III Голосование. Принципы. Факты
III
Голосование. Принципы. Факты
Луи Бонапарт распоряжается ныне этим дилижансом. Напомним некоторые элементарные правила.
Для того чтобы политические выборы считались действительными, должны быть соблюдены три непременных условия: первое — голосование должно быть свободно, второе — выборы должны быть всесторонне освещены, третье — итог голосования должен быть выражен в абсолютно правильных цифрах. Если хотя бы одно из этих трех условий не выполнено — выборы недействительны. А что же это за выборы, если не выполнено ни одно из этих условий?
Рассмотрим, как соблюдались эти условия.
Первое. Голосование должно быть свободно.
Мы только что показали, с какой свободой проходило голосование 20 декабря. Мы нарисовали достаточно убедительную картину, изображающую эту свободу. Казалось бы, к этому можно было бы ничего и не прибавлять. Пусть каждый из голосовавших припомнит и спросит себя, под каким моральным и материальным давлением опустил он свой бюллетень в урну. Можно привести в пример коммуну Ионны, где на пятьсот семей были арестованы четыреста тридцать человек, являвшихся кормильцами в доме; после этого остальные проголосовали «да». В коммуне Луаре из шестисот тридцати девяти отцов семейств были арестованы или изгнаны четыреста девяносто семь. Остальные сто сорок два проголосовали «да». И то, что происходило в департаментах Луаре и Ионны, происходило по всем департаментам. После 2 декабря в каждом городке появилась своя армия шпионов, в каждом селе, в каждой деревушке — свой доносчик. Голосовать «нет» значило попасть в тюрьму, в ссылку, в Ламбессу. В одном департаменте, рассказывал нам очевидец, тюки бюллетеней со словом «да» развозили на ослах по селам и доставляли в мэрии, и мэр с двумя стражниками раздавал эти бумажки крестьянам. Вот так-то они и голосовали. В Савиньи близ Сен-Мора в день голосования зарвавшиеся в своем усердии жандармы заявили попросту, что тот, кто посмеет голосовать «нет», не вернется ночевать к себе домой. Помощника мирового судьи в кантоне Бушен, Парана-младшего, жандармы упрятали в арестный дом в Валансьене за то, что он уговаривал жителей Авен-ле-Сека голосовать «нет». Племянник депутата Обри (от Севера), увидев, как агенты префектуры на площади Лилля раздают готовые бюллетени с уже проставленным «да», приехал на другой день на ту же площадь и стал раздавать там бюллетени со словами «нет». Его схватили и посадили в крепость.
Что касается голосования в армии, то часть ее голосовала, имея в виду свою личную выгоду. За ними последовали остальные.
О свободе солдатского голосования предоставляем слово самой армии. Вот что пишет солдат 6-го линейного полка, которым командовал полковник Гардеранс де Буас:
«В армии голосование происходило наподобие переклички. Унтер-офицеры, капралы, барабанщики и солдаты выстроились как на проверке, фурьер в присутствии полкового командира и его помощника, батальонного и ротных командиров окликал всех по порядку, и, по мере того как вызванный отвечал: «Здесь!», старший сержант записывал имя. Полковник говорил, потирая руки: «Честное слово, господа, идет как по маслу!» Но в это время один капрал из моей роты подошел к столу, за которым писал старший сержант, и попросил у него перо, чтобы самому написать свою фамилию в графе «нет», которая должна была остаться чистой.
— Как? — вскричал полковник. — Вы представлены к производству в фурьеры при первой же вакансии — и вы оказываете неповиновение своему полковнику в присутствии всей роты? Да если бы еще ваш отказ был просто неповиновением! Но разве вы не понимаете, несчастный, что своим «нет» вы способствуете разложению армии? Вы поджигаете свой родительский дом, подрываете основы всего общества! Вы действуете на руку всякому сброду! Как? X…, я хотел вывести вас в люди, а вы идете на такое дело!
Конечно, бедняга дал себя записать так же, как и все остальные».
Помножьте этого полковника на шестьсот тысяч, и вы получите силу давления, оказанного во всей Франции начальством всех родов — военным, гражданским, политическим, духовным, административным, судебным, таможенным, муниципальным, университетским, коммерческим, дипломатическим — на солдата, на буржуа, на крестьянина. Прибавьте к этому, как уже говорилось выше, мнимую коммунистическую жакерию и действительный бонапартистский террор — запугивание призраками людей слабых и диктаторский нажим на непокорных — два способа, которые правительство применяло одновременно.
Понадобился бы целый том, чтобы рассказать, объяснить и показать все неисчислимые подробности этого чудовищного вымогательства подписей, которое именуется голосованием 20 декабря.
Голосование 20 декабря растоптало честь, инициативу, разум и духовную жизнь нации. Францию пригнали на это голосование, как стадо скотины на бойню.
Второе. Выборы должны быть всесторонне освещены.
Вот основное правило: там, где нет свободы печати, там не может быть и выборов. Свобода печати — это условие, sine qua non [58] для всеобщих выборов. Никакие выборы при отсутствии свободы печати не могут быть признаны действительными. Свобода печати естественно и необходимо предполагает свободу собраний, свободу распространения воззваний и обмена мнений, все свободы, вытекающие из основного и первоочередного права быть полностью осведомленными и хорошо понимать положение вещей, прежде чем голосовать. Голосовать значит управлять. Голосовать значит судить. Можно ли представить себе за рулем слепого кормчего? Можно ли представить себе судью с заткнутыми ушами и выколотыми глазами? Итак, людям должна быть предоставлена полная свобода осведомляться всеми возможными способами, путем опросов, путем печати, слова, обсуждения. Это обязательная гарантия и непременное условие всеобщего голосования. Чтобы сделать дело по-настоящему, надо делать его со знанием и с толком. А без света в потемках ничего сделать нельзя.
Это аксиомы. Все, что вне этих аксиом, представляет собой пустое место.
Посмотрим теперь, руководствовался ли этими аксиомами Бонапарт в своих выборах 20 декабря. Выполнил ли он эти условия — свободы печати, свободы собраний, свободы слова, свободы распространения воззваний, свободы обмена мнениями, свободы опроса? Даже в Елисейском дворце ответят на это взрывом хохота.
Теперь вы сами видите, как обстояло дело со «всеобщим голосованием».
Как! Я ничего не знаю о том, что здесь происходило? Людей убивали, резали, расстреливали, уничтожали, а я и понятия не имел! Конфисковали имущество, пытали, ссылали на каторгу, отправляли в изгнание, а до меня даже ничего не доходило! Мэр и кюре говорят мне: «Люди, которых увозят, — нарушители закона!» Я крестьянин, я пашу землю у себя в деревне; вы запрещаете газету, пресекаете всякое разоблачение, вы не позволяете, чтобы истина дошла до меня, и вы заставляете меня выбирать! Я не вижу ни зги, бреду в потемках, на ощупь! И вы выходите вдруг из мрака с обнаженной саблей в руке и говорите мне: «Голосуй!» И это вы называете плебисцитом!
Еще бы! Голосование «свободное и добровольное», как выражаются правительственные газеты. Все виды мошенничества были пущены в ход на этом голосовании. В некоем поселке мэр, этакий махровый казуист с задатками Эскобара, говорил своим крестьянам: «Если вы будете голосовать «да» — это будет за республику, если будете голосовать «нет» — это будет против республики!» Крестьяне, разумеется, голосовали «да».
Осветим теперь и другую сторону этого гнусного фарса, именуемого плебисцитом 20 декабря. Как ставился вопрос? Был ли предоставлен избирателям какой-нибудь выбор? Была ли предоставлена возможность другим партиям выдвинуть свои принципы? Казалось бы, это уж непременно должен был сделать человек, который отважился на переворот и затеял это странное голосование, ставившее под вопрос основные законы государства. Позволено ли было легитимистам обратиться к своему изгнанному принцу и к старинному гербу с лилиями? А приверженцам Орлеанского дома — к изгнанной семье, возвеличенной доблестной службой двух воинов — герцога Жуанвильского и герцога Омальского, и прославленной этой великой душой, герцогиней Орлеанской? Предлагалась ли народу, — а народ это не партия, это народ, иными словами самодержец страны, — предлагалась ли ему подлинная республика, перед которой всякая монархия исчезает, как тьма перед светом, которая есть неоспоримое и непреодолимое будущее цивилизованного мира, республика без диктатуры, республика согласия, знания и свободы, республика всеобщего голосования, всеобщего мира и всеобщего благосостояния, республика, вдохновляющая народы и освобождающая нации, республика, которая в конце концов, несмотря ни на что и преодолев все препятствия, «овладеет завтра Францией, а послезавтра — всей Европой», как говорил автор этой книги в другом сочинении.[59]
Разве предлагали ему такой выбор? Нет! Вот как организовал дело Бонапарт. На голосование были выдвинуты два кандидата: первый — это Бонапарт, второй — бездна. Франции предоставлено было выбирать. Можно восхищаться ловкостью этого человека, а также его скромностью. Кого противопоставил себе Бонапарт в этой авантюре? Графа Шамборского? Нет. Герцога Жуанвильского? Нет. Республику? Ничуть не бывало. Бонапарт поступил как те хорошенькие креолки, которые, желая оттенить свою красоту, показываются рядом с какой-нибудь уродливой готтентоткой, — он противопоставил себе в качестве конкурента на этих выборах призрак, привидение, социализм в виде Нюрнбергской куклы с когтями, клыками и горящими глазами, Людоеда из сказки про Мальчика с пальчик, вампира из театра Порт-сен-Мартен, гидру из рассказа Терамена, страшного морского змея из «Конститюсьонеля», которого ему с удовольствием одолжили издатели газеты, апокалипсического зверя, дракона, пожирателя детей, гигантского спрута — пугало! При помощи какого-нибудь Руджери Бонапарт осветил это картонное пугало красным бенгальским огнем и заявил ошарашенному избирателю: «Оно или я — выбирай! Выбирай кого хочешь — красавицу или чудовище! Чудовище — это коммунизм, а красавица — это моя диктатура. Выбирай! Середины нет! Или общество будет разрушено, дом твой сожжен, амбар разворован, корова угнана, пашня конфискована, жена изнасилована, дети убиты, вино твое выпито другими, а сам ты съеден заживо вот этой громадною пастью, — или я буду императором! Выбирай! Я или Людоед!»
Перепуганный и растерявшийся, как ребенок, буржуа, невежественный и наивный, как ребенок, крестьянин предпочли Бонапарта Людоеду. Так он победил.
Заметим впрочем, что из десяти миллионов голосующих все же около пятисот тысяч отдали предпочтение Людоеду.
В конце концов Бонапарт получил только семь с половиной миллионов голосов.
И вот так-то — как видите, «свободно» и, как видите, с полной осведомленностью — произведено было то, что Бонапарт любезно называет «всеобщим голосованием». Что же оно выбрало?
Диктатуру, автократию, рабство, деспотическую республику, иго паши для Франции, кандалы на руки каждому, кляп во все рты, молчание, унижение, страх и во главе всего — шпионаж. Вам — одному человеку! — дали всемогущество и всеведение. Сделали этого человека верховным учредителем, единственным законодателем; отныне он альфа права и омега власти. Постановили, что он — Минос, Нума, Солон, Ликург. Сделали его воплощением народа, нации, государства, закона. И на десять лет! Меня, гражданина, заставили проголосовать не только мое низложение, отказ от всех прав, отречение от всего, но и отречение на десять лет вперед от права голосования будущих поколений, которым я не волен распоряжаться, а вы, узурпатор, заставили меня это право узурпировать. Одного этого, кстати сказать, было бы достаточно, чтобы считать недействительным это чудовищное голосование, если бы мы уже не собрали горы улик, доказывающих его беззаконие. Так вот что вы заставили меня сделать! Вы заставили меня проголосовать за то, что все кончено, что ничего больше нет, что народ — это раб. Вы заявляете мне: «Ты самодержец — так возьми же себе господина! Ты Франция — так стань же Гаити». Какое чудовищное издевательство!
Вот он, плебисцит 20 декабря, эта «санкция», как говорит де Морни, это «отпущение», как говорит Бонапарт.
Поистине, в недалеком будущем, через какой-нибудь год или месяц, а может быть, и через неделю, когда все, что мы сейчас видим перед собой, растает как дым, людям станет стыдно, что они хоть на минуту снизошли до того, что стали обсуждать это гнусное подобие голосования, коим называется этот сбор семи с половиной миллионов голосов. И, однако, это единственная точка опоры, единственное основание, единственный оплот беспредельной власти Бонапарта. Это голосование является оправданием для подлецов, щитом для обесчещенной совести. Генералы, сановники, прелаты, всякое преступление, всяческая продажность и сообщничество прячут за этим голосованием свой позор. «Франция высказалась!» — говорят они. Vox populi, vox Dei. [60] Народ проголосовал. Плебисцит покрывает все. Это голосование? Это плебисцит? Можно только плюнуть — и пройти мимо.
Третье. Итог голосования должен быть выражен в абсолютно правильной цифре.
Я в восторге от этой цифры: 7 500 000. Как эффектно она должна была выделяться в тумане 1 января своими трехфутовыми знаками, начертанными золотом на портале Собора Парижской богоматери.
Я восхищаюсь этой цифрой. И знаете почему? Потому что она мне кажется скромной. Семь миллионов пятьсот тысяч! Почему семь миллионов пятьсот тысяч? Этого мало. Никто не препятствовал Бонапарту брать полной мерой. После всего того, что он совершил 2 декабря, он был вправе рассчитывать на большее. В самом деле, кто стал бы к нему придираться? Кто бы мог помешать ему поставить восемь миллионов? Десять миллионов? Любое круглое число? Что касается меня лично, я просто чувствую себя обманутым в своих ожиданиях, я рассчитывал на полнейшее единодушие. Вы скромничаете, господин Переворот!
Как? После всего того, что мы рассказывали, — как человек принес присягу и нарушил ее, был блюстителем конституции и уничтожил ее, был слугой республики и предал ее, был полномочным представителем Верховного собрания и разогнал его; превратил воинский приказ в нож убийцы и заколол им честь армии, превратил знамя Франции в грязную тряпку, чтобы стирать ею всякую грязь и позор; заковал в кандалы генералов армии, действовавшей в Африке; увез в арестантских фургонах депутатов народа, наполнил тюрьмы Мазас, Венсен, Мон-Валерьен и Сент-Пелажи людьми, которые считались неприкосновенными; на баррикаде Права расстреливал в упор законодателя с депутатской перевязью через плечо, высоким и священным символом закона; дал некоему полковнику, которого мы могли бы назвать, сто тысяч франков, чтобы он попрал долг, а каждому солдату отпустил по десять франков в день; израсходовал за четыре дня сорок тысяч франков на водку для каждой бригады, засыпал банковским золотом свой притон в Елисейском дворце и крикнул своим клевретам: «Берите!», убил Адда в его собственном доме, Бельваля в его доме, Дебака, Лабильта, де Куверселя, Монпела, Тирьона де Монтобана — всех в их собственном доме; убивал массы народа на бульварах и в других местах, расстреливал кого попало и где попало, совершил множество убийств, из которых по скромности признал только сто девяносто одно; под деревьями на бульварах устроил кровавые ямы; смешивал кровь младенца с кровью матери, а затем залил все это шампанским, которым поил жандармов, — и когда, совершив все эти гнусности, положив на это столько усилий, он спрашивает народ: «Ты доволен?» — он получает всего лишь семь с половиной миллионов «да». Право же, он зря старался.
Извольте-ка после этого жертвовать собой для «спасения общества». О неблагодарность народная!
На самом же деле три миллиона уст ответили «нет». И кто это только выдумал, будто дикари Южных морей звали французов «уи-уи»? [61]
Поговорим серьезно. Ибо ирония слишком тягостна для этих трагических событий.
Приспешники переворота! Ни одна душа не верит в ваши семь с половиной миллионов голосов.
Будем хоть на минутку откровенны! Признайтесь, что все вы немножко передергиваете, все плутуете. В вашем итоге от 2 декабря вы насчитали слишком много голосов — и недосчитали трупов.
7 500 000! Что это за цифра! Откуда она взялась? Откуда свалилась? Что нам с ней делать?
Семь миллионов, восемь миллионов, десять миллионов — не все ли равно? Извольте, мы на все согласны, но мы всё будем оспаривать.
Вы получили семь миллионов, а сверх того еще пятьсот тысяч — сумма, и к ней еще добавка. Вы огласили эту цифру, принц, вы ее подтвердили клятвенно, но кто это докажет?
Кто подсчитал эту сумму? Барош. Кто собирал бюллетени? Руэр. Кто наблюдал? Пьетри. Кто делал сложение? Мопа. Кто проверял? Тролон. Кто объявлял? Вы сами.
Итак, подлость считала, низость собирала, плутовство наблюдало, жулик складывал, шулер проверял, а обманщик объявлял.
Превосходно.
Засим Бонапарт поднимается на Капитолий, приказывает Сибуру возблагодарить Юпитера, облекает сенат в синюю с золотом ливрею, Законодательный корпус — в синюю с серебром, а своего кучера — в зеленую с золотом, прижимает руку к сердцу и объявляет во всеуслышание, что он — плод «всеобщего голосования», что его «законность» установлена избирательной урной. Урна эта — просто цилиндр фокусника.