сенатор Белецкий. Это мне стало известно более точным образом – агентурным путем – потом, когда я стал министром внутренних дел… Я решил принять предложение, которое мною было получено. В самом начале я был вызван государем поговорить о текущих делах. Он мне ни слова не сказал о моем назначении, говорил о текущих делах, говорил, что читал мои речи, – вполне со мной согласен; говорил об общем положении вещей, – говорил долго… Потом простился со мной и сказал, что будет с большим интересом читать мои речи в Государственной Думе. Когда он говорил со мной, у него уже было написано письмо Горемыкину, потому что в тот же день, когда я приехал домой, Горемыкин получил приказ, в котором было сказано, что меня назначили министром внутренних дел… Таким образом, он говорил одно, а на деле уже было решено другое, – и разговор о моих будущих речах был просто приятным разговором… Так как я мало интересовался вопросами чисто полицейского характера, я считал, что мне гораздо удобнее, если будет лицо, всецело ответственное, которое будет охранять Царское Село; будучи совершенно незнаком с этим делом, я боялся брать на себя охрану Царского Села и был очень доволен, что на другом лице будет лежать эта обязанность. Я думал, что благодаря обходному движению (всякий человек думает, что ему удастся сделать больше, чем он потом сделает) – я думал, что если прибегну к обходному движению, несмотря на эту охрану, мне удастся добиться чего-нибудь по выяснению этих кружков, которые меня интересовали, и относительно Распутина… Но это было самомнение, которое свойственно каждому человеку: на самом деле вышло несколько иначе… Когда я был назначен, у меня явилась масса других дел. А, кроме того, я, главным образом, заинтересовался выяснением того, что мне казалось загадочным, что казалось невыясненным, и находил нужным все это расшифровать и разгадать… Я стал последовательно изучать все кружки, которые так или иначе окружали немецкий капитал. Мое представление было следующее: в целях завоевания – может быть, я ошибался, но мне казалось, что в целях завоевания России, – Вильгельм отправлял капиталы: и цель эта была политической, а не только экономической…

Председатель. – Простите, одну минуту… Когда вы представлялись бывшей государыне, она вам не говорила о предстоящем назначении и не поставила вам некоторых условий?

Хвостов. – Нет, она только сказала: «Вас очень хвалит государь, о вас он говорит много приятных слов!…»

Но то, что она говорила, это были только любезные слова. Она говорила: «Я – с удовольствием, – рада вас видеть назначенным… Но мне бы хотелось – это мое желание, – вы, может быть, удовлетворите его, с своей стороны представив сенатора Белецкого в свои товарищи?…» Но это она говорила мягко, кругло… Она не говорила: если не согласитесь, то я не соглашусь на ваше назначение… Это было сказано в дипломатической форме. Было сказано: «Я буду приветствовать ваше назначение, буду очень рада, но вы, с своей стороны, сделаете мне удовольствие, и мы тогда будем спокойны, потому что – вы сами понимаете – мы находимся в постоянном волнении и нам приятно, чтобы опытный человек охранял нас… Вы – в смысле охраны – не особенно сведущи…» Одним словом, все это было сказано в мягкой форме…

Председатель. – В то время, как государь на приеме вам не говорил о назначении вас министром, в это же время, в мягкой форме, бывшая императрица говорила с вами о назначении вас министром, поставив условием назначение вашим товарищем Белецкого?

Хвостов. – Бывшая императрица говорила: «Мы уйти никуда не можем, а вот вы можете уйти, и нам было бы желательно, для вашего спокойствия, чтобы был опытный человек, который бы охранял нас…» Теперь я возвращаюсь опять к немецкому капиталу. Мне казалось, что этот немецкий капитал ведет завоевание, одновременно политическое и экономическое, и идет различными формами: заграницей устраиваются общества, – электрические, металлургические и пр., которые имеют свои филиальные отделения здесь, чтобы доходы все шли туда и не проживались здесь, а распределялись там среди держателей их акций… Мне казалось, что для охраны этого немецкого капитала существует связь между лицами, которые владеют большею частью немецких капиталов и которые работают при помощи этих капиталов и получают дивиденд: это директора банков, которые получают 500-тысячные оклады, – очевидно, не за свой труд, а за какую-нибудь политическую миссию!… Потом, рядом с этим, для того, чтобы охранять в России капиталы, одних банковых людей достаточно, и тут является влияние на чиновничество, на известный ряд чиновников, которые действуют – в силу ли своего родства, а, может быть, – ради выгоды… Потому-то им необходима придворная охрана, которая может влиять на Царское Село. Для этого, так или иначе, они должны заполучить некоторых из придворных лиц, а не тех, которые не имеют никакого значения… Кроме того, тут обратила мое внимание группа остзейского дворянства, которая имеет близкую связь с так называемыми «кругами» или «партиями» при дворе, которые с малолетства получают придворные чины и высокие звания, которые получаются обыкновенно через двадцать-тридцать лет службы…

Председатель. – Обратило ли на себя ваше внимание то обстоятельство, что для охраны этого капитала нужен, опять таки в интересах сохранения этого капитала, чисто военный шпионаж?

Хвостов. – Я и говорю, что для охраны немецкого капитала во время войны мне казался необходимым военный шпионаж, который и существовал в действительности… Первое мое внимание было обращено – еще когда я был в Государственной Думе (как я уже показывал, и это, кажется, записано в моем показании) – на историю воссоздания русского флота… Мое внимание обратила на себя ревизия сенатора Нейдгарта… После моей речи о синдикатах я имел случай получить от одного лица всеподданнейшую докладную записку Нейдгарта – сводку о данных его ревизии. В этой всеподданнейшей докладной записке Нейдгарт указывал на существование синдиката судостроительных операций, который образовало «Общество русских судостроительных заводов» вместе с разными немецкими фирмами, например, Виккерс и др… Смысл этого синдиката был тот, чтобы отдельные фирмы не могли брать дешевле тех цен, которые назначит это «Русское Судостроительное Общество». При чем в синдикате было сказано откровенно, что прибыль должна быть чуть ли не 100% – ровно» рубль на рубль! Нейдгарт находил, что раз существует синдикат, который себе гарантирует 100%, это является помехой для воссоздания флота, потому что, если Государственная Дума ассигнует 500 миллионов или один миллиард, то можно было сто кораблей построить; а при таких условиях, что нужно нажить рубль на рубль, можно построить только 50, т.-е. вдвое меньше… Нейдгарт находил необходимым чуть ли не предать военному суду деятелей этого синдиката… Это меня заинтересовало, и когда я стал ближе подходить к этому вопросу, то оказалось, что «Русское Судостроительное Общество» финансируется… Синдикат устраивается так: несколько обществ назначают условия относительно технических средств постройки: одни дают патенты на оборону, другие патенты на миноносцы… Но необходимо, чтобы банковые учреждения финансировали это предприятие. Взялся финансировать их «Международный банк». Когда я ближе подошел к «Международному банку», то выяснилось, что за месяц до войны главным акционером банка был Ландсгаузен,[*] который имел огромное количество паев этого «Международного банка»… Мне один знакомый принес отчет собрания, где, до войны, свободно печаталось, кто сколько паев представил, – и было синим карандашом подчеркнуто: фамилия Ландсгаузен[*] – столько-то… У него было больше, чем у остальных… Меня спросили: как мог Ландсгаузен[*] или тот же «Международный банк» до 1912-13 г. руководить воссозданием этого флота?… Я заинтересовался, кто является представителем… Оказалось – австрийский подданный – Заруба! Меня это поразило тем более, что, как потом оказалось, этот австрийский подданный отбыл за границу со всеми секретами, вместе с двумя директорами этого банка: Шульцем и другим – фамилию я его не помню, – но оба оказались иностранными подданными…

Председатель. – А вами была прослежена связь между этим «Русским обществом судостроительных заводов» и какими-нибудь придворными или безответственными кружками?

Хвостов. – Нет, этого я не прослеживал… В данном случае я следил только за «Международным банком», и тут мне представилась странной связь «Русского Общества» через Зарубу, который был австрийский подданный… Затем меня интересовали электрические предприятия. Мне давали справки: когда заказывали столько-то фирме «Сименс и Гальске», и они в срок не исполняли, то неустойка с них не взыскивалась, а перекладывалась на дальнейшее; когда же другие фирмы, более русские, пробовали выполнять такие заказы, с них взыскивалась неустойка, и им не давали дальнейших заказов…

Председатель. – Раз вы интересовались этим вопросом, не останавливались ли вы на том, кто стоит за акционерами этих банков: не было ли там членов из безответственных кругов?

Хвостов. – Я пробовал всячески подходить к этому, но видел, что всякие попытки напрасны… Например, я интересовался «Электрическим Обществом 1886 г.», но все попытки мои коснуться этого общества сейчас же пресекались…

Председатель. – Что же вы не пытались этот факт расшифровать?

Хвостов. – Для меня было ясно, что здесь что-то неладно… Я пытался узнать, что именно? – но ничего узнать не удалось! Но все-таки я могу назвать двух лиц, которые давали мне ценный материал по этому делу: это Павел Ратнер, известный электрический деятель, задержанный заграницей: он явился ко мне и, будучи совершенно разных взглядов и убеждений со мной, передал мне эпизод, как его задержал во время войны в Берлине директор «Дейтч-Банка». Последний просматривал списки и вредных для немецкой промышленности лиц задерживали. Другой – был профессор Свешников…

Председатель. – Вы говорите: ваши попытки бороться с этим влиянием всякий раз пресекались. Не можете ли вы назвать конкретный случай, когда ваша попытка была пресечена и кем?

Хвостов. – Ко мне приехал Свешников, когда я был министром внутренних дел, и заявил мне категорически, что такой-то немецкий деятель объявил, что так как я начал поход против «Электрического Общества» и туда назначил своим представителем Шадурского, который ведет себя неприлично (с их точки зрения), то я выскочу вон…

Председатель. – Кого вы назначили?

Хвостов. – Шадурского, который, как судебный человек, взялся за это дело и был моих взглядов. Я ему указал на необходимость борьбы. Когда приехал Свешников и сказал, что «ваш представитель ведет себя неприлично», то я попробовал назначить двух представителей в эту комиссию «Общества 1886 года»…

Председатель. – Что же именно вам сказал Свешников?

Хвостов. – Он сказал, что немцы говорят, что «вы вылетите вон, потому что вы пошли дурным путем», – но так как он сообщал и раньше разные сказки, то я подумал, что он шутит… Я пробовал послать туда Ратнера, специалиста (а Шадурский не владеет техническими знаниями), но князь Шаховской, бывший министр, категорически мне отказал и вошел в спор с советом министров. Министр внутренних дел не имеет, дескать, права иметь двух представителей… А почему я не имел права? – Один представитель с правом голоса – для юридических соображений, а другой для чисто технических… Мне, однако, в этом отказали. Поэтому Шадурскому было трудно спорить по этому вопросу. Ратнеру сказали, что он остается в Берлине. Он был потрясен. (Он был директором «Электро-передачи», которая основывалась на американский капитал и имела целью использовать силу финляндских водопадов.) Когда Ратнера задержали в Берлине, сюда дают приказ экстренно созвать собрание общества «Электро-передачи»; Ратнера выкидывают вон из директоров, и без него постановляют возвратить всем американцам капитал, как ненужный, и, таким образом, использование водопадов не состоялось, а арендует их немецкое общество… Все это ясно.

Председатель. – У вас был прежде отдельный экземпляр записки Нейдгарта, – а теперь он в вашем распоряжении?

Хвостов. – Я не могу его найти… Может быть, он где-нибудь у меня спрятан. Но у меня, при моем уходе, был произведен обыск. А ранее – в виду того, что у меня имелись документы Распутина, – меня предупреждали, что я должен все, что касалось Распутина, передать или уничтожить, – иначе все будет пересмотрено: будет обыск… В это время я уничтожил все документы и даже частные, домашние счета пришлось рвать… При чем с меня взяли подписку, которую с министров не берут, что у меня – такого-то – ни одной строчки о Распутине не остается…

Председатель. – Кто вам об этом заявил?

Хвостов. – Ко мне явился сам Штюрмер и передал высочайшее повеление о том, что я должен все вернуть…

Председатель. – Изустное высочайшее повеление?

Хвостов. – Да… И взял расписку…

Председатель. – Так что вы лично ему передали документы?

Хвостов. – Большая часть была уничтожена, а часть – ему передана… Но он ничего не имел против того, чтобы я уничтожил… Я боялся, что у меня нечаянно будет что-нибудь дома, в ящиках…

Председатель. – К этому мы вернемся позже, а теперь позвольте просить вас продолжать о кружках.

Хвостов. – Когда я подошел к немецкому капиталу и впервые узнал в Совете Министров о том, что нельзя иметь двух представителей, что вопрос этот тормозится в Совете Министров и там не пройдет, я стал интересоваться кружками, которые влияют на Царское Село, думая установить ту связь, о которой вы спрашивали. Мне удалось напасть на несколько кружков. Одним из влиятельных кружков был кружок Бадмаева.

Председатель. – Из кого он состоял?

Хвостов. – Там были разные личности… Выяснилось, что ему пишут из Царского и что он пишет, что близок с дворцом, имеет связь…

Председатель. – Кто ему пишет?

Хвостов. – Мне удалось выяснить, что тот кружок, который имеет постоянную корреспонденцию, ему пишет… Конечно, все это шло не от бывшего государя, а, главным образом, от Александры Федоровны. Никого не интересовало, кто пишет Николаю II, а интересовало, кто пишет Александре Федоровне, потому что она руководила этим делом, а он находился под ее влиянием…

Председатель. – Вы можете характеризовать деятельность этого, кружка? Вам удалось установить, из кого состоял этот кружок?

Хвостов. – Там были разные личности… Был Курлов… Когда я являлся с докладом, меня интересовало, кто может класть палки в колеса… Например, я явился с 12-13 законопроектами о коренных реформах в Остзейском крае. Положим, они не проходят – меня интересует: почему? Интересует: почему освобождаются пасторы?… Или тот или другой вопрос политического характера, в отношении немецкого засилия: почему тот или другой вопрос пройдет или не пройдет?… Для этого мне нужно было знать всю географию, мне нужно было знать, сколько этих кружков, кто корреспондирует и в какой мере нужно было заткнуть рот…

Председатель. – Это скорее история, чем география…

Хвостов. – Так как это меня интересовало, я узнал, что Бадмаева трогать нельзя…

Председатель. – Почему?

Хвостов. – Потому, что он корреспондировал с Царским Селом. Я знал, что там бывал Курлов и градоначальник Балк…

Председатель. – Назовите еще кого-нибудь.

Хвостов. – Впоследствии у него бывал Протопопов, но не при мне. От Бадмаева доставлялось вино Распутину. У Бадмаева лечились разные лица – там был разный сбор… Из ярких лиц я не помню никого: крупных имен там не было… Относительно Беляева я не помню, был там он или нет…

Смиттен. – По вопросу о том, что Бадмаев находился вне досягаемости и вы не могли его арестовать, вы получили какое-нибудь приказание из Царского Села, чтобы его «не трогать», или у вас только сложилось такое впечатление?

Хвостов. – Это было мое впечатление… Мне было известно, что он писал туда и что ему писали; что он знает многое о том, что делается в этих кружках… Но категорического я ничего оттуда не получал: это было только мое впечатление… Мне там никто ни слова не говорил о Бадмаеве, никакого разговора не было о нем…

Председатель. – Для вас приблизительно выяснилась деятельность этого кружка?

Хвостов. – В кружок Бадмаева я не проник, хотя и хотел проникнуть, и поэтому ничего не могу сказать… Это был кружок, наименее меня интересовавший. Я ни разу лично его не принял, потому что я мало им интересовался…

Мне казалось, что этот кружок не имеет связи с «Электрическим Обществом» и немецким капиталом, которые меня, главным образом, интересовали… Потом был кружок Бурдукова…

Соколов. – Митрополит Питирим принадлежал к этому кружку?

Хвостов. – Я не знаю.

Соколов. – Так как вы за Распутиным очень хорошо следили, вы не знаете: Распутин посещал Бадмаева? Если ваши агенты доводили его до квартиры Бадмаева, не могли они установить лиц, с которыми он там встречался?

Хвостов. – Нет…

Соколов. – Вы сами туда не проникли, но, может быть, там был кто-нибудь из ваших знакомых?

Хвостов. – Из знакомых тоже никто не был…

Соколов. – Может быть, вы знаете, какие там возбуждались вопросы: был ли это политический салон?

Хвостов. – До меня доходили сведения, которые проверить я не мог…

Соколов. – Чем вы объясняете возможность для Бадмаева переписываться с Царским Селом? Как возникла эта переписка и почему императрица или ее дочери вступили в эту переписку?

Хвостов. – Я думаю, что Распутин говорил, что он хороший доктор.

Соколов. – Вы думаете, что эта связь установлена Распутиным? Где Распутин познакомился?

Хвостов. – Я знаю, что Бадмаев бывал у Распутина на Гороховой…

Соколов. – Значит, не только Распутин бывал у Бадмаева, но и Бадмаев бывал у Распутина.

Хвостов. – Я интересовался, кто первый пошел…

Председатель. – Донесения ваших агентов об этом кружке – о том, кто там бывал, – вероятно, имелись у вас в письменной форме?

Хвостов. – Все донесения в письменной форме были сожжены…

Председатель. – Но это были вторые экземпляры?

Хвостов. – Нет, это были оригиналы.

Председатель. – Где они были?

Хвостов. – До ухода Белецкого, листки охранного отделения, «наблюдательные листки» Распутина мне не представлялись… С наблюдательными листками Распутина, которые велись охранным отделением, я познакомился при приеме должности от Белецкого, когда мне было дано все дело о Распутине, т.-е. тогда, когда я должен был принять на себя все это дело. А до этого я даже начальника охранного отделения не видел, чтобы не вышло двоевластия…

Председатель. – А за кружком Бадмаева вы сами установили наблюдение?

Хвостов. – Я сам установил…

Председатель. – Вторые экземпляры этих листков где были?

Хвостов. – Вторых экземпляров не было.

Председатель. – Кто же эти лица, которые по вашему поручению наблюдали за кружком Бадмаева?

Хвостов. – Были некоторые лица: одно время мне рассказывал тот же Комиссаров о Бадмаеве…

Председатель. – Комиссаров не был тем лицом, через которое вы наблюдали за Бадмаевым?

Хвостов. – За Бадмаевым я, в настоящем смысле слова, не наблюдал… Я ограничился двумя-тремя расспросами. Мне рассказывали, – я не помню кто… Была одна дама, которая случайно встретила такого-то, другого-то в кружке Бадмаева… И потом, вообще, о нем были общие разговоры, но меня они не интересовали, я не углублялся и не приставлял специальных лиц – агентов.

Председатель. – Но вы заявляете, что через некоторых лиц вы наблюдали?

Хвостов. – Через некоторых лиц, например, через Комиссарова: он был членом кружка, был вхож…

Соколов. – Вы упоминали, что составлялись записки, листки; кто составлял эти листки?

Хвостов. – Чаще всего те лица, которые составляли охрану Распутина, может быть, и Комиссаров… Я должен заявить, что у меня не было специальной агентуры о Бадмаеве.

Председатель. – Вы сказали, что дубликатов не было: а эти листки вы потом уничтожили?

Хвостов. – Были листки о Распутине, а о Бадмаеве специальных листков не было.

Соколов. – Может быть вы расскажете, что вам говорил Комиссаров… Он рассказывал, не как внешний филер-наблюдатель, а как присутствующий?

Хвостов. – Комиссаров – в высшей степени талантливый, способный комик, и просто рассказывал, с точки зрения комической для меня… А потом будет видно, что Комиссаров дальше меня предал: выдал тайны, которые я ему поручил к исполнению… Относительно Распутина я не могу ему доверять всецело. Но он в комических тонах передавал разные анекдотические эпизоды, – я точно вспомнить не могу то, что он говорил… Помню, что в комических тонах рассказывал о Распутине… Бадмаев пытался даже ко мне притти, но я не захотел его принимать… Если бы я придавал ему большое значение, я его бы принял и сам постарался бы проникнуть в кружок, чтобы узнать, что и как… Я нисколько не углублялся, может быть ошибочно, но считал, что он валяет дурака…

Соколов. – Вы наблюдали через Комиссарова и отдельных лиц, вы установили факт переписки между Бадмаевым и Царским Селом. Вы, вероятно, интересовались не только фактом переписки, но и содержанием этой переписки?

Хвостов. – Вот этого я не трогал. Я не мог следить за всем… Бог с ним, пускай сидит себе!… Я только иногда комические эпизоды узнавал…

Соколов. – В ваших руках не было писем к Бадмаеву или от Бадмаева?

Хвостов. – Нет. Мне в высшей степени трудно было делать наблюдения, потому что наблюдение было в руках человека, охранявшего эти кружки – каким был Белецкий. Раз все наблюдение и филерское охранное отделение ему подчинено, – ведь меня может совершенно запутать, если я сам начну наблюдать… Отрывочные сведения могли быть у меня через случайных лиц или через знакомых, проникнувших во многие кружки… Повторяю: ошибочно или нет, но я за Бадмаевым не пытался наблюдать; это меня менее интересовало, чем другое… Если бы я знал, что будет вопрос о шпионаже наверху или что-нибудь в этом роде, то я, может быть заинтересовался бы… Я думал: бог с ним! – если он шарлатан, то шарлатан…

Председатель. – Значит, Белецкий охранял этот кружок?

Хвостов. – Он охранял все кружки. Но меня этот кружок интересовал менее других. Мне почему-то казалось, что между ним и «Электрическим Обществом», которое меня интересовало, нет связи. Почему мне так казалось – не могу сказать. Это было мое впечатление…

Смиттен. – Что вы имеете в виду под словом «охрана»? Эти кружки находились под наблюдением агентов Белецкого или охранного отделения, или они охраняли, обеспечивали безопасность известных лиц?

Хвостов. – Я могу твердо сказать, что это касалось охраны обеспечения личности – относительно Распутина…

Председатель. – Еще один вопрос: когда Белецкий ушел, вы имели возможность получить листки о наблюдении за Распутиным? Вы не можете сказать, – в департаменте полиции был особый отдел, какая-нибудь часть, которой была поручена охрана Распутина?

Хвостов. – Нет, департамент полиции не охранял: это было в охранном отделении, как это мне потом удалось выяснить. После того, как Белецкий ушел, я был всего 10 дней, и первое, что удалось сделать, – это добиться его назначения в Сибирь. Первое, что я предложил начальнику охранного отделения, – дать мне то, что мне было недоступно раньше…

Председатель. – Это вы изложите, когда вы перейдете к кружку Распутина, как центральному… Благоволите рассказать о других кружках.

Хвостов. – Потом был кружок Бурдукова, кн. Андроникова, кружок Вырубовой…

Председатель. – Расскажите про кружок Бурдукова.

Хвостов. – Я иду по степени меньшего их значения, в моих глазах, – по степени их меньшего значения для меня… Я коснусь кружка Бурдукова, в который я сам даже не стал проникать. Ведь не разорваться же: надо дело делать, не только же об этом думать!… Относительно кружка Бурдукова должен сказать, что там был известный финансист Манус – очень богатый человек…

Он имел «Российское транспортное общество» и другие российские промышленные общества… Это «Транспортное общество» обратило на меня свое внимание потому, что там было много немецкого капитала. Поэтому я обратил внимание на это «Транспортное общество» и на разные перевозки: нет ли там какого-нибудь немецкого шпионажа? Вот этот Манус казался тогда человеком довольно подозрительным… Манус участвовал раньше в кружке кн. Мещерского, и на его деньги отчасти издавался даже «Гражданин». (Как говорят, он сам писал под псевдонимом «Зеленый».) Меня поразило, что некоторые телеграммы в Царское Село, которые посылались и которые иногда мне попадали в руки (я говорю: «иногда», потому что перлюстрация почтовой станции была в руках Белецкого, так что мне удавалось только урывками от кого-нибудь получать, – если кто хотел выслужиться, например)… Таким образом, за подписью «Зеленого» были получены в Царском Селе телеграммы к Вырубовой, которая передавала их во дворец. Так как меня заинтересовал «Зеленый», т.-е. псевдоним Мануса, я и выяснил, что он имел близкие отношения к Бурдукову: он помогает ему и держит на большом жалованьи – не за его труды, а для того, чтобы проводить его дела, как мне казалось… Потому что едва ли Бурдуков способен был на какой-нибудь серьезный труд и на какие-нибудь коммерческие дела!… Мне казалось, Манус держит Бурдукова для того, чтобы посылать его по разным делам; коммерческие люди любят оставаться в тени, и Манус, как коммерческий человек, посылал всюду Бурдукова… Вот этот самый Бурдуков корреспондировал с лицами, которые имели в Царском вес: это были Нилов и Саблин (Нилов влиял на государя, как известно, а Саблин – на Александру Федоровну). И вот, некоторые лица приносили мне такую перлюстрацию… Обычно перлюстрация шла к Белецкому, а потом – частью – попадала ко мне: то, что Белецкий считал нужным мне давать… Помимо Белецкого, один из желавших выслужиться принес мне записку такого содержания; из записки я узнал, что Манус (знали его[*] Игнатием Порфировичем) получил от Саблина следующее письмо: «Вы, Игнатий Порфирович, мне не приказывайте ругать Барка: вы три дня тому назад приказывали хвалить его, – я его хвалил… Как же возможно сразу его ругать?». Вот такого содержания была записка. Я стал расследовать, и выяснилось, что дела проводятся Бурдуковым: с одной стороны он действует через Саблина и Нилова, а с другой стороны – через Распутина… Такое было с разных сторон обложение: если какое-нибудь дело нужно было провести, – с одной стороны, скажет Распутин пророчески, что так надо. А с другой стороны, Александре Федоровне скажет один, другой – Николаю II… И дело может быть проведено…

Родичев. – Вы можете сказать, какие дела могли быть проведены через Бурдукова?

Хвостов. – Маленькие дела… Все дела, большею частью, коммерческие: право жительства, постройки каких-нибудь сухарных фабрик… Это меня не интересовало. Меня интересовало «Электрическое общество», а сухарные фабрики и др. – бог с ними совсем!… Я знал, что там бывал Белецкий и другие лица…

Апушкин. – Вот, вы говорили по поводу сухарной фабрики: это имело отношение к нуждам армии… В связи с этим, не бывал ли там кто из Военного Министерства: ген. Сухомлинов, например, – не помните? – или вообще из чинов Военного Министерства?

Хвостов. – Не помню… Я установил, что такой кружок есть. Для меня это было ясно. Я считал: пускай себе проводят дела… Я ведь всего был пять месяцев…

Председатель. – А Мануйлов-Манасевич бывал у Бурдукова?

Хвостов. – Не могу вспомнить…

Руднев. – Вы, как министр внутренних дел, не могли заниматься мелкими делами. Но не поручали ли вы какому-нибудь помощнику выяснить все эти дела?

Хвостов. – Нет, не поручал. Оттого у меня такие отрывочные сведения, что я не мог никому поручать… Только по уходе Белецкого я набрал несколько лиц, которым мог давать поручения. Таких лиц, которые могли установить сношения с Царским Селом, у меня не было…

Руднев. – Когда вы вступили в Министерство Внутренних Дел, были некоторые лица, которых вы привели с собой, к которым вы относились с доверием (например, А.Б. Шадурский,[*] которому вы поручили департамент общих дел), но были и другие лица?

Хвостов. – Я перевел директора канцелярии Писаренко[*] и директора духовных дел Петкевича.

Руднев. – Не будете ли добры сказать имя и отчество Писаренко[*] и Петкевича и где они находятся?

Хвостов. – Борис Васильевич Писаренко[*] остался директором, а Георгий Болеславович Петкевич ушел в отставку.

Руднев. – Еще кого вы перевели?

Хвостов. – Не помню… Мелких, – потому что крупные все должности были заняты. Товарищами министра оставались: Плеве, Волконский и Белецкий. Директором департамента земского отдела – Неверов. Все это были такие лица, которым нельзя было давать таких тонких поручений, как сношение с Царским Селом…

Руднев. – А директором департамента полиции кто был?