«ОТКРЫТЫЕ ДВЕРИ» ЛИБЕРАЛИЗМА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«ОТКРЫТЫЕ ДВЕРИ» ЛИБЕРАЛИЗМА

Чтобы понять финансово–экономические цели глобализации, необходимо рассмотреть западный геополитический экспансионизм в контексте главных постулатов экономического либерализма[159]. Это обусловлено тем, что обе эти стратегии естественным образом дополняют друг друга, представляя собой удачный симбиоз параллельно осуществляемых военно–политических и финансово–экономических действий.

Политика Запада во все времена была обусловлена экономическими причинами. Уже в 1899 году, когда Соединенные Штаты, как набирающий силу будущий лидер Запада, провозгласили доктрину «открытых дверей», американский финансовый и промышленный капитал имел свои интересы по всему миру. В сознании финансовых и промышленных магнатов Америки вся планета выглядела как некий гигантский «дикий Запад», предназначенный для колонизации. Именно поэтому доктрина «открытых дверей» достаточно откровенно определила мир как единый глобальный рынок, двери которого всегда и при любых условиях должны быть открыты для американского финансово–промышленного капитала.

Каждое незападное государство, которое пытается блокировать американское проникновение на свой рынок, имеетдело с политическим давлением (вплоть до полной изоляции) и/или экономической блокадой, организованной Вашингтоном в той или иной форме, а в крайнем случае с военной интервенцией. Именно эти силовые методы становятся своеобразной универсальной отмычкой, гарантирующей глобализацию как всеобщее движение к единой мировой финансово–экономической системе.

Подобное назойливое стремление к «открыванию дверей» не случайно. Дело в том, что фундаментом либеральной доктрины является так называемый принцип «laissez–faire»[160], т.е. полное открытие (в экономическом смысле) всех национальных границ и ликвидация любых барьеров для торговли, передвижения капиталов, рабочей силы и конечно же невмешательство государства в экономику. Фритредеры[161] исходят из того, что чем выше уровень конкуренции, тем динамичнее и свободнее развивается финансово–экономическая система и торговля, а потому более богатыми становятся субъекты глобального финансово–экономического пространства.

Кроме того, в соответствии с либеральной доктриной финансово–экономическая система без границ и таможенных барьеров принуждает организовать международное разделение труда, когда отдельные страны или регионы специализируются на производстве только одного вида продукции, которая для них является наиболее выгодной по затратам, в сравнении с другими странами. При этом каждое государство, участвующее в международном разделении труда, не обременяет себя производством всего спектра необходимой для его населения продукции, а покупает б`ол ьшую ее часть в других странах, где производство является менее затратным.

Схема, доказывающая необходимость международного разделения труда, довольно проста. Либералы исходят из того, что в разных странах существуют разные пропорции между затратами на производство разнообразных товаров. Например, в одной стране, израсходовав единицу ресурсов, можно выработать или один компьютер или две тонны пшеницы, а в другой стране — наоборот: на единицу ресурсов можно выработать или тонну пшеницы или два компьютера. Естественно, что в этой ситуации первой выгодно поменять тонну пшеницы на два компьютера, а второй — компьютер на две тонны пшеницы. Таким образом, каждая страна экономит полторы единицы ресурсов. Естественно, что при таком состоянии дел. в первой стране все ресурсы будут направлены на производство пшеницы, а во второй — на производство компьютеров. Так возникает международное разделение труда. После этого, благодаря свободной торговле происходит обмен товарами, и

Дело в том, что фритредеры, используя схему Рекардо, рассматривают участников специализированного производства в идеале, как равных в своем финансово–экономическом и военно–политическом развитии субъектов. Однако это не так.

Когда Запад «открыл двери» внутренних рынков многих незападных стран, его финансово–экономическое и военно–политическое доминирование было абсолютным. Но если сильный и слабый оказываются в одинаковых условиях борьбы (а экономическая конкуренция — это бескомпромиссная борьба), слабый обречен на гибель. Свободная торговля, которая открывает внутренние рынки национальных государств и снимает все барьеры между их экономическими системами, создавая единый Глобальный Рынок, не только блокирует гармоничное развитие слабых экономик, но и разрушает их. В таких условиях они «ужимаются» до производства только той продукции, в которой на данной территории заинтересованы транснациональные корпорации (ТНК).

Попадая на внутренний рынок незападной страны, которая имеет менее развитую экономику, Запад наводняет его своей продукцией, более качественной и дешевой. Любые попытки национального производителя организовать свое производство и, таким образом, создать ситуацию реальной конкуренции, жестко подавляются могущественными транснациональными корпорациями, основной стратегической целью которых является создание монополий.

Как писал известный американский социолог и экономист Иммануэль Валлерстайн: «Свободного рынка никогда не существовало и не могло существовать в рамках капиталистического мира экономики. Гипотетический свободный рынок — интеллектуальная конструкция, выполняющая такую же интеллектуальную функцию, как понятие движения без трения, функцию стандарта, сравнением с которым измеряют степень отклонения. Капиталисты скорее стремятся максимизировать прибыль на мировом рынке, используя повсюду, где это выгодно и где они в состоянии создать их, легальные монополии и/или иные формы ограничения торговли» [49, с. 75].

Джон Д. Рокфеллер в свое время высказался по поводу конкуренции с поразительной откровенностью: «Конкуренция — это грех». Энтони Саттон весьма доходчиво пояснил мысль Рокфеллера: «Старый Джон Рокфеллер и его собратья, капиталисты XIX века, были убеждены в абсолютной истине: ни одно большое состояние не могло быть создано по беспристрастным правилам laissez–faire. Единственно верный путь к достижению крупного состояния — монополия, вытесняйте конкурентов, уменьшайте конкуренцию, уничтожайте laissez–faire и прежде всего добивайтесь государственной защиты вашего производства, используя податливых политиков и государственное регулирование. Этот путь дает огромную монополию, а законная монополия всегда ведет к богатству» [13, с. 81—82].

Современная экономическая мощь Запада ни одно столетие взрастала, как правило, на насильственно установленной монополии. И на данный момент «конкуренция встречается на рынках довольно редко. Большая часть экономики контролируется огромными корпорациями, которые безраздельно господствуют на своих рынках и поэтому весьма редко сталкиваются с конкуренцией вроде той, что описывается в учебниках по экономике и о которой рассуждают политики в своих речах» [33, с. 18].

Таким образом, можно констатировать, что снятие торговых барьеров и открытие своих внутренних рынков экономически слабыми незападными государствами обрекает их промышленное и сельскохозяйственное производство на гибель под давлением международных монополий, противостоять которым в конкурентной борьбе они не в силах. Покупая же продукцию ТНК и не вырабатывая своей, незападные страны лишаются всякой возможности инвестировать свою национальную экономику, обрекая себя на экономическую отсталость, политическую слабость, развал социальной сферы, упадок науки, культуры и т.д. Поэтому–то для индустриально доминирующей страны свобода торговли — наилучшее условие экономического развития и сохранения своего лидерства. Для страны догоняющего развития свобода торговли, минимум государственного вмешательства в экономику и финансы, монетарное регулирование, — это экономическая смерть и социальная катастрофа. То есть любая страна может подключаться к системе свободной торговли лишь после того, как догонит в своем экономическом развитии мировых лидеров. Известный западный историк экономики Пол Бейроч в одном из своих последних исследований констатировал: «Нет сомнений, что экономический либерализм, навязанный третьему миру в XIX столетии, является важнейшим элементом в объяснении задержки его индустриализации» [33, с. 50].

Как пишет директор российского «Института проблем глобализации» М. Делягин: «Всемерное ускорение и поощрение глобальной интеграции, проповедуемой США и некоторыми другими развитыми странами как универсальный рецепт процветания, равно как и являющийся ее обоснованием либерализм, навязываемый всему миру как идеология этого процветания, в действительности объективно направлены на обеспечение долгосрочного лидерства развитых стран в мировой конкурентной гонке. Они являются столь популярными в этих странах (а благодаря пропаганде — и за их пределами), несмотря на свое интеллектуальное убожество, а зачастую и сомнительность исходных постулатов, в значительной степени потому, что служат действенным оружием в мировой конкурентной борьбе» [50, с. 165].

С ним соглашается и доктор исторических наук, профессор, руководитель Центра международных исследований «ИС–КРАН», академик Академии гуманитарных наук А. Уткин: «Важно отметить заинтересованность в глобализации прежде всего лидеров мировой экономической эффективности — тридцати государств — членов Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в которых живет чуть больше десятой доли человечества, но которые владеют двумя третями мировой экономики, международной банковской системой, доминируют на рынке капиталов и в наиболее технически изощренном производстве. Они обладают возможностью вмешательства в практически любой точке земного шара, контролируют международные коммуникации, производят наиболее сложные технологические разработки, определяют процесс технического образования» [24, с. 42].

Главным заблуждением правительств тех незападных стран, которые решили интегрировать свои финансово–экономические системы в «мировую экономику», является убежденность в том, что этот шаг позволит их народам достичь таких же высот в материальном благосостоянии, каких достигли жители западных государств. Однако они никак не могут понять, что глобальная система «мировой экономики» строилась для того, чтобы создать условия, благоприятствующие процветанию только Запада, ведь она в своей основе предполагает обогащение одних путем экспроприации (в той или иной форме) других. Западный капитализм основывается на предельной поляризации богатства и бедности, ОН НЕ ПРЕДУСМАТРИВАЕТ СЧАСТЬЯ ДЛЯ ВСЕХ, наоборот, он практическим образом постулирует, что кто–то может добиться счастья лишь ценой чьего–то несчастья.

Вот что по этому поводу пишет И. Валлерстайн: «Что касается возможностей национального развития в рамках капиталистической мироэкономики, просто невозможно, чтобы оно реализовалось для всех государств. Процесс накопления капитала требует существования иерархической системы, в которой прибавочная стоимость распределена неравномерно как в пространстве, так и между классами. Более того, развитие капиталистического производства в историческом времени фактически вело к постоянно возрастающей социально–экономической поляризации населения мира (а на самом деле даже ее требовало). …поскольку неравное распределение преимуществ как исторически, так и теоретически постоянно, всякое «развитие» в одной части мироэкономики на самом деле имеет своей оборотной стороной «упадок» или «регресс», либо «слаборазви–тость» кого–то другого. Это было не менее справедливо для 1893 года, чем для 1993 года; более того, про 1593 год можно сказать то же самое. Таким образом, я не говорю, что страна X не может «развиваться» (сегодня, вчера или завтра). Я утверждаю лишь то, что в рамках существующей системы нет пути, двигаясь по которому, могли бы одновременно развиваться все (или хотя бы многие) страны.

Отсюда не следует, что какие–либо страны не могут вводить новые формы механизированного производства или развивать информационные технологии, или строить высотные здания, или создавать какие–то другие внешние символы модернизации. Вообще–то это могут все. Но это не обязательно означает, что страна или, по крайней мере, большинство ее населения будут жить лучше. Состояние страны или населения может фактически ухудшаться, несмотря на видимое «развитие». Вот почему мы говорим теперь об «устойчивом развитии», подразумевая нечто реальное и прочное, а не статистический мираж» [49, с. 214—215].

Эта особенность еще в XIX столетии была четко определена немецком экономистом Фридрихом Л истом (1789–1846), который занимался исследованием особенностей экономического взаимодействия индустриально развитой Великобритании и аграрной Германии, специализировавшейся на производстве зерна в ущерб своей промышленности.

Уже тогда он пришел к заключению, что тотальное установление принципа свободной торговли, предельное снижение таможенных пошлин и максимальная рыночная либерализация на практике усиливает то государство, которое давно и успешно двигается путем рыночного развития, но при этом экономически и политически ослабляет и подрывает то государство, которое развивалось по другим принципам, но затем стало руководствоваться алгоритмами рыночных отношений.

Исходя из этих закономерностей, Лист выступил против классической политэкономии. Он не подвергал критике А. Смита по сути его теории. Он лишь указывал, что эта теория космополитична, что она в принципе игнорирует национальные особенности экономического развития народов мира. Л ист подчеркивал, что навязывание догматических, общих, «естественных» законов всем странам в конечном итоге почему–то оказывается выгодным наиболее развитой стране того времени, родной Смиту Великобритании.

К тому же необходимо отметить, что придерживаться либеральных принципов в экономике и последовательно навязывать их другим странам Англия начала «в 1846 году, после того, как 150 лет протекционизма, насилия и государственного контроля поставили ее далеко впереди любого конкурента. Но поворот к рынку был сделан с существенными оговорками. 40% британского текстиля продолжало поступать в колонизованную Индию, и то же касалось британского экспорта в целом. Британскую сталь не допускали на рынки США очень высокие тарифы, позволившие Соединенным Штатам развивать собственную сталелитейную промышленность. Но Индия и прочие колонии все же были доступными и оставались таковыми, когда британскую сталь изгнали с международных рынков с помощью ценовой политики» [33, с. 52]. Через столетие, после того как под защитой таможенных барьеров окрепла американская экономика, США также принялись навязывать миру либеральную доктрину.

В противоположность ей Лист, предварительно изучив американский опыт протекционизма, выдвинул идею «экономического национализма», которая предусматривает теорию «продуктивных сил» в противовес фритредерской теории «меновых стоимостей».

Продуктивные силы в его понимании — все источники богатства нации. Государство должно проявлять заботу об их развитии, а не о мгновенной выгоде. Ф. Лист считал, что в перспективе выгодно развивать те области экономики, где на данный момент затраты пока еще выше, чем за границей. Развивать, инвестировать — вот единственный путь снижения затрате перспективе. Он подчеркивал, что подобные действия нужно воспринимать лишь как плату за промышленное воспитание нации. Это воспитание стоит значительных усилий всего народа, но вложенные в него средства и силы принесут в будущем достаток и процветание всей нации.

Таким образом, Лист рассматривал протекционизм в качестве средства для достижения прорыва в экономическом развитии. Он исходил из того, что для преодоления отставания необходимы существенные инвестиции в базовые отрасли национальной промышленности. Но обеспечить их можно лишь тогда, когда они в своем развитии будут превосходить конкурирующие сферы производства в Англии. Однако на тот момент Германия в своем экономическом развитии была значительно слабее Великобритании. В связи с этим Л ист сделал закономерный вывод, что на время, пока идет «промышленное воспитание», т.е. модернизация и усиление германской экономики, надо уравнять условия экономической борьбы искусственно — таможенными барьерами. Когда Германия догонит в своем развитии Англию, считал Лист, тогда и присоединится к системе свободной торговли.

Он заметил, что нация тем богаче и могущественнее, чем больше она экспортирует промышленных изделий и чем больше она импортирует сырья. Если экономическая политика государства ориентирована на экспорт сырья, оно никогда не преодолеет свою отсталость и бедность. Соответственно, нужна прямо противоположная политика, которую и стала проводить Германия. Как показала история, благодаря ей она делает мощный экономический рывок и со временем догоняет в своем развитии мировых индустриальных лидеров.

Идеи Фридриха Л иста были также использованы в качестве концептуальной основы своей экономической стратегии современными государствами Азиатско–Тихоокеанского региона. Именно это позволило им стать мировыми лидерами в экономическом развитии. Вот что об этом пишет Ноам Хомский: «Что касается бывших японских колоний, то крупнейшее научное исследование Миссии американской помощи на Тайване обнаружило, что американские советники и китайские планировщики пренебрегли принципами «англо–американской экономики» и разрабатывали «государственно–ориентированную стратегию», опираясь на активное участие правительства в экономической деятельности на острове посредством обдуманных планов и правительственного контроля за их выполнением». <…> …в восточно–азиатских странах, преуспевших на пути экономического развития, «правительство взяло на себя основную ответственность за осуществление экономического роста», отбросив «религию», полагающую, что рынки знают все лучше всех, и прибегнув к вмешательству ради улучшения передачи технологий, относительного равенства, образования и здравоохранения, наряду с промышленным планированием и координацией» [33, с. 46—47].

Того же мнения придерживаются Мартин и Шуманн: «У азиатского бума мало общего с laissez–faire капитализмом большинства стран ОЭСР. Все без исключения растущие экономики Дальнего Востока применили стратегию, от которой Запад в конце концов отказался, — широкомасштабное вмешательство государства на всех уровнях экономической деятельности. Вместо того чтобы позволить вести себя, как ягнят, на бойню международной конкуренции, как это сделала Мексика, драконы управляемого государством экономического строительства разработали богатый инструментарий, с помощью которого они держат развитие под контролем. Интеграция в мировой рынок для них не цель, а средство, которым они пользуются осторожно и по зрелом размышлении.

Во всех быстрорастущих экономиках Азии степень открытости внешнему миру подчиняется принципу авианосца, изобретенному японцами. Высокие пошлины в сочетании с техническими требованиями блокируют импорт во всех отраслях экономики, где, по мнению планировщиков, фирмы их страны слишком слабы, чтобы противостоять международной конкуренции, и где они хотят защитить существующие уровни занятости. И наоборот, правительства и органы государственной власти поддерживают экспортное производство всеми средствами — от налоговых скидок до бесплатного предоставления инфраструктуры. Важным элементом данной стратегии является манипулирование обменным курсом. Все азиатские страны копируют эту японскую модель и с помощью интервенций центрального банка искусственно поддерживают курс своей валюты на уровне более низком, чем это соответствует реальной покупательной способности внутри страны. При этом, в соответствии с официальными обменными курсами, заработки в Юго–Восточной Азии в среднем составляют одну сороковую от того, что получают жители Западной Европы, но при сопоставлении покупательных способностей они эквивалентны одной восьмой. <…>

Для повышения общего профессионального уровня населения правительства всех стран вкладывают значительную часть бюджета в создание эффективной системы образования.

Там, где этого недостаточно, передача технологий обеспечивается дополнительными лицензионными и патентными соглашениями. Требования относительно доли местных предпринимателей в производстве для мирового рынка гарантируют, что значительная часть прибылей остается в стране и вкладывается в развитие национальных компаний. <…> Все эти начинания направлены на достижение общего результата: правительства сохраняют экономический суверенитет и следят за тем, чтобы и местный, и иностранный капиталы служили определенным политическим целям. Тех, кто не сотрудничает, выставляют за дверь [2, с. 193–194].

В условиях же торжества либеральной доктрины та производственная отрасль, которую не упраздняет в слаборазвитой незападной стране открытие ее внутреннего рынка, как правило, оказывается не в руках местного национального производителя, а под контролем транснациональных корпораций. То есть, иначе говоря, Запад, благодаря глобализации, «вычищает» незападные страны от их собственных экономических инфраструктур[162], а на освобожденном пространстве размещает свои предприятия, которые благодаря низким местным затратам на производство получают максимальные прибыли. Однако создаваемый таким образом капитал не остается в данной стране, чтобы работать на нее (по причине отсутствия полноценной экономики, лишенной инвестиционной привлекательности), а направляется туда, где существуют условия для получения максимальных прибылей от инвестиций.

В такой ситуации незападные страны оказались фактически в состоянии полной беспомощности. Лишившись экономической самодостаточности, они де–факто утратили политическую независимость, став марионетками в руках могущественных транснациональных финансово–политических кланов. Всякая попытка любого правительства (как на Западе, так и за его пределами) преодолеть эту ситуацию наказывается с помощью политического или экономического прессинга, либо военной силы западных государств, которые, как уже было сказано, стали эффективным инструментом транснациональной олигархии, при помощи которого она защищает свои узкокорпоративные интересы. Вот что по этому поводу пишет британский профессор Зигмунт Бауман: «Международный капитал, если так можно сказать, кровно заинтересован в слабых государствах, т.е. в таких, которые слабы, но все же остаются государствами. Преднамеренно или подсознательно, межгосударственные институты в их существующем виде последовательно вынуждают всех своих участников или зависимые от них государства систематически разрушать все, что способно замедлить свободное движение капиталов и ограничить свободу рынка. Широко распахнутые ворота и отказ от всяких помыслов о самостоятельной экономической политике являются предварительным условием получения финансовой помощи от мировых банков и валютных фондов. Слабые государства — это именно то, в чем новый мировой порядок (подозрительно похожий на новый мировой беспорядок) нуждается для своего поддержания и воспроизведения. Слабые государства легко могут быть низведены до полезной роли местных полицейских участков, обеспечивающих тот минимальный порядок, который необходим бизнесу, но при этом не порождающих опасений, что они могут стать эффективным препятствием на пути свободы глобальных компаний» [3, с. 107]. Подводя итог, он резюмирует: «Экономический, военный и культурный аспекты суверенитета — все три его основы — сегодня подорваны. Утратив способность ограничивать себя в экономическом отношении, охранять свою территорию, поддерживать собственную идентичность, современные государства все больше превращаются в судебных приставов и полномочных представителей тех сил, которых они уже не могут контролировать политически» [3, с. 240—241].

Вот как определяет роль глобализации в западных странах адъюнкт–профессор Иллинойсского университета Роберт У. Макчесни: «Неолиберализм — это политика, посредством которой относительно небольшая группа лиц, руководствуясь своими частными интересами, оказывается в состоянии поставить под свой контроль большую часть социальной жизни, причем она использует этот контроль с целью увеличения своей личной выгоды. …в последние два десятилетия неолиберализм выступал в роли политико–экономической тенденции, господствующей в мире и принятой политическими партиями центра, а также многими представителями как традиционно левых, так и правых сил. Эти партии и осуществляемая ими политика представляют непосредственные интересы чрезвычайно богатых инвесторов и менее тысячи крупных корпораций» [33, с. 9].

Парадоксальность ситуации, в которой оказался мир благодаря глобализации, заключается в том, что от нее ничего не выигрывают и народы «золотого миллиарда». Свободная циркуляция в масштабах всего мира денег и возможность беспрепятственно перемещать производственные структуры с целью сокращения затрат заставляют как промышленников, так и финансистов выводить производства и капиталы из стран, в которых они были созданы. Иначе говоря, пользуясь принципом получения наибольшей прибыли, как всеопределяющим принципом, промышленность и капитал начали игнорировать интересы нации, которая их создала. В условиях глобализации они стали транснациональными, т.е. в значительной степени самодостаточными, подчиняя свое функционирование лишь цели собственного безграничного роста. Более того, этой цели они подчинили и человека как такового, благодаря интеллектуальной и физической энергии которого они существуют. Таким образом, возникла парадоксальная ситуация, при которой не финансы и экономика обеспечивают существование человечества, а человечество обеспечивает существование финансов и экономики.

В связи с этим как промышленное производство, так и капитал уходят из западных государств в страны «третьего мира», где производственные затраты на несколько порядков ниже, чем на Западе, а финансовые условия позволяют осуществлять фантастические по своим прибылями фондовые спекуляции. Таким образом, в странах «золотого миллиарда» под воздействием процессов глобализации происходит структурная деформация национальных экономик, когда там остаются лишь высокотехнологические стратегические производства, которым западные правительства, в соответствии с необходимостью сохранения стратегического доминирования, не позволяют покидать территорию своих государств, а почти все другое реальное производство оказывается за границей. Так, например, по данным агентства Bloomberg, уровень безработицы в Германии в январе 2005 года составил. 11,4%. В последний раз такие показатели экономика ФРГ демонстрировала после поражения во Второй мировой войне. При этом темпы экономического роста Германии в течение ближайших четырех лет могут достичь наивысших показателей. Индекс экономического роста за январь 2005 года, по оценкам Еврокомиссии, достиг 98,4 пункта и вырос на 1,6 единицы. Это рекордный показатель за последние три года. Одним из факторов успеха немецких корпораций и экономики в целом специалисты называют сокращение расходов на персонал. Местная рабочая сила играет все меньшую роль в экономике стран ЕС. Успех транснациональных корпораций обеспечивают гастарбайтеры.

В условиях глобализации предприятия оставшиеся на территории США и Европы могут поддерживать конкурентоспособное производство лишь за счет минимизации прав и привилегий широких народных масс: уменьшая зарплаты («кража зарплат», как это называет Союз австрийских профсоюзов), вводя более длинное и флексибельное[163] рабочее время, ухудшая условия труда, свертывая социальное обеспечение. Все это в конечном итоге радикально снижает уровень жизни большей части населения западных стран. Все эти шумные акции так называемых антиглобалистов вызваны отнюдь не желанием остановить разграбление стран третьего мира, а обусловлены стремлением средних социальных слоев Запада сохранить свою долю прибыли от экспроприации незападного мира (в виде достаточно высокого уровня жизни и потребления), которую им не хочет выделять в условиях глобализации западная финансово–политическая элита. Вот как эту ситуацию описывают Мартин и Шуманн: «Перемещение производства в более благоприятные зоны, упрощение его структуры, массовые увольнения — все это говорит о том, что высокопроизводительная и высокотехнологическая экономика оставляет обществу всеобщего благоденствия все меньше рабочих мест и делает его потребителей лишними людьми. Назревает экономическое и социальное потрясение неслыханных масштабов. Везде, где товары или услуги свободно продаются через границы, — в производстве автомобилей или компьютеров, химии или электронике, телекоммуникациях или почте, розничной торговле или финансах, — работников неотвратимо засасывает трясина обесценивания труда и рационализации. Всего за три года, с 1991 по 1994, число рабочих мест в западногерманской промышленности сократилось более чем на миллион. И это притом, что в Германии дела обстоят сравнительно неплохо. В других странах ОЭСР, организации 23 богатых индустриальных государств и 5 их более бедных соседей, число хорошо оплачиваемых рабочих мест сокращается еще быстрее. Сейчас, в 1996 году, в странах ОЭСР безуспешно ищут работу уже свыше 40 млн.человек. Во всех наиболее экономически развитых странах мира — от Соединенных Штатов до Австралии, от Великобритании до Японии — массовое процветание быстро исчезает» [2, с.142—143].

Но не менее важным следствием глобализации является то, что, теряя из–за оттока капитала и деиндустриализации свою материальную и финансово–экономическую самодостаточность, западные национальные государства, вслед за незападными, превращаются в своеобразный механизм реализации решений, принимаемых некими частными лицами вне стен правительственных учреждений.

Как отмечает А. Уткин: «Экономическая логика в ее неолиберальном варианте требует денационализации экономики посредством создания транснациональных сетей производства, торговли и финансов. В этой экономике «без границ» национальные правительства становятся простой прокладкой между постоянно растущими областями индустрии» [24, с. 47].

Роланд Бубик в статье «Глобализация рынков» (JUNGE FREIHEIT, 40/95) замечает, что организационная модель, обеспечивающая баланс между интересами большого бизнеса и государства, была разрушена в ходе процесса глобализации. Крупные предприятия развились до уровня глобальных производственных структур, которые рассчитывают действие главных факторов (работа, сырье, энергия, капитальная стоимость, инфраструктура) для всякого единичного производящего компонента на уровне всемирного масштаба, осуществляя само производство там, где это экономически наиболее выгодно. Национально ограниченное пространство (начальное условие применения самой неолиберальной экономической политики) преодолевается расчетами глобального характера. Носители политических решений сохраняют за собою в области экономической, социальной политики и обеспечения трудоустройства населения уже сугубо маргинальное поле влияния.

Субъекты мировой экономики не являются более обычными «народными хозяйствами», которые функционируют на основе разделения труда по принципу компаративных затратных льгот. Глобализация размывает все границы, и даже культурные особенности («идентичности») исчезают с феноменальной скоростью. Народ, как политически управляемое своим правительством единство, полностью устраняется. Его место занимают Всемирная торговая организация, мировой рынок и мировая экономика. Соответственно лояльность руководителей предприятий проявляется теперь не в отношении национального государства, а транснациональных «концернов». Между большими промышленными предприятиями и государством больше не существует национального консенсуса, который основывается на соединении необходимого уровня развития экономики с необходимым уровнем занятости населения.

Это все привело к тому, что капитал и производство отделились от народов, которые их создали, и национальных интересов, которым они до этого времени служили. Данный феномен связан, прежде всего, с тем, что западные государства уже не способны контролировать слишком мобильные капиталы и производства в рамках глобальной мировой финансово–экономической системы, «…капитал уже в беспрецедентной степени стал экc территориальным, невесомым, компактным и неприкованным к одному месту, — делает вывод Зигмунт Бауман, — а достигнутый им уровень пространственной мобильности вполне достаточен для шантажа привязанных к определенной местности политических институтов с целью заставить их отказаться от выдвигаемых претензий. Угроза капитала порвать местные связи и сняться с насиженного места (пусть даже не выраженная в словах, но лишь просто угадываемая) представляет собой нечто такое, с чем любое ответственное правительство должно всерьез считаться и корректировать в соответствии с этим свои действия» [3, с. 32].

Ярко иллюстрирует это тот факт, что современное западное государство на данный момент не способно должным образом взимать налоги с мощных транснациональных корпораций. Например, корпорация Simens (оборот 94 млрд.немецких марок) заплатила за 1996 календарный годлишь 709 млн.в качестве прогрессивного налога, тогда как в 1991 году, например, при 73–миллиардном обороте этот налог составил 1,6 млрд.немецких марок [51]. «Мы стараемся закладывать расходы там, где самые высокие налоги, т.е. внутри страны», — откровенно объясняет финансовый директор BMW ФолькерДоппельфельд. Аналитики данного сектора подсчитали, что таким путем с 1989 по 1993 год корпорация «сберегла» от выплаты государству более миллиарда марок» [2, с. 261].

Вот как налоговую недосягаемость описывают Мартин и Шуманн: «Систематически используя различия между налоговыми системами разных стран, они минимизируют общую налогооблагаемую сумму. Простейший метод — это то, что эксперты называют «трансфертным ценообразованием», которое основано на взаимодействии зарубежных филиалов и отделений. Торгуя друг с другом полуфабрикатами, услугами или даже просто лицензиями, такие фирмы могут указывать в ведомостях взаиморасчетов заоблачные цены. При этом расходы активных международных компаний всегда наибольшие там, где максимальны налоговые ставки, тогда как филиалы, действующие в офшорных зонах или регионах с низким уровнем налогообложения, всегда извлекают непомерные прибыли, даже имея единый офис с факсом и парой сотрудников» [2, с. 262].

В связи с этим они делают закономерный вывод: «Демократически избранные правительства больше не принимают решений об уровне налогов; теперь люди, направляющие потоки капиталов и товаров, сами устанавливают размер вклада, который они согласны внести в расходы государства» [2, с. 265]. С ними абсолютно согласен и 3. Бауман, который пишет: «Сегодняшние суверенные государства мало что могут предпринять (а их правительства почти и не рискуют этого делать) ради противостояния давлению глобализованных капитала, финансов и торговли (в том числе и торговли в области культуры). Если граждане потребуют от своих руководителей восстановить прежние правила приличия и нормы справедливости, правительства большинства стран вынуждены будут заявить, что не могут ничего сделать, ибо опасаются «отпугнуть инвесторов», тем самым поставив под угрозу [рост] валового национального продукта и соответственно благополучие как страны, так и всех ее граждан. Правительства заявят, что правила игры, в которой вынуждены участвовать, уже установлены (и могут быть произвольно изменены) силами, на которые они почти или вообще не могут повлиять» [3, с. L1II–L1V].

Не менее важным фактом является то, что увод финансовых средств из одной страны отнюдь не означает, что они обязательно окажутся в другой и начнут на нее работать. Так называемый «отток капитала», как правило, происходит в «никуда», называемое офшорами. Именно там, вне досягаемости национальных правительств, происходит колоссальная концентрация денежных ресурсов, стекающих туда со всего мира. На планете существуют сотни офшорных центров, где разнообразные финансовые структуры управляют своими капиталами таким образом, чтобы полностью избежать налогообложения или, в крайнем случае, свести его к минимуму. Изданный моментлидером среди офшорных зон являются Каймановы острова в Карибском море, имеющие статус «зависимой территории» британской короны. Изданной территории (в 14 квадратных километров), где проживает всего 14 тысяч человек, зэрегистрировзно 500 банков. По статистике МВФ, в офшорных зонах сосредоточено около 2 триллионов долларов США.

Больше того, уже не является тайной, что в правительстве любой запздной страны каждая мощная транснациональная финансово–политическая группа имеет свои квоты на государственные должности в зависимости от того, чей претендент победил на очередных выборах. То есть, теряя свою независимость и самодостаточность, национальное государство становится инструментом транснациональной олигархии. В связи с этим американец В. Райнек в журнале СМО «Foreign Affairs» откровенно заявил о том, что национальное государство «утратило монополию на внутренний суверенитет» [52, с. 137].

Вот как изложил логику этой тенденции доцент кафедры Народного хозяйства и политики в Экономическом университете Вены доктор Фридрих Ромиг: «Однажды руководящий менеджер одной из ведущих международных нефтяных фирм сказал автору этих строк: «Крупнейший и сильнейший международный концерн все же пока слабее даже самого слабого государства». Ведь концерн зависит от государственных решений и концессий, к примеру — в нефтедобыче, проведении нефтепроводов, переработке и перевозках нефти. Чего же такой концерн может пожелать большего, как не разрушения государства в интересах собственной власти и аккумулирования капитала? Именно с разрушением государства впервые возникает чистое, радикально–капиталистическое «мировое торговое сообщество», не знающее более иных целей, кроме как прибыли, накопления капитала и власти. В стороне остаются человек, нация, культура и окружающая среда» [51].

Таким образом, глобализация обеспечивает не только самодостаточность международных финансово–промышленных кругов, но и их господство над национальными правительствами, что превращает транснациональную олигархию в единственный источник политической и экономической власти в масштабах всего мира.