На пути к перевороту

На пути к перевороту

В те напряженные недели, когда перед заговорщиками прямо и определенно стоял вопрос о том, где, когда и каким образом должен осуществиться переворот, причем этот вопрос требовал немедленного ответа, во весь рост вставал и еще один болезненный вопрос: необходимо ли убить Гитлера? Среди оппозиционеров в абвере этот вопрос стал предметом бесконечного обсуждения. Канарис, будучи убежденным противником применения насилия по отношению к личности, был против организации убийства. Донаньи и Юстас Делбрук, еще один участник оппозиционной группы в абвере, были против убийства Гитлера по религиозным мотивам. Они были удивлены тем, что такой истовый католик, как Йозеф Мюллер, полностью разделял точку зрения Остера в этом вопросе, который, как уже отмечалось, считал, что Гитлера необходимо уничтожить при первой появившейся возможности. Однажды Донаньи посоветовал Мюллеру спросить мнение папы относительно того, является ли убийство тирана оправданным с моральной точки зрения. Баварец ответил на это, что такой вопрос является делом совести отдельного человека, и каждый должен решить его для себя сам. На вопрос о том, поднял бы он этот вопрос во время исповеди, Мюллер ответил, что, по его мнению, на подобный вопрос человек должен дать ответ лишь перед самим собой и перед Богом.

Как и другие, Гальдер неоднократно выражал сомнения в успехе тщательно подготовленного государственного переворота, который был бы расписан буквально по этапам; он считал, что арест Гитлера будет не концом проблем, а началом новых, причем бесконечно трудных и опасных. Гальдер всегда разделял точку зрения, согласно которой наиболее надежная гарантия успеха состояла в том, чтобы раз и навсегда избавиться от Гитлера. Бесчисленное множество раз он яростно восклицал в кругу наиболее близких ему участников оппозиции: «Может кто–нибудь, в конце концов, прикончить эту собаку!» Ведь в этом случае одним махом решалось сразу столько проблем: и вопрос верности военной присяге, и опасение, что Гитлера освободят или помогут бежать из–под ареста, и возможность начала гражданской войны. По свидетельству Гизевиуса, Гальдер еще за год до описываемых событий предлагал организовать дело таким образом, чтобы все выглядело так, будто бы диктатор погиб в результате случайного инцидента. Например, в случае начала войны Гитлера можно было бы уничтожить, открыв минометный огонь по его поезду, а потом сказать, что он погиб в результате вражеской атаки с воздуха. Это предложение с наибольшим постоянством рассматривалось в рядах оппозиции, о чем, в частности, свидетельствуют Эцдорф и Гроскурт. Маленькая группа из наиболее доверенных лиц, допуск в которую был строжайше ограничен, сформированная Гроскуртом (в нее помимо Гроскурта входили только Шрейдер, Фидлер и Эцдорф), практически ежедневно рассматривала те или иные возможности уничтожения тирана, которые, по ее мнению, были наиболее реальными и эффективными.

Гальдер вскоре вновь вернулся к мысли подстроить инцидент со смертельным исходом. Он всегда был противником того, чтобы это выглядело как откровенное политическое убийство, совершенное непосредственно кем–то из членов оппозиции. Однажды он сказал Остеру, что не имеет смысла избавляться «от такого человека», используя «какое–либо высокопоставленное лицо, будь то военное или гражданское; в других странах для таких целей нанимают либо профессионала, действующего в качестве частного лица, либо какого–нибудь отчаянного смельчака». Тем не менее к середине октября 1939 года Гальдер уже подумывал о том, чтобы убить Гитлера самому; он стал брать с собой пистолет всякий раз, когда ходил на совещания в рейхсканцелярию. 31 октября 1939 года, переполняемый эмоциями и со слезами на глазах, он сказал Гроскурту, что носит в кармане пистолет «уже несколько недель».

Когда автор показал Гальдеру эту запись, сделанную Гроскуртом, тот подтвердил, что она верна. В течение той осени он много раз был на совещаниях в рейхсканцелярии с пистолетом в кармане; это же он неоднократно делал и в течение последующих трех лет. Наиболее близок к тому, чтобы применить оружие, Гальдер, по его словам, был в 1942 году в Виннице, однако ни тогда, ни в какое другое время он не смог заставить себя это сделать, поскольку, «как человек и как христианин, не мог стрелять в безоружного». Также он опасался, что в случае совершения им покушения нацисты отомстят его сотрудникам в Генеральном штабе.

Этот эпизод проливает свет на то, какая напряженная обстановка сложилась вокруг Гальдера к середине октября 1939 года и под каким постоянным давлением он находился. Поскольку его начальник фактически самоустранился от вопросов, связанных с выработкой отношения к предполагаемому наступлению, Гальдер понимал, что любые решения относительно тех или иных действий по предотвращению этого наступления придется принимать именно ему и нести за это всю ответственность. Он отчаянно искал выход из положения; его состояние в то время характеризуется тем фактом, что раз в несколько дней он всерьез задавал себе вопрос, утром или днем сегодняшнего дня применить оружие и убить Гитлера. Можно представить, что он чувствовал и переживал и в каком страшном напряжении находился, когда, бывая в рейхсканцелярии с пистолетом в кармане, слушал разглагольствования Гитлера о неизбежности того, что, как считал Гальдер, должно быть предотвращено всеми имеющимися средствами. Поэтому неудивительно, что в эти дни Гальдер был на грани нервного срыва. Гроскурт раздосадовано написал в дневнике 16 октября 1939 года: «Адмирал был у Гальдера. Вернулся потрясенным. У того нервный срыв. Браухич также беспомощен. Фюрер требует наступать. Не желает слушать никаких возражений. Утверждается, что ничего нельзя сделать (в смысле осуществления переворота), поскольку в этом случае нас сметут англичане». В конце этот бескомпромиссный офицер выносит убийственный приговор: «Начальник Генерального штаба не имеет права столь падать духом. Такая же полная беспомощность, как и в 1914 году».

В силу того, что Гальдер не мог решиться самому убить Гитлера, для него особое значение приобретало то, чтобы в этот критически важный момент с его стороны было бы сделано все необходимое для содействия осуществлению переворота, поскольку именно от его действий и настроя в конечном итоге зависел успех всего предприятия. Именно тогда он предпринял шаги по дислоцированию войск, с тем чтобы они располагались в досягаемости относительно Берлина. Ответственный за транспортировку сухопутных сил полковник Рудолф Герке находился в прямом подчинении Гальдера, как начальника штаба сухопутных сил; две танковые дивизии были сняты с марша на Западный фронт и передислоцированы к востоку от Эльбы под предлогом их переоснащения новыми видами вооружений.

Для Гальдера наступивший момент также был вполне подходящим для того, чтобы взять под контроль разработку подробного плана предстоящего переворота.

Именно тогда, судя по всему, начальник штаба сухопутных сил дал указание настойчивому Гроскурту, которого тот с таким нетерпением ждал, создать рабочую группу, вероятнее всего, под общим руководством генерала Штюльпнагеля, для выработки плана переворота[118].

Записи, сделанные в сумбурные дни до 5 ноября 1939 года, подтверждают высказанную другими, главным образом Эцдорфом, точку зрения о том, что главную роль в разработке плана переворота играл именно Гроскурт. Сам Гальдер после войны утверждал, что в «компактную небольшую группу со строго ограниченным доступом» входили Штюльпнагель, Эцдорф, Фельгибель (начальник связи), Вагнер и, «некоторое время», Гроскурт.

Дополнительное свидетельство по этому поводу представлено Кордтом, по словам которого в середине октября 1939 года Эцдорф сообщил своим друзьям в МИДе, что Гальдер приказал создать небольшую группу из работников штаба для детальной разработки военных аспектов переворота. Как отмечает Кордт, решение Гальдера было вызвано настойчивыми обращениями Эцдорфа, подчеркивавшего необходимость разработки подробного плана переворота, вплоть до составления текстов соответствующих приказов и воззваний.

Гроскурт и его маленькая группа из участников Сопротивления, особенно Шрейдер и Фидлер, сразу же с головой ушли в работу; с огромной энергией и самоотверженностью они буквально вгрызались в любые, в том числе и самые специфические детали, необходимые для успешного осуществления задуманного. Сам Гроскурт обсуждал со своими друзьями на Тирпиц–Уфер детали плана проникновения в рейхсканцелярию. Секретарь Гроскурта вспоминает, что ей приходилось печатать списки лиц, подлежащих аресту берлинской полицией, руководитель которой граф Гелльдорф был на стороне оппозиции; а также о том, что Гроскурт диктовал ей тексты воззваний к армии и войсковых приказов.

Смущает, правда, то, что практически нет никаких упоминаний о координации разрабатываемых в Цоссене планов с оппозиционным центром в абвере, в котором как раньше, так и в то время разрабатывались аналогичные планы. За несколько недель до Мюнхена Остер сделал анализ основных проблем, связанных с переворотом, и предложил ряд мер, которые следовало в этой связи предпринять. Эта работа известна в истории деятельности оппозиции как план Остера. Гальдер, как видно из приглашения, выписанного им Остеру, посетить ОКХ 4 ноября 1939 года, знал об этом документе; также трудно себе представить, чтобы Гроскурт о нем не знал и тщательно его не изучил. Вероятнее всего, Гальдер, нервы которого были истрепаны окончательно, просто хотел держать всю работу под своим контролем и не приглашать еще дополнительно «целый экспедиционный корпус с Тирпиц–Уфер». Следует отметить, что представитель абвера в ОКХ работал очень активно и настойчиво, и поэтому навряд ли можно высказывать претензии к Гальдеру, что он не стал приглашать еще кого–то из военной разведки (Гроскурта ему и так было «более чем достаточно»). Исходя из того, что нам известно на сегодняшний день, можно утверждать, что планы, разрабатываемые в Цоссене, были очень схожи с теми, которые как до этого, так и в те же самые дни готовились на Тирпиц–Уфер. При этом группа Остера тщательно изучала прежде подготовленные ими планы, внося в них соответствующие коррективы в связи с меняющейся обстановкой, но при этом стараясь не потерять ничего важного из того, что было сделано раньше. Поэтому вполне естественным выглядит предположение, что Гроскурт, поскольку время поджимало и обстановка могла измениться непредсказуемым образом, просто использовал в своей работе уже сделанные в абвере наработки.

Не вызывает сомнений, что оперативная оппозиционная группа в абвере, день и ночь с надеждой ожидавшая сигнала к выступлению от ОКХ, также много внимания уделяла собственным разработкам технической стороны захвата власти. Никто из них не разделял наивного оптимизма Герделера, что тщательная подготовка переворота является излишней. По мнению Герделера, достаточно было вызвать революционную ситуацию, чтобы в результате «вспыхнуло пламя», которое поглотит режим Гитлера.

Можно с большой долей вероятности утверждать, что в течение этих недель план Остера был рассмотрен вновь; с него явно стряхнули пыль, вынув из запасников, и попытались применить к возникшей на тот момент ситуации. Сохранился лишь один экземпляр этого документа, представляющий собой написанные от руки карандашом три страницы текста. Это все что, осталось из того огромного количества документов оппозиции, которые были захвачены, а позднее уничтожены нацистами.

Также следует иметь в виду, что практически все участники Сопротивления, соприкасавшиеся с этим документом, были уничтожены в 1944—1945 годах. Более повезло тем сотрудникам СД, которым пришлось в рамках выполнения своих служебных обязанностей тщательно и скрупулезно изучать попавшие к ним в руки документы подобного рода, чтобы затем использовать этот материал в качестве доказательной базы при ведении следствия и в ходе допросов. Свою работу они выполняли в последние месяцы войны и хорошо помнили все детали, что и продемонстрировали, когда находились под следствием несколько лет спустя после окончания войны. Их показания в целом соответствовали действительности, за исключением того, что они делали слишком большой акцент на ту роль, которую играл в заговоре Донаньи, чтобы оправдать вынесенный ему обвинительный приговор; у них не было заинтересованности ввести следствие в заблуждение, и они старались как можно более полно изложить все то, что им удалось почерпнуть как из захваченных документов оппозиции, так и в ходе допросов ее участников[119].

План Остера, касавшийся ряда проблем и вопросов, связанных с захватом власти, был составлен в очень изысканных выражениях и напоминал литературное произведение; при этом было совершенно ясно, кому отводилась роль охотника, а кому – добычи. Документ был написан настолько интересно и занимательно, что один из агентов СД перечитал его несколько раз, когда документ впервые попал к нему в руки.

Основные положения плана были первоначально разработаны Остером в тесном сотрудничестве с Беком. В ходе допроса нацистами в 1944 году Остер подтвердил, что работал вместе с Донаньи, отметив при этом, что речь шла о повторном изучении осенью 1939 года ранее составленного документа. Представляется важным выяснить, что из этого документа было написано в ходе разработки изначального плана в 1938 году, а что было изменено или добавлено уже осенью 1939 года. Хотя в 1938 году Остер выразил в личном доверительном порядке одобрение намерения Гинца уничтожить Гитлера «при попытке оказания сопротивления» силами группы специально отобранных бойцов, навряд ли это было зафиксировано на бумаге. С другой стороны, в 1944 году был захвачен документ, в котором лица, подлежащие уничтожению, были обозначены следующим образом: «Ги – Ге – Рибб – Гим – Гей – Ди» (Гитлер – Геринг – Геббельс – Риббентроп – Гиммлер – Гейдрих – Дитрих; следует, очевидно, исходить из того, что сокращение «Ге» обозначало как кронпринца Геринга, так и одного из его злейших врагов – Геббельса). При указании военных частей, обеспечивающих переворот, явно был взят за основу вариант 1938 года; предусматривалось использование 9–го пехотного полка, размещенного в Потсдаме, 3–го артиллерийского полка, дислоцированного во Франкфурте–на–Одере, и 15–танкового полка с местом дислокации в Сагане. Нет никакого упоминания о танковых дивизиях, о которых говорил Гальдер; вероятно, Остеру до последнего момента о них не сообщали.

Остер считал, что надо начать осуществление операции перед рассветом, когда еще темно; причем первым делом следовало окружить район расположения правительственных зданий, которые довольно кучно были сосредоточены в самом центре Берлина. Войска должны были занять здания, где расположены министерства, а также наиболее важные государственные учреждения, почту и телеграф, радиостанции, центральные пункты связи, аэропорты, полицейские участки и места расположения отделений нацистской партии. За исключением министра юстиции Гюртнера, что было сделано по просьбе Донаньи, все государственные и партийные должностные лица до уровня крейсляйтера (руководителя округа) должны были быть арестованы. Для суда над ними предполагалось создать суды с ускоренным судопроизводством. Явно позаимствовано из плана 1938 года положение о немедленном роспуске «секретного правительства рейха», которое было создано Гитлером в качестве профилактической меры для оказания политического давления во время кризиса в связи с «делом Фрича»; этот «чрезвычайный кабинет», однако, так ни разу и не собрался.

Предполагалось передать по радио и через газеты ряд заявлений и обращений к народу. Тексты этих обращений были составлены, что называется, по горячим следам – в середине октября 1939 года, а не являлись простым воспроизводством подобных материалов, составленных в 1938 году.

Среди захваченных агентами гестапо документов были два обращения, с которыми должен был выступить Бек. Текст одного из них был буквально испещрен правками и пометками, сделанными Беком, Остером и Донаньи. Второе обращение было написано характерным почерком Канариса и было составлено в соответствии с часто высказывавшейся при обсуждении планов оппозиции идеей, что не следует поспешно объявлять, что переворот направлен лично против Гитлера. В заявлении должно было быть сказано, что преступные и коррумпированные элементы в рядах партии, при поддержке со стороны Геринга и Гиммлера, подготовили переворот, который вермахту удалось пресечь на корню. Были арестованы двое офицеров–изменников, у которых были изъяты документы, подтверждающие, что Геринг занимался личным обогащением, присваивая многомиллионные средства, принадлежащие нации; а также что многие немцы были незаконно лишены свободы без всяких на то оснований. Фюрер о произошедшем «проинформирован».

Подобный подход был весьма характерным для Канариса; он всегда старался, насколько возможно, бить нацистов их же оружием. Любителем подобного же приема был и Гизевиус. Однако, судя по всему, осенью 1939 года подобный подход не был поддержан в рядах оппозиции. В то время хотели сделать главный акцент на личную ответственность Гитлера за готовящееся им наступление на Западе, которое должно было принести лишь бедствия для страны и разрушить всякие надежды на заключение мира.

В другом проекте заявления, с которым должен был выступить Бек, говорилось, что он берет на себя всю полноту исполнительной власти в качестве Верховного главнокомандующего вермахтом; в связи с чрезвычайными обстоятельствами в стране вводится военное положение. После этого заявления должны были быть приведены данные о компрометирующем поведении различных партийных функционеров, причем должно было быть подчеркнуто, что это далеко не все и что большое количество аналогичной информации будет в ближайшее время предано гласности. То, что представляет собой одновременно символы и опору нацистов, должно быть уничтожено: немедленному роспуску подлежат гестапо и министерство пропаганды. Одновременно будет создана Национальная директория во главе с Беком; при этом будет обещано провести в ближайшее время всеобщие выборы. Другая хорошая новость, о которой будет объявлено, – возобновление переговоров о мире. Для того чтобы особо выделить это событие, а также показать, что весь мир поддерживает происходящие перемены в Германии, по всей стране будет отменено затемнение и буквально вся Германия озарится огнями. О подаче подобного рода сигнала англичанам было сообщено в ходе контактов через Ватикан, которые осуществлялись в Риме.

Довольно оригинальный аспект разрабатываемых планов состоял в привлечении юмористов, комедийных актеров и политических сатириков для высмеивания главарей нацистов.

В ответ на вопрос: «Кто будет участвовать в выполнении намеченного и кого следует немедленно проинформировать о составленном плане действий?» Остер приводил следующий список: Герделер, Хассель, Шахт, Гизевиус, Небе, Гелльдорф и его заместитель граф Фриц Детоф фон дер Шуленбург. Среди военных, которые готовы были принять участие в осуществлении переворота, были названы Лидиг, Гинц и генералы Вицлебен, Гопнер и Ольбрихт. Напротив ряда других фамилий был поставлен вопросительный знак; что самое неожиданное и интересное, так это то, что среди последних был упомянут Рейхенау; а ведь всего год назад подобного нельзя было даже представить[120].

Отдельно была отпечатана программа ввода и дислокации войск в Берлине, также касавшаяся всего комплекса военных вопросов, связанных с заговором в целом. В вопросе о том, что делать с Гитлером, данная программа отличалась от плана Остера: Гитлера планировалось не убивать, а задержать и подвергнуть психиатрической экспертизе. Бек, который был против убийства Гитлера по религиозным и иным мотивам, передал Гальдеру, скорее всего, через Гроскурта, что, по его мнению, нацистский тиран был ненормальным.

Как свидетельствует Хаппенкотен, из записей Бека следует, что Гальдер был проинформирован об основных положениях плана Остера[121].

Это только усиливает предположение о том, что Остер и Донаньи активно изучали возможности использования составленного в 1938 года плана применительно к создавшейся обстановке, с внесением, естественно, необходимых изменений и корректив, когда Гальдер пригласил Остера в Цоссен 4 ноября 1939 года.

Другие представители оппозиции активно работали в политической области. Чем ближе подходил срок начала наступления, назначенного на начало ноября, тем более многочисленными и настойчивыми становились призывы к принятию немедленных действий, поступавшие из МИДа. Эцдорф докладывал обстановку взволнованному Вайцзеккеру практически ежедневно. Каждую встречу с ним Вайцзеккер неизменно начинал с вопросов: «Ну что, генералы, наконец решились?» или: «Когда же наконец наши генералы начнут драться?»

Кордт излил свое нетерпение в письме к Остеру; пытаясь «убедить убежденного», он вновь повторил аргументы в пользу того, что свержение режима является единственным выходом из ситуации и единственным спасением[122].

Хотя ни Вайцзеккер, ни его сторонники в МИДе не могли «стрелять из папок», они использовали в качестве средства ведения огня свои ручки и чернила[123].

Ситуация требовала использовать любую возможность воздействия на Гальдера. Настроение начальника штаба сухопутных сил в те дни было подвержено резким колебаниям и скакало от всплеска оптимизма и душевного подъема до самой глубокой и мрачной депрессии. День или два спустя после того, как Канарис охарактеризовал состояние Гальдера как «нервный срыв» (16 октября 1939 года), а видевший его со стороны (17 октября 1939 года) генерал фон Бок отметил, что Гальдер выглядит «явно удрученным», начальник штаба сухопутных сил позвонил Вайцзеккеру и явно напугал этого «поклонника осторожности» тем уровнем откровенности и тем полным отсутствием заботы о каких–либо мерах предосторожности, которые были продемонстрированы Гальдером во время этого разговора. Гальдер прямо заявил, что, поскольку с его непосредственным начальником многого не добьешься и вообще «каши не сваришь», то ему требуется содействие со стороны «более молодых и энергичных людей», с помощью которых он сам сделает все необходимое. Хотя беседа велась завуалированным и витиеватым языком, однако навряд ли она представляла такую уж неразрешимую загадку для агентов гестапо, прослушивающих разговор. С учетом этого Вайцзеккер передал через Эцдорфа, чтобы в Цоссене проявляли большую осторожность.

Возможно, этот эпизод и объясняет данное Гальдером Гроскурту «прямое и ясное указание» создать небольшую рабочую группу по планированию и разработке деталей переворота.

Эцдорф после разговора с Вайцзеккером сообщил членам своей рабочей группы в Цоссене, с какой энергией разговаривал с замминистра иностранных дел Гальдер, и это как минимум воодушевило их. Работать более активно заставляли их и пришедшие опасные новости из рейхсканцелярии.

Несколько дней спустя после описанного эпизода Эцдорф вернулся в МИД, будучи весьма возбужденным. Поступили сообщения, что Гитлер приходит во все большую ярость по отношению к ОКХ. Он и так был раздражен постоянным противодействием со стороны ОКХ его планам наступления, а после того, как два молодых офицера люфтваффе рассказали о том разговоре, который они случайно услышали в Цоссене, его озлобление возросло еще больше. Эти офицеры были в ОКХ по делам связи и случайно услышали за соседним столом беседу, которая показалась этим напичканным нацистской пропагандой молодым людям проявлением измены и предательства. Вернувшись, они доложили об этом Герингу; сей доблестный боец в борьбе за влияние в Берлине использовал их рассказ как боекомплект для нанесения удара по своим традиционным конкурентам в ОКХ. Получив от Геринга доклад с практически дословным изложением рассказа офицеров, Гитлер стал кричать, что всегда знал, что Цоссен – это рассадник пораженческих настроений. Как только представится подходящий момент, он безжалостно раз и навсегда очистит армию от этих вредоносных элементов и «всей этой заразы».

Когда информация об этом дошла до рабочей группы Эцдорфа—Гроскурта в Цоссене, был сделан вывод об опасности новой кровавой чистки, на этот раз в армии, при помощи которой Гитлер попытается «нацифицировать» армию, то есть добиться того, чтобы она не просто выполняла все его приказы, но делала это с воодушевлением, полностью поддерживая и одобряя политику нацистов. Подобные устремления Гитлера вполне очевидно проявились еще во время дела Бломберга—Фрича. Было ясно, что необходимо немедленно «действовать на упреждение», и поэтому как члены цоссенской рабочей группы, так и другие представители оппозиции обрушили «шквальный огонь» всех возможных аргументов на Гальдера и Браухича, а также на командующих Западной группировкой. Согласно «косвенным уликам», рабочая группа активно работала весь день 18 октября 1939 года, и уже на следующий день документ, содержавший конкретный план переворота, был готов[124].

Значительная часть этого очень важного документа была сохранена и дошла до нас благодаря Гроскурту, который буквально выхватил этот материал из кипы документов, которые в Цоссене стали в панике сжигать 5 ноября 1939 года.

Очевидно, что документ по форме, содержанию и стилю был составлен таким образом, чтобы быть благоприятно воспринятым в первую очередь военными. Для того чтобы текст был изложен предельно четко и ясно и одновременно жестко и хлестко, то есть, что называется, бил в точку, меморандум был разбит на разделы и подразделы. Вводная часть меморандума была озаглавлена «Грозящая катастрофа»; в самом ее начале говорилось, что, несмотря на советы и предостережения со стороны как военных, так и политических кругов и структур, осознающих всю полноту ответственности за происходящее, и вопреки своим собственным ранее торжественно провозглашенным обещаниям, Гитлер принял решение развернуть новый виток войны посредством вторжения в Бельгию. Начало наступления запланировано на середину ноября. Это будет означать конец Германии. Как погодные условия, так и другие факторы ясно говорят о том, что наступление окончится провалом, который будет иметь бедственные последствия для страны. Эта акция побудит союзников к тому, чтобы вести войну до полного разгрома Германии; она также спровоцирует вступление в войну Соединенных Штатов, которые не только будут снабжать союзников необходимым снаряжением и другими материальными средствами, но также направят в Европу войска, движимые захватническими настроениями и жаждущие завоевать Германию. Остальные нейтральные страны Европы, возмущенные нарушением нейтралитета Бельгии со стороны Германии, также присоединятся, скорее всего, к ее противникам. В свою очередь, Германия не сможет ни в коей мере полагаться на Советский Союз, который предпочтет выждать момент и «оторвать свой кусок» от поверженной Германии. Германия будет уничтожена и морально, и материально. Поэтому выполнение решения о нарушении нейтралитета Бельгии имело бы роковые последствия для судьбы страны.

Во втором разделе, озаглавленном «Требование текущего момента», говорится, что единственным способом предотвращения катастрофы является свержение правительства Гитлера. Никакие протесты и увещевания на него не действуют; опьяненный успехом в Польше, Гитлер, почувствовав вкус крови, в своей кровожадности хочет еще. Он готов поставить на карту судьбу Германии, поскольку знает, что ее противники не будут заключать мира с ним.

Следующая и главная часть меморандума имела заголовок в виде приказа: «Никаких колебаний!» В этом разделе прослеживалась агрессивная политика Гитлера и подчеркивалось, что ее результаты представляют лишь иллюзию «успеха». Так, присоединение Австрии было затруднено, а не облегчено тем, что у власти находятся нацисты; многие жители Австрии, которые выступали за объединение с Германией, изменили свою точку зрения именно из–за своего враждебного отношения к нацизму. Оккупация, после присоединения Судетской области, всей оставшейся территории Чехословакии была подвергнута в меморандуме особо жесткой критике, поскольку из–за этого Запад занял резко антигерманскую позицию и в вопросе о Польше. Касаясь внутренней и экономической политики Гитлера, меморандум резко критиковал полное уничтожение «торжества закона» и разгул произвола, деградацию моральных и религиозных ценностей, господство тирании и коррупции. Германия никогда так не была близка к хаосу и большевизму, как сейчас. Двадцать миллионов людей на ее границах уже попали под власть большевиков. То, что переворот сейчас не будет всеми поддержан, абсолютно не должно смущать тех, у кого имеется достаточно гражданского мужества. Как только людям наглядно разъяснят, что их ожидало в результате правления ненормального человека, они будут смотреть на произошедшее по–другому и поймут все как следует.

В меморандуме было решительно отвергнуто утверждение, что поддержка переворота явится нарушением военной присяги. При этом подчеркивалось, что присяга обязательна для всех, а Гитлер нарушил возложенные на него обязательства и принес интересы страны в жертву своим собственным. Немецкий солдат должен в первую очередь сохранять верность своей стране, а не узурпатору, который переступил через национальные интересы.

Относительно перспектив заключения мира отмечалось, что после свержения Гитлера есть все основания полагать, что союзники займут умеренную позицию, поскольку та опасность, которую заключали в себе Гитлер и его режим, будет устранена. Есть все основания полагать, что Франция не хочет воевать, если только не будет совершено нападение на ее территорию; к миру стремятся и практически все нейтральные страны, тем более что всех объединяют опасения возможной экспансии большевизма в Европе. Условия мира, на которые можно рассчитывать, будут в целом соответствовать Мюнхенскому соглашению, однако помимо этого Германия может получить «территориальный коридор», соединяющий ее с Восточной Пруссией и промышленным районом Верхней Силезии. Это позволит избежать проблем, связанных с проживанием «ненемцев» на германской территории, а с другой стороны, обеспечит преобладающие интересы Германии в Польше и Чехословакии.

К сожалению, раздел, посвященный конституции и государственному устройству новой Германии, оказался среди тех частей документа, которые были уничтожены. Та же участь постигла и раздел «Первоочередные меры», если не считать несколько сохранившихся слов в начале раздела о взятии под контроль, в частности, газет и радио. В этот раздел были включены положения, выработанные в результате выполнения указания Гальдера Гроскурту составить план действий по осуществлению переворота. Интересно, что Гальдер, вспоминая в 1952 году о работе Гроскурта в рядах оппозиции и тех услугах, которые он ей оказал, подтвердил, что в составленный в октябре 1939 года меморандум были включены проработанные до деталей предложения о ликвидации СС и гестапо, захвате радиостанций, установлении контроля над прессой, действиях командиров частей на местах по «зачистке» территории от нацистов и т. п. В то время Гальдер высказывал свою поддержку и симпатию в отношении этого меморандума, подчеркивая при этом, что он обсуждал документ с Беком в 1940 году и им была дана ему очень высокая оценка. Гальдер также сказал, что показывал документ Браухичу. По словам Эцдорфа, именно Гроскурт доставил документ Гальдеру и Штюльпнагелю, а также Беку и в центр Сопротивления в абвере. Через тот или иной канал этот документ попал и в руки Герделера, который обсуждал его с Хасселем 30 октября 1939 года.

Эцдорф отмечает, что Гроскурт доставил документ и командующим Западной группировкой, однако если это и было сделано, то значительно позднее. В личном и служебном дневнике Гроскурта нет никаких записей относительно такого рода поездок, совершенных в тот период[125].

Хотя Гальдер и высоко оценил этот меморандум, он ничего не сказал о том, какое воздействие оказал на него этот документ в то время, когда он был составлен. Гальдер все более и более разочаровывался в командующих Западным фронтом; их отношение к происходящему действовало на него обескураживающе. О том, насколько мало симпатий они испытывали как к самому наступлению, так и к человеку, который отдал приказ об этом наступлении, видно из того, что никто из тех, в отношении кого велся зондаж со стороны оппозиции относительно их желания присоединиться к перевороту против Гитлера, не доложил об этом кому следовало. Однако можно ли было все же добиться от них участия в планируемой акции? На эту тему Гальдер вел бесконечные дискуссии со своей правой рукой и заместителем Штюльпнагелем, которого он позднее охарактеризовал как «прекрасного солдата и прусского дворянина с головы до пят».

Штюльпнагель обладал огромной силой духа и энергией и не собирался уклоняться от участия в перевороте даже и в том случае, если в нем откажется участвовать Браухич. По его мнению, они бы смогли обойтись и без него. Он понимал, что в таком случае Браухича надлежало каким–то образом нейтрализовать, и вызвался сам сделать это. «Я запру его в его кабинете, а ключ выброшу в унитаз», – постоянно повторял он Гальдеру, дрожа от ярости и возбуждения.

Однако Гальдер, за исключением моментов душевного подъема, считал, что переворот будет крайне трудно успешно завершить даже в случае участия в нем Браухича, а уж без него будет совершенно безнадежным делом. Молодые солдаты, как он был уверен, охваченные победными настроениями после успеха в Польше, в этом случае переворот не поддержат. Такой вывод он делал, глядя на своих четырех зятьев, капитанов сухопутных сил, которые были для него показателем настроения этой группы военных. Для того чтобы закончить наконец не приводившую ни к каким результатам дискуссию, Гальдер поручил Штюльпнагелю совершить поездку на Западный фронт и посетить пункты управления войсками, чтобы выяснить обстановку на месте из первых рук.

Историки, изучающие деятельность оппозиции в тот период, пытались определить, когда Штюльпнагель отправился выполнять полученное от Гальдера задание. Было определенное искушение утверждать, что он сделал это в ходе поездки на Западный фронт, состоявшейся 29—31 октября 1939 года. Однако имеющиеся свидетельства на этот счет, хотя они и являются косвенными, убедительно опровергают подобное предположение. Если бы Штюльпнагель вернулся из этой поездки с однозначно плохими новостями, то разве мог бы тогда Гальдер в это же время принять первое и единственное свое решение о необходимости осуществления переворота?[126]

Сам Гальдер мало что в этой связи проясняет. «В течение нескольких недель, – сказал Гальдер Шпрюнкхаммеру в 1948 году, – Штюльпнагель ездил от одного командного пункта к другому, из одной дивизии в другую».

Поскольку нет никаких свидетельств того, что Штюльпнагеля не было в Цоссене длительное время в ходе описываемого периода, не считая упомянутой короткой поездки, а также и в течение ближайших месяцев, то слова Гальдера, если они вообще относятся к описываемому периоду, могут означать лишь то, что к определенному выводу Штюльпнагель пришел лишь по окончании серии поездок, продолжавшихся в общей сложности либо несколько недель, либо несколько месяцев.

Итоговое впечатление от этих поездок у Штюльпнагеля было удручающим. Как выяснил Канарис в ходе своей поездки на Западный фронт в середине октября 1939 года и в чем он убеждался в последующих аналогичных поездках, никто из командующих войсками не хотел брать на себя никаких обязательств, особо при этом подчеркивая, что, если бы даже они и приняли решение о поддержке переворота, войска не стали бы выполнять их приказов. Как образно выразился в этой связи Рундштедт, «если я обнажу меч, он разломится у меня в руке». Из трех командующих группами армий лишь старый и стойкий Лееб был готов идти до конца. «Я сделаю все то же, что и вы, – писал он Гальдеру в записке, переданной тому Штюльпнагелем. – Я знаю вас с юности. Если вы скажете, что это следует сделать, я это сделаю». Как вспоминает Гальдер, Штюльпнагель вернулся обескураженным и осознавшим неудачу. «Вы правы, Франц, – признал он, – там ничего не получается»[127].

Было ли это главной целью его поездки или нет, но можно с уверенностью утверждать, что Штюльпнагель сделал все, что смог, чтобы «измерить политическую температуру» на командных пунктах Западного фронта и выяснить настрой командующих. Следует, однако, отметить, что как записи в дневнике Гальдера, посвященные этой поездке, так и в высшей степени энергичный настрой Штюльпнагеля в работе по подготовке переворота как раз в дни сразу после его возвращения ясно свидетельствуют о том, что получить столь сильные отрицательные впечатления, о которых упоминает Гальдер, во время именно трехдневной поездки в конце октября он никак не мог, хотя, безусловно, не было никаких сомнений по поводу отношения высшего комсостава Западной группировки к планируемому наступлению. Гальдер уже имел информацию об этом из самых различных источников. Каждый командующий группой армий был озабочен проблемами, которые могли возникнуть именно в его зоне ответственности.

Командующий армиями группы «Ц», которые были расположены прямо против линии Мажино, генерал–полковник фон Лееб был признанным авторитетом в области обороны и автором ряда работ, посвященных ведению оборонительных действий; эти работы считались классическими и пользовались мировой известностью; таковыми они остаются и до сих пор. Лееб был искренне верующим католиком, церковным человеком, открыто посещавшим храм вместе со всей семьей; поэтому неудивительно, что нацисты смотрели на него с недоверием и подозрением. С годами его неприятие нацизма еще больше усилилось. Он был простым и прямым человеком, бескомпромиссным в принципиальных вопросах; его отношения с нацистами достигли самой низкой точки, когда он, будучи тогда командующим округом в Касселе, не пришел на выступление Альфреда Розенберга, главного нацистского теоретика, известного своими антихристианскими взглядами. Не пришел Лееб и на обед, который после этого выступления давался в честь Розенберга; это было тем более вызывающе заметным, что по своему положению в обществе и занимаемой должности он обязан был посещать мероприятия такого рода. Неудивительно, что его фамилия была в самом верху списка генералов, которые были уволены с воинской службы в феврале 1938 года. Однако, когда началась война, игнорировать столь авторитетного специалиста сочли слишком накладным. Соответственно, Лееба направили командовать оборонительными действиями на Западном фронте. После перегруппировки немецких войск по окончании польской кампании Лееб был использован в качестве специалиста по обороне – он был назначен командующим группой армий «Ц». Как только Лееб узнал о планах Гитлера осуществить наступление на Западе, он вместе со своим начальником штаба генералом фон Шеденштерном стал делать все, что было в его силах, чтобы эти планы не осуществились. В результате появился документ, озаглавленный «Меморандум о перспективах и последствиях нападения на Францию и Англию с нарушением нейтралитета Голландии, Бельгии и Люксембурга». 11 октября 1939 года меморандум был доставлен Браухичу; одна копия его была направлена Гальдеру, а другая – коллеге Лееба, командующему группой армий «Б» генерал–полковнику фон Боку. Рундштедт в то время еще не появился на Западном фронте; он прибыл туда спустя две недели.

В меморандуме анализировались военные, политические и экономические факторы в связи с намечавшимся наступлением и на этой основе делался однозначно отрицательный вывод о перспективах его успеха. Как и подобает подобного рода документам, в нем были выделены соображения практического характера, однако редко когда в аналогичном документе столь много внимания уделялось моральным соображениям. Лееб подверг уничтожающей критике планы нападения на нейтральную Бельгию после того, как всего несколько недель назад германское правительство торжественно обещало уважать ее нейтралитет. Даже «силовое решение» польской проблемы не пользовалось поддержкой немецкого народа, в том числе и Лееба лично, хотя значение своего мнения он ничуть не преувеличивал. Лееб подчеркивал резкий контраст между народным настроем в 1914 году, когда большинство немцев выражало готовность бороться за обеспечение национальных интересов, и в 1939–м, когда все выглядело совершенно по–другому. В заключение он предлагал, чтобы Германия с военной точки зрения заняла выжидательную позицию. Ведь страна обладает достаточно внушительными вооруженными силами, чтобы не допустить навязывания ей откровенно невыгодного и несправедливого мира. Поскольку приготовления к наступлению продолжались, Лееб направил 31 октября еще одно письмо Браухичу. Он подчеркивал, что поскольку вся нация жаждет мира, то, если Гитлер заключит мир на «полуприемлемых» условиях, это будет воспринято не как признак слабости, а как готовность считаться с политическими реалиями настоящего момента и нынешнего соотношения сил и будет положительно воспринято в Германии. Характерным для Лееба было заключительное предложение в этом письме: «В наступающие дни я готов быть рядом с вами и лично участвовать в выполнении любого решения, которое будет сочтено необходимым».

Бок и Рундштедт выразили свое отрицательное отношение к наступлению на Западе в меморандумах, датированных, соответственно, 12 и 31 октября 1939 года. Это показывало, что с точки зрения военной оценки наступления они полностью были солидарны с Леебом. Однако в написанных ими документах, в отличие от меморандума Лееба, практически не было приведено никаких политических или моральных соображений в связи с рассматриваемой проблемой. Так, в самом начале своего меморандума Рундштедт специально подчеркивал, что он не рассматривает политические аспекты вопроса, «как не относящиеся к компетенции солдата».

Рундштедт явно не относился к тем военным, которые страдали «комплексом Бека», то есть, попросту говоря, «излишней» совестливостью. Именно это привлекало Гитлера в Рундштедте; по этой причине он был единственным, не считая Кейтеля, военным, имевшим в 1939 году ранг генерал–полковника, который сумел оставаться на том или ином высоком посту практически до самого конца войны. И хотя нацистский диктатор высказывал пожелания, чтобы тот был «более уступчивым» в военных вопросах, он в то же время высоко ценил его за то, что тот был «настоящим солдатом, которого не интересует политика». Что касается Бока, то это был типичный представитель прусской военной касты, воплощавший две характерные отрицательные ее черты: твердолобость и ограниченность в сочетании с узостью мышления и видения проблем. Поэтому в своем меморандуме ему и делать было не надо никаких оговорок, наподобие той, которую сделал Рундштедт; никакие вопросы, кроме чисто военных, его вообще не интересовали.

Лееб очень хорошо знал Браухича и ясно отдавал себе отчет, что тот никогда не предпримет действий, заручившись поддержкой лишь одного человека. Только в случае единого мнения командующих группами армий Западной группировки были надежды на то, что это сможет побудить Браухича к каким–либо действиям. Поэтому Лееб попросил Шеденстерна организовать его встречу с Боком и Рундштедтом в ставке командования последнего в Кобленце 9 ноября 1939 года. Эта встреча сыграла свою роль в те суматошные дни, полные неуверенности и нерешительности, которые последовали за пиком развития обстановки, пришедшимся на 5 ноября 1939 года. Она также была «лебединой песней» Вильгельма фон Лееба в его попытках побудить Браухича оказать противодействие политике Гитлера на Западе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.