Заключение Оглядываясь на второй раунд

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Заключение

Оглядываясь на второй раунд

История второго раунда сопротивления Гитлеру внутри Германии свидетельствует о том, что в основе противостояния оппозиции и Третьего рейха лежали глубинные причины. Вне всякого сомнения, и это еще более явно проявилось в более поздних раундах, сторонники оппозиции рассматривали свою борьбу как последний шанс спасти страну от катастрофы, и именно это придавало им силы. Однако фактор целесообразности, при всей его важности, занимал отнюдь не первое место в сердцах и умах участников Сопротивления, хотя именно к целесообразности они нередко и взывали. Те, к кому участники Сопротивления обращались, добиваясь от них более активных действий, были, увы, куда менее восприимчивыми к порыву высоких чувств и помыслов, чем их «агитаторы», которые в своей борьбе в первую очередь руководствовались именно этим.

В 1939 году всех противников режима, безусловно, объединяло противодействие агрессивной внешней политике Гитлера. И в данном случае этому совсем не мешал тот факт, что большинство тех, кто задавал тон в оппозиции в 1939– 1940 годах, были настроены на решительное отстаивание национальных интересов страны и являлись одними из самых ярых критиков Версальского мирного договора, навязанного Германии в 1919 году. События середины 30–х годов убедили таких людей, как Герделер, что разумные цели, необходимые для успешного национального развития, вполне достижимы дипломатическими методами. Они не испытывали ни малейшей симпатии к разглагольствованиям Гитлера о расовом превосходстве и жизненном пространстве и хорошо понимали, что политика, базирующаяся на подобной основе, приведет лишь к череде сменяющих друг друга войн и в конце концов к национальной катастрофе.

Оппозиция считала политику Гитлера не просто твердолобой и циничной (так называемой «реальной политикой»), она была убеждена, что в основе своей эта политика являлась абсолютно нереалистичной и самоуничтожающей и в конце концов была обречена на поражение. Однако соображения разумности и целесообразности не должны закрывать от нас тот факт, что оппозиция испытывала абсолютно искреннее негодование и отвращение к преступной политике нацистского диктатора именно с моральной точки зрения; это было главной причиной полного неприятия ею подобной политики. В те месяцы самым популярным и часто употребляемым термином, которым хотели подчеркнуть противостояние с Третьим рейхом и нежелание иметь с ним ничего общего, был термин «честная Германия». Именно его наиболее часто употреблял в ходе контактов в Риме Йозеф Мюллер, говоря о тех, кого он представляет, и подчеркивая категорическое неприятие оппозицией планов в отношении нейтральных европейских стран. Своим друзьям в Риме Мюллер никогда не говорил, что он представляет «военную оппозицию», он всегда подчеркивал, что представляет «честную Германию», считая подобную характеристику наиболее точной и актуальной.

Льюис Нэмир характеризовал цели оппозиции совершенно противоположным образом. «Главная цель оппозиции, – пишет он, – состояла в том, чтобы обеспечить победу Германии; побочная – чтобы подстраховаться на случай поражения». Подобная точка зрения умышленно занижает уровень противостояния оппозиции и нацистского режима и сводит этот конфликт к столкновению двух стратегических концепций по вопросу о том, каким образом быстрее победоносно завершить войну. Если исходить из подобной точки зрения, то неизбежно приходишь даже к чисто логическому абсурду, поскольку получается, что главная цель оппозиции состояла в том, чтобы спасти Гитлера от себя самого, и это ей, выходит, удалось, поскольку наступление было отложено до тех пор, пока Германия не набрала необходимой силы и не созрели условия для победоносной кампании на Западе.

При подобной трактовке явно занижается роль погодных условий. Также при помощи данной точки зрения противники оппозиции могут набрать несколько пропагандистских очков, правда, весьма дешевого свойства, выдавая цели, провозглашенные оппозицией, за тактический прием, чтобы привлечь на свою сторону и побудить выступить против Гитлера тех людей, которых только таким образом и можно было привлечь к активным действиям и которые не имели никакого отношения ни с точки зрения взглядов, ни с точки зрения практических действий к тем, кто участвовал в Сопротивлении. Люди, составлявшие ядро оппозиции, были убеждены в том, что победа Гитлера явилась бы величайшей катастрофой не только для всего человечества, но и для самой Германии. Следует помнить, с какой надеждой на Тирпиц–Уфер уповали на вмешательство английского флота, когда началось вторжение в Норвегию. Также нельзя забывать и о том, что в течение многих лет Остер постоянно призывал «бросать песок в шестерни (нацистской государственной) машины».

Наконец, существуют зафиксированные свидетельства того, какой была реакция членов оппозиции на успешное завершение кампании в Скандинавии и начало наступления на Западе. Если бы самые рьяные сторонники всяческого принижения роли оппозиции были бы правы[211], то реакция Бека, Остера, Гроскурта и братьев Кордт на упомянутые события не отличалась бы от реакции на них Геринга или же Рейба фон Паппенгейма, который после триумфа наступления на Западе сказал своему бывшему партнеру по попыткам использовать посреднические услуги Бельгии для заключения мира: «Варлимонт, Варлимонт, что мы с тобой чуть было не натворили!»

Нэмир и его единомышленники хотели бы убедить нас, что Йозеф Мюллер и его друзья вовсе не мучительно переживали происходящее и сожалели, что планы переворота не удалось осуществить, а, наоборот, радовались бы и были благодарны судьбе за то, что ватиканские контакты не оказали того воздействия на руководство ОКХ, на которое они ранее рассчитывали.

Взгляды противников оппозиции опровергаются той решимостью, с которой люди, составлявшие костяк Сопротивления, были готовы бороться против нацистского режима до конца. «Если мы хотим оставаться христианами, – взывал к своим товарищам Дитрих Бонхоффер, – мы не должны позволять каким–либо тактическим соображениям поколебать нас. Гитлер – это антихрист. Поэтому необходимо продолжать нашу борьбу, направленную на его свержение, независимо о того, увенчается она успехом или нет».

Если реакцию Бонхоффера можно считать вполне естественной для верующего человека, то приведенная ниже реакция Канариса на произошедшее является, в широком смысле, еще более показательной, поскольку адмирал даже не считал себя участником заговора против режима. Вести о поражении союзников на Европейском континенте Канарис получил во время обеда вместе с Мюллером в одной из мюнхенской гостиниц. Адмирал был крайне удручен полученными сообщениями, и его охватил тот приступ язвительного и злого юмора, граничащего с откровенным злословием, который было столь трудно переносить его друзьям. Мюллер, однако, был не из тех, кто позволял превращать себя в покорный объект излияния чужого настроения; на язвительные выпады Канариса он ответил той же монетой. Баварец сделал вид, что считает возможным, что англичане заключат мир с Гитлером. Услышав это, Канарис положил столовый прибор и перестал есть. Мюллер почувствовал себя неловко и поспешил сказать, что он всего лишь хотел дать выход своему раздражению, а на самом деле так не считает. «Мой дорогой друг, – очень серьезно сказал адмирал, – такими вещами шутить не следует».

Канарис, сыгравший важную роль в отговаривании Франко от того, чтобы присоединиться к победоносной колеснице Гитлера[212], рассматривал Англию в качестве важнейшего «авианосца», который должен спасти Европу как от нацистской, так и от большевистской чумы. Адмирал, предвидевший крупномасштабное вступление в войну Соединенных Штатов, считал, что нацисты не победят, даже если Англия будет ими завоевана и оккупирована. Правда, в этом случае война бы значительно затянулась, а Европа, соответственно, оказалась бы более ослабленной, если бы возникла угроза со стороны Советского Союза. Одним из самых тяжких преступлений Гитлера, по мнению Канариса, было нанесение увечья единому организму западного мира, а в результате этого «членовредительства» угроза с востока значительно бы возросла. В сентябре 1940 года, получив информацию о потерях самолетов в ходе «битвы за Англию», он сопровождал ее мрачным комментарием: «Англичане объявили о том, что противник потерял 50 самолетов; немцы объявили, что противник потерял 50 самолетов; Сталин записал, что противник потерял 100 самолетов».

Так рассуждал человек, которого на Западе считали зловещим руководителем «пятой колонны». Только его мученическая смерть и показания генерала Лахузена в ходе Нюрнбергского процесса частично приподняли завесу, скрывавшую подлинную сущность этой личности.

Прогнозы наиболее активных групп оппозиции относительно того, что произойдет в случае разрастания войны, оказались пророческими. После наступления Гитлера на Западе союзные державы уже никогда больше не выражали готовности пойти на контакты с германским Сопротивлением. Еще в январе 1940 года, когда англичане были готовы, хоть и менее охотно, чем прежде, взять на себя серьезные обязательства в ходе ватиканских контактов, лорд Галифакс заметил Лонсдейлу Брайансу: «Я начинаю сомневаться, что среди немцев вообще существуют порядочные люди, которым можно доверять». Стоит ли говорить о том, что подобные настроения тысячекратно возросли после наступления в мае 1940 года. Как и предвидели руководители оппозиции, после того как конфликт перерос в полномасштабную войну, оппозиция оказалась в ситуации, когда любой вариант развития событий имел бы для нее весьма отрицательные последствия. Картина складывалась мрачная и буквально бросала в дрожь своей пугающей безысходностью. Победа Гитлера означала усиление нацистского ига как в Германии, так и на захваченных европейских территориях. Поражение отдавало Германию на милость охваченных праведным гневом победителей. После войны Эцдорф описал сложившуюся тогда ситуацию следующим образом: «Роковое противоречие состояло в том, что с точки зрения внешних условий осуществлению переворота способствовало бы сильное военное поражение Германии, а с точки зрения внутренних условий переворот более всего облегчало именно поражение».

Он мог бы добавить, что в последнем случае противники Германии не только имели бы возможность сурово и жестоко обойтись с Германией, но обстановка всячески подталкивала бы их именно к этому. И попытка переворота была бы ими воспринята как стремление легко отделаться и уйти от ответственности за развязанную авантюру, после того как она провалилась.

Бек предвидел ситуацию во всем ее трагизме в 1940 году, когда он послал Мюллера с предостережениями в Рим. Имея серьезную внутреннюю склонность рассматривать происходящее с исторической точки зрения, Бек считал необходимым, чтобы действия оппозиции были справедливо оценены перед судом истории. Поэтому он не выполнил просьбы Донаньи, которые тот передавал из тюрьмы после своего ареста в 1943 году, уничтожить весь архив оппозиции, который сам Донаньи столь тщательно создавал. Бек в то время, как никогда прежде, ощущал необходимость сохранить документы для истории, чтобы доказать, что оппозиция вела активную борьбу и готовила заговор против режима и в 1939—1940 годах, а не только тогда, когда дела на войне пошли плохо.

Если бы борьба оппозиции во втором раунде увенчалась успехом, это не только спасло бы миллионы жизней и избавило человечество от тех бесчисленных ужасов и бедствий, которые ему пришлось пережить. Германия завоевала бы репутацию страны, которая сумела мобилизовать свои внутренние резервы и освободиться от тех дьявольских сил, которые ее поработили. Людям западного мира не пришлось бы восстанавливать отношения с Германией, руководствуясь лишь «общим страхом», как это было после войны. И Германия, и остальные страны мира не были бы обременены грузом тех тягостных воспоминаний, которые столь пагубно сказываются на чувствах и мировосприятии новых поколений.

Пожалуй, за исключением Эрнста фон Вайцзеккера, никто не ощущал этого столь остро, как Вильгельм Канарис. Особенно впечатляющее свидетельство на этот счет принадлежит агенту абвера Оскару Рейле, которое тем более ценно, что он не являлся членом оппозиции. Адмирал, возвращаясь в декабре 1942 года вместе с генералом Пикенброком из поездки в Испанию, посетил отделение абвера в Париже. Здесь он узнал о приказе Гитлера арестовать Рейно, Манделя и Вейгана. Во время ужина в тот же вечер Канарис отрешенно сидел среди оживленно беседовавших пяти–шести сотрудников абвера, полностью погрузившись в свои мысли. Вдруг он неожиданно для всех в самых резких выражениях обрушился на «бандитские методы Гитлера и иже с ним». Им мало тех бесчисленных преступлений, которые они совершили на Востоке, сокрушался он. Теперь они хотят сделать то же самое во Франции, с правительством которой было торжественно заключено соглашение о перемирии. Война проиграна! Но самое страшное состоит в том пятне позора, которое останется на немцах в глазах всего мира. Ни один иностранец в будущем не поверит ни одному слову немца. И в послевоенные годы это будет ужасной картиной для тех переживших войну немцев, которым придется это наблюдать. После этого адмирал резко встал и, отбросив край скатерти, вышел, чтобы больше не показывать на людях своих переживаний. А ведь сколь многого из того, что переполняет его, я не видел и не слышал, подумал Рейле, который, как и все присутствовавшие, испытал самый настоящий шок от той бури эмоций, которым адмирал дал волю в присутствии своих подчиненных.

Глубокий фатализм Канариса не позволял ему верить в то, что страна сумеет освободиться от нацизма; он не видел перспективы национального спасения. Хотя в своей практической деятельности он делал для этого спасения все, что мог, сохраняя надежду в самой, казалось бы, безнадежной ситуации, на словах же он не признавал, что пытается что–то изменить. Судьба неумолима, считал он, и все идет по предначертанному пути. Надо признать, что и куда менее мистически настроенные люди могли согласиться с тем, что неудачи буквально следовали по пятам оппозиции. В столь важные месяцы между вторжением в Польшу и началом наступления на Западе оппозиция бросила все свои силы на то, чтобы убедить высший командный состав вермахта выступить против режима. Степень недовольства военных видна уже по такому факту, что из всех, от Браухича и ниже, к кому представители оппозиции обращались с призывами, представлявшими собой откровенную государственную измену, только лишь Фромм, соблюдая формальности, доложил об этом своему непосредственному начальству, а доносить в СД вообще никто не стал. С учетом того, что множество факторов работало против Гитлера, остается лишь изумляться, как ему удалось добиться своего. Проявив железную волю, диктатор задолго до конца ноября 1940 года сумел настолько «загипнотизировать» и запугать генералов, что они готовы были безоговорочно подчиниться и выполнить любой его приказ, даже тот, который, по их убеждениям, вел страну к катастрофе. В данном случае полностью подтвердилось наблюдение Гитлера, сделанное им с дьявольской проницательностью в «Майн кампф», что человек, позволивший раз себя запугать, далее будет делать это уже в геометрической прогрессии.

Также следует отметить, что на всех этапах борьбы оппозиции именно собственная слабость Сопротивления была в значительной степени причиной неудач. Даже столь хорошо тренированные и подготовленные разведчики из окружения Остера, имевшие опыт подпольной работы и тайных операций, не могли быть названы настоящими конспираторами. Они даже не утруждали себя соблюдением элементарных правил предосторожности, не желая размениваться на такие мелочи. В большинстве своем, будучи людьми высокой морали, они сторонились неприятной, так сказать, грязной работы: так, перед самым началом запланированного на 5 ноября 1940 года переворота вдруг выяснилось, что не подготовлен список нацистов, которые должны быть немедленно арестованы, и такой список пришлось составлять, а точнее сказать, «придумывать» буквально в последнюю минуту.

Как тогда, так и впоследствии на всех планах и практических шагах оппозиции, связанных с переворотом, лежала печать какого–то непрофессионализма, а то и откровенного «любительства».

Один важный практический урок из второго раунда оппозиция для себя извлекла. Было понятно, что активное и массированное использование армии в ходе переворота невозможно без согласия на это военного руководства. В то же время оппозиция убедилась, что это руководство было представлено людьми, которые, как откровенно выразился Хассель, перед началом каких–либо действий, связанных с переворотом, требовали санкции на свержение режима от того самого режима, который они и собирались свергнуть.

Отсюда был сделан вывод, что побудить их к действиям можно лишь единственным путем – поставить перед свершившимся фактом устранения Гитлера. Поэтому вопрос о покушении на него стал теперь неотъемлемой и главной частью любых серьезно обсуждавшихся планов свержения нацистского режима.

Когда в 1942 году начался третий раунд борьбы оппозиции, вопрос о покушении был главным на повестке дня тех, кто, несмотря ни на что, решил бороться до конца.

Читателям этой книги может показаться, что главные действующие лица изображены в ней слишком идеализированно; причина этого заключается в том, что эти люди в ходе своей деятельности в рядах оппозиции обычно проявляли себя, хотя, конечно, и не всегда, с самой лучшей стороны; чтобы сыграть ту роль, которую им довелось сыграть, этим людям пришлось мобилизовать именно лучшие свои качества. С точки зрения мужества и преданности идеалам, а также готовности поступиться ради дела личными интересами эти люди были, безусловно, лучшими, достойными подражания представителями различных социальных слоев общества. Конечно, они были, как и все люди, подвержены определенным слабостям, склонны к сомнениям и колебаниям, однако, безусловно, все они сохранили до конца верность как своим убеждениям, так и своим товарищам.

Многие из тех, о ком написано на этих страницах, проявили настоящее мужество, слишком дорого заплатив за свои ошибки и неудачи. Бек, Канарис, Остер, Донаньи, братья Бонхоффер, Герделер и Эльзац, Штюльпнагель и Вагнер, Шрейдер и Тресков, Хассель и Тротт либо были отправлены на виселицу, либо предпочли застрелиться. Гроскурт избежал казни лишь потому, что к этому времени умер в советском плену, а Эрих Кордт – потому, что был в то время далеко от места событий, находясь в командировке в Китае. Обвинения против его брата, Тео Кордта, были недостаточными, к тому же СД, видимо, исходила из того, что если бы она и попыталась отозвать его из Швейцарии, то он просто не вернулся бы. Гизевиус обязан своей жизнью спасшему его руководителю стратегической разведки США Аллену Даллесу, а Хайнц был одним из немногих, кому удалось уйти в подполье и тайно жить в Германии до падения нацистского режима. Томас после пережитых тяжких испытаний в тюрьме и концлагере вышел на свободу умирающим человеком. Йозеф Мюллер остался в живых лишь благодаря уникально удачному для него стечению обстоятельств; однако и ему дважды объявляли, что ведут на казнь; его также всю последующую жизнь преследовали кошмарные воспоминания о том, как через решетку его камеры залетал пепел от тел его друзей, которые были сожжены в крематории концлагеря Флоссенбург 9 апреля 1945 года. Какие бы ошибки они ни совершали и какими бы недостатками ни обладали, эти люди, безусловно, были достойны лучшей доли. Потомки воздали им должное в значительно меньшей степени, чем они на самом деле того заслуживали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.