Глава 15 Последние приготовления

Глава 15

Последние приготовления

Позднее Рэнд говорила, что, несмотря на распростершуюся над планетой мрачную тень войны, теперь началось лучшее время в ее жизни. На момент, когда ей был определен крайний срок, главные части романа все еще не были написаны, и она не хотела ударить в грязь лицом перед новым издателем. Если бы это произошло, следующего шанса могло уже не быть никогда. Она засела за работу с многократно усиленным энтузиазмом, настроившись на рывок, который изменит культурный ландшафт Америки.

На протяжении всей своей жизни Рэнд демонстрировала завидную работоспособность, которой мало кто мог похвастаться. Однако это касалось исключительно интеллектуальной деятельности, в то время как свойственная ей еще в юности физическая инертность не покидала ее никогда. Она избегала физических упражнений, быстро набирала вес, и ей не хватало выносливости, чтобы работать столько, сколько она считала необходимым. В 1942, чтобы сделать свою деятельность еще более эффективной, Рэнд начала принимать амфетамины. Вероятнее всего, то был бензедрин, который, будучи относительно новым явлением на рынке, был легко доступен в виде пилюль, купить которые можно было по рецепту врача. В небольших дозах амфетамины могут повышать настроение и самооценку, придавать энергию и обострять умственную активность, подавлять аппетит и позволять в течение длительного времени обходиться без сна. Однако спустя некоторое время, или при неправильной дозировке, их применение приводит к перепадам настроения, неконтролируемым эмоциональным всплескам и паранойе. Впрочем, таким проявлениям Рэнд была подвержена и без помощи химии. В течение последних нескольких месяцев работы над романом препарат сыграл свою роль: в сочетании с несгибаемой волей к победе над обстоятельствами и возрожденной надеждой, прием амфетаминов позволял ей писать днем и ночью. Порой она и вовсе не ложилась спать – работала двое, а то и трое суток напролет и, вздремнув совсем немного, вновь принималась писать. Однажды она провела за работой тридцать часов подряд, прерываясь лишь для того, чтобы поесть – еду ей готовили Ник и Фрэнк.

Рэнд продолжала писать от руки и вслух читала написанное братьям О’Коннор, которые время от времени предлагали ей вставить в текст какие-либо американские выражения или идиомы. Потом она перепечатывала свои новые страницы на машинке, вставляя туда поправки, внесенные мужем и деверем. Также Айн часто консультировалась с Изабель Патерсон, в основном – по поводу произносимых ее героями монологов. В числе предложений внесенных Патерсон был совет исключить из произведения любые отсылки к фигурам Гитлера и Сталина, нацизму, фашизму – к любым проявлениям современной истории. «Тема твоей книги простирается намного шире, чем политика текущего момента», – сказала ей Патерсон. Это была замечательная рекомендация, и Рэнд воспользовалась ею не только в «Источнике», но также и в трехтомном романе «Атлант расправил плечи». Стоящая за пределами времени, почти мифологическая атмосфера этих книг, несомненно, является одной из причин их непреходящей популярности.

Неоценимую помощь в вычитке новых страниц по мере того, как они появлялись из ее печатной машинки, оказывал Ник О’Коннор. Когда рабочие часы подходили к концу, он садился рядом и обсуждал с ней то, что было сделано за день. Хоть она и дорожила понимающим отношением Фрэнка к ее взглядам и намерениям, Рэнд все же в большей степени ценила более тонкую реакцию Ника, который мог оценить большее количество нюансов сюжета, характеров персонажей, литературной техники и, что особенно важно, стиля. Понимание американских идиом все еще было одним из ее слабых мест. По словам подруги О’Конноров, Миллисенты Паттон, Ник утверждал, что он даже написал часть диалогов романа. Паттон добавляла, что Ник однажды показал ей несколько страниц со своими дополнениями. Его поправки в значительной степени касались юмора – самой Рэнд было трудно понять, что может гарантированно заставить американцев смеяться.

Четвертого июля 1942 она приступила к написанию четвертой, заключительной части «Источника». Она начинается с рассказа о юноше, который недавно закончил колледж и мечтает стать композитором. Юноша находится на территории прекрасного летнего курортного комплекса, расположенного в штате Пенсильвания. Этот комплекс еще не сдан в эксплуатацию, не обжит и выглядит просто потрясающе в своей первозданной красоте. Его спроектировал и построил Говард Рорк. Глядя на маленькие стеклянные домики, похожие на драгоценные камни, на сады, раскинувшиеся поверх каменных уступов, молодой человек понимает, что архитектура – это своего рода застывшая музыка, высеченная в камне, и это впечатление вдохновляет его на то, чтобы продолжать следовать собственному призванию – во многом это сродни тому, как сама Рэнд когда-то черпала вдохновение в творчестве Виктора Гюго. Рорк и его рабочие провели несколько месяцев, создавая этот курорт. Строительство финансировалось мошенниками, конечной целью которых был крах проекта. Однако после своего открытия, уже в первый сезон работы, курорт обрел феноменальный успех.

В этот момент она впервые подвергла книгу серьезным изменениям, которые отражали ее интеллектуальный рост. В финальной части романа, названной в честь Говарда Рорка, Рэнд намеревалась возвести этого персонажа на пьедестал и воздать ему почести. Воплощая в жизнь решение, придуманное ею несколько лет назад, Рэнд описывала создаваемый Рорком по заказу Китинга проект жилой застройки, получивший название Кортланд. Рорка привлекает проблема дешевого общественного жилья, но он понимает, что его никогда не выберут для создания такого проекта. Он позволяет Китингу использовать его дизайн – но лишь при том условии, что здание будут построено в точности так, как он его спроектировал. Однако – поскольку Кортланд является государственным проектом, много кто имеет право вносить в него коррективы. Здание строят, взяв за основу дизайн, разработанный Рорком, но добавляют к нему также ряд элементов, созданных другими архитекторами. Потрясенный этим, Рорк однажды ночью взрывает здание при помощи динамита. Доминик Франкон принимает его сторону и наконец готова любить его открыто.

Здесь Рэнд задействовала один из своих любимых сюжетных ходов: судебный процесс, во время которого читателю преподносятся критические и философские суждения. Изначально она планировала, что защиту Рорка в суде будет осуществлять специально для этого вызванный с заслуженного отдыха уважаемый адвокат. Но теперь, приближаясь к завершению романа, решила, что Рорк будет представлять свои интересы самостоятельно и сам за себя ходатайствовать. Это был прием в голливудском стиле, вводивший в этот, в основном весьма реалистичный роман, нотку неправдоподобности. Однако выдвижение Рорка на роль собственного защитника имело решающее значение для выражения вновь обретенного Рэнд восхищения по отношению к «среднему американцу». Среди тщательно отобранных присяжных, которым предстоит судить гениального архитектора, представлены как интеллектуалы, так и люди физического труда. В их число входят: «два представителя индустриальных концернов, два инженера, математик, водитель грузовика, каменщик, электрик, садовник и трое фабричных рабочих». Некоторые из них являются людьми исключительных достижений, но большинство – простые и безвестные труженики. Рэнд поясняет, что они – трудолюбивые люди, которые многое повидали в жизни. Если жюри присяжных прислушается к аргументам, которые выдвигает Рорк, значит, эти люди продемонстрируют свою способность распознать настоящий гений – и воздать ему по заслугам.

Однако первым делом им приходится выслушать изложение жизненной философии Рэнд. Рорк начинает с исторического экскурса, утверждая, что все важные достижения человечества были сделаны творцами, которые стояли особняком от общества и опережали свое время. Точно так же, как Рэнд подчеркивала в своем «Манифесте», Рорк объясняет присяжным, что творчество неразрывно связано с индивидуализмом: «Эту творческую способность нельзя отдать или получить, ее нельзя разделить с кем-нибудь или позаимствовать у кого-нибудь». Она принадлежит конкретному отдельному человеку». Он помещает правительственное вмешательство в его проект в плоскость глобального противостояния коллективизма и индивидуализма и повторяет мысль Рэнд о том, что добро проистекает из независимости, а зло – из зависимости. В этих рамках личное решение Рорка стоит превыше прав правительства, будущих жильцов или каких-либо еще заинтересованных сторон – потому что «целостность творческой работы человека имеет большее значение, чем любые благотворительные начинания».

Идя по стопам «Манифеста», речь Рорка, тем не менее, включает в себя и новую тему, которая стала одной из визитных карточек Рэнд, а именно – зло, присущее альтруизму В первых рабочих заметках, касающихся этого романа, Рэнд подвергала нападкам христианскую этику, но теперь она обрушилась с критикой на альтруизм. В своей речи Рорк называет «секонд-хендеров» проповедниками альтруизма, который он определяет как «доктрину, требующую, чтобы человек жил ради других и ставил их интересы выше собственных». Истоки того, что Рэнд переключилась с христианства на альтруизм, неясны – но, думается, тут могли сыграть роль ее беседы с философски подкованной Изабель Патерсон. Вне зависимости от того, при каких обстоятельствах Рэнд подхватила этот термин, смысл, который она в него закладывала, отражает то, как трансформировались и конкретизировались в течение лет, идеи, с самого начала заложенные в философскую подоплеку романа. Ранее она видела в «секонд-хендерах» беспринципных карьеристов. Теперь, будучи переведенной в плоскость альтруизма, эта идея существенно расширилась, позволяя Рэнд поместить своих персонажей в значительно более масштабную философскую и нравственную вселенную. Изображении доктрины альтруизма в качестве злого начала явилось логическим продолжением ее апологии эгоизму и стало последним штрихом нравственного переворота, свершившегося в сердце романа «Источник».

Наряду с творчеством, речь Рорка также является одой разуму – еще одной теме, которая начала становиться важной для Рэнд. Здесь снова проявилось влияние Патерсон, которая постоянно разглагольствовала о важности логического мышления и тех опасностях, которые несет иррациональность. В «Манифесте» не упоминались рациональность или концепция разума, но речь Рорка восхваляет «рассуждающий ум» и «мыслительный процесс». В некоторых моментах Рорк отделяет мышление от творчества, в другие – сводит их вместе, говоря своей аудитории: «Кодекс творца построен из нужд рассуждающего разума, который позволяет человеку выживать». Он всегда возвращается к отправной точке, которая состоит в том, что права личности должны цениться выше, чем интересы общества.

Впечатленные выступлением Рорка, присяжные единогласно голосуют за то, чтобы оправдать подсудимого. Таким образом Рэнд вновь подтверждает свою веру в житейскую мудрость, свойственную свободным в своих суждениях независимым американцам. Несмотря на то, что ни один из присяжных не является творческим гением исторического масштаба, как Рорк, Рэнд ясно дает понять, что они могут разделить его славу – просто понимая и подтверждая принципы индивидуализма.

После описания судебного процесса Рэнд принялась наскоро сводить вместе сюжетные линии своей истории. На страницах, предшествующих суду, она весьма подробно описывает тяжелое испытание обрушившееся на Гайла Уинанда. Еще недавно ощущавший себя всемогущим магнатом, Уинанд унижен тем фактом, что ему не удается защитить Рорка при помощи своих таблоидов. Разрушив Кортланд, Рорк оказался под перекрестным огнем народного гнева, и читатели начали отказываться от изданий Уинанда после того, как тот принял сторону архитектора. На протяжении долгого времени Уинанд верил, что только он создает общественное мнение, но теперь он понял, что на самом деле общество является его хозяином, а не наоборот. И он отказывается от своих истинных убеждений, меняет курс на противоположный и начинает атаковать Рорка при помощи своей основной газеты, The Banner. Можно сказать, что его судьба наиболее трагична среди всех героев книги, поскольку, в отличие от Тухи и Китинга, Уинанд является «человеком, который мог бы стать» настоящим индивидуалистом – но не стал им. В заключительных сценах романа Уинанд заискивает перед Рорком, пытаясь добиться его расположения. Он даже когда заказывает проект и строительство здания для своей медиа-империи. Когда история подходит к концу, одинокий и опустошенный, Уинанд понимает, что его стремление к власти ничего ему не принесло.

Свою грандиозную рукопись Рэнд увенчала традиционным голливудским хэппи-эндом. Доминик – к этому моменту уже миссис Говард Рорк – прибывает на строительную площадку небоскреба Уинанда. Она поднимается на лифте по боковой стороне здания и смотрит вверх, чтобы увидеть «солнце, небо и фигуру Говарда Рорка». Заключительные слова романа были напечатаны аккурат накануне установленного издателем дедлайна.

Но самое сложное было еще впереди. И Рэнд, и ее редактор Огден понимали, что рукопись чересчур длинна. Рэнд хотела сперва дописать роман – и лишь после этого начать его вычитывать и редактировать. На это у нее было всего несколько месяцев, поскольку Bobbs-Merrill намеревались издать «Источник» весной 1943. Отчаянно желавшая вновь вернуться на бумагу, Рэнд оставила в стороне свою обычную нелюбовь к редакционным советам и приняла ряд поправок, предложенных Огденом. Одной из самых значительных была смена названия книги. Рабочим названием, которое использовала Рэнд, было «Жизни из секонд-хенда». Когда Огден указал на то, что таким образом она скорее выводит на передний план своих злодеев, нежели героев, Рэнд согласилась с тем, что название следует заменить. Она предложила назвать роман «Исток» (The Mainspring), но книга с таким заглавием как раз недавно появилась на рынке. Словарь синонимов подсказал ей слово «Источник» (The Fountainhead), которое, стоит отметить, ни разу не встречается в тексте романа.

В течении этих последних безумных нескольких месяцев Рэнд также изменила образ Говарда Рорка и его биографию. В частности, она решила убрать из книги персонаж Весты Даннинг, в которую был влюблен Рорк до встречи с Доминик. Сцены общения Рорка с Вестой были в числе первых, написанных Рэнд в 1938. Близкий по духу к самым первым героям Рэнд, ранний Рорк был холоден и жестокосерден, демонстрируя подчеркнутое безразличие в своем обращении с Вестой. Вымарав эти сцены в начале 1943, Рэнд смягчила характер Рорка, сделав его менее мизантропичным и более героическим. Удаление линии Весты также сделало рукопись менее объемной, а характер Рорка – менее сложным, что позволило ему более резко выделиться в качестве идеализированной фигуры.

Но даже теперь отношения Рорка с женщинами оставались одной из наиболее проблемных частей книги. Зачастую, когда Рэнд изо всех сил пыталась изобразить вещи, замышляемые ею как нечто героическое, получалось описание персонажей, эмоционально холодных и состоящих друг с другом в отстраненных и деструктивных отношениях. Несмотря на то, что страсть, которую они питают друг к другу, является всепоглощающей, герои романа в некотором смысле по-настоящему друг с другом не связаны. Друзья лучше всего ощущают родство своих душ в тишине, поскольку им кажется, что в такие моменты они по-настоящему понимают друг друга. Любовники держат друг друга не за руки, а за запястья. И, наконец, в книге присутствует печально известная сцена изнасилования.

Как и в случае с пьесой «Ночью 16-го января», великая страсть в романе «Источник» начинается с насилия. Первые встречи Доминик и Рорка заряжены сексуальным напряжением. Они знакомятся во время работы Рорка в каньоне отца Доминик. Девушка просит, чтобы Рорк заменил мраморную плиту в ее спальне. Эту плиту она предварительно намеренно поцарапала. Заметив ее уловку, Рорк разбивает мрамор, после чего присылает для замены другого человека. В следующий раз она встречает Говарда, катаясь на лошади, и спрашивает, почему он сам не пришел устанавливать плиту. Возмущенная его ответом, Доминик бьет Рорка по лицу жокейским стеком. Спустя несколько дней архитектор влезает ночью в окно ее спальни и овладевает девушкой. Немного погодя автор подчеркивает: даже несмотря на то, что Доминик сопротивлялась, происходящее было для нее вещью желанной и приятной. Сама Рэнд давала противоречивые объяснения этой садомазохистской сцены. Это не было настоящим изнасилованием, настаивала она в разговоре с кем-то из своих почитателей, после чего назвала произошедшее между Рорком и Доминик «изнасилованием по приглашению». Рискованная для своего времени, сцена изнасилования стала одной из самых популярных и обсуждаемых частей книги.

Также Рэнд решила тщательно вычистить рукопись от остатков былого влияния философии Фридриха Ницше. В первой версии романа она предваряла каждую из четырех частей каким-нибудь афоризмом из его труда «По ту сторону добра и зла». Теперь она убрала эти эпиграфы, а также вымарала несколько прямых аллюзий на Ницше, присутствовавших в тексте романа. Но все же она не смогла удалить из «Источника» все то мстительное презрение, которым были пронизаны более ранние ее работы. Ее старый страх перед толпой особенно ярко проявляется в тех фрагментах романа, которые касаются Тайла Уинанда. Однажды ночью, обуреваемый отчаянием, он идет по улицам Нью-Йорка, и его горькие чувства обостряются, когда в ноздри газетного магната врываются запахи подземки, «множества людей, спрессованных, как сельди в бочке, так, что ни дохнуть, ни пошевелиться».

«Я тот, кто хотел власти, – размышляет Уинанд. – Но теперь я не властитель, я слуга безликих господ – этой женщины, стоящей, широко раздвинув жирные белые колени, на ступеньке старого дома, этого толстяка, с трудом вытаскивающего грузное пузатое тело из такси перед большим отелем, этого коротышки, потягивающего пиво перед стойкой бара, женщины, вытряхивающей запятнанный матрас из окна многоквартирного дома, таксиста, остановившегося на углу, дамы с орхидеями, напившейся в кафе на углу, беззубой женщины, торгующей жевательной резинкой, мужчины, прислонившегося к двери казино. Все они мои повелители». Его понимание собственного места в жизни идет рука об руку с отвращением по отношению к этим окружающим людям, которые «не могут ничего создать». Далее в тексте Рэнд пытается сбалансировать подобные описания путем позитивного изображения жюри присяжных – но ее презрительные проявления, все же, делают повествование более цветистым.

Контраст с прочими современными Рэнд произведениями, провозглашавшими торжество индивидуализма наглядно демонстрирует, насколько инновационным был «Источник». Элитизму и популизму всегда было очень сложно сосуществовать в сфере защиты нерегулируемого капитализма. Например, «Мемуары лишнего человека» Альберта Нока пронизаны высокомерным презрением к простому человеку. В то же самое время, противники Нового курса настаивали, что люди, если их оставить в покое, смогут достойным образом выстроить собственную судьбу. Они прославляли «забытых людей», простых работяг, которые строили декорации своей жизни без всякого вмешательства со стороны правительства. Приверженцы политики невмешательства пели осанну как элитным привилегиям, так и простому, самостоятельно обеспечивающему себя человеку.

В «Источнике» Рэнд сумела ловко обойти это противоречие и избежать фатального либертарианского элитизма в своей нравственной теории. При всем своем бахвальстве, эта теория выглядела достаточно успокаивающей. Рорк говорит присяжным: «Степень способности может варьироваться, но основной принцип остается неизменным; степень независимости человека, его инициативности и личной любви к своей работе определяет его талант как работника и его ценность как человека». Таким образом, к «элите», о которой говорит Рэнд, может присоединиться каждый – просто любя свою работу. Вместо того, чтобы говорить о богатстве, она говорит о независимости, обходя таким образом вопрос о принадлежности к некоему конкретному социальному классу.

Но даже не связывая либертарианскую идею с традиционно присущим ей элитизмом, «Источник» делает схожее заявление: гуманизм является не более чем орудием сил, рвущихся к власти. Такая идея не была чем-то новым для времени, видевшего рождение двух новых тоталитарных режимов. В вышедшем в 1940 году фильм Альфреда Хичкока «Иностранный корреспондент» лидер британской Партии мира показан немецким агентом, скрывающим свои дьявольские планы под ширмой пацифизма. Изабель Патерсон также поднимает этот вопрос в одной из глав своей знаменитой книги «Бог из машины», метко озаглавленной «Гуманитарий с гильотиной». Позднее Рэнд заявляла, что идею этой главы подсказала своей подруге именно она, но Патерсон решительно отрицала это. Нет никаких поводов сомневаться в том, что Патерсон действительно верила в нравственность своекорыстия до того, как познакомилась с Рэнд – поскольку такие взгляды вовсе не были редки среди сторонников политики невмешательства. Патерсон могла просто перефразировать Уильяма Грэма Самнера (который был скептически настроен по отношению к гуманизму), когда писала, что «Большую часть вреда в этом мире причиняют хорошие люди – и вовсе не в силу случайности, оплошности или бездействия. Это – результат их долгих и упорных намеренных действий, которые они предпринимают, руководствуясь высокими идеалами и во имя благих целей». Рэнд была не первым мыслителем, критиковавшим альтруизм или предполагавшим, что благородные намерения являются не более чем маскировкой для основных мотивов.

Рэнд также обошла стороной традиционный либертарианский скептицизм по отношению к благотворительности, чтобы атаковать базовую концепцию альтруизма как таковую. Такие авторы, как Патерсон или Самнер, подчеркивали, что милосердие не должно навязываться государством – однако поддерживали частную благотворительность на добровольной основе. Рэнд вступала в полемику с такой позицией, говоря своей аудитории: «Единственное добро, которое люди могут сделать друг для друга, и единственная приемлемая форма отношений между ними – это держать свои руки при себе». Вновь обращаясь к противостоянию активного и пассивного начал, Рэнд теперь обозначала основополагающее различие между зависимостью и независимостью как выбор между самопожертвованием и эгоизмом. В отличие от прочих либертарианцев, она не позволила проникнуть в свою теорию индвидуализма ни малейшим намекам «социальной концепции».

Приближаясь к окончанию проекта, Рэнд работала, пребывая в состоянии высочайшего интеллектуального напряжения, что во многом стало возможным, благодаря препарату, который она использовала. Она была поражена тем, насколько долго могла работать под воздействием бензедрина. За несколько месяцев она уменьшила объем произведения, переформулировала его философский подтекст и наконец-то окончательно отполировала характеры персонажей, живших в ее сознании почти десять лет. И все это Айн проделала, продолжая выполнять свою работу для Paramount. Но у бензедрина был и обратный эффект. К тому моменту, как подошла к концу работа над книгой, Рэнд была близка к нервному срыву. Врач строго-настрого наказал ей взять двухнедельный отпуск и отдохнуть от любых нагрузок.

Опустошенная, но счастливая, Рэнд отправилась в загородный дом Изабель Патерсон, прихватив с собой Фрэнка. Там она шокировала хозяйку, сообщив, что ждет продаж своего романа по меньшей мере стотысячным тиражом – иначе она будет считать, что затея провалилась. С ее стороны было несколько бестактно говорить такое Патерсон, автору восьми романов, продажи ни одного из которых не превысили нескольких тысяч. Несмотря на то, что Патерсон всегда оказывала поддержку творчеству Рэнд, она сильно сомневалась, что этот роман покажет хорошие результаты. «Источник» был не в ее вкусе – слишком много прилагательных, слишком много драмы. Изабель даже отказалась рецензировать эту книгу для Herald Tribune – от Рэнд такое решение она благоразумно скрыла.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.