«ЛЮДИ НЕ ДОЛЖНЫ ЭТОГО УВИДЕТЬ…»
«ЛЮДИ НЕ ДОЛЖНЫ ЭТОГО УВИДЕТЬ…»
В эти дни, когда исполняется 50 лет со времени основания Российского Федерального ядерного центра в г. Сарове (бывший Арзамас?16), редакция предлагает Вашему вниманию беседу известного журналиста Владимира ГУБАРЕВА с нашим земляком, академиком, лауреатом Ленинской и трех Государственных премий, Героем Социалистического Труда, доктором технических наук, профессором, генерал-лейтенантом Евгением Аркадьевичем НЕГИНЫМ, долгие годы работавшим руководителем ядерного центра в Арзамасе?16 и его главным конструктором. (Предыдущая беседа В. Губарева с Е. А. Негиным была опубликована в журнале «Местное самоуправление Нижегородской области» №5 за 1995 год).
__________
Арзамас?16 кажется мне островом в океане, к которому проложены тысячи маршрутов и трасс… Это человеческие судьбы, которые связаны с великим атомным островом науки, и так случилось, что все выдающиеся физики XX века, рожденные в России и близлежащих республиках, побывали в Арзамасе?16, отдавая свою долю таланта и труда атомной бомбе и термоядерному оружию. И мы обязаны об этом вспомнить, потому что Федеральный ядерный центр России отмечает свой полувековой юбилей.
Об истоках «Уранового проекта» написано и сказано немало. Безусловно, один из самых интересных документов — воспоминания академика А. Д. Сахарова. В частности, в них есть и упоминание о двух молодых капитанах — Забабахине и Негине, которые в конце сороковых годов появились на «Объекте» (так назывался в те годы Арзамас?16). Ну что же, Андрей Дмитриевич не упоминает, что оба капитана впоследствии стали генералами, академиками, Героями. Забабахин возглавил Уральский ядерный центр, он многие годы был руководителем Челябинска?70, и по его идеям создано самое современное ядерное оружие.
Среди атомщиков весьма популярна была присказка: «Сначала мы обхаритонили американцев, а потом их забабахали!» Юмор физиков всегда точен: академик Ю. Б. Харитон был и остается пионером в создании атомного оружия, а Е. И. Забабахин и его ученики создавали и создают новейшие типы вооружений. Впрочем, делают они это параллельно со своими коллегами из Арзамаса?16, в первых рядах которых мы по праву называем еще одного капитана, а ныне академика и генерала Евгения Аркадьевича Негина. Он был здесь и директором центра, и главным конструктором, занимал и другие высокие должности, но неизменно вот уже почти полвека он оставался «правой рукой» Юлия Борисовича Харитона.
Мы знакомы с Негиным очень много лет, надеюсь, у нас сложились добрые, дружеские отношения. Единственное, что нас разделяет — это страсть к грибной охоте. Уже несколько лет я пытаюсь выведать у Негина его заветные грибные места, пару раз почти его уговорил, но в последний момент он все-таки сохранял свою тайну — ведь у каждого арзамасца есть свои любимые места в окружающих центр лесах, и они их тщательно хранят от сторонних…
А если серьезно, то несколько раз в разные годы у нас были беседы с Евгением Аркадьевичем Негиным. Одна из них вошла в мою книгу «Ядерный век. Бомба», но другие остались в записной книжке. В канун юбилея Арзамаса?16 я не мог не вспомнить о них…
— Итак, как это началось и какую роль в Вашей жизни играет ядерное оружие?
— Для меня, по существу, это — цель жизни. С 1949 года я был в Арзамасе?16 постоянно, безвыездно, безвылазно… «Арзамас?16» — это я понимаю более широко, а не только как точку на карте. В это понятие входят и полигоны — Семипалатинский и на Новой Земле. Вот так, между тремя точками, и прошла жизнь — вся она связана с разработкой ядерного оружия. И, создавая его, я всегда был уверен, что применять его не надо. Если кто-то во мне видит кровопийцу или пытается меня таким представить, то это неправда, потому что мы и создавали такое оружие с единственной целью, чтобы его нельзя было применить.
Я видел очень многое, руководил, пожалуй, более чем половиной всех ядерных испытаний в стране, видел взрывы от 50 тонн до 50 мегатонн, видел, как стираются в порошок дома, видел пораженных взрывом животных, видел, как они умирали — все это страшно и тяжело, поэтому у меня всего одна мечта: люди не должны этого увидеть!
— Вы осознавали это и тем не менее работали над бомбой?!
— Когда создается первый заряд, первая бомба — это одно. Ясно, что американцы делали атомное оружие, чтобы применить его против фашистов или японцев. Так началась трагедия Хиросимы и Нагасаки. Но если создаешь второй заряд для того, чтобы уравновесить силы противника, то ощущение совсем иное. Хотя, честно говоря, иногда мне казалось, что мы можем применить его первыми. По сути, ядерное оружие — это оружие первого удара, а всякие там ответные удары — какая-то филантропия…
Надо понимать (повторяю, я именно так и думал!), что первым ударом нас могут разнести так, что нечем будет ответить и некому будет отвечать. А если учитывать, что оба государства — США и СССР — обладают десятками тысяч боеприпасов, то получается по 10 штук на каждый приличный районный центр, на каждый крупный завод. Можно сжечь всю страну целиком, а следовательно, и весь земной шар. Что же касается радиоактивных выпадений, следов и всего прочего, так их будет столько, что даже рыбы задохнутся…
— Тогда зачем они и мы создавали это оружие?
— За обе стороны отвечать не могу. Мы — для установления паритета, некоего равенства. Создавали параллельно, значит, и уничтожать оружие надо вместе. На каждый данный момент должен быть динамичный текущий паритет. У них сто штук осталось, и у нас сто штук. У них уничтожают последнюю, и у нас тоже. Тогда не будет страшно. Но при этом нужно внимательно следить, чтобы где-то еще ядерное оружие не появилось.
— Термин «паритет» весьма странен, не так ли?
— Он появился давно. Началось с того, что военные устанавливали стратегически важные цели. Поначалу их было 500, потом 700… Их разрушение выводило страну из уровня великих держав. А ведь на современном уровне стрельбы ракетами можно тысячу боезарядов доставить до цели, то есть после первого удара можно получить право на господство на планете.
Поэтому мы и создавали ядерное оружие — надо было останавливать американцев. А они, в свою очередь, останавливали нас. Вот и получалась гонка вооружений. Наконец, политики поняли: хватит! И началось разоружение.
Но нельзя так делать, как призывают некоторые горячие головы: «Будем уничтожать все подряд, а Америка пусть сама разбирается со своими ядерными боеприпасами!» Более того, кое-кто договаривается: мол, нужно Америке продать все наши заряды, и пусть Америка поддерживает мир на планете. Думаю, она так «поддержит мир», что останется единственной страной на матушке-Земле…
— Все-таки в Ваших размышлениях есть одно глубокое противоречие: неужели Вам никогда не хотелось обогнать американцев? А может быть, просто не удавалось этого сделать?
— Почему же?! Мы это сделали в 1953 году, точнее, в 1955?м. Мы сработали водородную бомбу, которую можно было подвесить на самолет и везти в Америку. А у них такого оружия не было. Такую бомбу они сделали позже нас.
— Ее испытания прошли в «Лимонии»?
— Да, на юге. Семипалатинский полигон мы называли тогда «страной Лимонией».
— В Вашем городе ядерные заряды и изделия рядом, и их немало. Неужели это никак на Вас не сказывалось?
— Я, наверное, фаталист — ничего не поделаешь, если случится война. Будет одинаково плохо и в Москве, и в Арзамасе. Утешает лишь одно научное соображение: человек испаряется быстрее, чем возбуждение проходит по нервам. Так что не почувствуешь ничего, «вознесешься» безболезненно… Скорости прохождения сигнала по нервам — это десятки метров в секунду, а здесь — сотни и километры.
— Это единственное, чем физики-ядерщики могут «успокоить» нас?
— Я упомянул о таком вознесении на всякий случай, чтобы было более понятным, что происходит при ядерном взрыве.
— Коль уж идет у нас мрачный разговор…
— А разве атомный заряд — игрушка?! В последнее время уж больно легко с ним обращаются, и в речах разных, и на страницах газет. По-моему, у нас «специалистов» по ядерному разоружению так много, что и пересчитать невозможно. И одна из сложнейших проблем современности превратилась в «модную» тему, ее забалтывают все, кому не лень… А ведь это великая и трагическая страница в истории нашего народа, и к ней надо относиться уважительно.
— Обида понятна, но отчасти и сами ядерщики виновны: они предпочитали умалчивать о своих трудностях…
— Нам не разрешалось даже рта открыть, а тем более разговаривать о наших проблемах… Да что я говорю Вам об этом, сами прекрасно знаете!
— А теперь можно?
— Только чуть-чуть…
— Тогда такой вопрос: вспомните самый трудный эпизод во время испытаний? Из многих сотен — один или несколько.
— Бывало так: три заряда сразу отказали, то есть кнопка нажата, а ничего не взорвалось. Попробуй, разберись, где зацепка произошла. Ты идешь по штольне (это были подземные взрывы) и думаешь: а если сейчас взорвется? Не очень приятный момент… Кстати, тот эксперимент был не наш — у нас в Арзамасе?16 все, что вывозилось, взрывалось…
— Будем считать, что честь мундира Вы надежно защитили!
— Это факты… Ну, а самое тяжелое испытание, пожалуй, было в 1953 году, когда мы бомбу с термоядерным усилением испытывали. Это было на земле, мощность — полмегатонны, и совсем не было ясно, куда пойдет след. А он взял и направился напрямую на один казахстанский городок, там несколько десятков тысяч жителей. Был отдан приказ отправить туда два моторизованных батальона, а затем и два полка, чтобы немедленно собрать весь народ и вывезти. Представляете, что творилось бы в городе?! Но перед самым городом оказалось ущелье, след затянуло в него, и он обошел город стороной… В такие минуты седеешь…
Но тот взрыв все-таки взял свою жертву. Погибла девочка. Всех жителей попросили зайти в сарай, чтобы они во время вспышки не ослепли. А потом нужно было быстро выйти из сарая. К сожалению, девочка там осталась. Подошла ударная волна, сарай завалило, и девочка погибла.
— Вы говорите о страхе за других людей, а самому было страшно?
— Вспоминаю испытания 1955 года. В конструкции было много пластмассы, а она, как известно, хорошо электризуется. Надо вставлять в «изделие» детонаторы, их около четырех десятков. Они тоже из пластмассы и очень чувствительные… Смотрю на снаряжающего парня и вижу, что руки у него трясутся. И его напарник тоже бледный, как покойник, и тоже пальцы ходуном ходят. Их понять можно — страшно…
Контролировать процесс должен полковник (ныне он генерал-лейтенант в отставке). Смотрю на него — спокоен, не замечает, в каком состоянии его подопечные. Я к нему подхожу, говорю: «Иван, давай с тобой снарядим. Видишь, что с ребятами творится?!»
В общем, дошел я до Зернова, он своей властью отстранил тех ребят, а нас отправил к изделию. Ну, я маленького роста, и поэтому залез внутрь и там начал работать. И страх как рукой сняло, озорное какое-то чувство. Достаю из коробочки капсюли, ставлю их в нужные места. Вроде бы все закончил, но в коробочке один капсюль остался. Вот тут уже действительно страх пронзил, но, к счастью, я быстро нашел ту красную точку, которую пропустил…
— Неужели можно внутрь бомбы забраться?
— Да, была сверхмощная бомба, которую мы испытывали в 1962 году, так в ее корпусе мы просто прогуливались — она была гигантской. А тогда я по пояс забрался внутрь, ноги болтались снаружи — иначе просто не достать до нужного места…
— Ну, а теперь самый смешной эпизод?
— Особо смешного было мало, но чувство юмора мы старались сохранять в любых ситуациях… Не смешной вспомнил эпизод, а очень тяжелый и страшный.
Это было в 1955 году. Бомбу подвесили, самолет вылетел. И вдруг выясняется, что у носителя отказал локационный прицел. Экипаж переходит на оптическую систему, но наплывают облака. Начальство принимает решение посадить самолет… Командир самолета идеально посадил машину. Мы перекрестились — и бегом к самолету, чтобы бомбу отцеплять.
— Мог быть ядерный взрыв при неудачной посадке?
— Да. Теперь подобное невозможно, все многократно заблокировано, и самопроизвольного взрыва просто быть не может, но тогда… Тогда были иные времена.
— И все-таки, какие испытания из великого множества Вам особенно запомнились?
— Я начал руководить испытаниями с 1955 года. Самое первое — две маленькие бомбы, ну а потом — любые, исключая самую большую. Там во главе был Ефим Павлович Славский. Он летал на самолете сопровождения, в 150 километрах от взрыва — так было предусмотрено, потому что ближе нельзя, опасно… Точную дату уже не помню, а вот номер заряда в памяти держится четко — я имею в виду «604?й заряд»…
Впрочем, хорошо помню гашение газового фонтана в Уртабулаке, там, где и Вы тоже были. Внешнего проявления, казалось бы, не наблюдалось — взрыв-то подземный был, но, тем не менее, отличная получилась «картинка». Когда ударная волна вышла на поверхность земли и выбила пыль со всех дорог, сразу же в котловине четко проступила вся сетка их. Как будто морская волна пробежала по котловине, где горел фонтан, — от центра к краям. Конечно, это всего лишь какое-то мгновение, но зрелище любопытное. Ну, и, в конце концов, газовый фонтан начал сникать, а вскоре и совсем погас.
— Вы с гордостью вспоминаете о прошлом?
— Конечно.
— Вы пришли в отдел Сахарова капитаном. Если бы сегодня Вы были не генерал-лейтенантом, а капитаном, пришли бы сюда работать?
— В сегодняшней обстановке — нет.
— Почему?
— Развал идет везде, в науке в целом, в нашей области в частности. Военному человеку сегодня в Федеральном ядерном центре делать нечего.
— Вы считаете, что будущего у центра нет?
— Это не так. Со своими соратниками и помощниками я стараюсь делать все, чтобы оно появилось. Центр необходимо сохранить. Процентов 20—30 сотрудников из нынешней численности должны заниматься основной работой, то есть продолжать делать оружие, в том числе и не только ядерное. На мой взгляд, конверсия для Арзамаса?16 — это и переход на создание неядерного оружия. Кстати мы выиграли несколько конкурсов, и ребята пару новых систем делают…
А вот что делать всем остальным — не знаю. С моей точки зрения, в Арзамасе?16 нужно оставить чисто военный центр, не разбавляя его «гражданской продукцией», да это и не очень реально. Однако государство должно позаботиться о специалистах высочайшего класса и о жителях города. Но, как Вы прекрасно понимаете, в нынешних условиях такое решение проблемы нереально.
— Существует представление, что создание полвека назад Арзамаса?16 — это выдающееся событие, мол, даже в нынешних условиях подобного центра не удалось бы создать…
— Это неправильно. Конечно, в прошлом потребовались гигантские усилия, все приходилось начинать с нуля. А сегодня крепких физиков гораздо больше, да и конструкторов достаточно и у ракетчиков, и в авиации. Страна гораздо мощнее (несмотря на развал) и в научном, и в техническом плане. Так что не верьте тем, кто говорит, что «раньше было лучше». Мы должны ценить прошлое, отдавать ему дань, но и преувеличивать его значение не следует.
— Но, тем не менее, поддержка государства необходима?
— Без нее Арзамас?16 просто перестанет существовать. Я думаю, у нынешних руководителей хватит ума (или отсутствия ума, не знаю, как правильнее сказать!), чтобы мы не потеряли все. А это возможно, так как ломать — не строить. Можно потерять уникальные специальности — нашу, ракетную, авиационную… А ведь в них — основа современного военного дела, а следовательно, и обороны страны.
— Как Вы думаете, сколько в мире людей, понимающих все тонкости ядерного оружия, а значит, способных его создать?
— У нас таких людей, что самостоятельно могут его сделать, где-то около полтысячи. Так мне кажется…
— А в Америке?
— Чуть поменьше.
— Значит, судьба ядерного мира зависит от тысячи человек?
— Грубо говоря, да. Правда, надо еще прибавить французов, англичан и китайцев. Так что наберется тысячи две, максимум — три…
Но, все-таки, я хочу сказать людям, которые окружают меня и которые могут меня услышать: ядерного оружия бояться не надо! Я твердо уверен, что больше оно применяться не будет, а в конечном счете человечество с ним расстанется.
Да, история распорядилась таким образом, что были две разные социальные системы, и ядерное оружие выравнивало ситуацию на планете. И пока между США и Россией существует паритет, война невозможна, а потому мы вместе с американцами должны постепенно ликвидировать ядерные вооружения, шаг за шагом, совместно, под взаимным контролем.
Владимир ГУБАРЕВ (Агентство «Некос»).
* * *