Ставка осенью 1916 года

Ставка осенью 1916 года

Когда случилась катастрофа с «Императрицей Марией», мне пришлось взять на себя грустную обязанность докладывать об этом несчастье государю, так как адмирал Русин был в Петрограде. Когда я доложил о катастрофе, то государь отнесся к этому событию совершенно спокойно. Его величество спросил меня, отчего это могло случиться? Я ответил, что подобные случаи уже были во всех иностранных флотах вследствие самовозгорания пороха и весьма вероятно, что и тут подобный же случай. После этого государь сейчас же заговорил о том, какой образ следует послать в Севастопольский морской кадетский корпус по случаю его открытия, и, видимо, придавал этому вопросу чрезвычайно важное значенье. На этом аудиенция и кончилась. В тот же день государыня, бывшая в это время в Ставке, после обеда подозвала меня к себе и расспрашивала о подробностях катастрофы и может ли это отразиться на военных действиях в Черном море. Я ответил, что превосходство за нами сохранится и нужно надеяться, господство на море останется за нами.

Меня поразила разница в выражении лица государыни с того времени, когда я ее видел в первый раз близко в 1907 году. Я тогда, командуя миноносцем «Гремящий», был приглашен к высочайшему столу во время плавания «Штандарта»[230] в шхерах. В то время у государыни был какой-то ореол счастливой жены и матери, и это счастье светилось в ее глазах. Теперь на меня смотрела трагическая женщина с упрямым подбородком и куда-то ушедшими вовнутрь себя глазами. В ней чувствовалась какая-то назойливая мысль, которая ее никогда не оставляла.

Через несколько дней меня послали в Севастополь для участия в комиссии по разбору дела о катастрофе с «Императрицей Марией». Комиссия проработала несколько дней, опросила всех причастных к делу лиц, но никаких оснований к возможности предположения злого умысла не нашла. С хранением взрывчатых веществ были найдены некоторые упущения против правил, но не существенные, чтобы придать кого-либо суду. Заключение комиссии говорило о возможности самовозгорания как вероятной причине несчастья.

Между тем в Ставке атмосфера становилась все тяжелее и тяжелее, вследствие безнадежности с внутренними делами. Все начали чувствовать, что дело добром не кончится, и говорили об этом сначала шепотом друг другу, а потом все громче и громче. Когда первый раз наружу выплыл Протопопов[231] и вдруг появился в Ставке, все с любопытством на него смотрели. Никто его еще не знал, и многие от него чего-то ожидали, но его комическая фигура скоро предстала перед всеми во всем блеске. Он стал появляться в Ставке в мундире министра внутренних дел и наслаждался своею властью и почетом, который ему оказывали городовые.

Нельзя сказать, чтобы государю никто не открывал глаза на положение и не говорил правды: начиная с лиц свиты, как например, князя Орлова и Дрентельна и кончая его советниками Кауфманом-Туркестанским, генералом Алексеевым, Родзянко и даже великими князьями, многие лица требовали свалить Распутина[232] и устранить его пагубное влияние, но ничто не помогало. Все попытки кончались опалами, так как [неразборчиво] императрицы была слишком силен. Был один момент, когда нам казалось, что дело может еще наладиться. Это было в последние дни министерства Штюрмера.[233]

Один раз вечером к нам пришел веселый и радостный флигель-адъютант Саблин и сообщил, что государь вызвал Григоровича в Ставку и предложил ему стать председателем Совета министров. Государь им это уже сказал, и телеграммы посланы. Мы все возликовали, так как считали, что Григорович – единственный человек, который в настоящем положении может еще спасти положение. Мы базировались на следующих основаниях: адмирал Григорович был безусловно талантливый администратор, опытный политик и ловкий человек. Он обладал особым умением привлекать к себе людей. Его авторитет в государственных учреждениях был неоспоримый. Он нравился даже императрице. Лучшего человека выбрать было нельзя. Сумел ли бы он справиться с Распутиным – это, конечно, вопрос, но другого, более походящего, человека не было. Я сейчас же снарядил капитана 1-го ранга Альтфатера навстречу Григоровичу в город Оршу, чтобы предупредить его и рассказать ему положение. Когда Григорович приехал, то государь сказал ему несколько незначительных слов и задал несколько пустых вопросов по морскому ведомству. Григорович и мы все остались в полном недоумении и разочаровании. Потом Саблин говорил, что государь разговаривал по прямому проводу с императрицей, и все переменилось.

Все пошло по-старому, и разговоры шли все громче и громче. Великий князь Дмитрий Павлович[234] часто заходил к нам и говорил совершенно откровенно о полной безнадежности положения. Он все приписывал Распутину и, как известно, сделался душой заговора против него.

Много говорили и говорят повсюду о причинах русской революции: большинство считает главными виновниками евреев и масонов, но есть и более наивные люди, которые винят отдельных лиц, как, например, государя, государыню, Гучкова, Милюкова и Родзянко, английского посла Бьюкенена, Распутина и прочих лиц; другие винят кадетскую партию, всю русскую интеллигенцию и, наконец, весь народ; есть и такие, которые говорят, что всему причина война. Мне лично кажется, что все эти мнения ищут на поверхности и не хотят посмотреть в глубину вещей, т. е. на корень всех причин. Я лично думаю, что революция есть болезнь, которая поражает только нездоровые и ослабленные организмы и не может привиться к здоровым и сильным.

Была ли Россия здоровым организмом? Да, была двести лет тому назад. Рассмотрим только главные части ее организма того времени.

Во главе был самодержавный царь и сильное правительство, им назначенное. Правящим сословием, которое поставляло всю высшую и среднюю администрацию, всю военную иерархию и питало все культурные элементы страны, было поместное дворянство – сословие, крепко связанное с землей, благодаря владению крепостными крестьянами и сильное своими традициями и общими интересами. Третьего кита, на котором покоилось государство, составляли крестьяне, в то время бесправные рабы, которые беспрекословно выполняли все, что им приказывали, и работали не только за страх, но и за совесть, так как они были привязаны к своим помещикам.

Эти три элемента, т. е. царь с правительством, дворянство и крестьянство, были связаны в одно целое крепким цементом: в то время крепкой и непоколебимой православной верой.

Доказательством здоровья русского государственного организма служит весь восемнадцатый век. Несмотря на фаворитизм двора, взяточничество приказных, произвол администрации, неправедный суд, темноту народных масс, как бы наперекор всему этому, государство росло, процветало и ширилось в своих границах.

Первый удар здоровому организму был нанесен еще Петром Великим. Он уничтожил патриаршество и подчинил церковь государству. Екатерина II конфисковала церковные имущества и положила тем начало постепенному обращению пастырей церкви в чиновников духовного ведомства. Таким образом, цемент сословной спайки был нарушен, что и принесло свои плоды много лет спустя. Эта же монархиня положила начало разложению дворянства, подарив ему грамоту о вольности дворянской. Получилось сословие без обязанностей, с одним правами, а крестьянство осталось по-прежнему в бесправном положении, с одними обязанностями. От безделья дворянство начало разлагаться и постепенно выродилось сначала в чацких, онегиных, печориных, маниловых и ноздревых, а потом в обломовых, рудиных, верховенских и, наконец, в типов Чехова и Арцыбашева, которые существовали у нас на глазах.

Указ 19 февраля освободил крестьян, но не создал из них граждан, так как не сделал из них собственников, а вместо помещика прикрепил их к общине.

Малоземельное дворянство после освобождения крестьян захирело экономически и выделило из себя интеллигентский пролетариат, а крестьяне, под влиянием новых условий промышленной жизни, выделили рабочий пролетариат, которые и образовали вредные элементы в государственном организме и нарушили прежнюю гармонию.

Наконец, царь и правительство с течением времени обособились от народа. Прежде дворянство, тесно связанное с крестьянами, служило посредником между правительством и народом, теперь же централизованная бюрократия отделила верхи от низов непроходимой стеной. Еще царь Николай I с грустью констатировал, что Россией правят столоначальники.

Таким образом, мы видим, что все три кита, державшие Россию, и связующий их цемент подверглись разрушению, а новых форм вместо одряхлевших создано не было. Жизнь идет вперед, и отжившие формы должны безболезненно переходить в новые согласно требованиям времени.

Из крепостных рабов должны были выкристаллизоваться консервативные земельные собственники-хлеборобы. Из поместных дворян в соединении с купечеством должна была организоваться крепкая национальная и патриотическая буржуазия, которая должна была стать культурным элементом в стране.

Дворянство, как сословное органическое целое, после освобождения крестьян потеряло смысл своего государственного существования, но землевладельцы как крупные, так и средние, независимо от сословия, вполне его сохраняли, подобно владельцам фабрик и заводов. Большое имение при интенсивном хозяйствовании весьма сходно с фабрикой и управляется на тех же принципах экономики.

Что касается до пролетариата, вызванного к жизни новыми экономическими условиями, то его значение в России, как в государстве земледельческом, должно было быть второстепенным и не играть важной роли в политической жизни страны.

При такой эволюции государственный организм не потерял бы сил и здоровья, и революции бы не было. Всякая страна выделяет из себя нездоровые соки, но они могут отравить только больной организм, как это и было у нас. В последние пятьдесят лет перед войной Россия была тяжелым хроником, хотя и казалась здоровой и сильной, и недаром лорд Биконсфильд[235] называл ее колоссом на глиняных ногах.

У нас революцию устроил численно ничтожный пролетариат только потому, что он был хорошо организован, а элементы спокойствия и порядка, т. е. буржуазия, находились еще в эмбриональном состоянии. Если бы ко времени революции мы имели хотя бы один из вышенамеченных элементов, сорганизованный на новых началах, то революция была бы быстро подавлена.

Крестьяне-собственники не допустили бы разыграться революции, как это было в Финляндии и Венгрии. Организованная буржуазия подавила бы революцию, как это произошло в Германии. Наконец, сильное правительство могло бы несомненно подавить петербургское восстание и тем отсрочить пожар революции до окончания войны.

Таким образом, мы пришли к заключению, что революция произошла оттого, что в России не успели еще образоваться на новых началах элементы порядка, служащие антитоксином всяким ядовитым инфекциям, или, иначе сказать, Россия запоздала с преобразованием из государства патриархально-бюрократического, каким она была до великих реформ императора Александра II, в государство буржуазно-крестьянское, каким она должна быть и будет рано или поздно.

Все прочие причины если и влияли, то только в смысле ускорения кризиса, а основная причина, несомненно, вышеуказанная. Кто виноват в этом запоздании – это уже другой вопрос, но, конечно, нельзя в этом винить одно правительство. «Народ имеет такое правительство, которое он заслуживает», сказал Монтескьё, и это правда. Вину вместе с правительством следует разделить и всему народу, а главным образом интеллигенции, так как она нисколько не помогала правительству стать на правильный путь, а, наоборот, сбивала его с него.

Действительно, как работало наше общественное мнение и вдохновляемая им литература? Требовала ли она создания крестьян-собственников и патриотической буржуазии? К сожалению, нет! Наша литература восхваляла идиллию крестьянской общины, а собственника называла кулаком и мироедом. Оракул кадетской партии Герценштейн[236] составил проект экспроприации земли у помещиков, но отнюдь не выдвигал крестьянскую собственность, а все собирался отдать общине.

Наша литература клеймила буржуазию и восторгалась пролетариатом до босяков включительно, а больше всего работала на разрушение веры, семьи и морали, т. е. прямо в руку революции.

Правительство не могло идти по той дороге, куда его толкала интеллигенция, и топталось, не зная, что делать, на месте, до самого своего свержения. Один Столыпин чутьем большого государственного человека понял верный путь и пошел по нему, но один в поле не воин. Столыпина убили, и замены ему не нашлось.

Между тем в Ставке и по всей России атмосфера все сгущалась. Чувствовалась какая-то апатия, хотя наружная жизнь текла по-прежнему: писались бумаги, офицеры ходили на службу, но настроение у всех было тяжелое. Многие начали искать забвения в вине, в картах и в женщинах, и все ожидали чего-то тяжелого, неизбежного и неумолимо надвигающегося. Чувствовалось как в море перед наступлением урагана. Была тишина, но эта тишина наводила страх.

В октябре адмирала Веселкина назначили севастопольским комендантом, а я попросился на его место. Мое ходатайство было уважено. Сослуживцы сделали мне теплые проводы с обильными возлияниями. Государь император принял меня в особой аудиенции, очень благодарил за службу и сказал, что место остается за мной, и когда я захочу, то могу всегда вернуться. Я объяснил свой уход желанием не отставать от строя, но мне показалось, что государь не поверил мне и что он думал, я не знаю. Во всяком случае, я был очень тронут милостивым приемом.

Все же мне было грустно уезжать из Ставки. Более двух лет я пробыл там. Там было много милых и симпатичных людей, с которыми приятно было служить и часто встречаться. Конечно, Ставка Верховного главнокомандующего, которая должна проливать свет и одушевление на всю армию, была далеко не на высоте положения, но мы давно уже страдали безлюдьем. Такие были времена, и недаром мы навлекли на себя Божью кару.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.