Крокодил (Россия)

Крокодил (Россия)

С утра Кулистикову стало грустно, хотя его козырным понятием был прагматизм. За это его и ценили сверху. А им там виднее, подслеповатым.

Дальнозоркие наверх не поднимаются, разве что в сточные времена, когда даже рыба дышать уже не может. Но, взлетев, на гребне, они остаются там ненадолго. Не выживают. А всё потому, что не смотрят под ноги — только вдаль и в небо.

Так и ковыряются в земле, летая. Или оказываются под землей — чтоб не мелькали.

Кулистиков их недолюбливал. На большее его не хватало. «Любить» или «не любить» — это уже позиция. Прагматизм такое не допускает: сказали — поставил. Приказали — снял. Посоветовали — похвалил. Намекнули — осудил.

Приказ есть приказ. Закон есть закон. Власть есть власть.

Жизнь изначально слишком проста на вкус, чтобы варить её, оставляя цветные перья.

Иногда Кулистикова приглашали наверх, чтобы он сам спросил и ответил — что там хотели бы услышать. И увидеть. На то они и подслеповаты, чтобы спрашивать. У поставленных «смотрящими», согласно табелю о рангах.

Кулистиков и был «смотрящим».

Когда, не в тему, становилось грустно, он доставал калькулятор и подсчитывал свои активы. Цифры складывались в плюс, а годы — в прибыль. Ничто не напрасно.

Обычно к нему шелестели просители и он подписывал бумаги, отсматривал и отслушивал, по необходимости, принимал звонки сверху и спускал их, как собак, на подчиненных.

Тоже уже подслеповатых. На расстояние вытянутой руки. Это унизительно вблизи. Но, если видеть издалека, то почетно.

И прагматично. Других уже и не брали.

Вечером, вернувшись домой, Кулистиков успокоительно выгуливал собаку, включал экран и с благодарностью смотрел на чередующихся там подслеповатых, анализируя, кто может быть ему полезнее.

Иногда он, оглянувшись, крутил в экран фиги. Конечно, накапавшее сверху, можно было бы сорвать и на жену, как это часто делают остальные.

Но экран потому и светиться, что те, кто в нем, насобачившись, не видят сидящих перед ними. Значит, все можно: и тем, и другим.

И потому Кулистиков чувствовал себя свободным. Еще бы…

Он делал то, что говорят и ему никто в этом не мешал.

Однажды, когда с ним ничего не происходило, а это значит, ничего не происходило в мире, только где-то далеко и с кем-то, да и то — на экране, он купил новые туфли из крокодиловой кожи и поехал в них на службу. Работать.

Туфли были не то, чтобы красивые, но очень дорогие. Лакированные, как действительность. И значит, престижные.

Когда он вошел в здание и направился к лифту, охрана и случайный народ останавливались и смотрели ему вслед, что правильно. Кулистиков знал, что начальник не должен смотреть по сторонам и ловить взгляды. Это ему должны дышать в спину и стараться попасть на глаза, не предвзято.

Он поднялся к себе в кабинет, у дверей которого уже стояли те, кому что-то надо. По должности, по делу или по их жизни. Короче, по ранжиру. Увидев его, они все вытянулись и подтянулись. В моде была молодость или на чей-то худой конец — моложавость. Секретарь, с папкой наперевес, гончей, уже ждала своей первой очереди.

И все-таки, Кулистикову было грустно. Он сел в кресло, выпрямил ноги, потянулся было к бумагам и не удержался — глянул на туфли.

— Жмут, — по-чеховски, коротко подумал он и онемел.

Там, внизу, кожа, расползаясь по квадратикам, лопалась и сворачивалась. Из-под нее уже медленно, но верно, вылезали, враспашку, длинные крюкообразные когти. Ноги сами расходились в стороны и длинный, но мощный, хвост произрастал прямо из его седалища. Главной точки опоры любого прагматика.

— Я же не курю, — последнее, что подумал он, хватая на столе ручку с золотым пером, ценный подарок, зелеными и уже шершавыми лапами….

Сбоку, с автоматически включившегося экрана, кто-то начальственный сурово щупал испуганную, полумертвую от успокоительных уколов беременную тигрицу, на сносях, и кричал, что он — настоящий мужик.

Другой, рядом, применял к ней труднопроизносимые нанотехнологии.

В утреннем нимбе нечерствеющих вчерашних новостей жизнь продолжалась и без него. Какая — никакая.

Кулистикова хоронили в закрытом, как власть, гробу. Но с музыкой.

Массовку согнали приличную, отметиться. Но уже подсуетились и те, кто должен был сказать своих пару ласковых и еще растерянные, но целеустремленные, его подельники по службе.

Не по сезону пахло весной. Солнце светило, как кому-то повышение.

— Свято место пусто не бывает, — прагматично сказал один из приближенных к гробу и, скупо оглядев тех, кто рядом, подцепил, прицелившись, ногой бездомный камушек.

Туфлей из крокодиловой кожи…